Czytaj książkę: «1917: Государь революции», strona 6

Часть вторая. Блаженны миротворцы

Глава I. Горячий прием

Железная дорога между Петроградом и Москвой.

10 (23) марта 1917 года

Утро началось с ада.

Во-первых, хмурый академик Павлов осматривал вашего покорного слугу, бормоча свое неодобрение поведением Высочайшего пациента.

Во-вторых, при этом присутствовала ее величество матушка собственной персоной, не менее хмуро, хотя и без комментариев, взирая на своего непутевого отпрыска.

В-третьих… впрочем, жены у меня в данный момент не было, и хотя бы с этой стороны меня никто не доставал.

Ну, а в-четвертых, я себя чувствовал не совсем хорошо. Точнее, совсем не хорошо.

– Что ж вы, ваше величество, как дите малое! – Лейб-медик моего величества качал головой. – Вы ж еще от дифтерита не полностью отошли, организм ослаблен, фронтом измотан, а вы свою язву алкоголем травите! Вы мало спите и работаете на износ. У вас же еще две контузии! Как так можно, государь? Это никуда не годится, позвольте заметить!

Я слабо защищался:

– Так, доктор, водка же полезна при язве!

Академик иронично воззрился на меня сквозь стекляшки очков.

– Это почему же, позвольте поинтересоваться?

– Ну, это ж не шампанское и не вино. Водка, равно как и коньяк, убивает бактерии, вызывающие язву! Это ж всем известно!

Доктор Павлов смерил меня менторским взором и сообщил нравоучительно:

– Это, позвольте заметить, нонсенс! Я не имею представления о том, кто из горцев Дикой дивизии вам рассказал подобную чушь, но это как минимум не научно!

– Но позвольте! – запротестовал я и тут же запнулся, под внимательным взглядом мама.

Блин, а я не в курсе дела, знают ли местные нобелевские лауреаты такие подробности про причины язвенной болезни… Или это я опять прокололся?

– Вот что, ваше величество, – с некоторым вызовом начал доктор. – Вы меня пригласили в качестве вашего лейб-медика, но если вы не станете меня слушать, то я откажусь от этой чести! Подумать только, какую только ерунду на войне ни рассказывают! Это безобразие, просто-таки безобразие! Как может просвещенный монарх, к коим вы, я верю, относитесь, повторять подобное? Нет, нет и нет! Государь, я вполне официально заявляю, что высказанные вами идеи относительно влияния крепких напитков на язву ни на чем не основаны и являются лишь мужицким суеверием, которое вы, к моему изумлению, повторяете. Только покой, только полное воздержание от табакокурения и любых спиртных напитков, только диета могут предохранить вас от повторных приступов! Помните, ваше императорское величество, что вы принадлежите не только себе. Точнее, вы себе не принадлежите, поскольку на ваших плечах судьба всей России. Поэтому – режим, режим и еще раз режим!

– Хорошо-хорошо, доктор, я постараюсь учесть ваши рекомендации! – поспешил я закруглить опасную тему. – Однако прибытие в Москву не терпит отлагательств, и мне необходимо провести совещание с моим аппаратом…

Вновь перехватываю острый взгляд вдовствующей императрицы и спешу протянуть руку к трубке телефона.

– Я благодарю вас, Иван Петрович. Постараюсь, по возможности, следовать вашим рекомендациям.

Доктор сурово на меня посмотрел, кивнул и молча откланялся. Мама несколько мгновений мерила меня взглядом, затем произнесла лишь одну фразу:

– Я перестала тебя узнавать.

И вышла из кабинета.

Мрачно смотрю за закрывшуюся дверь. Да, груз ошибок накапливается. Как долго я смогу избегать вопросов? Тем более что мне их уже начинают задавать. Мария Федоровна вот, да и тот же Сандро, опять же.

Знал ли я про язву прадеда? В своем времени нет, не знал. Здесь же, я «помнил», но поскольку она меня никак не тревожила, то и относился к ней, как к делам давно минувших дней, точно так же, как к контузиям и к дифтериту. А меж тем именно из-за дифтерита прадед в разгар войны оказался в Гатчине, приходя в себя в отпуске по болезни.

Ладно, что уж тут говорить, нужно быть аккуратнее, вот и все.

В дверь кабинета постучали. После моего дозволения появился дежурный адъютант граф Воронцов-Дашков.

– Ваше императорское величество! В салоне собрались удостоенные чести Высочайшего доклада.

– Благодарю вас, граф. Первым желаю заслушать министра внутренних дел.

– Слушаюсь!

Пока граф ходил звать Глобачева, я сделал несколько резких махательных движений, разминая мышцы. Мне сегодня предстоял горячий день. Как, впрочем, и завтра. И послезавтра. И… В общем, силы, бодрость и терпение – вот что мне сейчас нужно больше всего!

Итак, Высочайшие доклады. Разумеется, они должны были бы включать в себя реляции о положении на фронтах, в тылу и на транспорте, правительственный, казначейский, внешнеполитический и прочие нужные мне доклады, но сегодня мы были в пути, не все министры были рядом, да и Москва была уже на горизонте, а потому доклады свелись к урезанному формату и касались в основном предстоящего Высочайшего визита в Первопрестольную.

– Разрешите, ваше императорское величество?

Оборачиваюсь к вошедшему министру и киваю.

– Какие вести, Константин Иванович?

– Имею честь доложить, ваше величество, – начал Глобачев, – что, по данным МВД, тезисы вашего выступления на съезде Фронтового Братства стали основными темами последних двух суток и живо обсуждаются среди представителей различных сословий. Иногда обсуждений довольно бурных. Так, в Петроградском и Московском университетах вчера прошли стихийные собрания студентов. По моему приказу полиция препятствий не чинила. Кроме того, есть живой отклик среди образованной части публики. По имеющимся у меня данным, в Москве сейчас собирается толпа для встречи вашего величества.

– Где собирается?

– Прошу простить неполноту моих слов, государь. Толпа собирается на площади у Александровского вокзала.

– Настроения? Лозунги?

– Про лозунги пока не имею информации, государь. По настроениям можно судить лишь предварительно, но смею предположить в целом благоприятное настроение среди собирающихся на площади у вокзала и в общем по Москве. Я бы охарактеризовал настроение как смесь любопытства и надежды. Ну, и проявление верноподданнических чувств, разумеется.

– Разумеется, – кивнул я, задумавшись.

Глобачев поклонился и добавил:

– Более точный доклад о настроениях толпы я представлю вашему величеству через пять минут после прибытия поезда на Александровский вокзал. Насколько я знаю, там еще будет и депутация от городской думы, и представители разных сословий, желающие выразить верноподданнические чувства.

– По настроениям толпы я жду информацию. Что филеры говорят о настроениях среди гарнизона Москвы?

– Некоторые брожения все еще имеют место, но в целом ситуация уже не опасна.

– Высший свет?

Министр слегка замялся.

– Говорите, как есть, меня интересует реальное положение дел.

– Я не могу сказать, что высказанные вашим величеством идеи вызвали всеобщее одобрение в высшем обществе. Отношение скорее настороженное.

– Или враждебное?

Глобачев позволил себе улыбку.

– Думаю, государь, что за последние дни число тех, кто готов открыто выступить в оппозицию вашему величеству, заметно поубавилось. Наверняка в беседах тет-а-тет встречаются подобные проявления, но про такие случаи на публике мне пока неизвестно. Впрочем, по прибытию я прикажу усилить надзор за высшим светом.

– А что рабочие столиц?

– Рабочие больше обсуждают возможности мира, чем Союз Империи Освобождения. Последний пока не очень понят в этой среде.

– Понятно. Благодарю вас, Константин Иванович. Вы свободны.

Следующим у меня был Суворин с обзором прессы.

– Что пишут в столичных газетах?

– Ваше императорское величество! В газетах обеих столиц обсуждают ваше выступление на съезде Фронтового Братства. Вчера в утренних газетах обеих столиц был напечатан практически полный текст вашего выступления. Вечерние газеты дали основные выдержки и расширенные комментарии, разбирая речь по отдельным тезисам. Отдельной темой идет вопрос возможности новых российских предложений о мире. Общая тональность прессы – осторожный оптимизм, хотя, разумеется, глубина и характер оценок разнятся, в зависимости от партийной принадлежности или ориентации газеты. Тем не менее можно с уверенностью констатировать, что высказанные вашим величеством идеи, касаемые Союза Освобождения и мирных инициатив, вызвали живейший интерес в обществе. Во всяком случае, газеты печатают дополнительные тиражи, а некоторые выпустили даже экстренные выпуски.

– Что провинция?

Суворин виновато развел руками.

– Прошу меня простить, ваше величество, но боюсь, что в дороге у меня было не так много возможности для получения достаточных сведений о прессе провинции. Но сразу же по прибытию в Москву я постараюсь подготовить всесторонний доклад по данному вопросу.

– Хорошо, Борис Алексеевич, я благодарю вас. Что еще в темах?

– Прибытие вашего величества в Москву.

– Что пишут?

– Судя по полученным мной в пути телеграммам из московского отделения РОСТА, общая тема для всех утренних газет Первопрестольной – Высочайший визит в Москву. Смею предположить, что встречать ваше величество соберется немалая толпа верных подданных.

– Какие настроения в толпе вы прогнозируете?

– Полагаю, что живейший интерес, ваше величество! Ваши тезисы в центре внимания, а Высочайший визит сам по себе эпохальное событие. Так что помимо благодарных подданных я ожидаю там увидеть представителей всех крупных газет России и иностранную прессу. Особенно много я ожидаю прессы из Североамериканских Штатов. В последние дни американские репортеры и фотографы просто потоком прибывают.

– Когда же они успели так быстро сориентироваться? – удивился я. – Просто поразительно!

– По имеющимся у меня данным, ваше величество, они начали выезжать из Америки еще в конце февраля.

– Вот как? Любопытно.

Я прошелся по кабинету. Интересное кино. Если это так, то они отправлялись писать о Февральской революции, едва та только началась. Точнее, когда только появились ее первые признаки в виде первых очередей за хлебом и забастовок. В России еще не во всех городах тогда знали о событиях в Петрограде, а вот, поди ж ты, американская пресса уже все поняла и выслала репортеров и хроникеров. Прелестная картина получается. Что ж, придется им делать репортажи уже о другой революции, ничего тут не попишешь. Сами напросились.

Следующим был начальник охраны генерал Климович. Тот сразу взял быка за рога.

– Государь, по имеющейся у меня информации, ваше императорское величество будет встречать большая толпа. Толпы опасны сами по себе, но это все же стихия и дело случая. Но совсем иное дело, если о прибытии вашего величества известно заранее и в толпу могут проникнуть бомбисты, которых будет очень трудно определить и нейтрализовать.

– Что вы предлагаете?

Мой начальник охраны ответил без запинки, хотя и без оптимизма:

– Предлагаю изменить место прибытия и прибыть на другой вокзал. Например, на Императорский или Курско-Нижегородский. В данной ситуации лучшим вариантом было бы прибытие на иной вокзал, откуда можно, не привлекая особого внимания, проследовать в Кремль на закрытом автомобиле.

– В новую столицу с черного хода? – покачал я головой. – Нет уж, увольте!

– Прошу простить, ваше императорское величество, но вы сами настаивали на максимальной безопасности ваших маршрутов.

– Нет, Евгений Константинович, я не могу себе сейчас этого позволить. Москва ждет своего императора. И въеду я в свою новую столицу со всей помпой. Так что готовьтесь!

Москва. Площадь новых триумфальных ворот.

10 (23) марта 1917 года

Трамвай ехал все медленнее, трезвоня все чаще. И было ощущение, что чем чаще вагоновожатый прибегает к сигналу, тем медленнее идет вагон. Разумеется, дело обстояло ровно наоборот, но инженер Маршин не мог отделаться от чувства, что полная остановка транспортного средства ознаменуется одним беспрерывным звоном.

Пешеходы, которые поначалу перебегали трамвайные пути поодиночке или группами, постепенно сливались во все более плотную людскую реку, и многие в этой толпе уже даже не удостаивали надсадно звенящий трамвай своим вниманием.

Да, судя по виду впереди, идея с посещением цирка братьев Никитиных встретит весьма серьезное препятствие, поскольку людское море впереди подсказывало Александру Тимофеевичу, что и извозчиков найти в ближайшей округе будет весьма и весьма затруднительно. Нет, сыскать-то какого-нибудь растяпу-неудачника, которому не хватило ума покинуть площадь, пока это было возможно, допустим, и удастся, но как выехать отсюда? М-да, ситуация!

– По какому поводу толпа, не знаете? – обратился Маршин к сидевшему напротив усатому господину.

– Вы что, милостивый государь, газет не читаете?

Инженер посмотрел на попутчика с некоторым удивлением.

– Читаю. Хотя, признаться, пару дней их в руках не держал. А что пишут?

– Помилуйте-с! – воскликнул усатый господин. – Как можно в наше бурное время не читать газет, решительно не понимаю! Да будет вам известно, милостивый государь, эта, как вы изволили выразиться, толпа, есть верные подданные, которые счастливы встречать на московской земле его императорское величество Михаила Александровича, изволившему посетить Первопрестольную.

Тут собеседник Маршина спохватился и подозрительно посмотрел на инженера.

– Позвольте-позвольте! Так что же, вы и не читали о выступлениях государя? Может, вы и о мятеже не слыхали?

Александр Тимофеевич что-то промямлил про то, что было много работы и он как-то упустил некоторые события, досадуя на себя за то, что вообще стал спрашивать.

– Но про мятеж я, разумеется, знаю, – завершил он свои путаные оправдания и тут же решил сменить неприятную тему. – А надолго в Москву государь?

– Неизвестно, но ходят слухи… – собеседник наклонился к Маршину и сообщил с видом заговорщика: – Ходят слухи, что государь наш прибыл короноваться.

– Да что вы! – не поверил инженер. – Как сие возможно? Это ж долгий процесс, требует подготовки. Вон прошлый наш государь Николай Александрович, за полгода-с объявили о предстоящей коронации!

Усатый господин пожал плечами, мол, хотите верьте, хотите нет, но я-то точно знаю! Вслух же он привел следующий аргумент:

– Ну, так, милостивый государь, время-то какое бурное нынче! Беспорядки, война, да и государь Освобождение объявить изволили. Так что все может статься. Да-с!

– Какое Освобождение?

Ответить на этот вопрос разговорчивому пассажиру не удалось, ввиду того, что, пронзительно и отчаянно зазвенев, трамвай встал окончательно. Громыхая сапогами по ступенькам подножки в вагон поднялся городовой. Оглядев присутствующих хозяйским взором, он сообщил:

– Так, господа хорошие, трамвай дальше не идет. Выходь!

Пассажиры зашумели переговариваясь, но спорить тут было бессмысленно, поскольку причина такого события всем была ясно видна в окно. Все засуетились, продвигаясь к выходу.

– Газеты, газеты нужно читать, милостивый государь! Да-с! – с этими словами усатый господин шагнул в проем трамвайной двери и исчез в толпе.

– Да-с… – повторил Маршин, почесав кончик носа. – Ситуация, однако…

Но делать было нечего, сидеть в трамвае смысла не было никакого. Что ж, не попав на цирковое зрелище, он может компенсировать эту потерю, посетив зрелище другого рода. С такими мыслями инженер Александр Маршин и вышел из вагона.

Людское море было полно течений и водоворотов. Сходство тем более усиливали волны возбуждения, которые прокатывались по толпе от событий, происходивших где-то в стороне Александровского вокзала.

Шум, гам, крики и возгласы. Вопросы, не получающие ответов, ответы на вопросы, которые никто и не задавал, мнения, интересные лишь тому, кто их высказывал, небылицы, которые тут же подхватывались толпой и неслись, набирая ход, словно идущий на всех парах Восточный экспресс, разгоняясь, как ему и положено, от платформ железнодорожного вокзала и устремляясь туда, в сторону старообрядческого храма Николы Чудотворца, отражаясь эхом и растекаясь по Тверской-Ямской и в обе стороны по Камер-Коллежскому валу.

– Смотрите! Казаки Конвоя!

– Что вы! Это же горцы!

– Какие горцы?

– Дикая дивизия!

– Позвольте!

– Мир!

– Смотрите!

– А правду говорят, что у них седла коврами покрыты?

– Прекратите болтать глупости, сударыня!

– В коврах они невест воруют!

– Ах, что вы говорите! Как романтично! А в Москве будут невест воровать?..

Усмехаясь, продвигался сквозь толпу инженер Маршин, ловя обрывки фраз и волнений и выбирая курс. Судя по всему, начало действа все же будет не там, а с другой стороны, там, где за парапетом Тверского путепровода раскинулась огромная площадь.

Однако протиснуться к парапету было не так просто, даже с учетом роста и ширины плеч, ведь людская масса здесь была спрессована сверх всяческой меры. Впрочем, рост позволял Александру Тимофеевичу видеть происходящее и через несколько рядов, стоящих впереди. Видеть, как на пространстве перед Александровским вокзалом людское море заколыхалось, заволновалось в ожидании и вдруг замерло в наступившей тишине.

Где-то за вокзалом зазвучал оркестр, играя встречный марш. И вот, к восторгу собравшихся, из-за поворота появился алый всадник на белом коне, за которым скакала группа всадников также в алых бешметах, но на лошадях иной масти.

– Что там? Что там? Ну, кто-нибудь, скажите!

Маршин опустил взгляд и посмотрел на подпрыгивающую рядом с ним прелестную барышню, которой явно ничего не было видно.

– Царь на коне выехал, – сообщил инженер девушке, – скачет вдоль цепи казаков Конвоя.

– Ой! – захлопала в ладоши барышня. – Меня услышали! Спасибо вам, сударь! А что там еще происходит?

Александр усмехнулся и стал комментировать происходящее:

– Вот они доскакали. Император что-то говорит людям на площади, все кричат какие-то здравицы.

– А что? Что он сказал? – взмолилась барышня. – Как жалко, я так ничего не увижу и не услышу…

Собственно, сам Маршин также ничего не мог расслышать из-за расстояния и шума толпы.

– Хотите посмотреть на царя поближе? – вдруг спросил он, оглядываясь.

– Ой, хочу, – обрадовалась девушка, – конечно же хочу!

– Тогда держитесь за меня и не потеряйтесь по дороге!

И могучая фигура инженера, словно ледокол, двинулась сквозь толпу к Триумфальным воротам. Через несколько минут они уже были в непосредственной близости от выстроившейся цепи солдат Собственного Его Императорского Величества сводного пехотного полка.

– Вот, стойте передо мной, и все увидите.

Барышня закрутила головой, но, не найдя царя, спросила обернувшись:

– А где государь? Я по-прежнему его не вижу!

– Терпение, сударыня, терпение. Если я правильно все понимаю, то скоро вы его здесь увидите.

Действительно, не прошло и пяти минут, как со стороны вокзала донеслась музыка марша, и вот высокому Маршину стал виден скачущий впереди император, возглавляющий целую конную процессию.

– Вижу! Вижу! – захлопала в ладоши барышня, увидев наконец-то того, кого она так хотела лицезреть.

Михаил Второй меж тем подъехал к Триумфальным воротам, развернул коня и, привстав в стременах, поднял в приветствии руку.

– Приветствую вас, люди Земли Московской!

Толпа и здесь взорвалась приветствиями и возгласами.

– Я благодарю вас за то, что вы пришли нас встречать!

Вновь шквал приветствий.

– Наступает время новой России! Освобождение для всей России и для каждого человека! Построим Освобожденную Россию вместе!

Тут уж площадь буквально взорвалась от восторга, а стоявшая перед Маршиным барышня даже запрыгала на месте, хлопая в ладоши.

Император меж тем продолжал:

– Темные века завершились! Да здравствует всеобщее просвещение и всеобщее благополучие! Да здравствует Освобождение! Да здравствует новая Россия! Россия для каждого!

Толпа бесновалась. Звучали приветствия, крики «Да здравствует император!» Вдруг милая барышня запела звонким голосом:

Боже, царя храни!..

Стоящие рядом подхватили, и вот гимн распространился на всю площадь.

Маршин монархический гимн петь не стал. Глядя на окружавшую его эйфорию, он пытался понять, что же он пропустил за эти несколько дней. Из-за чего такой восторженный прием? Еще неделю-две назад вся эта публика живо обсуждала события в Петрограде и приветствовала революцию, которая ожидалась со дня на день. Что же изменилось?

Собственно, газеты Маршин перестал читать после того, как стало ясно, что революция не состоялась, свободы не будет, вновь в России торжествует деспотия и средневековье. У него просто не было больше внутренних сил на то, чтобы, преодолевая отвращение, читать про то, что новый царь «милостиво повелевать соизволил». И, насколько он мог судить, общий настрой просвещенной публики был солидарным с ним. И вдруг такое – все сошли с ума. Прямо поветрие какое-то. Так, нужно срочно найти газету! Полцарства за газету!

Гимн завершился, толпа покричала «ура!», и Михаил Второй вновь обратился к толпе:

– Я верю, мы добьемся победного мира в интересах России! Наша доблестная армия и наш славный флот заставили всех уважать и бояться силы русского оружия! Победный мир близок!

– Победный мир? Хех! – Маршин не мог не оценить такой словесный выкрутас. Да, новый царь явно умеет себя подать перед толпой и обернуть в красивую обертку ее ожидания. Неудивительно, что так встречают.

Оглядевшись вокруг, он вдруг по-новому взглянул на происходящее. Где весь привычный пафос? Где заунывные батюшки с кадилами, где расфуфыренные сановники и чопорные генералы? Где верноподданнические делегации и лакейские взгляды? Да всю эту толпу сюда бы просто не пустили! Стояли бы тут подобострастными рядами «лучшие люди города», а император глядел бы на всех отеческим взглядом Хозяина Земли Русской, полным холодного презрения ко всей этой рабской черни, возомнившей о себе бог знает что!

Но нет, не было набившего оскомину пафоса, не было рядов сановников, церковников и прочих персонажей, которые вызывали у Маршина острое неприятие. Скорее атмосфера напоминала революционный митинг, да и шапок особо никто не ломал перед императором.

А царь уже завершал свою речь, гарцуя на белом коне.

– Сегодня по главной улице Первопрестольной пройдут парадом герои войны, кавалеры орденов и медалей, настоящие, закаленные в боях воины! Приветствуйте своих героев, благодаря которым станет возможным победный мир!

Рев восторга прокатился по площади. Зазвучал оркестр, и мимо Маршина пошли ряды вооруженных винтовками солдат. И на груди каждого в этом строю желто-черным огнем горели ленты орденов и медалей, покачивались в такт шагам георгиевские кресты…

Москва. Тверская-ямская улица.

10 (23) марта 1917 года

Проезжая сквозь Триумфальные ворота, ощущаю себя каким-то полководцем. Одно пока неясно – возвращается ли моя армия в собственную столицу с победой или же моя армия вступает в столицу вражескую?

Разумеется, радостные крики и приветствия подсказывают, что это мои подданные меня встречают, но насколько этот непонятный мне пока город действительно будет моим? Не придется ли мне однажды, словно татю ночному, бежать из него? Вон, покойный Керенский в моей истории сначала был вполне в фаворе у толпы, а затем бежал, переодевшись в женское платье и выпрыгнув в окно. Правда, он потом утверждал, что все это вранье, но какое это уже имеет значение?

Впереди меня цепью растянулись казаки Конвоя, прикрывая мою особу от возможного нападения, но судя по узости здешних улиц, никакой Конвой и никакая охрана не могли меня стопроцентно защитить от броска какой-нибудь бомбы из окна верхних этажей или выстрела из винтовки с любой крыши. И судя по рапорту Климовича, сегодня этот риск возрос многократно. Но делать нечего, назвался царем – полезай на белого коня.

 
Так громче, музыка, играй победу!
Мы победили, и враг бежит, бежит, бежит!
Так за Царя, за Родину, за Веру
Мы грянем громкое ура, ура, ура!
 

Я помахивал рукой, приветствуя столпившуюся по тротуарам публику, за мной топали по грязному снегу георгиевцы, а за ними со всем горским шиком двигалась колонна всадников Дикой дивизии. Мы вступали в Москву.

Глядя на окружающие меня улицы, на людей, на развевающиеся флаги, я почему-то ловил себя на мысли, что, вероятно, вот так же, парадом, мечтали войти в Первопрестольную все те полки, которые так рвались в Москву в кровавые годы Гражданской войны. Что с того, что вхожу я в столицу под теми же знаменами? Разве можно сравнивать нас? Разве у нас одинаковые цели? Нет. Они хотели вернуть старое, а остальные старой жизни не хотели, да так не хотели, что готовы были воевать, убивать и умирать.

Но разве не хочу я сохранить ту Россию, которую мы, как любят говорить, потеряли? Хочу. И не хочу. Я хочу сохранить фундамент, но вдохнуть жизнь и энергию в ту жизнь, которая была здесь до меня. Однако, черт меня побери, жить в той России, которую я помню памятью прадеда, я не хочу. Возможно, потому что я чужак здесь, возможно, потому что память моего собственного времени преломляет окружающий мир, но, клянусь Богом, я так и не научился видеть в аборигенах этой эпохи просто людей. Глядя на каждого, я не могу избавиться от чувства, что я словно вижу три слоя. Вот позади меня скачет командир моего Конвоя барон Врангель. И для меня он, с одной стороны, бравый офицер и верный служака, а с другой – он Черный Барон, известный мне по Гражданской войне. Ну, а с третьей стороны, я все время ловлю себя на том, что пытаюсь представить судьбу этого человека, не случись революции и Гражданской.

Что ж, возможно, кто-то из отличившихся в той братоубийственной войне в этой, моей версии истории не запомнится ничем, словив свою дурную пулю где-то на другой войне. Но сколько тех, кто не погибнет в Гражданскую? Сколько тех, кто не покинет Россию, кто продолжит свою работу, свои исследования, свои усилия? Вот, к примеру, Сикорский? Или тот же Ботезат? Или Григорович? Зворыкин? Да хоть тот же Маниковский? Десятки, да что там десятки, тысячи имен и фамилий. А сколько тех, кто теперь сможет проявить себя?

Сохранить одних, дать возможность другим и выявить, воспитать третьих, вот та задача, которую я ставлю перед собой.

 
Волхвы не боятся могучих владык,
А княжеский дар им не нужен;
Правдив и свободен их вещий язык
И с волей небесною дружен.
 

Заметив знакомый дом, я встрепенулся. Стоп, да это же Пушкинская площадь! Точнее, здесь она именовалась Страстной, но не в этом суть! Прямо даже какая-то испарина пробила. Это ж сколько я бывал здесь, сколько гулял по бульварам, сколько… Да что там говорить, эх…

Покрутив головой, я убедился, что примеченный мной угловой дом на два этажа ниже, вместо «Дома под юбкой» стоит церковь, на самой площади высится Страстной монастырь, а памятник Пушкину на обратной стороне площади. Да и сама площадь меньше и у́же, но тем не менее это ТА САМАЯ ПЛОЩАДЬ.

Ловлю себя на странном ощущении, словно я, воротясь домой после долгих скитаний, вдруг встретил прямо на улице старого друга. Вот, до этого места я Москву реально не узнавал. Другие люди, другие улицы, дома, мощенные брусчаткой мостовые… Да, отдельные места сохранились и в моем времени, но все равно это был совсем другой город, в чем-то даже чужой для меня, не трогающий моих душевных струн. Вот тот же Белорусский вокзал, который сейчас Александровский, не вызвал во мне никаких эмоций, а вот поди ж ты, Пушкин и дом угловой, все вернули на круги своя.

И словно спала с глаз пелена, словно проступили сквозь декорации истинные черты, вдруг пошло массовое узнавание – дома, улицы, повороты и перекрестки буквально кричали о себе, словно приветствуя вернувшегося домой блудного сына.

Что ж, я дома! Я вернулся, Москва!

И плевать я теперь хотел на все трудности и, вообще, на все. Я не захватчик, не оккупант. Я вернулся домой. Дом не выдаст и не съест. Дом стенами поможет!