А я обычным человеком,
Каков и есть, лежал, дрожа,
Поникнув головою пегой
У рокового рубежа.
Листая в памяти страницы
Своих деяний – день за днём,
Ища, чем можно обелиться
В пути запутанном моём.
Не зная, как всё обернётся,
Ловя обрывки странных фраз
Из уст в халатах инородцев,
Мной озадаченных сейчас.
Продрогнув под простынкой голой,
Ещё не зная, что к жене
Уже прислушался Никола
В её молитве обо мне,
Пока, полученное налом,
Врачи делили не спеша,
И, не держа мочи и кала,
Я отходил от АКаШа.
Горе, что чернее солнца
В час затемнения луной,
Без единого оконца
Опустилось надо мной.
И не свалишь всё на случай,
На судьбы слепой огрех,
Видно, просто невезучий
Или это – как у всех.
Горит полярное сиянье,
Фосфоресцируя снега:
Со стужей в противостоянье
Сдалась недельная пурга.
Вновь пыл охоты рвёт и мечет,
Хотя, лишь выйду на крыльцо,
Куржак обхватывает плечи
И даже целится в лицо.
Зато со мною снега шёпот,
Спокойных мыслей ровный лёт.
И песня в собственных синкопах,
Что человек себе поёт.
А все грехи, и лихолетство –
Ничто пред снежной тишиной,
Когда покой уносит в детство,
Где чист был сердцем и душой.
И мне яснее с каждым шагом:
Дойду, добуду, донесу,
Сколь не опасен склон оврага
И наледь гиблая внизу.
Не зря же, лазерною гранью
Чертя речушек берега,
Горит полярное сиянье,
Фосфоресцируя снега.
Город этот не мой и страна не моя,
И планета, похоже, чужая,
Если царствуют в них гигабайты вранья,
Беспринципность и злоба без края.
Вообще для меня есть ли жизни удел?
Может там высоко за семью облаками,
От рожденья о чём и помыслить не смел,
А тем более тронуть руками?
Но рычит надо мною чиновная рать,
И смеётся народа властитель,
Что стою перед ними, как пойманный тать,
Думавший что – отец и учитель.
Горнолыжница. Горнолыжница.
То ли видится, то ли слышится.
С перепою иль из мечты
Рядом, около – снова ты.
Вся как белая, как на белом.
Голубые глаза, как край.
Застываю оторопело.
Здравствуй, милая, и прощай.
Эти склоны – твое убежище,
Где весенний снег чист и свеж ещё.
А ты властная госпожа,
Незнакомых гостей встречая,
Поишь, мучая и стужа
Горным воздухом вместо чая.
Замечательная негодница,
Не ботаница и не модница.
Несравненная. И умела
Всё ты вовремя – невзначай.
Застываю оторопело.
Здравствуй, милая, и прощай.
Чтоб над снежною тканью зыбкою
Одарить как тогда улыбкою.
Мне с тобою позор не страшен,
Мне беда с тобой – не беда,
Если сладкие встречи наши
В память врезались навсегда.
Ты – единственная. Ты – одна.
Кто была для меня нужна.
Помни это, покуда дышится.
Горнолыжница. Горнолыжница.
Горько, горестно – не скажи!
И забыться бы, да не в силе,
Чтоб как в детстве нас от обид и лжи
Звери сказочные уносили.
Больно, боязно – невтерпёж!
Но задумайся – всё по делу,
Грёзы юности не вернёшь,
Если молодость пролетела.
Ай, как холодно! Холодна слеза!
Стала кровь темна и тягуча.
И закрыла навеки от нас небеса
Крепче камня могильного туча.
Грехи мои останутся грехами:
Не отмолить у неба и людей,
Не расплатиться песней и стихами,
И даже кровью гордою моей.
Так проклята будь, подлая минута,
Похмельного сознания изгиб,
Когда, тебя с другою перепутав,
Пошёл за ней, добился и погиб.
Ей ни к чему страдания былые
И радости иссякшие струи,
Где, словно незабудки голубые,
Безвольно отцвели глаза мои.
Напрасно я надеялся, болезный,
Да и она всё видела не так
В своих мечтах туманных, бесполезных,
В обыкновенных девичьих мечтах.
Поэтому, вкусив житейской прозы
Я, встав у предначертанной черты,
Выслушивал, упрёки и угрозы,
И хорошо лишь, что она – не ты.
А рядом, упиваясь сладострастьем,
Пел соловей, о безвозвратном пел,
О том далёком, чуть не ставшем счастьем,
В котором я с тобой не преуспел.
И про грехи – им тоже выйдут сроки.
Последний час, он ближе с каждым днём,
Чтоб слёзы, что твои залили щёки,
Меня настигли огненным дождём.
Гуляй, мой милый, всё равно,
Разгул последствий не отымет,
Кому с рожденья суждено
Жить вожделеньями своими.
Ведь как судьбе не прекословь,
Остерегаясь бестолково,
Свободой порченая кровь
Не может не вести к оковам.
А там, поверженный врагом,
Останься с прежнею натурой,
Принудят – бей, и ни при чём
Ни рост и ни мускулатура.
Как не придётся тяжело,
Какие беды не нахлынут,
Не морщь высокое чело,
Держа в уме первопричину.
Пред вохрой взгляда не коси,
Цени себя и локоть братский:
Всё остальное на Руси
Есть зло и ложь, и пламень адский.
Гуляют женщины вокруг
Изысканно и деловито
С показом бюста, ног и рук
Из мрамора иль селенита.
Легка походка, томен взор
И ткань, обтягивая тело,
Даёт мечтам такой простор,
Что сердце бьётся ошалело.
Но только, кто мы им, друзья,
Стеснённые стенокардией,
В тенётах мифов и вранья,
Привитых в годы молодые.
Себя отдавшие стране,
Предавшей нас и предающей
По устоявшейся цене
Барыгам, ныне власть имущим.
А сохранившуюся стать
Кавалергардов недобитых,
Как этим женщинам понять
С душой из габрро иль гранита.
Дабы не стало будущее темью,
Где, как тела, ждёт души тлен и прах,
Господь уравновешивает семьи,
Коль заключён их брак на небесах.
Так праведница к грешнику стремится,
Чтоб возвратить его на верный путь,
Чтоб он забыл про выверты с блудницей,
Вкус опьяненья и похмелья муть.
А верующий в царствие благое,
Взяв грешницу, не расстаётся с ней,
Во имя общих счастья и покоя
Воспитывая праведных детей.
Даже не видя лоно,
Порченное изменой,
Встал я ошеломлённый
Сценою откровенной.
Слёзы, как сварки брызги,
Мне обжигали веки,
Был я родным и близким,
Стал я чужим и неким.
Разве я мог сдержаться,
Статочное ли дело,
Если под скрип матраца
Она на меня глядела?
Было – не отрицаю.
Стало – на время легче,
Всё рассказав полицаю
С мордою типа брекчий.
И будто бы кто их режет,
Женщины закричали:
Две – на могилах свежих,
Третья – в судебном зале.
Где адвокат отпетый,
Путал мозги присяжным,
Как не казалось это,
Лишним мне и неважным.
После сорокоуста,
Просьб и молитв бесплодных,
Понял я, как мне пусто.
Между себе подобных.
Нет никого на свете
С кем без напряга просто,
Будь он хоть тем, хоть этим:
Грешник или апостол
Но и в краю таёжном,
Шествуя лесосекой,
Помню я всё, что можно
Некоему о некой.
Далеко-далеко от высокой звезды,
Что укрылась туманом как белою маской,
Наклонились деревья у вечерней воды,
У пруда, где кувшинки купаются с ряской.
Там меж сотни домов есть один небольшой,
Крытый толью и сам от дождей почерневший,
Под защитой которого с чистой душой
До шестнадцати лет жил пацан загоревший.
У дощатых ворот тот же клён и скамья.
Но теперь я боюсь не хулы и не дрына –
Вдруг забыла родная своего соловья,
Белолобого, гордого, нежного сына?
Пусть судьбу не удастся мне переиграть,
Пролетевшую путая, муча, встревая,
Всё равно я приду, чтобы бедную мать
Попросить о прощенье, покуда живая.
Пересилю себя, постучу и войду,
Раскрасневшийся вмиг и внезапно уставший,
Брошусь в ноги её и скажу, что найду
Средь листвы прошлых лет, бесполезно опавшей.
Девушка с фигуркою гимнастки,
Вот и хорошо, что молода,
Если исчисляешь без опаски
Мною зря прожитые года.
У тебя глаза свежей сирени
И горячий заводящий взгляд,
Под которым робок и смиренен
Я, как тридцать лет тому назад.
Это уже было. Мы с тобою,
Невзначай отбившись от друзей,
Прикрываясь холодом и тьмою,
Оказались в комнатке твоей.
Где, не обменявшись именами,
Разжигали, истязая ночь,
Искру, пробежавшую меж нами,
Что не погасить, не превозмочь.
А когда иссякла страсти сила
Иль проснулась грозная родня,
Утро нас, казалось, разлучило
Навсегда – до нынешнего дня.
И хотя ты обновила тело,
Но, едва притронусь я, оно
Вспомнит, что желало и умело
На двоих, со мною заодно.
Только вот обидно мне отчасти,
Зная продолженье наперёд:
Кроме кратковременного счастья,
Это ни к чему не приведёт.
Девчонке купили коробочку мела,
И тут же она принялась за дела,
Раскрасив асфальт, как могла и умела,
Снабдив его текстом таким, как смогла.
Чтоб знали прохожие, не перепутав:
Вот мама, отец, младший брат, вот она,
Собою довольная, как и дебютом,
А все они вместе – родная страна.
Но дождик прошёл и рисунки исчезли,
Как будто и нет ни страны, ни семьи,
Ну, что тут поделаешь, ежели, если
Так Бог исполняет задумки свои.
День осенний чист и резок
В первых числах сентября:
Лайда, озеро, пролесок –
Тундра, проще говоря.
Гляньте: словно с натюрморта
Гриб, румяней, чем калач,
И небитый, смелый, гордый
Краснобровый куропач.
Холодок ромашки влажной,
Где кипрей светил горяч,
И небитый, вольный, важный
Краснобровый куропач.
Волны вызревшей морошки.
Ветер, кинувшийся вскачь,
И небитый, несторожкий
Краснобровый куропач.
Мягкий мох, шиповник острый –
Всё открыто, как ни прячь,
И небитый рыже-пёстрый
Краснобровый куропач.
Меж кустов пожухлых пятна
Заячьих линялых гач,
И небитый крепкий, статный
Краснобровый куропач.
Чей-то след по чернотропью,
Бормотание и плач,
И пока не битый дробью
Краснобровый куропач.
Верит он, что жизнь без края,
Срок придёт – и он, влюбя,
Выберет из целой стаи
Куропатку для себя.
Заведёт семью большую,
Охранив от падежа,
Самку верную милуя,
Верховодя и строжа.
Это будет, несомненно,
Помешать кто сможет им
В ими выбранной вселенной,
Бесшабашно молодым!
А пока он лишь довесок
К этой сказочной поре:
Лайда, озеро, пролесок –
Проще, тундра в сентябре.
Державы чьей и где – не знаю,
Открытый ливням и ветрам,
Стоит, провалами зияя,
Величественный, древний храм.
Там тишина, там жизнь в опале,
Лишь меж дымящихся камней,
Среди чудовищных развалин –
Клубы беснующихся змей.
Никто не видел, но поверьте:
От незапамятных времён
Там обитает ангел смерти,
Владелец тысячи имён.
В жару и стынь, и в тишь, и в ветер,
Не упустив черты любой,
Он в нас, во всё живое метит
Неотвратимою стрелой.
Не ускользнуть, не отвертеться –
Что суждено, то суждено:
Чуть вздрогнет раненое сердце,
И остановится оно.
Но не заметит мир и город
В том ровным счётом ничего,
И только те, кому я дорог,
Всплакнут у тела моего.
Диакон с молитвою.
Купчиха с купцом.
А друг с острой бритвою
Глядит молодцом.
Монах с камилавкою.
Купец у купца.
А друг мой с удавкою,
Держи молодца.
Алтарник с подсвечником.
Куражист купец.
А друг мой с тэтэшником,
Каков молодец.
Епископ в кукольнике.
Меха на купце.
А друг мечет стольники
Петь о молодце.
Игумен в подряснике.
Мент лезет к купцу.
А другу всё праздники,
Всё в кайф молодцу.
Послушник с перловкою.
Купец вдрабадан.
А друг с остановкою –
Опять в Магадан.
Для кого-то как божья милость,
А кому-то, грозя бедой,
Русло речки переменилось,
Льдами сдавленная весной.
Забивая протоку илом,
Топляками, сырым песком,
Так что летом её схватило
Задернившимся языком.
После, быстренько, лоскутами
Всё вдоль берега заросло –
С черемшою между кустами
И ромашками, где светло.
Птицы певчие свили гнёзда
По обычаю своему
В гуще вымахавших подростов,
Кооптируемых в урему.
Вместо заячьих троп рябые
Муравейники наросли,
И пропали следы любые
Обрабатываемой земли.
Словно не было слёз и пота,
Крепких изгородей и меж
И напрасной была работа,
Ради жегших сердца надежд.
Так что думайте, братцы, сами,
Что к чему, и о чём это я
Пересказываю стихами
Часть природного бытия.
Для чего у опушки,
Где лесной виноград,
Мне три разных кукушки
Куковали подряд,
Обещав ненароком
И с разбросом таким,
Что до самого срока
Срок неопределим.
Первой крик, словно плачет,
Словно просит: «Не пей!
Или года иначе
Не прожить меж людей».
А вторая с подхода
Вторит ей: «Не кури!
Будешь жить больше года
И не меньше, чем три».
Что последняя хочет –
После тех не секрет!
И за это пророчит
Мне несчитанно лет.
Но не знали кукушки,
Да откуда им знать,
Что чеченские пушки
Заряжают опять.
И что муфтий Кадыров
Объявил газават
Для убийства кяфиров
Беспощадно, подряд.
Что сынок его младший,
Горделив и горласт,
Над останками павших
Резать русских горазд.
А когда в самоходке
Я убитый горел,
Было мне не до водки,
Не до с бабами дел.
Лишь в небесном овале
Мать в обнимку с отцом
Чадо бедное звали,
Исчезая – втроем.
Так зачем у опушки,
Где цветет резеда,
Куковали кукушки,
Куковали тогда?
Или чтобы не струсил,
Честно идучи в бой,
Объясни мне, Иисусе,
Вот я весь пред тобой.
До тверди грешной снизойдя,
Не затеряться чтобы всуе,
Потоки буйного дождя
Резвятся, тешась и танцуя.
Который день течёт, течёт.
Никто, ничто их не ослабит:
Разверзлись хляби вечных вод,
Неиссякаемые хляби.
Давно затоплены ряжи,
Поникли липы и берёзы,
И в норках спрятались стрижи –
Живые средства для прогноза.
Зато довольна детвора,
По лужам прыгая с восторгом,
Передвигаясь средь двора
В дырявых ящиках горторга.
Да продавщицы из ларьков
Довольны выручкой спиртного –
Два выходных у мужиков,
И нет им отдыха другого.
А у кого посменный труд,
Когда из транспорта вылазят,
Те красной армией клянут
Засилье сырости и грязи.
Но безразличны небеса,
Не тронет радость их и горе,
И за грозой спешит гроза,
Как мысли в пьяном разговоре.
Долдонят мне учёные страны,
Что энтропия – главная причина
И смысл того, что смерть и жизнь равны
Для человеческого сына.
Чем хуже я секвой или елей,
Баньянов, тисов, сосен, баобабов,
Тысячелетьями исчислен возраст чей
В трудах ботаников известного масштаба.
Чем хуже я гранита и кремня,
Отрогов горных, скального откоса –
Рождённые задолго до меня,
Они не знают времени износа.
Чем хуже я заливов и озёр,
Ключей болотных, забереги края –
Всего, что видит человечий взор,
Из окружающего выбирая.
Чем хуже Солнца я или Луны,
Фотонов, кварков, атомов, нейтрино,
Создавших мир, где жизнь и смерть равны
Для человеческого сына.
А как же бог, евангелии, ад,
Стигматы, епитимии, спасенье,
И почему беспомощно молчат
Об этом воды, чащи и каменья?
Дорог без счёта – путь у всех один,
Будь раб ты или грозный господин.
Но как он сладок, этот грешный путь,
О чём, пройдя его, не позабудь.
Благодаря за дар их мать с отцом
В преддверье встречи с сущего Творцом.
Друзья мои смеялись надо мной,
Что перенять не мог их блеск и лоск:
Среди говорунов – почти немой,
Среди задир – податливый как воск.
Но мне Господь, пусть он велик и строг,
А я пред ним беспомощен и мал,
Трудами матери моей в урочный срок
Жену для продолженья рода дал.
Тьму жизни красотою оттеня,
Достоинствами, что не перечесть,
Не ровня мне, но приняла меня
Она, как крест свой и таким, как есть.
И не боясь трудов, невзгод и мук,
Пока искал я истину в вине,
Теплом и лаской где души, где рук,
Вернула мной потерянное мне.
Чтоб перестали мы смотреть поврозь,
Чтоб нас у нас никто не мог отнять,
И даже невозможное сбылось,
О чём просила пред всевышним мать.
Не всем же жить в столичных городах,
Ходить на Эсмеральду и футбол,
Тогда как фруктами мой дом насквозь пропах,
И я себя в трудах своих нашёл.
Хотя, как прежде, прост и нелюдим
В сравнении с друзьями, что умны,
При власти, на виду, и, как один,
Уже по паре раз разведены.
Им собственное мнение – закон,
Им не принять, что люди говорят:
«Любой мужчина счастлив, если он
На настоящей женщине женат».
Евреи – обычные грешные люди,
Пусть даже когда-то и жил Илия,
А те, что сегодня – и в лести, и в блуде,
Не лучше, не хуже, чем ты или я.
По виду очкарика-интеллигенты,
Ваятели, книжники, бухгалтера,
Свидетели, зрители и абоненты,
По сути, как ты или я – фраера.
Но есть пострашнее воров и бандитов
Из этой, довольно приличной, среды
Отдельные выходцы, скажем открыто,
Кого на Руси называли «жиды».
Не дай вам господь повстречаться с такими,
Такой, если с ним заведёте дела,
Введёт в искушенье, заманит и кинет,
Разув и раздев, почитай, догола.
И скроется в местности, звавшейся Истов,
Откуда нет выдачи ни для кого,
Где мёртвое море и центр сионистов,
О ком я не знаю почти ничего.
Тогда как евреи – обычные люди,
Пусть даже когда-то и жил Илия,
А те, что сегодня – и в лести, и в блуде,
Не лучше, не хуже, чем ты или я.
Едва ты только захотела
Иль приняла похожий вид,
Твой запах лона, губ и тела
Меня дурманит и манит.
Горячих рук прикосновенье,
Глаза, зовущие к себе,
Мне обещают обновленье
Наперекор моей судьбе,
Мой дух испытывавшей строго:
Сначала – нищею сумой,
Затем, с соизволенья бога,
Карымской чёрною тюрьмой.
Друзьями преданный своими
По воле сволочных властей,
Я поквитался кровью с ними,
Согласно совести своей.
Отбыв срок полный приговора
За очистительную месть,
Не стал ни сукой я, ни вором,
Оставшись, кем я был и есть,
Ненужным этому народу,
Что, жаждой денег одержим,
Не может воспринять свободу
Холопским разумом своим.
Но в этот миг, перед тобою
И я забуду про неё,
Пока нам хорошо обоим,
Впадая в полузабытьё.
Ежели жизнь, как одежда кургузая,
Жмёт, расползается, давит под дых,
Боже, не силы мне дай, так иллюзию
Осуществимости целей моих.
Дабы ночами не мучился мороком,
А просыпаясь, силён был и свеж,
Видя вокруг, что мне любо и дорого
Вместо притворства чиновных невеж.
Или отправь меня в дали далёкие:
В чащу, в пустыню, в заброшенный край,
Наедине, без самсунга иль нокиа,
И навсегда со мной связь потеряй.
Если вьются злые ветры
Гарпий полуночных злей,
Вспомни солнце, речку, кедры,
Песню юности своей.
Не сердись, не огорчайся,
Что покинул край родной,
И с друзьями повстречайся,
Коль захочется в запой.
Плюнь на мрачную погоду,
Отдохни от неудач,
Не позорь свою породу –
Не ругайся и не плачь.
Обними подругу крепче,
Поцелуй, рукой скользя,
Пусть она тебе прошепчет,
Что и выдумать нельзя.
Остальное – грязь и склока.
Стоит ли в такую муть,
Чтобы жизнь свою до срока
Променять на что-нибудь.
Ех, ех, хей ла.
Встаньте из-за стола.
С водкою и едою
Кончено, и пора
Нарты мои со мною
Вывести со двора.
Труп мой скрепите стяжкой,
Чтобы я, видя путь,
Мог с роковой упряжкой
Наледи обогнуть.
Бросьте сакуй в колени,
Ех, ех, хей ла,
Как понесут олени,
Будет не до тепла.
Бросьте сакуй в колени,
Нопы и бокари,
В сумках из кож таймених –
Юколу, сухари.
Дайте мне три хорея,
Ех, ех, хей ла,
Чтобы судьба вернее
К цели меня вела.
Дайте мне три хорея,
Чая, не жалко сколь,
Утвари поцелее,
Трубку, табак и соль.
Ну, и багак с двустволкой,
Ех, ех, хей ла,
Против чумного волка
Или другого зла.
Ну, и багак с двустволкой,
Верных друзей стальных,
Раз на дороге долгой
Не обойтись без них.
Прочее, что с азартом
Скапливал, нёс домой,
Не уместить на нартах,
Не унести с собой.
Вот и распределите
Памятью обо мне,
И без меня живите
В горькой своей стране.
Коль не накрыла мгла.
Ех, ех, хей ла.
Ёмкими доступными словами
Объяснял нам пьяный старшина
Разницу меж прапором и нами,
У кого права и чья вина.
Стриженные, в штопаных кальсонах,
В сапогах с портянками комком,
Слушали мы в состоянье сонном
Инфу о разводе полковом.
Старшина, довольный дисциплиной,
Оттого трезвея на глазах,
Завершил свой спич цитатой длинной,
Разнеся гражданских в пух и прах.
Три часа, а я до полвторого
На полах отслуживал наряд,
И сегодня буду тем же снова
Заниматься третью ночь подряд.
Вот и примостясь на верхней койке
В полной форме, как на караул,
И как в детстве после глупой двойки,
Я заплакал и в слезах уснул.
А домой вернулся лейтенантом
Младшим, но по виду офицер,
В кителе и в брюках с тонким кантом,
И в ботинках – точно под размер.
Без обид на воинское братство
И довольным строгим старшиной,
Выбившим и дурь, и верхоглядство
Из моей натуры озорной.
С той поры я, повстречав солдата,
Путь его крещеньем осеня,
Вспоминаю слёзы, что когда-то
Сделали мужчину из меня.
Ёрничай, ёрничай, ёрничай
И весели эскорт
Своры продажной дворничьей
В виде лакейских морд.
Бражничай, бражничай, бражничай,
Крепкой хвалясь вожжой,
Вместе со славой, неважно чьей –
Дедовской или чужой.
Складывай, складывай, складывай,
Сколько достанет сил,
Жертв своих действий адовых
В темь потайных могил.
Верящий, верящий, верящий,
Всё тебе с рук сойдёт
В обществе лицемерящих
Таких же, как ты, господ.
Желаю знать, чего я стою.
Отсюда – как мне быть с собой:
Артачиться иль жить простою
Не взбаламученной судьбой.
Где прочитать, хотя бы вкратце,
Чужую мудрость одолжив,
Кому я должен поклоняться,
Пока на этом свете жив.
Как выбрать телом и душою
Единственную навсегда,
Ту, что глаза мои закроет
В преддверье Страшного суда.
Желною по буковкам клавы долбя,
Я строчками чёрным на белом,
Строфами тремя успокоить тебя
Хочу окончательно в целом.
Чего мне метаться, чего мне искать,
Небритому золоторотцу,
Уставшему истины сущность алкать
И с вечной неправдой бороться.
А после как чувство свободы ушло,
Одно мне на свете осталось –
Глаз карих твоих неземное тепло,
Как счастья какая-то малость.
Darmowy fragment się skończył.