Czytaj książkę: «Первый снег осенью», strona 6
Послесловие
Посредине травянистой ограды стоял, переминаясь с ноги на ногу, молодой мерин с длинной чалой гривой. На скамейках под березками с пыльной слабой листвой попивали пиво с водочкой соседи и друзья-приятели покойного. Неторопливо и на редкость умиротворенно велись разговоры вроде ни о чем, но в каком-то особом скорбном тоне. Из общего похоронного фона выделялась Сина в чистенькой белой блузке, синем платочке, повязанном на узел под морщинистым подбородком; да бывший бухгалтер Сергей Николаевич, который вообще не пил и не курил, но отличался некоторыми странностями характера и поведения. Сина посиживала большей частью тихо, но иногда впивалась пальцами в кончики своего платка, прищуривала глаза и неожиданно громко (присутствующие испуганно вздрагивали) с привизгом затягивала:
… – Скромненький синий платочек падал с измученных плеч!
После вновь впадала в полусонное состояние, только головой покачивала.
Сергей Николаевич, грузный и даже одутловатый, с острыми серыми глазками и толстым носом в красных прожилках, и бульдожьими щечками, опадающими на жесткий крахмальный воротничок белоснежной рубашки, которая удачно гармонировала и с черным галстуком и черной костюмной тройкой, выглядел совсем бы импозантно, если бы его ноги не были спрятаны в шерстяные вязаные носки и серые плотные тапки. На песенный вызов своей соседки по скамейке он каждый раз делал ей замечание размеренным приятным баритоном:
–– Ну что же вы уважаемая портите такой, можно сказать, торжественный момент. Человечка в последнюю дорожку снаряжаем. Ничего был человечек, с дрянцой конечно, но о мертвых либо хорошо, либо ничего. А вы уважаемая Аксинья ведете себя по-скотски, недостойно человеческого естества.
–– А ты, ты! – вскидывалась обиженная Сина и тыкала костлявым пальцем в тапки соседа, а затем через правое плечо на ветхий забор, отделявший наш двор от улицы.
–– И что!? – спокойно, сразу поняв намек, отвечал Сергей Николаевич. – Да, ноги у меня больные, застуженные, мозоли к тому же наросли в самых неподходящих местах. Вот и приходится обувь выбирать не по красоте, а по удобству. А это! – и он показал на забор, – болезнь это, что тут поделаешь.
Вторая после тапок, в которых он ходил всегда и везде все теплое время, и наиболее впечатляющая особенность его состояла в лунных прогулках именно по этому конкретному забору. Удивительное зрелище, когда толстый человек в оранжевой пижамной паре расхаживал по самым вершинкам заборных досок и реек, подолгу останавливался, стоя на одной ноге, пристально всматриваясь в яркую желтую круглую луну. Так продолжалось минут тридцать – никак не меньше. Нагулявшись, Сергей Николаевич возвращался в свою постельку. Причем сам одеяло не откидывал, а стоял оранжевым столбиком с закрытыми глазами, пока его жена Софья Андреевна, сонно позевывая, не приподнимала край одеяла, говоря всегда одно и тоже; «моцион совершил, и слава Богу! ночной воздух он полезный, отдыхай мой родной».
Я, Толик Грачев и еще два незнакомых мне потрепанных мужичка снесли гроб со второго этажа; мертвый дядя Вася показался поразительно тяжелым, и при повороте на узкой лестнице мужики сердито сопели, а Толик шепотом матерился.
Поставили гроб на телегу. Все, кто был во дворе, стали полукругом. Молчали. Слов как-то не находилось. Может оно и к лучшему. Покойник лежал в гробу, в сплетенных на груди пальцах горела свеча. Одет он был в неизменную рубашку в коричневую клеточку, спортивные брюки. Носок правого ботинка прохудился, из дырки в носке торчал желтый длинный ноготь большого пальца. На глазах медные пятаки, из приоткрытого рта, хотя челюсть и была подвязана на ремешок, торчали три верхних передних зуба, на щеках жесткая седая щетина.
–– Надо же! – сказал кто-то изумленно, – как оброс, а вчера только брили.
–– Говорят и в могиле волосы растут и ногти.
–– Велика сила природы, и помер, а некоторые части тела живут-поживают.
–– А подойдем к нему поближе! – заполошно прокричала Сина, – и поклонимся пониже!
–– Что б тебя, – в сердцах сказал Толик Грачев, – куда уж ближе. Эй ямщик, трогай помалу!
Мерин дернул раз-другой, телега заскрипела, дядя Вася отправился к последнему пристанищу.
Я подошел к Софье Андреевне.
–– Возьмите на расходы сто рублей.
–– Ох, много! Конечно понадобятся, всю ораву напоить, накормить …
Ку-ку-ку-ку, донеслось с высокого шеста со скворечником, мяу-мяу, гав-гав. Ай да сукин сын, подумал я, пересмешник Яшка выразил сочувствие.
Я поднялся к себе, сел у раскрытого окна. Маша обняла меня за плечи, Ира устроилась на подоконнике, Мишка у нее на коленях, Тимка, чтобы лучше видно было, стоял на задних лапах – большая добрая вислоухая морда поворачивалась то ко мне, то к суете на дороге.
В конце июня, после изнуряющей комариной жары, установилась теплая тихая погода. Вот и сейчас воздух был неподвижен. Небо укрылось серыми мягкими облаками. Похоронная процессия неспешно двигалась к Первой школе, потом свернут на улицу Ершова, дальше на улицу Ленина, улицу Кирова и медленно, помогая лошадке, по крутому Никольскому Взвозу, и до Завального кладбище, где в церкви Семи Эфесских Отроков раздражительный рыжий священник наскоро отпоет и, наверное, будет гневаться на странную надпись на деревянном кресте: «дядя Вася. Умер 26 июня 1976 года». Мы так и не смогли вспомнить его фамилию и дату рождения. Конечно, потом поправим, подумал я, схожу в Загс, узнаю данные и все сделаю как надо. Ничего я не узнал, ничего не сделал, даже могилу его не нашел; хоронили пьяные и второпях – наутро ничегошеньки не помнили. Растворилася могила дяди Васи среди миллионов безвестных могил, в которых лежат неизвестные солдаты Великой войны. Телегу трясло на выбоинах, голову покойника колотило о стенки открытого гроба; крышку гроба несли Сергей Николаевич и Толик Грачев. Сина все пыталась допеть «Синий платочек». Большинство провожающих шли до поворота со Слесарной на Ершову. Дальше останутся полупьяные нанятые рабочие.
При полной тишине, через чахлый лесок, вдоль речки, на дорогу, на людей вдруг надвинулось стеной, от облаков до пыльной земли нечто белое невесомое пушистое и устлало все живое и неживое, забелило нежными пушинками дядю Васю. А он не дергался и не боялся; хотя все это так походило на давнишний военный снег под Старой Русой.
–– Прощай, сказала Ира. – Ой, как мне тебя жалко!
И заплакала. И дядя Вася благодарно улыбнулся сквозь тополиный пух на детские слезы.
