Czytaj książkę: «Кандыагаш»

Прощение

Ранним летним утром двое мальчишек, рыбацких сыновей, чьи родители жили на берегах острова Возрождения и кормились с ловли рыбы, в гигантских количествах водившейся в местных водах, отправились к берегу.

– Нариман! Асан! Вы куда? – окликнул их беспокойный родитель.

– До моря, отец.

– К обеду возвращайтесь.

Отец Наримана, Азат, как можно догадаться и по имени, не был этническим казахом. Его предков сюда с Кавказских гор занесло ветрами и свинцовыми ливнями Гражданской войны. Но имя сыну он дал казахское, с тюркского означавшее «мужественный». На этом настояла его супруга Акгуль, представительница некогда авторитетного рода, давно канувшего в лету на просторах этих степей. Для нее это было что-то сакральное. Если не в чистой крови, то в имени ее сын должен был нести память о предках.

Рыбаки всех народов рано начинали приучать своих сыновей к семейному промыслу, и с малых лет брали их с собой в море. Эта семья исключением не была, но что-то мальчишеское, бунтарское, звало их в самостоятельные рейды. Идя с отцом, ты являешься его продолжением, его помощником, и неукоснительно следуешь за ним. Таково здешнее воспитание. Но плох тот ученик, который не мечтает скорее расправить плечи, стать мастером. В течение последних дней ребята собирали из подручного материала плот. В ход шли любые сносные доски, которые изо всех сил перетягивались ворованными из сарая отца Асана веревками. Пропажа пока не была обнаружена, а работа двигалась.

Солнце светило ярко, но оно еще не успело прогреть воздух после прохладной среднеазиатской ночи. Нариман первым спускался к воде.

– Ты в прошлый раз надежно остатки спрятал?

– А то!

– Так доставай беги, я посмотрю плот.

Место было выбрано правильно – отсюда никто не плавал и никогда не ходил сюда в обыденной жизни, а значит, сам плот можно было не укрывать – нужды в нем никому тут не было. Асан озирал камни, припоминая, под каким из них он вчера прятал краденое сокровище.

– Как думаешь, сегодня закончим?

– Хотелось бы. Надо как-то скорее, иначе если еще пару дней потянем, отец может хватиться. А тогда сам знаешь – не то, что сам, даже с ним в море выходить не буду. Он у меня такой, мой – не твой.

Веревка была обнаружена, а плот оттащен ближе к берегу. До самого обеда мальчишки возились с левым краем, подгоняли древесину, вязали узлы. Узлы не самые основательные, как сказано, дилетантские. Ребята в спешке сами не заметили, как прозевали отведённое им время, но работа была окончена.

– Левый угол плохо затянут, – беспокоился Нариман.

– Так веревки мало. Не перетягивать же половину плота из-за этого. Сгодится!

Плот было решено оставить пока так, а опробовать уже днем. Беспокоить родителей им не хотелось. Пробираясь через заросли кустарников, ребятишки рассуждали о взрослых и о том, зачем они так часто вспоминают какого-то товарища Сталина. Детское сознание, не обремененное насущными житейскими вопросами, не способно было глубоко оценивать происходящее, а потому репрессии, коллективизация, вертикаль власти не значили для них почти ничего. Хотя, по правде говоря, места, в которых они родились, не сильно замечали перемену ветров в любую эпоху. Народ жил традиционно, содрогаясь лишь от отзвуков неспокойной жизни на большой земле.

Перед обедом отец расспрашивал детей, спокойно ли море – после трапезы ему нужно было ставить сети. Когда на стол были поставлены последние яства, в сени вошёл отец Асана – Бексултан.

– Проходи, дорогой. Никак у нас отобедать решил?

– Да я мальца своего потерял, – тревожился Бексултан. – Думаю, где же еще ему быть, раз с утра к вам уходил.

Мужчины крепко поздоровались, Акгуль налила по чарке. В быту за столом мужская душа раскрывается наиболее ярко. Вроде бы и время было не вечернее, а разговоры полились длинные, но по большей части обыденные. Дети доели раньше, отблагодарили и убежали по своим известным делам, а мужчины остались обсуждать рыбную ловлю.