Дорога в один конец

От автора

Вот и так бывает. Плывет человек, смирившись уже, по замедляющей свой бег реке жизни перед неизбежным впадением в болото старости и вдруг – бац! Одним нажатием клавиши на клавиатуре ноутбука он непроизвольно меняет свою жизнь круто.

Женщине, повернувшей русло жизненной реки автора вместо тихого болота в бурлящий океан страстей, женщине вдохновившей на адский писательский труд и верой принуждавшей садиться за письменный стол, когда возвращался из дальних рейсов вконец измотанный, и, наконец, женщине, уверенно пишущей сценарий моей семейной жизни, – Брянцевой Екатерине Ивановне посвящаю эту книгу, – жене моей любимой.

Пролог

Дверь подъезда поддалась упруго, словно раздумывая выпускать, и Вадим шагнул в пелену метели. Холодные кристаллы снега хлестали по щекам, но адреналин гнал кровь по вздутым венам, и телу было жарко. «Дежавю», – с грустной улыбкой подумал он и твердым шагом направился в сторону автовокзала. На этот раз – все!

Он чуть ли не бежал, скользя в свежем снегу добротными натовскими берцами, а курточку продувало. Уходя, Вадим схватил в прихожей легкую демисезонную куртку вместо дубленки, которую обычно брал в дорогу зимой. «Ай, плевать. Получу деньги на рейс, прикуплю что-нибудь», – утешал он себя, а где-то глубоко-глубоко в воспаленном мозгу уже вспыхивала блекло искорка надежды, что не уедет он сейчас. Ну не уедет! И найдутся для этого тысячи причин. Заметет за двадцать минут все так, что автобусы станут. Он поскользнется и сломает ногу, в конце концов. А главное – ОНА, его любимая женушка, вскрикнет звонком мобильника и простонет: «Вадим! Любимый! Прости меня, солнышко! Вернись! Нельзя нам!»

Мело стабильно, и автобус стоял на посадочной платформе, и двери его были раскрыты. Вадим замедлил шаг. Шесть минут до отправления. А может он из-за ветра не слышал звонок мобильника? Экран безнадежно забелел мертвецки бледной заставкой – ОНА молчала. Вадим вошел в полупустой автобус, не взяв билета в кассе, как бы давая подсказки судьбе: «Останови! Дай возможность, дай повод не уехать! Ты же видишь – не хочу я, не хо-чу!»

А судьба молчала. Молчала немым стоном его ненаглядной половинки, которая, разбив вдребезги телефон, чтобы удержаться и не позвонить первой, выла в подушку в опустевшей в одночасье квартире, на их таком любимом диванчике.

Автобус, разгребая снег, пару метров полз с открытой дверью, и Вадим, было, решился рвануть в белый проем, но паралич апатии уже вязал его ослабевшее тело, и, когда дверь с шипением закрыла возможность вернуться, он с покорностью принял неизбежное…

Часть 1. Реквием по мечте

Ну, что с того, что я там был. В том грозном – быть или не быть.

Я это все почти забыл, я это все хочу забыть.

Я не участвую в войне, война участвует во мне,

И пламя Вечного огня дрожит на скулах у меня.

И с той землей и с той зимой уже меня не разлучить,

До тех снегов, где вам уже моих следов не различить…

Юрий Левитанский

Глава 1

Вадим Бут к своим сорока пяти годам ощущал себя в жизни вполне комфортно. Этому способствовал тугой узел, иногда, казалось, даже в чем- то противоположных, нравственных принципов, приобретенных в непростых жизненных ситуациях, которыми не обделила его судьба.

Он рос без отца, но в спокойной трезвой семье. Мать, поглощенная работой, не навязывала ребенку новых пап, и дед Иван стал для него тем мужчиной, который заложил в сознание маленького Вадима первый его жизненный принцип: «не проси». Страх нарваться на отказ был результатом этого, что во многом и предопределило его поступки в будущем. «Стучите, и вам откроется», – мудрость эта была не для него. Вадим научился ждать и улавливать подсказки судьбы, чтобы принять решение и уже не сомневаться в нем.

Отрочество Вадима пришлось на те «брежневские» годы, когда страна, как бы, вдруг спохватившись, выплеснула на экраны фильмы о Великой войне, да и о ветеранах вспомнила. Кроме юбилейных медалек было и более существенное: льготная очередь на приобретение мечты каждого жителя могучего Союза – легковушки «жигули». Дед Иван воспользовался льготой и вскоре Дядя Вася – отец Сережи, двоюродного брата Вадима, стал обладателем «копейки», как называлась тогда первая, еще с итальянского металла, модель «жигулей». А медальки валялись в серванте. Дед Иван никогда их не надевал, да и на митинги победные не ходил. Дед Иван четыре года «провоевал» в плену у немцев.

В семье это не было черным пятном, но в атмосфере всеобщей «победизации», было, как бы, «моветоном». Дед выписывал журнал «Україна і світ», где много в то время писалось о той войне. Читая, он позволял себе комментарии, которые не совпадали с официозом, и у Вадима это вызывало противоречивые чувства. Он был дитя эпохи и не мог даже подумать, что в школе могут врать, что газеты могут врать, что с телевизора могут врать.

Но и дед Иван врать не умел. Он так подробно рассказал, как летом 41-го на митинге в Бродах кто-то из солдатской массы снял пулей распинавшегося в агитации политрука, и как тот, перевалившись через перила балкона, грохнулся чуть ли не на головы. Серая масса отхлынула и равнодушно двинулась, кто куда. Это не придумаешь, да и зачем. Дед не был антисоветчиком. Наоборот, дед Иван был комсомольцем в коллективизацию, но вот про это он молчал, как бы мучаясь какой-то виной. А подросток Вадик все допытывался деда, убил ли тот хоть одного немца? «Нет», – отвечал дед. И, глядя в его глаза, в это невозможно было не поверить.

«Но как они могли застрелить политрука? – досадовал про себя внук солдата-«негероя». – Он с наганом в поднятой руке повел бы их на врага и погиб геройски в бою, а врага разбили бы! А они его, как собаку». И дулся маленький Вадим на деда Ивана за такие рассказы.

«Политрук» попадется Вадиму в первые месяцы армейской службы. Этот с отвисшим пузом, с избитым оспой лицом очкарик с лейтенантскими погонами на плечах, беззастенчиво начнет «вербовать» Вадима, когда тот, переступив через свой принцип «не проси», обратится с просьбой перевести в автовзвод, куда еще вчера Вадим попадал. Попадал! Но сержантам из взвода БТР понравилась его игра на гитаре, и они выдернули Вадима из строя. Очки «политрука» взбликивали, скрывая сверлящие глаза, а Вадим не слышал его. Стоял молча и в душе проклинал себя за то, что порушил свое «не проси».

В их подростковой компании не было явного лидера. Когда Коля, старший года на два, решил было «взять бразды правления», компания распалась ненадолго и восстановилась уже на других принципах, даже отторгнув двоих «повзрослевших» до курения собранных окурков. Эта вполне здоровая атмосфера не могла породить ни комплексов неполноценности, ни тяги к лидерству в коллективе, где неудачники в опале, и Вадим – отличник до 8-го класса, спокойно уживался с поголовно троечниками в их дружном коллективе. В спорте он мог лидировать, но не страдал непомерным честолюбием, и рвал жилы на соревнованиях только тогда, когда хотел. Это привело к первому серьезному конфликту.

Надо было ехать на районные соревнования по бегу и прыжкам. У Вадима это получалось неплохо. Но его компания собиралась на выходные в поход, и он решил отказаться от соревнований. И отказался наотрез именно тогда, когда физрук стал давить и угрожать, что влупит «двойку» за четверть. Он и влупил. Правда, «тройку», но и это выглядело нелепо. Классный руководитель закатила физруку скандал, и тот вернул «пятерку» на место. Вот в такой, не очень, вообще-то, неблагоприятной атмосфере, формировался еще один принцип Вадима: «не бойся».

Индивидуалист, не претендующий на лидерство, – в этой ипостаси ему было довольно комфортно. Вадим не ставил высоко планку в достижении целей, интуитивно ощущая, где эту планку не взять. Выглядеть смешным или неудачником – эту низшую планку он ощущал четко, а в движении вверх руководствовался желаниями, еще не ощущая страха от такого понятия, как зависимость. Индивидуализм не поощрялся в том «заколлективизированном» обществе. Если ты лидер, тогда давай в клан комсомольцев и коммунистов, а иначе ты – фронда, а там недалеко и до диссидентства какого-нибудь. Такое было время.

Конечно, юный Вадим этих премудростей тогда не понимал, но научился приспосабливаться, чтобы не унизить свое «Я» и не попасть в зависимость от номенклатурной несвободы комсомольского актива. Романтик по натуре, он был готов на осознанную зависимость. От любимой девушки, например, или от любимой профессии. Во всем остальном: «Я согласен бегать в табуне, но не под седлом и без узды».

Эту песню Владимира Высоцкого Вадим услышит уже в зрелом возрасте и оценит свой интуитивный выбор себе кумира в юности. За неделю коротких весенних каникул он научится играть на гитаре. Дядя Вася, имея теперь «жигули», частенько наведывался в село и брал с собой сына Сергея. На весенние каникулы в седьмом классе Сергей приехал с гитарой и умением играть на трех аккордах куплеты из песен Высоцкого. Это была революция! Вадим стер пальцы, но за несколько дней уже играл лучше брата, да и пел еще. Приблатненный Высоцкий (позже Вадим узнает больше о поэте, барде, актере Высоцком) стал первым «самоучителем» Вадима.

Сергей уехал и увез гитару. Вадим страдал, но купить ее не мог – в райцентре они не залеживались. Брат приедет на летние каникулы и подарит ему эту гитару. Вадим как губка будет впитывать, где только можно, новые аккорды, стили игры, любые песни и в то лето станет популярным в подростковой среде села. Он станет индивидуальностью без ненужного ему лидерства.

В восьмом классе Вадим определился в выборе профессии. Это было первое серьезное решение в его жизни, и в дальнейшем он всегда будет принимать их сам. Он научится слышать подсказки судьбы, научится доверять своей интуиции и научится не поддаваться «червям сомнения», когда решение уже принято. И «жабу зависти» задавит еще в детстве, научившись делать игрушки самостоятельно. Эта «жаба» лет в тридцать – времени подведения первых жизненных итогов, многих выбьет из колеи и наделит комплексами. Вадим обзавелся иммунитетом от этой заразы, что сильно помогло ему на далеко не гладком его жизненном пути.

Гул нарастал, незнакомый, вязкий, душной пеленой обволакивая ясный мартовский день. Мальчик лет пяти, катавшийся на санках на островке из серых остатков февральских метелей, поправил сползшую на лоб шапку с красной солдатской звездой и поднял голову:

– Деда! Что это?!

– Учения военные. Танки через село будут идти, на дорогу не выходи, – вечно чем-нибудь занятый, не поднимая голову от дела, ответил дед Иван.

– Я хочу видеть, деда! Я хочу видеть!

Мальчик заметался по двору в поисках подходящего для наблюдения места, а гул все давил и давил, нарастая. Забор был выше его, и мальчик, преодолевая дрожь, что передалась от ходившей ходуном земли, высунул испуганное личико за калитку.

Из общего гула выделился хриплый рокот, и первый танк, разбрасывая во все стороны гусеницами грязь, вывалился из-за поворота. Мальчик захлопнул калитку, смрадное тепло выхлопа танка просочилось сквозь щели, и он пропустил их штуки три, пока нашел силы снова выглянуть. Каждый танк проходил как волна. Мальчик успевал выхватить детали впервые виденного зрелища, оно завораживало и притягивало. Он ступил несмелый шаг за калитку и замер, держась рукой за косяк.

Черные силуэты качались в люках башен. Усталые закопченные лица танкистов поворачивались на фигурку одинокого мальчика, и один, видно заметив звездочку на шапке, отдал честь, просияв белозубой улыбкой. Мальчик машинально поднял ладонь к виску. Он уже не боялся гула. Он восхищался этими большими машинами, он их зауважал до преклонения, но уже не боялся.

С замыкающего бронетранспортера солдат взмахнул в его сторону рукой, и что-то дробью стукнуло по воротам. Мальчик не отрывал взгляда от сматывающего за собой гул транспортера, пока тот не исчез в пелене выхлопного смога, и только потом осмотрелся. В грязной снежной жиже поблескивали желтыми капсюлями три патрона. Мальчик зажал их в кулачке и еще долго стоял, а гул все стихал и стихал, успокаивая окружающий мир.

Это и предопределило выбор будущего. Совпадало ли это решение с мнением Ангела-Хранителя и Судьбы, наперед знать не дано, увы, никому.

Глава 2

Теплый летний вечер уже спрятал зеленые глаза этой девочки в тень сумерек, но Вадим улавливал их искры на бледном, обрамленном русыми локонами лице незнакомки.

«Помню, как я мальчик был босой, в лодке колыхался над волнами. Девочка с распущенной косой мои губы трогала губами…»

Он пел для нее и боялся подчеркнуть это на виду у парней и девчонок, что собрались, как всегда, на вечерней лавочке. Он боялся спугнуть сладкое томление в душе. Уже чувствовал, что попадает в зависимость от этого еще не чувства, а лишь ощущения, и боялся поторопиться, случайно спугнуть его в своем сердце, нарвавшись в спешке на неприятие этого порыва. Но глаз девочки уже не было видно. Вадим поднимал мельком взгляд ей в лицо, она ловила это движение и смущенно улыбалась краешком губ.

Эту незнакомую девочку он видел впервые. Она приехала на каникулы к бабушке. Сразу подружилась с одноклассницей Вадима, и домой подруги уходили вместе, так как жили по соседству. Случая проводить никак не представлялось, да и робел Вадим. Они общались в одной компании, но, как бы, сторонились друг друга, не имея шанса на дружбу и не решаясь шагнуть сразу от знакомства в любовь.

И, наконец, однажды после кино она пошла домой одна. Вадим догнал ее, вдруг, почувствовав, что онемел и даже испугал ее именно этой немотой в первую минуту. «Давай посидим где-нибудь». – Сердце билось где-то в горле, заглушая слова, и они звучали шепотом. «Давай», – ее голос звучал еще тише. Они сели на лавочку. С неба сыпались августовские звезды. Лето кончалось.

– Смотри, смотри! Какая большая! – Девочка восхищенно смотрела на небо в звездах, а Вадим молчал, кося взгляд на ее хорошенькое личико. Так они и сидели молча, а ночное небо осыпало их звездами, благословляя.

– А я завтра уезжаю. – Она не отводила глаз от дрожащих звезд.

– Так рано? Еще целых десять дней до школы, – Вадим еле выдавливал слова.

– Родители приехали, забирают. – Девочка отвела взгляд от ночного неба и смотрела теперь в темноту.

Ночная прохлада нежно окутывала их прозрачным покрывалом, и они непроизвольно жались друг к другу. Вадим хотел обнять ее, но дрожь била, – он трусил, неизвестно чего. «Молодые люди, пора домой!» – Это была ее мама. «Иду!». – Девочка поднялась, и Вадим вскочил следом и взял осторожно ее за руку. Она не забирала ладошку на какую-то секунду больше, и этой секунды хватило парню, чтобы потом тешить себя надеждой в ту долгую, никак не кончающуюся его шестнадцатую зиму.

Адрес одноклассница дала не сразу, видно ждала на запрос ответа от подруги. Вадим написал простое письмо, без тени намека на охватившее его чувство. Она ответила несколькими строчками. Переписка стала мукой для Вадима. Кроме чувств, он не знал о чем писать, а она не откликалась на его откровения, писала сухие, ничего не значащие письма.

В начале марта, который первым дождем погнал надоевшую зиму, глядя сквозь плачущие окна на грязные кучи подтаявшего снега, Вадим написал ей стихи:

 
Бьют слегка дождинки в стекло и бегут, как слеза, по щеке.
Первый дождь стучится в окно, он пришел, ну, а ты вдалеке.
Далеко от меня ты живешь. Может, вдруг ты сейчас у окна
Этот тихий сумрачный дождь, как и я, наблюдаешь одна.
Что он шепчет тебе в этот миг? Может то, что и мне, может, нет?
Может он обо мне говорит так, как мне говорит о тебе?
 
 
На ветках дождинки как звезды.
Первый дождь! Что ты мне подарил?!
Только грусть и ни капли надежды.
Только грусть и тоску возвратил.
 

На это письмо ответ не пришел. Не пришел и на следующее, с мольбой просто ответить:

 
Ну, что случилось? Что случилось, не пойму?
Ну, что ж так грустно, больно сердцу моему!
Ну, не молчи! Ну, напиши! Хотя бы слово, хоть одно, но напиши!
А ты молчишь, не знаю почему, и снова грустно сердцу моему.
Ко мне во снах всегда приходишь только ты.
И растворяюсь я в любимые черты.
Твои глаза, твой нежный взгляд.
Ну, неужели не вернется все назад?!
Но верю я в то, что с тобою вновь,
Ко мне вернется новая любовь.
Сойдут снега, умчатся с ними холода.
И не останется от грусти ни следа.
Ведь ты придешь, пускай во сне,
Пойдем навстречу мы друг другу и весне.
 

Эти слова лягут на популярную тогда мелодию. Вадим частенько станет петь под гитару эту песню теплыми сиреневыми вечерами. А вокруг будет благоухать весна, и песня в унисон ей каждый вечер не устанет ласкать еще не тронутые любовными страданиями струны в юных сердцах благодарных слушателей. Но никто не узнает, для кого написаны были эти строки и кем.

Той весной, получая в военкомате приписное свидетельство, Вадим заявил о желании поступить в танковое училище. Принятие решения, поездки на медкомиссии, сбор документов отодвинули куда-то вглубь амурные переживания. «Жить только вперед». Этот принцип будет всегда помогать ему проезжать грустные события.

Она приехала летом. Похорошела, налилась, и Вадим не решился брать эту планку вновь, да и не искала встреч она. Она провела это лето, закрутив роман с парнем, намного старше ее, приехавшим в отпуск с БАМа. Но кончился отпуск, и кончился тот роман.

Вадим не испытывал к ней злости или обиды. Не было и ощущения обмана. Они ничего не обещали друг другу, поэтому и не было измены. Но ему хотелось рассказать ей о своих чувствах, глядя на них теперь, как бы, со стороны. Вадим был благодарен этой зеленоглазой девочке, с необычным именем, за то сладкое томление, что разбудила она в его сердце. Он чувствовал, что оно безответное, но не смел хотеть большего. Да он и не знал еще, что это такое – «большее», он и так был счастлив. Счастлив, что любил и что… не умер от любви.

После кино, как тогда, он догнал ее и, как тогда, они пошли молча рядом. И, как тогда, сели на ту же лавочку. И сыпались звезды, как тогда, но теперь эти двое не видели их. Она целовала сама его неумелые губы, явно стараясь вывести из ступора ошарашенного Вадима, и меркла сладкая иллюзия прошлого лета, а на новый этап отношений Вадим перейти не умел и с ней уже не хотел. Она прижимала его руку к своей обнаженной, не по годам налитой груди, но он готов был лишь на «мои губы трогала губами» и жалел ее больше, чем себя. А звезды все сыпались и сыпались с ночного августовского неба, словно монеты в могилу, в которой хоронили любовь.

Как вино с прекрасным букетом, – эта юношеская влюбленность! И кто подскажет неискушенным душам, что только вдыхать надо его прекрасный аромат поначалу. Что допускается лишь пригубить его сладкую влагу в этих невинных, останавливающих дыхание ласках. Подыматься, поначалу, опьяненными над пресным миром невысоко, держась за руки, дабы избранные на любовь – эту благосклонность Бога, не обожгли крылья и не разбились. Вдыхать! Вдыхать этот божественный аромат неизведанного еще чувства, но не пить залпом его дурманящую жидкость, дабы не вырвало.

Ангел-хранитель милостиво позволил Вадиму лишь вдохнуть аромат, даже не любви, а только влюбленности, спасая этим его юное сердце от разочарований и опустошений – этих постоянных спутников чувства, что Творец поставил выше над основным инстинктом человека разумного. В дальнейшем по жизни Вадим будет превозносить Женщину – творение Бога, дающую возможность испытывать это неземное наслаждение – любовь. Он не будет Ее искать, но будет всегда ждать. Ждать Ту, с которой можно будет пить уже настоящее вино любви, пьянея при этом, как в юности – от одного лишь аромата, но не бояться зависимости.

Это будет та зависимость, которую Вадим готов был принять осознанно. Но он получит еще и иммунитет. Иммунитет от любви невзаимной и поэтому не растратит, не потеряет на долгих верстах дальнобойной жизни умение любить, но приобретет еще и довольно редкую среди мужчин черту – желать только ту женщину, которую любишь. Это будет ему награда свыше за все сердечные страдания в ту долгую его шестнадцатую зиму.

Глава 3

Два последних школьных года Вадим целенаправленно готовился к поступлению в военное училище, уже не растрачивая время на амурные переживания. Была мечта, была цель, и в ее туманные контуры никак не вписывались серьезные отношения с противоположным полом, а других он не знал, не понимал, да и не принимал в душе. Если когда-нибудь и проскальзывал щекочущий укол в осознанно закрытую точку, способный вызвать сладкие ассоциации, то это был настолько безнадежный случай, что за защищенную иммунитетом душу бояться было нечего.

Был последний школьный новогодний вечер. Для Вадима пригласить кого-то из девушек на танец, было подобно намеку на начало отношений, где есть опасность нарваться на невзаимность. Он просто слушал музыку и представлял себя курсантом, танцующим с зеленоглазой девушкой. Ее руку на погоне, золотой локон волос, касающийся его щеки, и душа не была в смятении. Не локон волос, может даже пахнувший августовской прохладой, и не рука на погоне нежно томили нетерпение, а сам погон и танковые эмблемы на петлицах.

– Чего никого не пригласишь? – Она старалась перекричать шум музыки, и лицо ее было совсем близко. – Вон сколько партнерш под стеночкой. Ну, пойдем. Какие-то вы парни здесь приторможенные. Не танцуете, а девочки скучают. – Взяла за руку и легонько потянула к себе Вадима.

Пока шли в круг, быстрый танец кончился. Сразу пошел медленный, и девушка положила руки парню на плечи, спасая от нелепости ситуации обоих, так как Вадим не вымолвил ни слова еще. Ей было лет двадцать пять. Пришла она в школу недавно на должность пионервожатой, а жила в райцентре, приезжая каждый день на рейсовом автобусе.

– Эх, молодежь, молодежь! Не цените вы этих золотых школьных дней. Танцуйте, веселитесь! Любите, в конце концов! – смешливым голосом зрелой женщины девушка старалась растормошить Вадима.

– Разве это так просто? – наконец вымолвил он фразу. – Ну, любить, – уточнил, краснея, на вопросительный взгляд девушки.

– Согласна. Это не просто. Да я и сама такая была в десятом классе. А ты что стоишь в сторонке, поссорились или нет девушки?

– Нет. Девушки нет.

– Что так?

– Да вот так как-то.

Вадим не знал, как к ней обращаться. По имени отчеству? Нелепица какая-то. Но белые локоны и непринужденная манера девушки уже расковывали его зажатость. Он положил ладонь на ее теплую ладошку, лежащую на его плече, маленькие пальчики шевельнулись, и Вадим ощутил тонкий, сладкий укол с августовской ночи. Музыка томно лилась, завораживая, и слитые их фигуры еле шевелились в медленном танце. Уколы все пролетали по нервам, как падающие звезды, и вздрагивали пальцы Вадима, и испуганно отвечали пальцы девушки. Как же он хотел, чтобы музыка не кончалась долго-долго!

Взрыв быстрого ритма вывел их из оцепенения. Она подняла глаза, улыбнулась, легонько сжала его ладонь, – как бы, благодарила за что-то, и через минуту уже со смехом вела какой-то конкурс – была организатором этого вечера.

Опьяненный и ошарашенный от затихающей сладкой боли нежданных уколов, Вадим не заметил, как она пропала. Конкурсы уже вела другая ведущая, и Вадим понял – последний автобус. Накинув пальто, без шапки, он бросился в темень зимнего вечера, не зная и не представляя, зачем и куда, но с твердой решимостью уехать с ней. Улететь в ту августовскую ночь, откуда прилетела эта стрела ассоциаций.

Силуэт девушки был четко различим в свете фар приближающего автобуса. Вадим бежал, задыхаясь, и сердце билось где-то в горле, как в ту августовскую ночь, и небо сияло звездами, как тогда, но сейчас они не падали и даже не мерцали, оцепенев от холода. Вадим понял, что не успевает и вдруг с ужасом осознал, как смешон будет, если водитель возьмет и остановиться ему – бегущему. И что тогда он – простоволосый, без шапки, скажет ее удивленным глазам? А может восхищенным?

«Ох, юнец несчастный! Что ты возомнил себе? Она молодая, красивая женщина, а кто ты?!»

Вадим замер, когда автобус поглотил женскую фигуру. Свет в салоне погас, и в черных квадратах окон была могильная темень. Он не знал, видит ли девушка его – поникшего, без шапки. Хотелось, чтобы увидела, остановила автобус, выбежала, прошептала: «Глупенький мой!», поцеловала и… уехала. На большее фантазии Вадима не хватало.

Морозец остуживал голову, и проходил хмель от запаха августовского вина. Мертвенно-бледно сиял месяц. Мир оцепенел от холода, и не верилось уже Вадиму, что была совсем недавно стрела эта, – принесшая на острие взбудораживший сердце сигнал из прошлого. Он чувствовал, что не ранила его стрела, а всего лишь уколола, как бы проверила – не омертвел ли, жив ли?!

Он был жив и не омертвел, и теперь был благодарен этой взрослой девочке за тест. А еще благодарил кого-то – неведомого, за то, что не успел Вадим. Благодарил за пунктуальность неопоздавшего автобуса. За темные окна салона, скрывшие наваждение, и не предоставившие возможность увидеть себя глазами девочки – одинокого и жалкого. За холодные, неподвижные звезды, вразумившие и успокоившие душу, благодарил.