Czytaj książkę: «Скорачи»

Глава первая

Варвара Никитична

– Тридцать третья! Спецы! Восемнадцатая! – хрипит прибитый в незапамятные времена под потолком «салона» матюгальник¹.

Сонная комната отдыха подстанции скорой медицинской помощи, называемая «салоном», моментально оживает. Вскакивает Наташка – фельдшер скорой помощи и по совместительству студентка шестого курса, готовящаяся сдавать государственные экзамены, то есть без пяти минут врач, но при этом смешливая и совсем юная девчонка, от наших пациентов мало отличающаяся. Я потираю руками лицо, привычно топая к окошку диспетчерской за карточкой вызова. Здесь уже толпятся коллеги, хотя сейчас дернули только три бригады, но общения никто не отменял. Вижу Ванечку из двадцать девятой, значит, сейчас дернут и всех остальных. О Ванькином чувстве предвидения легенды сложены.

– Варвара Никитична, – уважительно обращается ко мне Лариска, сегодняшний диспетчер, – судороги.

– Спасибо, Лариса, – киваю я, принимая карточку.

Судороги – это что угодно – от икоты до агонии, родители наших пациентов выражаются зачастую так, что даже простую икоту могут изобразить неотложным состоянием. Я спускаюсь на улицу, где за рулем немолодого автомобиля уже сидит разбуженный неугомонной Наташкой Сережа – наш бессменный водитель, виртуоз дороги, смешливый парень лет тридцати пяти. Он незримо, совсем незаметно заботится о нас, будто укрывая крылом. Тепло очень от его заботы, да и сам он теплый.

– Сережа, судороги, – протягиваю я карточку.

– То есть что угодно, – кивает наш водитель, включая батарею проблесковых маячков. Машина аж приседает в момент ускорения.

Сережа имеет квалификацию фельдшера, что нам часто помогает, поэтому понимает, о чем говорит. Но сейчас он ведет машину по скользким после дождя улицам, а я вспоминаю. Семь лет прошло с того страшного дня, перевернувшего мою жизнь. Семь долгих лет… Мы тогда в числе многих прибыли на вызов за город, я даже сначала не идентифицировала искореженный автомобиль. Это Сережа вскрывал машину, он пытался реанимировать мою уже мертвую доченьку, гасил мою истерику и был рядом все эти годы.

Сережа меня вытаскивал из депрессии, не давал унывать, но никогда не переходил некой черты, хотя я уже не против: до смерти устала от одиночества, от пустой квартиры, хранящей детский смех и фотографии Машеньки… Странно, Валеру я почти не вспоминаю, но вот Машенька… Жизнь будто навеки разделилась, а я даже себе боюсь признаться в том, что для меня Сережа значит, как будто это что-то изменит.

Наташка напряжена, ящик с медикаментами держит под рукой, значит, что-то чувствует. Что-то предчувствует и Сережа, благо опыта у него очень много. Он бы и мед закончить мог, будь у него время, а свое время он отдает нам… Да кого я обманываю! Мне он отдает это время, мне! А я… глупая сорокалетняя баба, у которой нет никого, кроме Сережи. Но вот как он ко мне относится – это загадка.

Машина останавливается, Наташка хватает ящик. Надо двигать наверх. Этаж пятый, лифта нет. Сережа мягко отбирает ящик у Наташи, вызывая у той смущенную улыбку. Все она чувствует, все видит, только… Ладно, сначала работа.

Взлетаю на пятый этаж легко, как в молодости, оцениваю состояние родителей – паника, значит, состояние ребенка для них страшно и необычно. Недавно девочку с удлиненным ку-тэ² возили и генетикой какой-то сложной. Там родители были скорее уставшими; все знали, ни на что особо не надеялись, а тут паника, что уже нехорошо. Ну, посмотрим.

Родителями занимается Сережа, я же смотрю, с чем мы столкнулись, и недоумеваю – эпилепсия остро не начинается, почему тогда паника? Это необычно, надо будет потом ребенка на всякие препараты проверить. Мы начинаем работу, но заглянувший в комнату Сережа показывает три пальца и упаковку. То есть нужно вводить и специфические для пищевого отравления препараты, а у родителей девочки только что возникли серьезные проблемы. Ну хоть не классическая эпилепсия.

– Везем, – коротко командую я.

Напуганная Сережей мама ребенка уже на все готова. Я объясняю Наташке, с чем мы столкнулись, пока наш водитель бережно несет почти не соображающего ребенка вниз. «Витаминчики», «ничего плохого не будет» и тому подобные сказки мы слышим ежедневно, потому пусть родителям в больнице объяснят, что они натворили, давая ребенку эти добавки, неизвестно кем произведенные.

И снова кричит сирена, а машина скорой помощи несется по улицам. Больница, слава Асклепию³, недалеко, поэтому есть шанс, что дадут отдохнуть. Драйв – это то, за чем люди приходят на скорую. Любители покоя и кабинетной работы к нам не пойдут, у нас чего только не бывает… Сдаем малышку в больницу и уже мечтаем о сладком сне, но что-то мне подсказывает, что хрен нам, хоть немного подремать можно. Мгновенно отключившийся за рулем водитель, отрубившаяся на каталке фельдшер – привычная картина.

Есть что-то волшебное в том, как Сережа реагирует на рацию. Вот и сейчас, стоило ей тихо зашипеть, и Сережа вскидывается, мгновенно перейдя в состояние бодрствования. Как у него это получается, я даже не могу себе представить. Но «Луна» зовет тридцать третью бригаду, то есть нас, и бодрый голос Сережи сразу же отвечает на вызов. Опять что-то случилось, опять кому-то очень нужна педиатрическая бригада.

– Улица… – голос диспетчера быстро поговаривает адрес. – Задыхается ребенок, три года… – Лариса еще трещит, рассказывая, что случилось, и сообщая возраст, а машина уже срывается, вжимая меня в кресло, а мгновенно проснувшуюся Наташу сдвигая по каталке в сторону хвостовых дверей.

Над головой тревожно и как-то тоскливо воет сирена, мотор машины скорой медицинской помощи набирает обороты. Ночные улицы расцвечиваются отблесками синих маячков, а я лезу в укладку, проверяя все еще раз. Скорая помощь несется по темным улицам, с ревом входя в повороты и игнорируя абсолютно все правила движения, зато на месте мы уже через пять минут. Выскочивший из машины Сережа хватает ящик укладки, легко взлетая на третий этаж, а за ним спешу и я. Звонок в дверь, за ней испуганная мамочка, полупьяный папочка. Проскальзываю в комнату, где пытается вдохнуть посиневший малыш, а Сережа в это время спокойным голосом объясняет, что теперь будет. Мне же все понятно. Шприц, еще один, и…

– Сережа, Квинке, быстро везем! – командую я. – Наташка, работаем!

А мать ребенка уже готова, и как это все сумел проделать водитель всего за несколько минут, совершенно непонятно. Не позволяя никому прикоснуться к малышу, Сережа заворачивает того в одеяло, устремившись к машине.

Сергей Викторович

Эх, Варя…

Даже не знаю, как тебе сказать, что я чувствую… впрочем, об этом можно подумать и позже. Ребенок с Квинке, задыхается, значит. Нужно быстро-быстро перебирать колесами, чем я и занимаюсь. Взревывает сирена, и машина устремляется по мокрым улицам в сторону больницы. Ничего, здесь зато никто не хочет в доктора пострелять, хотя разное случается, конечно. Внимание нужно – ну оно всегда нужно, это без вариантов.

Работают в салоне Варя с Наташей, горько плачет «мамочка», до которой дошло, что малыш на грани. Ничего, девчонки спасут, они умеют. Мы обычно называем родителей детей «мамочками» и «папочками», и в этом нет издевки или нежности – мы все просто так привыкли. Помню, когда, оправившись после ранения, пришел на «скорую», увидел Варю – и запал на нее, так захотелось быть рядом… Ну а тут выяснилось, что моя врачебная квалификация – это «ах», но ни разу она не педиатрическая, поэтому подсуетился, записавшись водителем, ну и фельдшером, потому что умище не спрячешь. А то, что врачом не работаю, так Варя важнее, чего уж тут…

Экстренная медицина бывает разной. Скорая вот спокойная работа, а бывало, помню, скакали мы по горам – в одной руке укладка, в другой автомат, потому что отдельным бородатым личностям наплевать на красный крест. Ну и набегался я. Раньше или позже приходит такой момент, когда чувствуешь: все, сил нет. Вот и я после того ранения почувствовал. Ушел спокойно, но без драйва не могу – привык. И девчонки у меня хорошие, что Варя, что Наташка. Так и катаемся… Оп, по-во-рот.

Останавливаюсь. Теперь ребенка заберут в отделение, и малыш будет жить, а мне можно и подремать немного. Ночь началась динамично, значит, роздыху не будет. Примета такая скоропомощная, значит. Шуршит ночным эфиром рация, переговариваются в ночи бригады, а я дремлю, привычно ловя ухом происходящее.

Всю жизнь я на войне… Суворовское училище для сироты было благом, потом военно-медицинская, ну и понятно… Заметили меня военные разведчики, и понеслась жизнь – от «точки» до «точки». Денег скопил, квартиру купил, но что мне та квартира, кого я в нее приведу. Так и живу бобылем, только Варя дни мои скрашивает. Ее улыбка, ее глаза, ее голос… Помню, семь лет назад, когда родные у нее погибли, она и руки на себя наложить хотела, да не дал я ей. Она же все для меня, просто смысл жизни.

По-моему, вся подстанция это видит, забиваясь каждый год на тему даты свадьбы. Да какая уж тут свадьба, если я даже признаться боюсь. Смешно – боевой офицер и боится…

Скоро и смене конец. Варя отправится к себе, я к себе отсыпаться, а могли бы… Эх… Вот только ощущение какое-то странное, будто перед тревогой. Кажется, что прямо сейчас зазвенят колокола громкого боя, прозвучит сигнал боевой тревоги и кинемся мы к «вертушке»⁴. «Чуйка» это называется, и значит она на войне очень многое. Вот и сейчас проснулась, с чего вдруг?

– Все, кто слышит! – вдруг оживает рация, подавая необычный и оттого страшный сигнал. – Все, кто слышит! Массовое ДТП! Ребята, школьный автобус!

Я наступаю ногой на газ, врубая вообще всю иллюминацию. Это не просто вызов, это отчаянный крик о помощи. Школьный автобус, а в нем два-три десятка детей, которым вот прямо сейчас, экстренно нужна помощь, и со всех концов города несутся, как и мы, автомобили скорой, полиции, даже МЧС… Я словно слышу эти сирены спешащих ребят и девчат. Громкий крик о помощи будто стоит над городом, заглушая, кажется, даже десятки сигналов мчащихся машин. Я выжимаю из нашей машины все возможное и невозможное, и спустя совсем короткое время мы уже на месте.

Даже не вспомнив о том, что записан фельдшером, я чувствую себя снова на войне. Выдернуть, рассортировать на экстренных и тех, кто может потерпеть, погладить, успокоить. Перепуганные, плачущие, стонущие дети. И я падаю на колени, ощущая себя в бою, ведь мы действительно сейчас в бою – в бою за детскую жизнь. Налево тех, кого в первую очередь, направо – тех, кто может немного подождать. Суровая военная сортировка раненых выглядит обычной, если не вспоминать, что это дети.

– Варя, помоги, остановка, – выкрикиваю я, и Варя опускается на колени около меня.

Мы работаем рядом, а Наташа дрожащими руками набирает шприц… А ведь пациентов не один-два – их десятки, и то, что для меня привычно, для девчонок моих – жуткий стресс. Ничего, мои хорошие, после поплачем, сейчас у нас работа, а потом я вас отпою да отогрею. Вот спасем всех, и будет нам…

– Стабилизация, – кидает Варя, а я киваю, молча переходя к следующему. Сейчас она командир, она знает лучше.

Со скрипом тормозов подъезжают другие машины, и прямо с колес доктора бросаются в бой. Сейчас неважно – «спецы», «психи», «родовспоможение» – работают все. Десятки врачей зубами держат детей на этом свете, дерутся за их жизни, и Смерть отступает. Страшная старуха с косой делает шаг назад, потому что погибших сегодня не будет. Мы победим, обязательно!

– Не стабилизируется, – сквозь зубы выплевывает Варя, на что я мягко отодвигаю ее, беря ребенка в свои руки. – Ого, – замечает она.

– Ну, научился, – шучу я. А ситуация грозная, просто очень.

– Что у вас? – «спецы» пожаловали.

– Похоже, внутреннее, – сообщаю я Палычу, их старшему. – «Хоть как» я сделал, но тут нужно экстренно.

– Понял, – кивает один из немногих знающих о том, что я врач. – Давай, забираем.

Уезжает машина «спецов», на их место сразу же становится другая. Сирены сливаются в сплошную какофонию, но мы боремся, деремся за каждую жизнь так, как будто это наш собственный ребенок.

– Врешь, не помрешь, – даже не замечаю, как говорю это вслух. – Ты у меня еще танцевать будешь!

И будто по щелчку ребенок стабилизируется. Глажу его и перехожу к следующему. Страшный конвейер, если подумать, вот только думать некогда, надо работать. Надо спасать эти жизни, а что и почему случилось – полиция потом разберется.

– Все, что ли? – ошарашенно замечаю я, увидев, что больше никого нет.

– Все, Сереженька, – как-то очень ласково подтверждает мне Варенька. – Все…

Мы разъезжаемся по домам. Падающими от усталости уезжаем мы, но мне надо держать себя в руках, поэтому я улыбаюсь, шучу и всячески веселю уставших девчонок. Сейчас Наташку домой завезу, а то она точно мимо троллейбуса промахнется, да и Вареньку тоже, а потом на станцию отправлюсь – дежурство надо сдать. Все эти бумажки и я могу заполнить, пусть девчата отдохнут. Закончились сутки наконец.

Глава вторая

Варвара Никитична

Странность у нас сегодня какая-то, сутки наши чуть ли не из Минздрава отменили. Диспетчер в шоке, начальник наш, Пал Петрович, смотрит дикими глазами, но молчит. Тем не менее я уже думаю отправляться домой, в пустую квартиру – хоть посплю, потому что больше там делать нечего. Может, поплачу над жизнью своей, как лед холодной. Боже, как же я устала быть одной!

Наташка ускакала в свой универ на консультацию, госы у нее скоро, а Сережа… Какой-то он сегодня грустный, да и одет необычно – из нашей одежды на нем только куртка скоропомощная, а брюки чуть ли не форменные. Может, что-то у него произошло? Я подхожу к нашему бессменному водителю.

– Сережа, случилось чего? – спрашиваю его.

– Все хорошо, Варвара Никитична, – улыбается он мне, но вдруг становится серьезным.

Во двор подстанции заезжает черный «Мерседес», за ним микроавтобус с какими-то странными, кажется, военными номерами, привлекая мое внимание. Из автобуса выскакивают улыбчивые военные, устремляясь в мою сторону. Через мгновение я понимаю – это к Сереже – и поворачиваюсь к нему, чтобы поинтересоваться, но на месте нашего водителя стоит офицер-медик, это видно по эмблемам на погонах. А еще – на его груди россыпь орденов и медалей.

Военные принимаются обнимать Сережу, он улыбается им, и я вижу – они хорошо знакомы. Мало того – они рады ему, а Сережа рад им. Это точно его друзья, поэтому я поворачиваюсь, чтобы уйти, здесь я точно лишняя. У меня такого быть не может, а Сережа пусть отдохнет. Ну и еще подумать мне надо: раз погоны офицерские, значит, наш водитель – врач, иначе вряд ли может быть. Что это значит?

– Варвара Никитична, – останавливает меня Сережа, – поехали с нами, развеетесь…

– Ну неудобно, наверное, – нехотя отказываюсь я.

– Неудобно на потолке спать, – отвечает мне Сережа, – одеяло падает.

Я не хочу отказывать, совсем не хочу. Мне бы остаться с Сережей, ведь идти некуда, разве что в пустую квартиру, а я уже так от нее устала! Но не буду ли я лишней? Сережа как будто все понимает, он почти силой затаскивает меня в автобус, полный улыбающихся лиц, и я едва удерживаюсь от слез. Это не просто друзья – это братство.

Тут я узнаю, что сегодня день сил специального назначения, ну а то, что это Сережин праздник, мне ясно и так. Военные переговариваются, что-то вспоминают, при этом Сережа как-то очень естественно обнимает меня, и я вдруг понимаю: не хочу покидать его объятий, вот просто совсем не хочу, и все. Почему мне так тепло в Сережиных руках?

Мы приезжаем куда-то за город. Сережа оставляет меня с женщинами, а сам уходит к шашлыку, и вот тут офицерские жены рассказывают мне о нашем водителе. И о том, какой он классный доктор, потому что большинство ребят обязаны ему жизнью, и о том, кто он такой, мой Сережа. Они так и называют его – моим, и мне очень хочется в это верить…

– Жену его лет десять назад убили по пьяной лавочке, – рассказывает мне одна из женщин. – Он и сорвался, потом был ранен и ушел. Мы уже думали, что в монастырь, а он на скорую подался…

– Похожи вы с ним, – пожилая дама смотрит мне, кажется, в самую душу. – И обожжены оба, да и видно ваше чувство… Не мучай его и себя не мучай, дочка.

От этого ласкового «дочка», которое я мечтала услышать все мое детство, я просто плачу. И она понимает, отчего я плачу, обнимая меня. Лет тридцать назад за такую маму я бы душу продала и что угодно сделала бы, но не дал мне Господь. Женщины собираются вокруг меня, стараясь разговорить, и я рассказываю о том, как помог мне Сережа и что он для меня значит, но…

– Не думай об этом, – говорит мне пожилая Зинаида Петровна. – Просто посмотри ему в глаза, и ты сама все увидишь.

Тут подходит Сережа, протягивая мне шампур, а я смотрю в его глаза. Смотрю и тону в них, решив, что обязательно скажу ему. Признаюсь в том, что он для меня значит, и будь что будет! Не примет меня, значит, не примет, устала я и от неизвестности, и от одиночества. А пока Сережа внимательно следит за тем, чтобы у меня было налито, чтобы был шашлык и я не скучала. Ребята поют свои песни, женщины рассказывают о разном, принимая меня в близкий круг, поэтому, когда вечер заканчивается, мне очень жаль покидать этих людей. Пусть даже я их больше не увижу, но…

Сережа меня везет домой, а я все думаю, думаю, вспоминая его глаза, его руки, его тепло. Мне сорок лет, а я себя как девчонка веду! Вот прямо сейчас и скажу! Так хочется обыкновенного счастья… Зинаида Петровна мне душу совершенно разбередила, заставив почувствовать себя девчонкой, просто юной совсем девчонкой, которой есть куда возвращаться… Автомобиль останавливается, а меня хватает только на то, чтобы всхлипнуть.

– Может, зайдешь, Сережа? – мне сегодня до безумия, до воя не хочется оставаться одной, и этот невозможный мужчина все понимает, легко подхватив меня на руки. Я взвизгиваю, но ощущаю, как мне становится вдруг легко-легко, как в молодости.

– Только, чур, ошибкой потом не называть и от меня не бегать, – улыбается Сергей, на что я только киваю.

А потом Сережа целует мои глаза, из которых текут слезы, обещая, что я больше никогда не буду одна, он держит меня в руках как драгоценность, отчего мне плачется только сильнее. Ну а потом я нахожу в себе силы.

– Сережа, знаешь, – говорю я ему, – а я ведь люблю тебя.

– По-моему, это вся подстанция знает, – вздыхает он, гладя меня. – Потому что я тебя тоже люблю.

– А почему молчал? – я приподнимаюсь на локте, заглядывая ему в глаза.

– Да все думал, – отвечает он, мягко обнимая меня. – Что, если я ошибаюсь? Тогда прежней дружбы не будет и я тебя потеряю…

– Ты как маленький… – шепчу я, но Сережа целует меня, и все исчезает в теплом мареве.

Я чувствую себя счастливой, в тепле, а еще он как-то очень быстро доводит меня до самого пика, так, что я теряю все мысли сразу. Меня не волнует ни который час, ни что происходит вокруг – сейчас у нас есть только мы, решившие признаться друг другу и обретшие себя. Как я могла раньше жить без него, ну как? Ведь он предугадывает мои желания, будто чувствуя меня. И мне кажется, я тоже чувствую его, но разве так бывает?

– Кстати, да, – произносит Сережа, стоит нам оторваться друг от друга. – Выходи за меня замуж.

Разве я могу не согласиться, ответить как-то иначе?

Сергей Викторович

Протянутому мне удостоверению я удивился. Не положено же, но тащ генерал ничего просто так не делает, поэтому ГРУшное удостоверение я взял, конечно. Хотя так не делается, хотя откуда я знаю, как именно делается в родной конторе, сколько ж лет уже не служу. Но командир сказал «пригодится», значит, пригодится, учитывая вежливость отдельных представителей закона.

С Варей моей как-то совсем неожиданно получилось. Я ей от чистого сердца предложил с нами, и вот едем мы в автобусе, тетя Зина ее сразу под крыло взяла. Сидит моя Варенька и едва слезы сдерживает, сирота она, как и я. Только мне немного проще было, а ее жизнь била так, что сейчас растопырило просто от обращения «дочка». Ну и логично, что в результате мы в койке оказываемся.

Только с Варей как-то все иначе происходит. Может, я от женского пола за десять лет отвык, но как-то нежнее у нас все происходит, да и ведем мы себя как молодожены – целуемся, обнимаемся. Расслабилась моя хорошая, нет уже в ней этой зажатости, что очень хорошо заметно всей подстанции. Ребята подходят, поздравляют, Варенька краснеет, как девчонка, счастье просто.

– Я за вас так рада! Поздравляю-поздравляю-поздравляю! – радостно взвизгивает Наташка, и кажется мне, что именно эта искренняя, сияющая радость совсем еще девчонки окончательно убеждает мою Варю, что она все делает правильно.

А мы ездим, днем и ночью спасаем, успокаиваем, пугаем. Заявление мы подали, свадьбу вот планируем, жизнь нашу дальнейшую. Варенька не хочет от себя никуда переезжать, значит, мою двушку будем сдавать, всяко с деньгами попроще будет. А летом я любимую в Испанию увезу, пусть поплещется в море, почувствует себя молодой. Родная моя…

– Ребята, тридцать третья! – врывается сквозь хрипы эфира голос диспетчера. – Школа номер… Адрес… остановка сердца у ребенка одиннадцати лет.

– Твою мать! – вырывается у меня.

Дорога каждая секунда, ведь, может быть, мы уже опоздали. Но я рву поперек проспекта, едва не задавив придурка, желающего убить ребенка. Какая-то делегация, ради которой этот проспект перекрыли, резко тормозит, пропуская отчаянно воющую скорую. Я лечу вперед, понимая теперь, зачем мне удостоверение дали. Впрочем, все потом, сейчас – ребенок.

Машина останавливается, и начинается работа. Просто с ходу, с колес приступаем к работе по спасению детской жизни. Сердце у пацана не остановилось, но хорошего мало, поэтому подключаюсь и я, благо опыта именно таких ситуаций, когда на грани, у меня больше.

– Дышит, – спокойно отмечает Варенька, и тут подает голос Наташка.

– Варвара Никитична, – обращается она, кажется, к нам обоим, – у него судороги… А не должны же быть…

– Деф! – командую я, сразу же сообразив, что мы наблюдаем.

Разряд, и моментальная стабилизация. Эту сказку я знаю, Варя тоже знает на самом деле, поэтому мы грузим ребенка и летим в ближайшую, чтобы передать кардиологам вместе с объяснением, что это было. Коллегам не позавидуешь: такие состояния диагностируются очень непросто и лечить их то еще удовольствие, но я верю – вытянут. И Варя верит, вон как улыбается. Значит, хорошо поработали, домой вот едем. А тут как раз сильно обиженный нами права качать сейчас будет. Ну-ну. Я вытягиваю из кармана удостоверение…

– Видишь, что здесь написано? – показываю ему документ в раскрытом виде. – Видишь, – продолжаю я, глядя в побледневшее лицо офицера полиции. – Тебе, сопля, наплевать, что где-то умирал ребенок, на люстру мою наплевать, да? Ты хорошо подумал, прежде чем меня остановить?

– Из-звините, – лепечет полицейский, совершенно не ожидавший, что на простой скорой шофером ездит офицер военной разведки. У парня сейчас мозг закипит от попытки сообразить, кого он остановил и что с ним за это теперь сделают.

Получается как в старом советском анекдоте. А ведь заяви я, что выполняю задачу, и звезды с погон у него сами отстрелятся просто от страха. Не люблю я таких, но и ощущение собственной власти, как ни странно, тоже не люблю.

– Что там, Сережа? – интересуется засыпающая Варя.

– Дядя ошибся и больше не будет, – с улыбкой отвечаю я, на что Варенька моя хихикает.

Так мы и ездим, день за днем. Вот уже и свадьба наша скоро, когда Наташку сваливает грипп. Не положено, конечно, только вдвоем работать, поэтому нас оставляют в резерве. Так мы в резерве всю ночь и стоим, только под самое утро звучит сигнал: «Мальчик, пятнадцать лет, симптомы отравления, не дышит». Это «не дышит» что угодно означать может, поэтому я срываюсь с места. Проблема еще и в том, что адрес в селе за городом, а на часах у нас самое собачье время – четыре утра.

Но вариантов нет, надо ехать, это и Варя понимает, а наша машина уже в пути. Я уговариваю Вареньку поспать полчасика, пока доедем, она, естественно, ни в какую. Ну и пропускаю за уговорами сюрприз. Хотя кто на трассе наверх-то смотрит?

Страшный удар, хруст, мимолетная боль. И вот мы стоим на лесной поляне, будто на островке посреди затянутого туманом леса. При этом освещение такое – сумеречное. Я несколько удивлен: только что же за рулем был! Хотя после того, что случилось, вполне могут сюрпризы быть, и еще какие. Фантастику я не читаю, а вот из курса медицины о предсмертных галлюцинациях помню.

– Нет, ну мало того, что нас что-то крупное задавило, так еще и туманная полянка, – раздраженно произносит моя Варенька.

– Это что-то значит? – интересуюсь я, добавив: – Нас не задавило, на нас упало.

– Что ты имеешь в виду? – удивляется любимая моя.

– Вертолет на нас упал, – объясняю я ей. – Или некрупный самолет. Поэтому нас сплющило и зажарило.

– Хрен редьки не слаще, – сообщает как-то моментально оказавшаяся в моих руках Варенька. – В общем, есть такой писатель, не помню, как зовут, у него попадание в не самые простые условия обычно так начинается. С полянки этой. Еще, бывает, малышка появляется лет пяти, Забавой зовут. Так что станем мы, скорее всего, детьми и жизнь у нас будет непростой.

– Интересно, – киваю я, думая о том, что по кому-то кол плачет. – А например?

– От той еще войны, Сереженька, – вздыхает Варя, – до космоса. Что угодно может быть, и болячки еще как настоящие.

Вот это, пожалуй, так себе новость. Но обдумать я этот момент не успеваю, потому что перед нами внезапно появляется одетое в черное платье, закутанное с головой… нечто.