Czytaj książkę: «Сходник», strona 3

«Не иначе, искал там сокровища», – предположил, было Молчан.

Однако позде, в следовании на санях в сторону дальнего леса, а случилось оное, когда ученик совсем уж выдохся от преизбытка полученных сведений о замысловатой практике сходничества, едва усваивая их, и наставник, усмотрев сие, разрешил однодневный релакс, не утерпел он и полюбопытствовал об Итиле, то услышал в ответ удивительное!

Оказалось, что вслед за убытием тех войск, снесших и крепостные стены, многие жители Итиля и царский двор вернулись обратно – на развалины, начав расселяться на обеих берегах и отстраиваться, хотя и без прежних удобств для купечества и роскоши для знати. Ноне же частично восстановились рынки и потянулись в них торговые караваны. Поелику Киев, уничтожив хазарское войско, отнюдь не уничтожил целиком Каганат.

В той же Тмутаракани и округ нее первое время существовало государство во главе с неким Давидом, являвшимся по слухам потомком по боковой линии хазарского военачальника Песаха, единою приведшего свои войска к Киеву и наложившего на тогдашнее княжество дань. Да и на полуострове, отделенном от Тмутаракани проливом, в большой ноне силе полководец-хазарянин Георгий Цула, стратиг Херсонеса Таврического.

Дале разговор перетек на описание животного и растительного мира на территории Тмутарканского княжества.

– Запоминай и сие! – наставил Осьмомысл. – Всякое порой пригождается!

И в частности предупредил Молчана, что надобно опасаться змей, ибо полно их там, вельми ядовитых. А при охоте близ водоемов следует особливо остерегаться болотную рысь с черными кисточками на концах ушей, поелику, когда прыгнет она сзади, не ведая страха пред человеком, на выю неосторожному ловчему, а птиц она ловит на лету, несдобровать ему!

«А Путята-то ни словом не обмолвился мне о сей опасности!», – незамедлительно подумал Молчан с мысленным упреком старшему родичу, нахваливавшим промысел именно того зверя.

– Есть там водная долина с цветами названием лотос, предивно открывающимися летом, достигая до локтя в поперечнике, – продолжил наставник. – А уж маков подлинно море! Прекрасны видом цветы названием орхидеи. Растет водный орех-чилим, цвета бурого, а то и черного, и словно рожки у него, коим при нужде можно и перекусить, отваривая, либо запекая в золе.

Аще ж захочется мяса неведомого тебе вкуса, лови болотных черепах! – смачны они в тушеном виде. А и того гоже – запекать их в угольях прямо с панцирем: как токмо лопнет он, принимайся трескать! Персты оближешь!

Он бы еще многое поведал, да тут вконец замедлились сани их, и Осьмомысл переключился на иное:

– Скверная лошаденка, ленивая! И упряжь у нее – тьфу! Явно ладил ее неумеха, коему лишь навоз собирать. Попади он мне в ученики, возрыдал бы!

Услышав столь негативную оценку трудов своего знакомца Забоя, могучего, Молчан живо сообразил, что наставнику доводилось сходничать под легендой мастера шорных дел.

И являясь по нутряной своей сути толерантным мизантропом, вспомнив, в каковой личине таился резидент в Царьграде, наш славный вятич вывел: есть схожесть в ремеслах шорника и сапожника, а главная разница в том, что первые содействуют четвероногим, а вторые – двуногим, хотя оба отряда сих колоритных особей порой отличаются лишь наличием або отсутствием хвостов.

Назавтра продолжилось обучение кандидата в Тмутаракань, с редкими отлучениями его на охоту, ибо, будь по-иному, городищенские могли заподозрить неладное, ведая, сколь истов Молчан в ловитве, да и Доброгнева не спустила бы долгого уклонения от пополнения семейного стола свежатиной.

Закончилось оно лишь в начале весны, когда прибыл Путята еще с одним – явно, его телохранителем, и три дня кряду Молчан экзаменовался по всем освоенным им дисциплинам, включая даже знание наизусть трех сотен базовых слов на ромейском, имевшем широкое хождение в Тмутаракани…

– А ведь можешь, ежели захочешь! – резюмировал Путята; меж тем совсем стемнело и сквозь бычьи пузыри проглядывал лишь полный мрак. – Считай, что свершил свой первый тмутараканский подвиг!

– В чем же он? – неподдельно удивился Молчан.

– Да в обучении у Осьмомысла. Что ни вложил он в главу твою, все ты усвоил. Рад!

Пора и отметить сие, ведь прихватил я с собой хмельное, и смачные копчения. Оцени, младшой: не напрашиваюсь к твоей Дорогневе приветить нас, четверых, и добрый стол спроворить, дабы не пришла она в лютость и полное расстройство.

Эх, жены наши! – что с них взять, непонятливых?! Не для них восторг геройства, токмо мужам присущий! Посему и расположимся, не отходя…

VIII

Драгой гость приблизился к столу, вслед обойдя его, дабы не посягать на место хозяина. И не вступая с ним в прения, даже и не поприветствовав, присел на лавку у иной стены, перпендикулярной. Столешница, к слову, была украшена по плоским кромкам фигурной резьбой, однако отсутствовала на ней скатерть; на фоне отнюдь не бедного интерьера сие удостоверяло: оное жилье не предназначается для постоянного проживания.

Вслед воцарилась затяжная тишина, кою не спешил прерывать насупленный гость. И погодя, первым не выдержал любезный хозяин, отчасти нервничая:

– Сел? А теперь выслушай мое слово, и не перебивай!

Зрю: нахмурился на мя, надулся. Дуться же пристало мне! Ведь привел ты чуждого к тайной избе нашей службы, явно вынудив моего гонца на оное непотребство. Шкуру с него сдеру, али две!

Что объяснить смогу моим начальствующим, дабы самого не ошкурили? Порушена строжайшая скрытность! А все из-за тя…

И что ноне делать с твоим подручником? Соображал ли ты, что в беду его вовлекаешь, лютую? Ведь не сможем заставить его молчать об увиденном, ибо не наш он. А и дозволить ему проговориться не имеем права!

Судьба усадьбы сей, драгоценной для наших нужд, поставлена тобой под удар! И кому расплачиваться, ежели начальствующие распорядятся отказаться от нее?

Ежели кто и позарится купить, то лишь за полцены – ведь на окраине она и в тупике. А кто возместит разницу? Ни тебе, ни мне не осилить!

Посему, предполагаю я, живо поступит приказ: сделать вдовой жену твоего попутчика. А подозрение падет на тя – по-другому и не будет! И никто не осмелится вступиться. Сам ведаешь: Секретная служба ходит под Высшим советом старейшин, а раз сии – всевластны, то и мы – всемогущи!

Завершаюсь, весь в скорби и негодовании. А что намерен ты? Чемсобираешься искупить неимоверную вину свою?

– Искупая пред ногами моими за зряшную ходьбу сюда, собираюсь испить меда, обещанного твоим гонцом, да и стражу моему отлить, – спокойно молвил Молчан, бушующий внутри, мысленно посылая на своего собеседника столь грозные кары, что свершись они, остался бы Будимир безо всех зубов нижнего ряда, ибо лишение такового лишь двух – порочная сердобольность!

– Моего вареного меда?! Отлить оному?! Не спятил ли ты?! – ошарашенно справился хозяин, выпучив зенки и взметнув бровищи.

– Не твоего, а служебного, закупленного для личных и скрытных нужд из тайных фондов. И начальствующие передали его тебе для моего улещивания!

Был бы он твоим, добудь ты его из борти, або купив на торге. А сей приобретен на дирхемы азиатской чеканки, выделенные внешнему сыску Секретной службы Высшим Советом старейшин. Не по чину берешь, бесстыдно примазываясь к высшим!

А спятил за столом сим не я. Как мог ты в здравом рассудке возмечтать, что пожалую сюда, где мне готовят засаду, лишь один?

Радуйся, что не привел четверых, дабы было поровну!

Что до вашей скрытной избы, о ней давно уж ведает все городище. Ведь нет столь высокого частокола и на тыщу шагов окрест. Любой сообразит сие! Никому не по силам утаиться от бдящей общественности, и ты не мылься! Не «лепи» мне, а то обхохочусь, что страж мой узнал великую тайну, за кою не простят ему, и овдовеет его жена, рыдая!

Нет боле сей тайны! Не уберег ты ее на радость Киеву! Позор тебе и зазрение! И по секретной справедливости, подлежишь суровому спросу от начальствующих, вплоть до исключения из рядов и вдовства твоей собственной жены. Твоей, а не моего соратника!

Однако, в знак нашей давней дружбы и особливой приязни к тебе, воздержусь пока уведомлять о том скрытный сыск, а уж он-то подлинно всемогущ! Ведь старейшины чтят его куда пуще твоего внешнего…

– Врешь ты, все врешь! Не причастен я! И выдумки твои лживы! – вспылил носитель особливой приязни Молчана, отчасти и струхнув, памятуя, что сей визитер, нагло выдающий себя за давнего его друга, отнюдь не робкого десятка и не объедешь его на драной козе.

– Раз твоя правда превыше моей кривды, каюсь! Торжествуй! – ощерился откровенно бесстыжей ухмылкой дорогой гость, он же непобедимый сызмальства спорщик. – Удостоверяю, что сам ты и собрал мед, применив древесные шипы и медорезки – есть, запомни, таковые приспособления у бортников, а вслед настоял его до хмельной крепости.

И даже не стану отрицать, что до нонешнего дня данная изба была главным хранилищем секретов во всей Земле вятичей. А я преступно пришел – по твоей, заметь, просьбе, да и в сопровождении твоего ж подчиненного, и все порушил! Токмо бревнышки и остались…

О, горе мне! В железа закуют и в узилище бросят!

А тебя повысят в чине! И наградят тайным мешком гороха, ведь заслужил ты!

Любезный хозяин привстал, явно готовясь высказать накипевшее и взбурлившее, да тут зашел мохнатый Латыня, неся в руце бочонок средней емкости – без крышки, зато с волнительным духом служебного меда, а выставив его на стол, направился к поставцу с полками для деревянной и глиняной посуды.

За ним возник проштрафившийся Искр, доставляя на подносе две переваливавшиеся за габариты бараньи ляжки, с коих покапывал жирок.

«Вот и определю враз, каковы намерения сего сходника при исполнении. Ежели Латыня вынет из поставца два ковша, стало быть, Будимир надеется упоить меня, пытаясь поскорее заполучить согласие наново примкнуть к ним. Пустая то надежда! – допрежь свалится сам. А появятся два кубка среднего наполнения, явная примета: Будимир готовится к долгому разговору, опасаясь захмелеть до срока», – прикинул былой сходник, состоявший вне штата.

Латыня вынул ковши…

И присел любезный хозяин. И подавив в себе огорчение, спровоцированное дорогим гостем, ведь легкие размолвки случаются даже меж лучшими друзьями, расцвел улыбкой, исполненной на поверхности ея самого искреннего радушия, хотя и зело неискреннего в сокровенной глубине своей:

– Да что мы, право, аки детвора малая, все о суетном и о суетном! Пора уж испить да откушать!

– И верно, пора! – расцвел, солидаризуясь, и дорогой гость, исполненный аналогичного лукавства, глубинного…

IX

Однако не правыми окажутся те, кто выскажет опрометчивое предположение о типовом характере скрытной трапезы. Не токмо осушали там и закусывали! Еще и наново шлифовали легенду прикрытия Молчана, отправлявшегося в спецкомандировку под оперативным псевдонимом Радислав.

Общеизвестно: чем или кем назовут корабль, с тем он и потопнет. Либо все ж удержится на плаву, пока не истлеет корпусом от ветхости…

А разве возможно иначе – с вымышленными биографиями и профессиями бойцов невидимого фронта, ежели они вдали от Центра? Елико б продержался Молчан в Тмутаракани, определи его Путята со товарищи в дизайнера-модельера нижнего белья, какового в то время и не носили дамы, ибо его еще не изобрели? Капец тому кутюрье, и скорый!

Выбор вызывающей доверие профессии для будущего Радислава затруднялся сроками. Даже и ремесленника средних умений невозможно подготовить за те немногие месяцы, коими располагал Осьмомысл. Тем паче, основное время подготовки уходило все же на иное.

А явный неумеха, путающий, к примеру, вощеную дратву с тканевой нитью, однако припершийся за тридевять земель с неясными целями, мигом «засветился» бы, подпав под безусловное подозрение тамошних надзорных структур и последующие меры пресечения!

Не годилась и проверенная в Царьграде модель сбытчика привозной пушниной с бобровой струей и аналогичным воском. Отнюдь не походила своим платежеспособным спросом провинциальная Тмутаракань на столицу тогдашней сверхдержавы! И никому из заезжих купцов-перекупщиков не пришло бы и в голову отправляться сюда за бобрами. Да и уже отработала свое сия легенда, а накладными бывают в разведке рутинные повторы…

Креатив подобрали, исходя из реальных возможностей Молчана, определив, что торговец недорогой ювелирной продукцией – самое то!

Ведь вятичи-златокузнецы и вятичи-ювелиры славились тогда далеко за пределами их Земли.

Из обработки металлов давлением владели ковкой, волочением, штамповкой, кручением, изгибанием; были сведущи в разных видах литья; используя передовые технологии того времени, умело декорировали поверхности; с отменным мастерством орудовали маленькими ювелирными наковальнями, молоточками, разнообразными пинцетами и железными чашечками для плавки цветных металлов.

Немудрено, что их продукция имела широкий спрос даже на рынках Булгарии и Ромейской державы, а допрежь и Хазарского каганата.

Охотнее же всего приобретались семилопастные височные кольца – чисто женские украшения, не имевшие аналогов не токмо на Руси, а и во всем остальном тогдашнем мире. Никогда и нигде боле! – лишь в Земле вятичей. Что символизировала конфигурация тех лопастей, уже неведомо, однако, покажи их просвещенному умельцу уличных боев на прямое выживание – без правил, зато с телесными повреждениями разных степеней тяжести, удостоверил бы тот, что визуально они боле всего смахивают на… шипы кастета.

По досконально продуманной легенде прикрытия, оный Радислав, происходя из семьи потомственных охотников, да и сам не последний в непростом искусстве ловитвы, женился на дочери владельца ювелирной мастерской, где трудились четверо сыновей хозяина и пятеро наемных работников. А вынужденно отрекся он от охотничьего промысла, поелику сызмальства любил свою будущую суженую, при том, что на ее сверстниц и глядеть не мог!

Понятно, что ловитвенное прошлое, изложенное по прибытии в обстоятельных ответах сыскным князя Мстислава, дозволяло бы Радиславу вольно шастать в свободное время, промышляя в окрестностях Тмутаракани дичь. А порой, словно невзначай, забираться и за их пределы – туда, куда и надобно было Центру, не вызывая особливых подозрений у местных. Касаемо же его профессиональных навыков, тут и вовсе обстояло безупречно! – охотник такового уровня, один из лучших во всей Земле вятичей, вряд ли появлялся в Тмутаракани допрежь…

Вельми правдоподобная сказка о мнимом Радиславе достоверно объясняла и его нынешний род занятий. Понеже поздновато было обучать новоявленного члена семьи премудростям изготовления перстней, браслетов, проволочных и литых гривен в виде обручей – для ношения на выях, равно и иных ходовых изделий, он был поставлен на сбыт готовой продукции и закупку компонентов для бесперебойного производственного процесса в мастерской.

И в кратчайшие сроки освоил он, на радость жене своей, родителям ея и братьям, сию специализацию, досконально обследовав и изучив ближние и дальние рынки в Земле вятичей, что способствовало стабильной доходности семейного промысла!

Увы! – за три последних года число таковых мастерских возросло чуть ли не вдвое. И на местных торгах образовался преизбыток предлагаемых ювелирных изделий, что предопределило снижение розничных цен на них, да и оптовых.

Обмозговав насчет выхода из сей огорчительной ситуации, глава семейства собрал совет, на коем, по завершении прений по докладу, пришли к солидарному решению: ничего не остается, опричь отправки Радислава, доверив ему на реализацию и часть товара, в отдаленные края.

Выбор пал на Тмутаракань, зачищенную с недавних пор от хазарского управления, куда, скорее всего, еще не проникли конкуренты с аналогичными проблемами, хотя уже заполнили они главные торги в Булгарии…

Таковой была легенда для нашего сходника, отправляемого на задание особливой ответственности и скрытного героизма, в самых общих чертах ее.

– Никак не упомню, – прищурился вдруг старший родич, – имена жены твоей, матери ея и второго по старшинству брата. Подсказал бы…

– Прозываются оне Драгомирой и Добронегой, а брат тот Огняном, понеже рыжий – мгновенно ответствовал Молчан.

– Заучить сие – нехитрое дело, – молвил Путята, не похвалив. – А вот пригодны ли руце твои, аще потребуется мелкая починка в продаваемом тобой товаре, отнюдь не уверен я!

– А ты проверь! – предложил младший родич, отчасти уязвленный высказанным прилюдно недоверием относительно его рукастости.

– Не премину! – заверил старший родич.

И не преминул, выложив на стол серебряный браслет, а отдельно от того – округлый камешек лазоревого цвета величиной в крупную жемчужину.

– Вот, выпал… Сможешь вставить, дабы держался накрепко?

Молчан поднес к очам своим браслет, внимательно рассмотрел оный и заключил:

– Работу сию можно исполнить на совесть токмо в мастерской, а тут – бессилен я. Ибо отломалась одна из закрепок – допускаю: по твоей небрежности. Потому и выпал камешек…

Хотя могу устроить, что обойдусь и без нее, а продержится до скончания лета. Однако есть каверза! Ежели назавтра отъезжаете поутру, даже и не возьмусь. Уж не обессудь! Аще ж останетесь до вечера, выполню твой заказ…

– Ишь ты! – недоверчиво протянул Путята. – Проверить тебя не сумею: отъезжаем поутру. А растолкуй…

– Начну с очистки отверстия от пыли и мелкого сора, занесенного тобой по неряшливости, да и заполирую чуток. Вслед разогрею пластинку с рыбьим клеем из плавательных пузырей осетра и стерлядей, разведу в небольшой воде и стану варить, пока не растворится вся. А еже остынет, залью сие отверстие не до краев и погружу в него камешек, допрежь перевязав его тонкой ниткой, дабы крепче держался. И придавлю плотнее три оставшихся закрепки. К следующему вечеру клей схватит в потребную силу…

– Осьмомысл, доподлинно ли сие? – незамедлительно справился старший родич, очевидно задетый публичным и явно умышленным выпадом предерзостного младшого насчет небрежности, а пуще того, неряшливости, вдвойне обидным в силу праведливости укоризны, ибо, при всех своих достоинствах, не был Путята аккуратистом, осознавал оное, да и иные примечали.

– Истинно! – удостоверил Осьмомысл, старательно пряча ухмылку.

Вслед последовали новые проверочные вопросы от Путяты. Угомонился он лишь за полночь…

X

Узнав, что любимый муж вознамерился к новому дальнему убытию, а когда возвернется, и сам не ведает, Доброгнева переменилась в лице.

И даже не стала яриться. Лишь вымолвила, произнося, словно с трудом:

– Тот раз оставил меня с грудным, на сей – с грудным и двухгодовалым. Благодарствую, что не оставляешь меня в тягости третьим – а то б хоть с головой в омут!

И неуютно стало Молчану! Ведь и без того совестился он, всю, почитай, зиму с Осьмомыслом, отстранившись от помощи жене с чадами. Понятно, что с хлопотами по уходу за малыми ее, отчасти выручали собственная мать и молчанова. А разделял ли те хлопоты он, глава семйства? Решительно отнюдь!

И выходило: ради Секретной службы и лично Путяты презрел он нужды Доброгневы! А ведь не старший родич обихаживал его и сдувал пылинки!

«Уж лучше бы она наорала на мя, высказав лишнее, а я осерчал для виду! И высказал: «Аще не в меру взбухла, пойду, назло тебе, наперекор, дабы вчинить за обиду!» А так – лишь себя винить, и нет оправданий», – подумал он в сокрушении сердца и с горечью в душе…

Меж тем, окончательно определился его маршрут до места скрытной его командировки и примерное время в пути. За четверо-пятеро дней – от зари до зари, судно, на коем отправлялся он, должно было доплыть к месту слияния Москвы с Окой, а оттуда – двигаться по Оке еще таковой же срок. Засим начинался сухой путь, еже суда везли на колесах, к верховьям реки Дон – еще четыре дня от зари до зари. А вслед – целый месяц – водным путем до устья Дона, где пересаживались на морские суда и по неширокому морю, прозываемому ромеями Меотийским озером, доходили до Тмутаракани.

В Царьград Молчан добирался по-иному. Вначале его судно плыло по Оке, бывшей тогда важной торговой магистралью, обеспечивающей движение восточного серебра на Запад, а на Восток по Оке уходили западные товары. Вслед оно спустилось по реке Итиль до места высадки на берег, откуда – по знаменитой в оном краю переволоке, посуху добирались к Дону.

Дальнейший путь был тогда схож с нынешним, хотя гораздо протяженнее. Ведь дойдя до пролива, на восточном берегу коего и пребывала городом-крепостью Тмутаракань, брали курс на Кафу и Сурож, пересекая еще одно море, называвшееся у ромеев Понтийским, а на Руси – Русским, и доходя до Синопа. А уже от того двигались вдоль малоазийских берегов до славной столицы Ромейской державы, не расположенной ноне к вятичам, ибо вступила она во враждебную к ним дружбу с Киевом, сумев вовлечь его и в единоверие, а на уровне василевса Василия и князя Владимира – даже в родство…

Завершающий инструктаж от Путяты – пред самым его убытием, начался краткой характеристикой внутриполитической обстановки в Тмутараканском княжестве – формально независимом и не имеющим с Киевским четкой границы, однако, по сути, связанным с ним, словно незримой пуповиной, длиной под пятьнадесять дней верхом с поводными подменными конями. Правил там князь Мстислав Владимирович, коему еще его современники дадут прозвище Храбрый за победу в единоборстве с касожским богатырем – князем Редедей.

– Сей Мстислав, – информировал старший родич младшего, – из многих сыновей Владимира-злодея, вероотступника. Владимир и наделил тем княжеством Мстислава, склонившегося по примеру отца к ромеям. Доблестен оный князь в бою – тут не оспорю. А не наш! Хотя и зело пригодился бы во главе войска вятичей, отказавшись от веры своей, злокозненной, и повернувшись в сторону, верную.

Одну надежду таю: аще испустит дух Владимир, а кто-нибудь упокоит в битве василевса Василия – знатного, не оспорю и тут, воителя, переменится к лучшему и Мстислав. Тогда непременно поможем ему супротив самых сильных из старших его братьев – Святополка, правящего Туровским княжеством, и Ярослава, сидящего ноне в Ростове.

Пока же остерегайся его сыскных, да и держись подальше ото всех, кто входит в княжье окружение.

Сам Мстислав – благороден; те же, пользующиеся его доверчивостью, бесчестны, продажны, вороваты и безмерно любострастны, а не удалось нам еще внедрить к ним своего человека, дабы стал вровень с ними – подразумеваю – и не лыбься при мне! – место при князе…

Индуктивным путем Путята перешел от общего к частному. Открыл, что невелика тамошняя группа внешнего сыска Секретной службы Земли вятичей из оперативников и курьеров, согласно штатному расписанию для малых княжеств на территории Руси и в анклавах, утвержденному руководством. На связи же с Молчаном будет токмо один из нее – известный ему Будимир.

«А я-то предполагал Шуя!», – вельми огорчился младший родич.

Основную часть задания предстоит выполнить именно Молчану, в чье прямое подчинение перейдут в самый канун операции два пособника из местных, не раз проверенные в деле: ромей Фрол, владелец меняльной лавки, и седельник Ждан, коего занесло в Тмутаракань аж с брегов Ильменя. А допрежь – они не будут ведать о нем, и небесполезно исподволь присмотреться к сим.

Довели, наконец, до Молчана и о том, что являлось базовым компонентом «жидкого огня», предназначенным к хищению. Вещество сие называлось «нефть».

Намечалось: тайно проникнуть, преодолев полдня неспешного конного хода от Тмутаракани, на один из охраняемых складов, куда доставлялось оное с объектов добычи для подготовки к отправке морем в Царьград. И скрытно спереть пять запечатанных амфор при содействии пособников и Будимира-куратора! О деталях же будет уведомлен по прибытии…

– Перехожу к Будимиру. Он встретит тя в Тмутаракани под личиной Евпатия, начальствующего над двоими стражниками на главном тамошнем торге. – молвил, заключаясь, Путята. – Из тех, лучших в отряде скорого реагирования нашей службы, коих, опричь тебя, выбирал я на охоту за Булгаком, лишь Шуй и он выбились для выездов в иные земли; Невзор с Первушей уж упокоились при исполнении, а Берендей натаскивает новичков в том отряде.

Не налюбуюсь Шуем! Хорош он на любом задании, не отлынивая от самых трудных. Выучил уже два иных языка, ноне и за ромейский взялся. Ладит и с начальствующими, и с подчиненными. Никогда не зарывается. Не то Будимир! Слишком честолюбив и во всем вожделеет первенства – причем, любой ценой! Да и завистлив без меры! Уговорив курьера, а допускаю, что и подкупив, изловчился передать сюда хулу на своего начальствующего в Тмутаракани, явно стремясь занять его место. Взъярившись тогда на сего доносчика, хотел я его отозвать, однако заменить некем! Да и не придерешься к нему по службе: ловок, изворотлив, смел, втирается в любое доверие. А девиц и женок, представляющих оперативный интерес, обольщает едва ль не резвее, чем иной умнет с десяток блинов.

Мой тебе совет, аки младшему родичу и дорогому мне человеку: поддерживая с ним на задании ровные отношения, а у него можно и поучиться с пользой, подчиняясь ему по службе, ведь в старшинстве он, уважая и его бесспорные умения, держись от него подальше в своих досугах! Не открывайся пред ним, лукавым, вне службы, не подставляйся по простоте! Держи от него дистанцию! Иначе – не пожалеть бы тебе…

XI

– А раздобрел ты со времен Тмутаракани, раздался, – задушевно заметил Молчан, прикончив очередной кусок, отрезанный от предложенной ему к вареному меду бараньей ляжки.

– Да и ты, зрю, отнюдь не исхудал, – явил благодушие и хозяин.

Слегка смягчившись от первого ковша, оба потеплели от второго, а еще боле – от третьего. Ведь о многом вспомнилось им в паузах! И прониклись друг к другу еще боле, нежели в дни обоюдных тмутараканских подвигов.

Хозяин, лелея надежду, что гость и в самом деле размяк, захмелев, предложил осушить по четвертому разу, дабы не расслабляться!

Гость, с нетерпением ожидая, что хозяин, окончательно перебрав, свалится под стол, незамедлительно выразил солидарность с оной инициативой. И огласил, тостуя, ведь три предыдущих тоста – выслушивал:

– За тя, Будимир, пошел бы даже на трех оголодавших медведей с одним токмо кистенем, а памятуя, сколь искусно таился ты в личине старшего стражника Евпатия, в одиночку осушил оный бочонок!

Пью, весь в надежде, что люб тебе, ты же мне – и того пуще!

– Люб! Да еще сколь! – заверил тостуемый, отпив лишь наполовину.

И приметив то, Молчан осознал, что долго придется дожидаться ему, пока сей на свалится на половицы, и не факт, что свалится ноне вообще.

«Аще таковое, пора закругляться. Не до утра же лясы точить! Пора и выведать, зачем я понадобился внешнему сыску», – мигом рассудил он.

Однако дальнейший ход его мыслей прервался откровением хозяина:

– Безраздельно доверяя тебе, открою: давно уж не Будимир я – иным прозванием наречен. Однако, до поры, сие – служебная тайна, уж не серчай!

– Не серчаю, хотя и скорблю. Ведь привык к твоему прежнему именованию, – зримо огорчился гость. И вдруг, резко и без подводок, перевел беседу в совсем иной регистр:

– Безраздельно доверяя в ответ, открою и я: пора уж мне возвращаться на торг. Ненадежен там пригляд за моим товаром. Опасаюсь воров-ловкачей!

Стало быть, пора и о деле. Так что ж тебе от меня надобно?

– Не мне, а нашей службе, – сразу посерьезнел и былой Будимир, – надобно твое убытие в знакомый тебе Сувар. Объявишь ближним, что отъезжаешь на дальние торги. Дело срочное. А ненадолго! Встретишься там в караван-сарае с неким человеком для передачи секретного известия.

Столь важно для нас то задание, что отправишься с пушниной и воском из наших запасов: что ни продашь, твой доход! Еще и дирхемы получишь на дорогу. Того, как тебя отправляли в Царьград, исполнившись ложной скупости, точно не повторится! Обещаю!

Не можем возложить сие на своих доверенных людей в Булгаре. Понеже с недавней поры точно ведаем: все они выявлены булгарским сыском. Поводов для их задержания нет, да и не резон ноне булгарам обострять с нами, однако надзор отныне – самый строгий. Не оторваться! А ведь от Булгара до Сувара – всего два дня пути, и негде схорониться от надзирающих!

Ты же для них – сторонний купец, ведь не был примечен, еже бывал в Булгарии ране. Будешь осторожен в меру, вряд ли встретишь помехи.

Вслед – свободен ты, аки вольная птица! А захочешь, и повстречаешься пред отплытием с давней своей знакомой в Биляре – едва ли она тебя забыла.

– Знакомая? Кто сия? – изобразил недоумение Молчан.

– Экий ты ветреный! – невежливо ухмыльнулся Будимир. – Уже и Гульфию свою не помнишь?

Справлялся я недавно у некоего знающего, что означает имя ее. «Похожая на цветок».

А то, что имя Чичак означает «цветок», сам ведаю еще с той поры, еже встретились мы с тобой в Тмутаракани. Крути ни крути, а получается: ходок ты у нас по цветкам!

И не понравилась оная подколка лучшему охотнику всей округи! Ибо не запамятовал, что Будимир мылился приладиться к Чичак в потенциальный урон личным интересам Молчана и за его спиной – сама Чичак и сказывала!

Да и елико раз убеждался он в Тмутаракани, что справедливыми были предостережения Путяты о завистнике том, норовящим огреть сзади!

А разве мог сей вызнать про Гульфию иначе, чем от своих начальствующих. Ведь не было его в тогда в Булгарии! А возможно, никогда и не оказывался в ней. Однако ведает…

Знамо, натаскали его. И зело заинтересованы они!

«Буду ожидать подвоха! – прикинул Молчан. – А ежели не прервется о женском, изображу обиду и найду, что ответить».

Впрочем, Будимир тут же прервался. И продолжил баять по делу.

– А выполнишь, о чем тебя просим, получишь награду, безмерную!

– Какую ж награду-то? – не удержался спросить Молчан, сильно подозревая, что его дурят.

– Откроем тебе, куда похититтели вывезли твою тмутараканскую подружку с дщерью от тя.

Аще ж выполнишь еще одно задание, поможем и вызволить …

– Что за дщерь? Почто кривду несешь?! – попытался возмутиться Молчан во весь голос, да горло перехватило, и получилось чуть ли не шепотом. Ведь вспомнил слова от Чичак, прощальные, что боле всего на свете мечтала бы родить от него…

– Не кривда, а точно твоя! Сам зрел ее запрошлым летом. С тобой сличая, опознаешь за пять шагов! И голубоглаза, и нос с горбинкой малой, и ресницы пушистые, и заливистый смех точь-в-точь…

Во девичестве красавицей станет! Чуток смугловата, правда, да се уж в мать, от коей и ямочка на подбородке, и исссиня-черные брови. И славно оное! Ведь окажись бела ликом да власами русой, будто ты, покойный муж Чичак мог и усомниться в отцовстве. А он до самой своей кончины уверен был, да и собственных детей у него не случилось…

Предполагаю, что цвет ея глаз Чичак объяснила ему тем, что таковые же и у матери ее Сигалит – доводилось мне и ту видеть.