Czytaj książkę: «Елена Прекрасная», strona 7

Каменная скульптура Счастья

В Питере Елена уже на другой день простыла, и амбициозные планы на «трон» исчезли, оставив беспокойство в душе. Зато на смену фантазиям пришло ясное осознание того, что «упасть в звезды» через падение в объятия влиятельного покровителя она не хочет, да и не может – противно. К тому же и самой желательно получить диплом о высшем образовании – журналистском, актерском, режиссерском, лучше искусствоведческом. Оценишь других – оценят тебя. Нечего раскатывать губу: трон! Трон – потом. Потом – трон. Потом уж можно будет фиглярствовать: «Господа, меня не троньте! Я во власти, я на троньте!» Или так: «Ты меня, дружок, не тронь, подо мною царский тронь!» «Тронь – ладонь, конь – гармонь, пустозвонь и вонь…»

«Диплом! Хоть сто раз скажи «деньги», в кармане не зазвенит. Во все вузы уже приняли, поступить бы куда-нибудь на курсы». Девушка позвонила на Ленфильм. Ей сказали, что набор на курс «Ассистента режиссера по актерам» еще идет, и она тут же отправилась на киностудию.

– Елена Краснова! Та, что ли? – спросили у Лены и приняли на курс, несмотря на то, что у нее не было диплома о среднем профессиональном или высшем образовании в области культуры и искусства. «Повезло тебе, девушка!» – явственно услышала она, выходя из киноцентра, обернулась, но никого не увидела.

Однако надо было занять себя чем-то до начала учебы. Позвонить старым подружкам можно было, но вряд ли они развеяли бы меланхолию, овладевавшую юной особой всё сильнее и сильнее. О чем говорить с ними, чем делиться? В прошлый раз Лену резануло, как те мялись и поглядывали на нее, как на нечто чужеродное. Удивительно, в сибирском поселке вроде тоже делать было нечего, но как же спокойно было в природе, в людях и на душе, и даже воспоминания об Алексее не вызывали прежней досады. Тут же снова в мысли лез он – Модильяни! И ночью с беззвучным смехом в гробе пролетел! «Давно упокоился, а мне покоя не даешь. Будь ты неладен!»

Помимо Моди еще три обстоятельства не давали Елене покоя – уверения тетушки в том, что в прошлое при желании можно всегда заглянуть запросто, как в булочную, стоит только сильно захотеть. И особенно будоражили последние слова Кольгримы: «Захочешь – позови». И, конечно же, Елена до сих пор так и не уяснила, кто нарисовал на тарелочках двух дам – она, Елена, тетушка или Модильяни? «И, в конце концов, я – шатенка или брюнетка? Я – Елена или Кольгрима? Или я никто – лишь отражение в зеркале?»

Не выдержав нервного напряжения, Елена чуть не бегом направилась в тетушкину квартиру. Она ворвалась в ее покои, и ее тут же оглушила тишина. Точно от улицы отделяли не кирпич и стекло, а бетон и земля бомбоубежища. Ничего не изменилось в жилище. Так же тускло отсвечивало зеркало, так же электронные часы показывали время. Текущее – не полночь!

Лена подошла к зеркалу, прикоснулась к нему рукой, потом приблизила к его холодной плоскости губы и дохнула. Поверхность стекла, там, где отражалось лицо девушки, запотела. Девица вывела пальчиком на белесом конденсате слово «Modigliani», ударила по раме кулачком. Удар отозвался болью в суставе и досадой: «Что же я не написала о нем стихи?» Тут она вспомнила, что перефразировала, больше красуясь собой, Ахматову и Пастернака. «Это были чужие чувства – не мои! Я играла чужими чувствами, как в куклы».

Лена присела на банкетку у зеркала и закрыла глаза. «На банкетку присяду, лежу на диване, / Мысль одна – о тебе, Модильяни…»

– Что ты сказала, ненаглядная? – Елена открыла глаза. Моди, зажав карандаш во рту, пытливо вглядывался в нее. Натурщицу пронзила боль, точно взгляд художника резал ее живую плоть. Никто еще так не смотрел на нее! Никто еще не причинял ей такую боль! Неужели Амедео вырезал из нее, как из камня, свою очередную псевдо-африканскую скульптуру? Отсекал от нее – живой! – ненужные ему куски! Хищно, безжалостно, хотя и неправдоподобно бескровно. Но нет, судя по восторженному взгляду – Моди вырезал из нее богиню! Или не вырезал, рисовал, прорезая бумагу своим волшебным карандашом? Нет, всё же высекал из цельного камня.

Внезапно художника одолел приступ кашля – и Елена тут же ощутила в воздухе каменную пыль. Даже свечи на головах каменных скульптур от этой пыли светили тусклее, чем обычно.

– Фу! – Моди вытер рукавом слезящиеся глаза. – Одну лишь скульптуру и люблю. Для нее я пришел в мир. Но она губит меня! Так что люблю в последний раз! Вот, моя ненаглядная, полюбуйся: это ты и в то же время это дитя нашей любви – моя Галатея. Но ведь ее не надо оживлять, так? – вдруг с испугом спросил Моди.

– Нет, – с восторгом прошептала Елена, – не надо. Она и так живая.

Почему говорят, что он высекает скульптуры, накурившись гашиша? Он трезв, как стеклышко, измучен работой и чист! Елена не могла оторвать взгляд от скульптуры. «Да, это не обманчивое отражение в зеркале, – подумала она, – это не голова Нефертити, это не снимок Нины Лин, это я сама! Так вот какая я!»

Небесной красоты женская фигура похожая и не похожая на Елену Прекрасную была исполнена так, точно ее высек божественный резец из цельной глыбы человеческого счастья.

Диалог с тетушкой

– Хозяева! Встречайте дорогих гостей! – услышала Елена голос Кольгримы. «Как хорошо!» – мелькнула мысль. Девушке показалось, что тетушка шагнула в прихожую из зеркала. «А когда я проскользнула сюда?»

Они обнялись.

– Я же говорила: стоит захотеть, и всё сбудется. Захотела увидеть его, и увидела. Или только показалось, что видела его? Но теперь-то ты счастлива, племянница?

– Не знаю, тетушка, – призналась Елена. – Всё как сон, было, не было.

– Пыль смахни. Она не отсюда, тут чисто. Я пыль не выношу, ее из дома выношу. Как рифма? Пыль-то каменная. Скульптуру вырезал? Тебя ваял?

– Меня.

– И как?

– Богиня. Галатеей назвал. Сказал, что уничтожит ее. В реке утопит.

– Может, – вздохнула Кольгрима. – Безрассудный. И псих. Ну да зачем легенды плодить, лучше галеристам потом подарить. А еще лучше, продать. Не утопит он ее. Пока за очередным булыжником ходил, я ее заныкала, стырила, сперла, прибрала. Люблю Рабле! Вспотела даже. Пусть полежит, часа своего подождет. Показать?

У Лены гулко забилось сердце.

– Нет, – сказала она. – Ни за что!

– Хорошо! Потихоньку умнеешь. Главное, расставаться с прошлым без соплей. Да ты сядь, а то сейчас такое скажу, что точно сядешь.

Лена села на банкетку, с беспокойством глядя на Кольгриму. Та посмотрелась в зеркало, поправила что-то в волосах, вздохнула.

– Знаешь что? Пошли чай пить. С тортом. Там и поговорим.

На кухне был образцовый порядок. Холодильник забит продуктами, на верхней полке стоял торт.

– Сегодня изготовлен, – достала тетушка коробку. – Вчера перед закрытием купила. Вечером часто ставят завтрашнюю дату.

– Лишний день, – сказала Лена.

– Может, лишний, а может, еще почему. Сейчас время не сдвигают на час, а раньше два раза в год двигали его туда-сюда. Как мебель. Каждый миг кто-то рождается, кто-то умирает. За час это делают тысячи человек. Представляешь, сколько людей бесследно исчезало в тот вырезанный час и сколько непонятно кого и непонятно откуда появлялось в час прибавленный! Уж я-то точно знаю. Это и помогло мне выкрутиться с бесами. Они же – вот! – Кольгрима постучала костяшками пальцев по столу. – Бестолочи! Разложила им, как карты, все эти временные сдвиги в мире за все времена, и так занудно-занудно (как умею) стала объяснять, и сдвинула им крышу. Запудрила мозги и доказала, что договор они со мной составили в тот час, которого вообще никогда не было, ни тогда, ни сейчас! Раз часа не было, значит, и договора нет! Ничего не смогли противопоставить мне! Потому что не поняли ни черта! Совсем не творческий элемент! Твари, чего ты хочешь? Были у меня свиньи, так те разумнее! О чем это я? О торте. Так что кудесники большей частью в кулинариях водятся. Извини, в «Мэ-энд-Жо-для Мэри-и-Джо».

Елена поставила чайник, стала разрезать торт. Зашла Кольгрима с хитрой улыбкой.

– Интересно. За пару минут порой всю жизнь вспомнишь. Я про эти тарелочки. Помнишь, сколько с ними связано было? А сейчас?

Елена посмотрела на тарелочки, но они не вызвали у нее больше волнения и восторга. Тарелочки как тарелочки. Никакой мистики.

– Они на своем месте, – сказала она.

– Всё правильно, на своем.

– Так что ты, тетушка, мне хотела сказать? – спросила племянница.

– А, пустяк. Вижу, что тебя это больше и впрямь не волнует.

– Но всё же…

– Всё же… Ну слушай. Откуда пыль была? Из мастерской Модильяни на Розовой вилле в Ситэ-Фальгьер, что на пустыре? Да нет. Он не резал камень в помещении. Моди работал над головами и фигурами во дворе. Привезет глыбу на тележке и обрабатывает ее перед окнами своей мастерской. Мастерская его – название одно. Дыра дырой, убожество, бомжацкий приют. В нее он затаскивал уже готовые скульптуры. К тому же он поливал их из чайника каждый день, не знаю, зачем, может, и от пыли. Так что пыли в помещении не было. Пыль – в твоих мыслях. Ясность должна быть всегда. Ясность, что ты сделала, можно ли это исправить и что ты хочешь, в конце концов. Не будет ясности – будет одна лишь пыль. Прах. Все земные дороги покрыты такой пылью. В ней смысла больше, чем в древних письменах. Ветер бросает эту пыль нам в лицо, и не надо спешить смывать ее. Прежде надо понять, отчего ее ветер бросил в тебя.

– Так что же, тетушка, получается, что я там и не была? – спросила Елена.

Кольгрима пожала плечами:

– Тебе виднее, племянница.

В разговорах и молчании незаметно пролетел день. Они не вышли прогуляться. Перед сном Кольгрима открыла фрамугу проветрить помещение. Из окна потянуло прохладой. Тетушка поежилась, накинула на плечи платок.

– Не холодно, племяшка?

– Хорошо, свежо.

– В молодости всё хорошо. И всё свежо. И так хочется этого свежего! Эхе-хе! Молодости любая глупость кажется верхом мудрости. И она жадно копит всякую чепуху. А вот старости все мудрости кажутся одной лишь глупостью. Ну, давай спать.

Череда новых лиц

Дни понеслись сплошной чередой. Родительский дом, тетушкина квартира, учеба на курсе, итоговая аттестация, приглашение на работу в Останкино помощником ассистента режиссера по актерам, осень, зима – толком не поймешь, что на улице, что на душе… Трудно ухватиться за скользкие дни, будто они вовсе и не твои. Елена часто не могла взять в толк, где она, чем занята, чем обеспокоена. В то же время в ней росла уверенность, что всё идет как надо и что с каждым днем она всё ближе к цели. К «трону»? Нет, о троне она не думала, во всяком случае, старалась избегать этих мыслей.

Как-то вечером Лена зашла в студийную кафешку. Села у черного окна, за которым мерцали огоньки одиноких фонарей на проспекте и ползли в разные стороны красные и оранжевые огоньки автомобилей. Задумавшись, девушка не заметила, как к ней подсела известная актриса и певица. Она не представилась, а Елена никак не могла вспомнить ее имя. Ни с того ни с сего актриса разоткровенничалась. Рассказала о своей нелегкой поначалу, но затем очень успешной попсовой карьере, о трех сменивших друг друга покровителях, о трех детях, которых разбросала судьба по родне и непонятно по кому. Пару раз она, не смущаясь, назвала себя «звездой». Похоже, ей чрезвычайно нравилась собственная «звездность». Потом певичка заметила за соседним столиком знакомого и позвала его. Подошел приятный мужчина солидного возраста и явно солидного положения, как оказалось, первооткрыватель актрисы. Новая знакомая представила своего бывшего покровителя Лене и, спохватившись, что надо срочно куда-то бежать, оставила их одних.

– Георг, привет! – к столику подшелестела яркая дама с очаровательным йорком на руках.

Георг приподнялся и поклонился знакомой.

– Не возражаете? – обратился он к Лене, тут же представив даму: – Изольда, визажист. А это Елена, ассистент Симонова по актерам.

Мило поболтали, перекинувшись невинными шутками, и Изольда исчезла. Георг, спросив разрешения у Лены, достал сигару и закурил. Девушка обратила внимание, что тот небрежно обошелся с гаваной, откусив кончик и прикурив не от длинной спички, а от обычной зажигалки. Тем не менее Георг с искорками в глазах произнес:

– Замечено, что люди курящие гаванские сигары, по сравнению с теми, кто курит «Приму» или «Bond», продлевают себе жизнь, как минимум на двадцать лет.

– Не разбираюсь в марках сигарет, – сказала Елена, улыбкой показав, что оценила иронию господина. – Для здоровья лучше вообще не курить. И табличка вон.

– Дамам – да, портит цвет лица. А для солидных мужчин выкурить стоящую сигару не страшно. Кого пугает табличка?

Незаметно разговорились. Меценат стал рассказывать о фильме, который Лена не видела, режиссер которого, по мнению Георга, очень верно решил проблему счастья. Елене захотелось подколоть собеседника:

– Если искусство решает проблему счастья, у этого искусства отсутствует чувство юмора.

– Да что вы говорите? – удивился Георг. – О, миль пардон, мадам, я должен позвонить. Минутку. Да, как вам нравится: тут один шутник организовал фонд «Поможем молодым нуждающимся актрисам!» Не правда ли, смешно?

Едва Георг скрылся, к столику подошел невзрачный мужчина в сером костюме. Не глядя на девушку, он произнес безразличным тоном:

– Две минуты, чтобы исчезла. Не исчезнешь сама, помогу я. Время пошло.

Лена минуту оторопело глядела на отвернувшегося от нее типа и лихорадочно соображала, что она может сделать. «Где же Георг, черт бы его побрал?! И ты, тетушка, бросила меня одну! Покровитель, вот оно что! «Папа» нужен».

Поняв, что никто ей тут не поможет. Лена собиралась уже встать и «исчезнуть», как вдруг в кафе появился новый персонаж. Внушительный, как шкаф, господин добродушного вида. Он остановился возле столика, посмотрел на Лену.

– Елена? Краснова? А вам что угодно? – обратился он к невзрачному типу.

Тот мрачно поглядел на увальня. «Шкаф», не дождавшись ответа, щелкнул пальцами и как из-под земли выросли два охранника. Они подхватили мужчину в сером под мышки и вынесли его из кафе. Тут появился Георг.

– Эдуард Аркадьевич, – как-то вдруг съежился меценат.

– А, Георг, привет. Чего оставляешь барышню на съедение волкам?

Георг перевел непонимающий взгляд со «шкафа» на Елену. Но та ничего не сказала.

– Ладно, ступай, потом с Леночкой поговоришь. У меня к ней confidence¹⁰.

Как только Георг с извинениями ушел, толстяк поцеловал Елене руку и попрощался. Видимо, никакого confidence не было и в помине. Просто отшил мецената. Девушка искренне поблагодарила спасителя.

– А того господинчика, что пугал, не бойтесь. Теперь он пусть боится. Я как-нибудь вас потревожу, есть интересное предложение.

«Интересный кульбит. Откуда узнал, что тот пугал?» – подумала Елена и направилась домой. Огляделась по сторонам. Типа в сером не было. Загудел автомобильный клаксон. Из машины махала рукой Изольда.

– Садитесь, подвезу. Вам куда?

Пока ехали, Изольда с хохотом сообщала последние новости из мира культуры. Хвалила Георга, какой тот очаровательный и заботливый мужчина. «Будто сватает меня за него», – подумала Елена и, перебив хохотушку, рассказала ей об инциденте и о спасителе. Она описала его внешность:

– Очень крупный мужчина, редко встретишь такого. Просто медведь. Шея, лапы и плечи семидесятого размера и ноги пятидесятого. И нос, как хобот.

– Так это ж Эдуард Аркадьевич! Точно описали! Он один такой в культуре Москвы!

Дама с собачкой, похоже, хорошо знала всех, кто числился в обойме деятелей культуры, в том числе на Останкино, во ВГИКе и на Мосфильме. По ее словам, Эдуард Аркадьевич был влиятельным бизнесменом, попавшим в верхние слои российской культуры лет двадцать назад стараниями его папаши из мидовской высотки на Смоленской-Сенной площади. Эдик и сам в лихие девяностые плодотворно поработал на ниве предпринимательства и его «крышевания».

Изольда предложила Лене зайти к ней, попить кофейку. Девушка охотно согласилась. Всё равно делать было нечего, а новое знакомство могло оказаться весьма полезным.

Приятно посидев за бутылочкой хорошего вина и мило поболтав обо всем на свете, они прониклись друг к другу симпатией и подружились.

– Скажу тебе по секрету, – перешла Изольда на шепот, будто тут ее кто-то мог подслушивать, – зам директора одного из телеканалов, не буду называть его фамилии, он бывший исследователь Арктики и Антарктики, хорошо знает животных Заполярья, называет Эдика, за глаза, конечно, «тюленем, морским слоном». Правда, похож на секача?

Лена улыбнулась, притронувшись к носу. Изольда хихикнула.

– Он у него набухает каждый раз, нос его, как только мелькнет новая женская юбка. Имей в виду! Коварный тип! Но щедрый. Георг в сравнении с ним – так, мелюзга.

Паутинные нити жемчуга

Елену, легко общавшуюся со старыми знакомыми и шутя заводившую новых, прошедший вечер напряг: как-то сразу много всего сошлось, и довольно тревожного. Всё это предполагало продолжение, а его-то как раз девушке и не хотелось. И «пугальщик», и Георг, и Эдик, да и певичка с Изольдой внесли в душу Лены сильное смущение.

Впереди был свободный день. Елена взяла билет на пятичасовой поезд «Сапсан», и в десять вечера пила с тетушкой ароматный чай с каким-то фантастическим тортом, который Кольгриме был доставлен не иначе, как с кухни Бурбонов. За чаем девушка поведала о своих тревогах. Тетушка к ним отнеслась серьезно.

– Что сама надумала? – спросила Кольгрима.

– Не знаю пока. Боюсь, Эдик предложит такое, от чего не откажешься.

– В этом можешь не сомневаться.

– Изольда благословила… То ли они сговорились? Самое здравое, говорит, стать его фавориткой. Прям, Людовик Четырнадцатый.

– Не хочешь?

– А что делать, если такой Московский Версаль?

Кольгрима вздохнула:

– Полночь скоро, племянница. У меня режим. Ложись. Завтра покумекаем. Может, сама еще что надумаешь во сне…

– Не до сна, тетушка.

– А ты поспи. Спокойной ночи!

Лена не заметила, как уснула.

Следующий день выдался хлопотным. В соседней квартире ночью случилась драка с поножовщиной, и до обеда подъезд гудел от топота казенных ног и гула казенных голосов.

– Первый раз такое, – бормотала Кольгрима, прощаясь с Еленой. – Вроде тихие соседи. Жаль, толком не поговорили. Главное – оставайся собой. Меньше фантазируй. Родителям привет. Хорошо, что не забываешь о них. Личные заботы – не повод, чтобы отлынивать от дочерней заботы. В холодильнике возьми торт.

– Он у тебя бездонный, холодильник!

– Как и я, племянница. Не люблю дна. «На дне» хорошо лишь актерам в пьесе.

И опять понеслись дни. Стоило на минуту задуматься о беге времени, и оно словно останавливалось, мешая делать дела, не терпящие отсрочки. Эдуард Аркадьевич не стал долго тянуть с «интересным предложением» и тут же предъявил Елене его в виде ультиматума: «покровительство или тормоза». Какое-то время девушка элементарно динамила мецената – больше для приличия, так как понимала, что категорический отказ означает отказ от Останкино.

Господин учредитель нескольких организаций культуры, разумеется, делал скидку на неискушенность избранницы, но, с другой стороны, для занятого человека, каким он считал себя, несколько вечеров убить на уговоры красавицы означало немыслимую трату времени. Получив в очередной вечер облом, продюсер в сердцах бросил секретарю-референту: «Ломается, Клару Цеткин строит! Что ж, подберем для Клары кораллы. На завтра возьми билеты в Венецию».

Секретаря-референта по имени Ради Эдуард Аркадьевич нашел в Таиланде лет десять назад. Тогда она была что называется «морковкой», искушенной в эротическом массаже. Всякий раз, как у шефа случался творческий застой, то есть когда очередная красавица была только на подходе, Ради умело и приятно снимала ему напряжение. Тайка доставляла господину удовольствие не только своим именем и ласками (ее имя переводится на русский именно как «удовольствие»), но и услугами иного рода, поскольку вместе с ней в Россию из Патайи выехало еще два молодых тайца-родственника, не гнушавшихся никакой грязной работы. Разумеется, они вскоре получили российское гражданство. Если учесть, что Ради знала три европейских языка и три азиатских (когда только выучила?!), то ее участие в деятельности человека такого масштаба и полета как Эдуард Аркадьевич было просто бесценно.

Надо сказать, что «ломание» Елены сказывалось и на атмосфере студий. Эдик, хоть и воспитанный в интеллигентной семье, был человеком грубым и любил устраивать телевизионным кнехтам разносы. От полярника депутата все знали, что в период брачных игр и битв с соперниками морские слоны надувают не только нос, а вообще всю морду, поэтому в последние две недели в коридорах и кабинетах чуть ли не ежедневно звучало: «Ахтунг! Ахтунг! Секач в студии! Опять с надутой мордой! Сейчас начнет покрывать всех!» Покрывал шеф с любимой прибауткой: «Я опухаю!» Эта студенческая шутка родилась в оттепель шестидесятых годов, когда население столицы стало опухать от глотков свободы. Родители Эдика и до этого жили в тепле, но им тоже понравилась эта формулировка молодецких эмоций. Понятно, что и сынок перенял эту присказку. Эдуард Аркадьевич получал наивысшее наслаждение от двух сладостных процессов: покровительства юным талантам и разноса подчиненных, и когда эти процессы тормозились или напротив, шли как по маслу (Эдику в принципе было всё равно), он и опухал.

Утром следующего дня девушка получила от воздыхателя ключи от Audi TT.

– Пора, Леночка, обзавестись представительской тачкой. То, что нужно леди – стильный дизайн, мощный мотор и спортивный характер. Салон отделан кожей. Словом, для элиты.

Девушка выразила свою благодарность, чмокнув благодетеля в щечку. Тот, галантно шаркнув ногой, со вздохом предложил ей сегодня же «прошвырнуться в Венецию».

– Там мой клуб, два гондольера и прочее. Вот билеты. Леночка, прошу быть снисходительной к поклоннику вашей редкой красоты и талантов! Им подстать только Венеция!

После такого щедрого подарка-покупки Елена поняла, что это «всё». «Тетушка, помоги!» – воззвала она внутри себя, но в ответ было молчание. «Значит, всё».

После перелета и вечерней прогулки на гондоле парочка уютно посидела в ресторанчике, принадлежавшем Эдуарду Аркадьевичу, а перед отходом ко сну полюбовались на откровенно эротичный танец, исполненный трио – Ради и ее родственниками.

В номере Эдуард Аркадьевич переоделся в роскошный красный халат, а спутнице предложил переодеться в жемчужные россыпи. Селадон открыл богатую шкатулку, наполненную жемчугом – колье, сережками, браслетами, подвесками, длинными нитями и еще чем-то, чему и слов нет в русском языке.

– Жемчуг – Жемчужине! – торжественно провозгласил Эдик и стал перед зеркалом принаряжать красавицу, вздрагивавшую от прикосновения его влажных пальцев.

– Si la Perle des perles?¹¹ – оторвавшись от зеркала, лукаво взглянула на поклонника Елена. Ей было приятно, хотя и с осадком, что она потихоньку осваивает лицемерие.

– Что ты сказала? Нравится?

– Очень! – созналась Елена.

– Английская пословица есть: «Large pearl comes only in deep areas».* Ты, Леночка, такая умница, я уж не говорю – красавица, ты самая глубокая по уму из всех, кого я знаю…

– Марианская впадина. Эдик, погружайтесь в меня осторожно…

__________________

* «Крупный жемчуг попадается только на глубоких местах» (англ.).

Елена осеклась, поняв, что прозвучало двусмысленно, но «тюлень», похоже, не заметил пикантности. Он уложил «Жемчужину» на постель и стал на ее теле, как на столе, перекладывать нити жемчуга с места на место и фотографировать. В какой-то момент девушке стало противно и, не дожидаясь апофеоза любви, она натурально зевнула и предложила страдальцу очередной «завтрак».

– Эдик, оставим праздничный салют на завтра. Я так устала.

Против ожидания Эдик согласился.

– Хорошо, Леночка. Дай я тебя укрою одеяльцем. – И он заботливо подоткнул одеяло, чтоб не дуло. – Я буду в номере напротив. Buona notte!

– Sogni d'oro!¹²

Эдуард Аркадьевич вышел из номера, на ходу сбросив с себя халат – так, чтобы недотрога смогла восхититься его мужской статью, и голым прошел в номер напротив, где ему тут же были предоставлены тайские удовольствия.

– С девчонками иметь дело себе дороже! – урчал шеф в сильных руках референта-массажистки, мявших истинно тюленьи спину, плечи и шею, включая апоплексический загривок. – Куда понятнее с опытными женщинами. Вот ты знаешь, что я хочу, и делаешь это. Читала «Лолиту» Набокова? Вот чего в ней хорошего, в этой худосочной нимфетке?

Ради улыбнулась:

– Не вертись, мешаешь. Есть любители и нимфеток.

– Идиоты! А эта кочевряжится. Боюсь, что холодна. Надо разогреть девчонку. Завтра с ребятами приготовь мне праздничный ужин. Барбитурат¹³ в шкатулке.