Czytaj książkę: «Non-stop – Не останавливаться»

Когда ты идешь сквозь ад,

главное – не останавливаться.

Черчилль

Какой бы сильной ни была женщина, она ждет

мужчину сильнее себя. И не для того, чтобы

он ограничивал ее в свободе, а для того, чтобы

он дал ей право быть слабой.

Ремарк

Часть первая. Катерина Аркадьевна и другие…

Большинство членов «научного сообщества» занимались делами, весьма далекими от вопросов, рассматриваемых на сегодняшнем заседании. Кто‑то развлекался играми, кто‑то переписывался, кто‑то с увлечением разглядывал в телефоне нечто, явно не относящееся к тематике конференции. Почти как в детском стишке: «кто на лавочке сидел, кто на улицу глядел, кто‑то пел, а кто молчал, а кто‑то там ногой качал…» Исключением были те, кому не повезло оказаться в первых рядах перед сценой. Академики в президиуме откровенно скучали, перестав делать заинтересованные лица уже с середины второго доклада.

Катерине повезло – она сидела в предпоследнем ряду и чувствовала себя весьма комфортно. Покачивая ногой, она тщательно вырисовывала в своем блокноте толстенького чертика.

В это время с высокой трибуны вдохновенно вещал свежеиспеченный доктор наук. Эдакий породистый, розовощекий пухляш – «губки бантиком, бровки домиком», едва переступивший тридцатилетний рубеж и который, по‑видимому, получил степень кандидата наук вместе с дипломом медицинского университета, а еще через пару месяцев, чтобы не откладывать в долгий ящик, с триумфом защитил докторскую. Как в старом анекдоте: «у генералов тоже есть свои внуки», и судя по известной фамилии, это был именно тот случай. Имя его деда было во всех учебниках акушерства, об отце говорили немного, но с уважением, а внук вызывал лишь снисходительную ухмылку. С высоты положения, достигнутого предками, он, поблескивая из‑за пухлых щек маленькими глазками и причмокивая вареникообразными губками, хорошо поставленным голосом рассказывал о новых революционных методах лечения некоторых экстренных ситуаций в современном акушерстве.

Катерина откровенно скучала. Ей было жаль потерянного времени на этой «проходной, для галочки» конференции. В свое время она занималась наукой, даже сдала кандидатский минимум, собрала материал, и ей было интересно, очень интересно, а дальше как‑то не задалось. Любовь, и не просто любовь – вселенская страсть (аж искры из глаз летели) накрыла сразу и с головой, затем замужество, где эти самые искры вместо того чтобы разгореться в пламя, быстро превратились в еле тлеющие угольки, которые медленно и верно покрылись толстым слоем бытовой пыли. Мужа, умного, тонкого интеллигента черт знает в каком поколении надо было кормить, поить и одевать. Короче, холить и лелеять. И не абы как. Он же «в поте благородного лица» трудился во благо Отечества в элитном питерском университете и должен был соответствовать определенному статусу ассистента кафедры. Поэтому Катерина, как человек, далекий от научных изысканий, то есть приземленный и погрязший в мирских заботах, вкалывала не по‑женски днем и ночью, без праздников и выходных, чтобы у любимого все было на высшем уровне. Муж с удовольствием пребывал в мире своей «необыкновенности», был недоволен всем и всеми и упорно не хотел расставаться с собственным детством, изображая незаслуженно обиженного мальчика, застрявшего где‑то в границах пубертата, поэтому вопрос о настоящих детях в их семье даже не рассматривался. Дети… зачем им дети, их не надо… ну, пока не надо. Это шумно. Это хлопотно, а у него, такого «чувствительного» и «ранимого», научная работа, ему диссертацию надо писать, а они, дети, будут мешать. Весь мир должен крутиться только вокруг него и его проблем. Первые годы это доставляло ей удовольствие. Что-что, а материнский инстинкт у нее был развит хорошо, но то ли от хронической усталости, то ли потому, что в последнее время она все больше сама себе напоминала усовершенствованный кухонный комбайн, который готовит, моет, стирает, убирает, гладит, а еще работа… Работа, по сравнению с которой все фильмы из серии «Миссия невыполнима» представлялись безобиднее детских мультиков времен «глубокого застоя», а Итан Хант в исполнении знойного Тома Круза вызывал ассоциации со слепым и беспомощным котенком… Мелочи вроде беготни по магазинам не в счет – они рассматривались как поддержание физической формы, и прочее, прочее, прочее. Обычная жизнь обычной женщины в современном мире: «косец, и жнец, и на дуде игрец», желательно все одновременно. Почти как в прошлые века, только в наши дни быт облагорожен техникой, если, конечно, на нее есть деньги и место на кухне. А если нет ни того, ни другого, то на нет и суда нет. Правда, в том «далеком прошлом» женщины вроде не работали на производстве, а занимались в основном домом, но эмансипация, свобода и равенство – дело святое, поэтому надо продолжать «наслаждаться» плодами многовековой борьбы. Учитывая «насыщенный» образ жизни, который она вела последние годы, этот самый материнский инстинкт, как резиновый ежик с дырочкой в правом боку, присвистнул через эту самую дырочку и впал в глубокий летаргический сон на грани комы.

Катерина тряхнула головой, отгоняя крамольные мысли, а они, особенно в последнее время, стали посещать ее все чаще и чаще, и в сто первый раз попыталась сконцентрироваться на докладе. Все‑таки интересно, «молодому гению» уже есть тридцатник или нет? Ну, всяко если и больше, то ненамного, и сразу видно, что «пороха» родилки не нюхал, а весь свой «накопленный опыт» черпал из домашней библиотеки и рассказов близких. Хотя в экспрессии изложения материала ему отказать было нельзя – что-что, а говорил он красиво, даже захватывающе. У Кати был достаточный опыт посещений такого рода мероприятий, где торжественно освещались разного рода достижения в медицине. Затем они, эти достижения, активно внедрялись в практику. Практика же, в свою очередь, категорически отказывалась подтверждать результаты этих самых научных изысканий и оправдывать затраченные на них средства и дифирамбы. Вроде бы начинали возникать резонные вопросы по поводу достоверности представленных результатов ноу-хау, и вообще, была ли необходимость в проведении таких исследований, и действительно ли это уж такой прорыв в науке, такой шаг вперед, как настаивали на этом молодые светила, эдакий скачок в будущее? Или все‑таки нет? Но выданные гранты уже были растрачены на насущные нужды, диссертации защищены, научные степени и полагающиеся к ним должности и привилегии получены, поэтому некоторые особенно шумные и не оправдавшие себя проекты потихоньку спускались на тормозах и хоронились в анналах истории, все или почти все возвращалось на круги своя, в очередной раз подтверждая, что «все прекрасное новое – это хорошо забытое старое». Итак, научная поросль «молодых и рьяных», многие из которых только теоретически представляли, каким образом и откуда на свет появляются дети, продолжали с задорным энтузиазмом «двигать» науку вперед, отрабатывая большие зарплаты. Тем же, кто пахал в родилке, на переднем крае, иногда до дрожи в ногах, до полусознательного состояния, до кровавой пелены перед глазами, оставалось только согласно кивать, типа «жираф большой, ему видней», и работать, работать и работать. Впрочем, «проблемы индейцев шерифа не интересуют».

Катерина пририсовала чертику длинный хвост в виде большого вопросительного знака, потом в центре арбузовидного животика поставила жирную точку и получился довольно пикантный пупок, а в завершение вложила в его когтистую лапку огромную морковку.

– У вас талант, Катерина Аркадьевна, – прошептала ей в ухо сидевшая рядом Светлана, на мгновение оторвавшаяся от игры в смартфоне. – На докладчика чем‑то похож, – и, хихикнув, вновь уткнулась в свой мобильный, продолжая активно стучать пальцем по экрану.

Светка, юное дарование, без году неделя как закончила ординатуру и находилась, как и положено совершенно неопытному специалисту, в состоянии полной уверенности, что все знает и все умеет. Она шла своим, только ей известным путем, гордо задрав маленький носик и абсолютно уверенная в своих силах. То, что в их работе самое что ни на есть главное – это вовремя подставить руки, не вызывало у нее абсолютно никаких сомнений, а мозги, тем более какая‑то там «чуйка», о которой твердят старые, впадающие в маразм динозавры от медицины, – это все от лукавого. Фраза «большие знания рождают большую скорбь» вызывала у нее не только кривоватую «всё понимающую и всепрощающую» улыбку, но и легкий вздох с печальным оттенком: мол, о чем еще здесь можно говорить, тут уж точно годы взяли свое, и взяли хорошо. По большому счету работала Светлана не так и плохо, кроме того была необидчивой, а за ее звонкий заразительный смех, перед которым практически невозможно было устоять, ей многое прощалось. Чтобы амбициозное создание не путалось под ногами и меньше раздражало своим нездоровым оптимизмом корифеев роддома, ее при каждом удобном случае ссылали от греха подальше, пока она чего не напортачит, набираться уму-разуму на конференции со старшим товарищем. В данном случае «старшим товарищем» была она, Катерина. На этом конгрессе Светлана должна была набраться научного опыта, который, как показывала реальная жизнь, не всегда был неотъемлемо связан с практикой, а «красной девице» не хватало ни того, ни другого, то бишь ни теоретических знаний, ни практических, но энергии было немерено. И молодая светоч совершенно не собиралась ее, эту самую энергию, аккумулировать, живя по принципу «новое место – новые свершения», ну или «подвиги», тут уж как получится. Она могла бесцеремонно втесаться в круг ученых мужей и брякнуть что‑нибудь не к месту, что должно было выглядеть как «молодой специалист делится своим клиническим опытом». Однако, несмотря на старательно изображаемый мыслительный процесс, со стороны это выглядело смешно и вызывало чувство неловкости за происходящее, но, правда, не у всех. Зрелые ученые мужи с пониманием относились к симпатичному юному созданию, которое неудержимо рвалось вверх, и не столько к славе, сколько к более теплому и высокому месту, и больше уделяли внимания не речам, а скорее выпуклостям и округлостям ее фигуры и, конечно, ногам, которые Светлана демонстрировала с нескрываемым удовольствием. В какой‑то степени она добилась своего – на нее обратили внимание и запомнили. Академическая профессура с отеческой улыбкой (независимо от возраста) раскланивались с «красной девицей» в коридорах и обращалась к ней по имени-отчеству, а иногда по‑отечески, с едва уловимой иронией, просто по имени, но без фамильярности. Катя без зависти подумала, что эту девочку, приехавшую в северную столицу из российской глубинки, где она росла в семье очень среднего достатка, без «золотой ложки во рту», ждет большое будущее. Теперь Светлана была готова вырвать эту самую ложку у любого, и если понадобится – вместе с верней и нижней челюстью владельца.

Решение вдруг пришло само собой. Тоскливую скуку как ветром сдуло, и на ее место пришла здоровая женская злость. Главное – определиться со своими желаниями, и чтобы они совпадали с твоими возможностями. А захотелось удрать отсюда как можно дальше и как можно быстрее. Конечно, хорошо бы сейчас прямым рейсом на Мальдивы, но нет возможности. Да и по большому счету: зачем ей эти Мальдивы? – жарища, всякие тропические насекомые, а в океане акулы – еще откусят что‑нибудь. «Хочу домой», – мелькнувшая и пропавшая было мысль вернулась, стала разрастаться, заполняя все ее существо. Приехать, устроить «романтический ужин» и потом уснуть, уткнувшись носом в мягкое, теплое, пусть не совсем надежное, но родное плечо такого вроде большого, все‑таки росточек – метр восемьдесят, и сто килограммов живого веса, и между тем такого еще маленького и беззащитного Вини. Она невольно улыбнулась, вспомнив, как иногда, если ему что‑нибудь было нужно, он смешно надувал щеки, делал серьезно-задумчивый чуть удивленный взгляд и становился похожим на мультяшного медвежонка. Это на нее действовало, как криптонит на Супермена, и она сдавалась без боя, идя на все мыслимые и немыслимые уступки. Катерина смяла лист с рисунком, при этом у чертика на сморщившейся мордочке появился злобный оскал, перешедший в насмешливо-сардоническую улыбку, вызвавшую в ее душе неприятное, тревожное чувство. Чертыхнувшись, она так толкнула Светлану локтем в бок, что та от неожиданности едва не выронила из рук телефон.

– В перерыве я исчезаю отсюда, – яростно зашептала Катя ей в ухо. – Мое седалище больше не выдерживает такого долгого нахождения в одном положении. Еще немного – и чтобы меня отсюда извлечь, понадобится домкрат. У тебя есть домкрат?

– Нет у меня никакого домкрата, Катерина Аркадьевна, но еще же завтра целый день доклады, фуршет… И потом, если начальство узнает… – нервозно попыталась возразить в ответ Света.

– Ну, это «если», а здесь ты меня прикроешь. Скажешь, что у меня дома ЧП, ну, там трубу прорвало, потолок рухнул, принц Чарльз в гости приехал, короче, придумай что‑нибудь. Если я к пяти попаду на вокзал, то к полуночи уже буду дома.

Не вникая в звучавшие предостережения и услышав объявление о перерыве, Катерина бодрой рысью, при этом едва не затоптав пару коллег, неосмотрительно оказавшихся на ее пути, ринулась из зала заседания.

Здание медицинской академии, где проходила конференция, находилось, по московским меркам, совсем недалеко от их грустного и печального трехзвездочного отеля для командировочных. В советское время это было общежитие «улучшенной планировки» для рабочих какого‑то там завода, что предполагало многоместные комнаты и «удобства», ну, пусть не на улице, но «где‑то там, на этаже». В лихие перестроечные годы завод тихо отдал Богу душу и был растащен «по винтикам, по кирпичикам». Саму же общагу за копейки выкупил у города «прогрессивно мыслящий» предприниматель. Не мудрствуя лукаво он что‑то чуть подлатал, что‑то чуть подкрасил, переименовал комнаты в «нумера» и продал новоиспеченный отель за баснословную сумму тому же городу. Эту историю дежурная по этажу рассказывала всем, кто более минуты задерживался возле ее «блокпоста», где она после обязательной проверки документов выдавала ключ от заветной двери. Катя даже не пыталась запомнить имя этой женщины, которая никак не могла выбраться из девяностых и всем своим видом демонстрировала, что страдает от дефицита внимания. Чтобы каждый раз не выслушивать одно и то же, Катерина при получении ключа с брелоком в виде увесистой деревянной груши, с выжженным на боку номером, дарила дежурной плитку недорогого шоколада, и уже вместо истории возникновения гостиницы ей в спину неслись слова искренней благодарности.

Ураганом сметя в дорожную сумку косметику, бытовую мелочовку, так необходимую в подобных поездках, она бросила сверху кое‑как сложенный спортивный костюм и уже на него с нежностью уложила бутылку итальянского (по утверждению продавца) сухого красного вина с серебристой этикеткой, на которой витиевато и совершенно нечитабельно было выведено название. Туда же последовали несколько вакуумных упаковок с московскими деликатесами (визуально ничем, кроме ценников, не отличающихся от таковых, продающихся в ее родном городе). Все было куплено накануне в небольшом магазинчике рядом с отелем. С удовольствием осмотрев «джентльменский» набор гостинцев и застегнув сумку, она, не сбавляя темпа, провожаемая удивленным взглядом коридорной, покинула «отель-ночлежку».

Она успела на вокзал, успела поменять билет, успела на нужный поезд и успела восстановить сбитое дыхание еще до того момента, как началось движение электропоезда. Все складывалось наилучшим образом, и через несколько часов – здравствуй, милый дом! Катя поудобнее устроилась в кресле, задумавшись, что столько везения – это не к добру. Но вроде поводов для глобальных неприятностей на горизонте не наблюдалось, и она, легко разогнав дурные мысли, задремала.

***

Он ехал в следующем от нее вагоне и, несмотря на удобства бизнес-класса, чувствовал себя некомфортно.

Он не любил поезда, но еще больше он не любил самолеты. Он их боялся. Однажды в одной из горячих точек, где пришлось проходить службу, подбили вертолет, в котором летела его группа. Они падали бесконечно долго, а потом был оглушительный взрыв. В том месиве из одиннадцати человек выжили трое… Прошло много лет, он давно ушел из армии, но почти каждую ночь ему снилась падающая с нарастающим свистом огромная машина… Никто из команды не кричал, они смотрели друг другу в лица, до последнего не веря, что это конец… И в этот момент он просыпался. Ничто не помогало забыть тот кошмар. Ни алкоголь, ни женщины, ни наркотики… и тогда он начал изматывать себя работой. Той работой, для которой, наверное, и был рожден, – он продолжил воевать, возглавив охрану человека, к которому испытывал двойственные чувства.

Не надо было иметь семь пядей во лбу, чтобы понять, кто есть кто. Хозяин не просто занимал место в высшем эшелоне криминалитета – если он и не был самим Зевсом на криминальном Олимпе, то уж точно его правой рукой. Но он старался об этом не думать, считая, что по большому счету его это не касается и он не вправе судить о моральных качествах своего работодателя. У шефа был ум, отточенный до уровня лазерного скальпеля, железный характер, ни с чем не сравнимая выдержка и еще огромное везение. Все это стало основой его несметных богатств и почти неограниченной власти. При устройстве на службу собеседование с ним проводил САМ, и тогда он сразу расставил приоритеты. Никаких темных дел и заказных убийств, только охрана, но охрана на самом высоком уровне – серьезнее, чем у президента, потому что у того врагов меньше. САМ согласился – у него для грязных дел существовала другая команда – «тайная канцелярия». Возглавив службу охраны, он не стал делать вид, что ничего не знает о существовании «канцелярии», приняв ее наличие как факт и максимально от этого дистанцировавшись – хватало своих забот.

За окном стремительно летящего сквозь густую темень поезда иногда прорывались полоски света мелькавших фонарей. В пустом вагоне бизнес-класса, где он был единственным пассажиром, сгустился полумрак, кто‑то предупредительно выключил верхний свет, и из углов, подрагивая, потянулись темные тени. Он нажал на одну из кнопок, расположенных на ручке кресла, и оно мягко приняло почти горизонтальное положение.

Через несколько часов он будет в Питере, и ему должно хватить этих пяти дней, что так «милостиво» дал хозяин в счет мифического отпуска. Информация питерской группы не радовала. Два дня пропали впустую. Вот уж действительно: хочешь, чтобы дело было сделано хорошо, сделай его сам. Хотя кто мог подумать, что у этой девицы окажется столько прыти. Как ей удается так лихо скрываться от трех профессионалов? А в том, что эти мужики знают свое дело, у него не было никаких сомнений. Это он знал совершенно точно. Так что им мешало? И еще Матвей… К «тайной канцелярии» было не подступиться. Если кто‑нибудь попадал в их руки, то надежды увидеть или даже узнать, что стало с этим человеком, не было. Он сжал губы, на скулах невольно задвигались желваки, и в глазах заплясал ледяной огонь. Никто не знал, что они с Матвеем друзья… больше, чем друзья, больше чем братья… Матвей был вторым, кто выжил тогда… Он вздрогнул от удара памяти. Сейчас надо решить питерский вопрос, и если окажется, что кто‑то или даже все из этой «канцелярии» виновны в исчезновении Мотьки… они пожалеют, что родились на свет… даже если в этом замешан САМ… им ничего не поможет, их никто не спасет. А потом он возьмет под опеку сына Матвея, Матвея-младшего, и его мать. И невольно порадовался, что у него самого личная жизнь «почасовая». Блондинки и брюнетки, шатенки и рыжие, известные, с неприступным видом мелькающие почти на всех телеканалах, и не очень, стройные и пухленькие – всякие. И при этом ни забот, ни обязательств – только «цена вопроса». И это его устраивало. Прошлое возвращалось к нему только во сне, настоящее было выверено до минуты, а вот будущее – здесь возможны варианты. Вот это‑то ему и не нравилось. Когда «возможны варианты», то может произойти и такое, о чем меньше всего думаешь, а неожиданностей он не любил. В граде Петровом его ждали неотложные и весьма серьезные дела. Казалось, все проще простого. Адрес известен, фотографии во всех ракурсах, все данные вплоть до количества зубных пломб… и ничего. Ее нигде не могут найти. Может, у нее новый любовник и она сменила гнездо? Даже если она спряталась в аду, он знал, что все равно ее найдет, только на это понадобится больше времени. За окном замелькали знакомые пригороды. Поездка подходила к концу, и он с облегчением вздохнул.

***

Работа в родильном доме, состояние хронического экстрима быстро научили ее использовать для отдыха каждую свободную минуту. Закрыла глаза в Москве, открыла в Питере. Результат такого отдыха: затекла спина, шея, плечи и ноги. Казалось, что комфортно себя чувствуют только нос и уши. Ко всему, еще и настроение – в душе занозой засела появившаяся еще до сна какая‑то пакостная тревожинка.

«Все хорошо. Сегодня все идет просто замечательно, – произнесла про себя с максимально возможной уверенностью Катерина, одновременно потянувшись так, что от раздавшегося хруста в спине едва не заложило уши. – А до завтра еще дожить нужно, хотя завтра суббота, и, соответственно, тоже ничего плохого случиться не может, потому что выходной. К тому же у меня все просто замечательно: и дома, и на работе. Ну и что мне еще надо? – спросила она сама себя. – Конечно, еще много и много чего надо, но основная база все же есть, а остальное (надо обязательно верить в лучшее!) приложится». Вся эта мантра для поднятия духа звучала, несмотря на приложенные старания, как‑то неубедительно, то есть ва-аще неубедительно. «А еще такое активное общение с самой собой – это уже показание для встречи с психиатром», – промелькнула было шальная мысль, но вслух тем же полушепотом она самоуверенно произнесла: «Ну и пусть, а я все равно счастлива. Ну, почти счастлива». В конце концов впереди дом, итальянское вино и, возможно (а почему бы и нет?), немного романтики, благо впереди выходные, и можно будет поваляться в постели подольше. Эти мысли, если полностью и не прогнали тревогу, то все же сдвинули барометр настроения в сторону «ясно».

На перроне, где торопливо двигались немногочисленные приехавшие, ее уверенным шагом обогнал высокий, худощавый, в удлиненном черном пальто мужчина. Он шел, не обращая ни на кого внимания, но вокруг него была такая аура, что все, кто оказывался на его пути, расступались, давая дорогу. На него трудно было не обратить внимания, и Катерина тоже невольно проводила его взглядом, пока он не скрылся за большими, с замысловатыми витражами дверьми.

Катерина нырнула в салон такси очень «эконом-класса», которое она вызвала сразу, как вышла из вагона, и чьим преимуществом был быстрый приезд и очень, просто очень демократичные цены. Именно поэтому она была готова выдержать специфический запах, обязательно сопровождавший такие машины, их водителей, говорящих с ярко выраженным южным акцентом и совершенно не знавших ее любимый город (да благословен будет тот, кто создал «навигатор»). Но на этот раз опасения не оправдались. Салон был чист, умеренно попахивало бензином – водитель извинился, мол, только с заправки, и, не следуя слепо указаниям подозрительно радостного женского голоса, вещавшего из черной коробочки с ярко светящимся экраном, не путаясь в переулках спального района, довез быстро, да еще и сдачу дал в полном объеме, не стеная при этом, что у него нет, ну, абсолютно нет никакой возможности разменять тысячу рублей. В машине она напрочь забыла о странном «черном человеке».

Дверь в подъезд была привычно распахнута. Летом прорвало трубы с горячей водой и затопило подвал. Аварию ликвидировали, но запах сырости настолько въелся в стены, что при глубоком вдохе, проникая в легкие, рвал их в клочья, вызывая при этом судорожный кашель. На общем собрании жильцов было решено, во имя сохранения остатков здоровья проживающих и пока не проведут ремонт, оставлять парадную открытой в надежде, что запах постепенно выветрится сам. Но лето закончилось, близилась середина осени, по стенам поползла плесень, к сырости присоединился запах гнили, а о ремонте никто даже не заикался.

Катерина, сделав несколько глубоких вдохов и выдохов, в итоге решила, что «перед смертью не надышишься» и идти все равно придется, нырнула в полутемный подъезд. Стараясь подольше задерживать дыхание, она в быстром темпе, перескакивая через две ступеньки, бежала на четвертый этаж. Мысль, что дома ждет «одинокий, голодный и холодный» Вини, который её отсутствие более суток воспринимал как личную трагедию, а командировки на несколько дней – настоящим концом света, закружила и придала сил.

На лестничной площадке между вторым и третьим этажами в позе римского патриция на отдыхе, крепко держась за перила, как всегда весь грязненький и пьяненький, грустил Жорик. Он жил в соседней с Катериной квартире, слыл этаким местным дурачком и тихим алкоголиком. Родившись в восьмидесятые, он подростком (когда гормоны неудержимо били в голову) на волне вседозволенности просто влетел в «лихие» девяностые. Его семья по тем меркам была благополучная: пара ларьков – дешевое спиртное, сигареты, чипсы и жевательная резинка – позволяли не зависеть от социальных выплат типа зарплаты от государства или пенсии. Родители Жорика дни и ночи проводили в борьбе за жизнь в мире дикого капитализма. Они изо всех сил старались расширить свой бизнес, увеличивая количество ларьков, которые в то время «украшали» практически все автобусные остановки. Поэтому момент, когда сыночек перестал ходить в школу, «бизнесмены новой волны» как‑то пропустили. Жорик не только решил, что образование ему ни к чему, но и связался с себе подобными представителями «позолоченной» молодежи спального района. Это подрастающее поколение не хотело учиться, тем более работать, тусило на деньги родителей и считало, что им все обязаны. На одном из таких сборищ, во время очередных посиделок Жорик получил пару раз битой по голове. Следствием такого «тесного» общения была закрытая черепно-мозговая травма с кровоизлиянием в мозг, а так как голова у него и до того момента была не самым сильным местом, то после произошедшего дальнейшее развитие этого мыслительного органа и вовсе остановилось. Больше года он провел в клиниках и санаториях. Едва его руки и ноги начали двигаться, Жорик с радостным блеском в глазах вернулся на улицу к своим братанам (к тем, кто был еще жив или не сидел в местах не столь отдаленных) и тут же почти у собственного подъезда получил несколько ножевых ранений. В итоге новоявленный «гроза района» лишился одного легкого и большей части кишечника, но остался жив и, получив нерабочую группу инвалидности, стал пить. Родители его развелись, поделив все движимое (кроме сына, на него никто из них не претендовал) и недвижимое, и зажили каждый своей жизнью. Многострадальный Жорик от своей семейки получил откупного в виде малюсенькой квартирки в старенькой хрущевке и ежемесячного денежного пособия, скудного до неприличия. Взамен предоставленным «любимыми родителями» щедротам он пообещал никогда не напоминать им о своем существовании и, кажется, действительно о них напрочь забыл. О его жизненной истории знали все жильцы пятиэтажки и помогали чем могли, особенно старались сердобольные старушки, которыми изобиловал не только их дом, но и весь район.

– П-п-привет, – заплетающимся языком произнес Жорик и, цепляясь грязными руками за лестничные перила, попытался приподняться, но, быстро осознав бесплодность своих попыток, устроился поудобнее и замер в полусидячем положении.

– Жорик, ты так вальяжно здесь возлежишь, прямо загляденье, – улыбнулась Катя. – Давай руку, помогу до квартиры дойти, сидеть на ступеньках очень холодно, еще простынешь.

– Мне не до-омой, это я вниз иду, – с трудом подбирая слова, еле выговорил Жорик, пожевал что‑то невидимое и с гордостью добавил: – В гости… к да-аме…

– И давно идешь? – невольно морща нос от запаха, идущего от давно не мытого тела и грязной одежды «патриция», поинтересовалась Катерина. – Может, она уже и не ждет.

– Не-е-е, ждет, это лю-юбовь, во как, – и Жорик, вытянув указательный палец с грязевой траурной каемкой под ногтем, потыкал куда‑то в сторону потолка. – Еще чуть по‑си-жу и дальше пойду…

– Тебе далеко идти? – Катерина перехватила сумку в другую руку, мысленно немилосердно ругая себя на чем свет стоит за то, что затеяла этот разговор.

– Не-е-е, – и он, утробно икнув, добавил: – На пе-ервый… Еще по‑осиж-жу и п-п-пойду…

– Жорик, ты все‑таки долго здесь не рассиживайся, – уже на ходу добавила Катя и, ускоряя шаг, продолжила подниматься, стараясь на ходу достать из перекинутой через плечо сумочки ключи. Уже стоя у себя на площадке, она бросила взгляд в лестничный пролет: сосед медленно, но верно, переползал со второго этажа на первый.

Когда она открыла дверь, в первый момент у нее промелькнула мысль, что она попала в чужую квартиру. Но тут же пришло осознание, что все‑таки это ее собственный «скворечник», и тогда сразу возник следующий вопрос: а кто, собственно, этот голый (если не считать «семейных» до колена трусов, разрисованных плейбоевскими кроликами и красными перчиками), толстый, блестящий потными телесами мужик? Его бордового цвета лицо и шея просто вопили о приближающемся апоплексическом ударе, но вместо того чтобы вызывать себе скорую помощь, он, забросив ногу на ногу, нахально развалился у нее на кухне и пил из пузатого бокала коньяк, о чем свидетельствовала стоявшая рядом полупустая, в золотом плетении бутылка. Это был не просто коньяк (его когда‑то подарила благодарная пациентка), а элитный, чуть ли не столетней выдержки напиток, привезенный из Франции, а именно откуда‑то из Бордери (что в общем‑то Катерине ничего не говорило. Главное, что к нему прилагались сертификаты, подтверждавшие его подлинность и несомненную ценность. Она, едва ли не буквально, хранила этот раритет на груди, собираясь, в свою очередь, переподарить его на сорокалетие Никитосу, мужу своей лучшей подруги.) От осознания, что этот растекающийся по кухонному столу «гоблин» и есть ее Вини, у нее перехватило дыхание и остановилось сердце. Было ощущение, будто она получила удар в солнечное сплетение от самого Тайсона.

Новый шок спас её от преждевременной смерти. Катю будто окатило ледяной волной, когда резко распахнулась дверь ванной и оттуда появилось анорексичное, изрядно потрепанное житейскими бурями создание далеко не первой, и даже не второй свежести. Дама «полусвета» была завернута в любимое Катино полотенце из натурального льна, всем своим видом и манерами демонстрируя постулат, что каждый в этой жизни зарабатывает как может и чем может. Яркий, вызывающий макияж на дряблом лице и редкая поросль кудряшек морковного цвета, через которые просвечивала бледно-розовая кожа головы, делали ее жалкой пародией на «женщину мечты» – это была явно не та красота, которая должна спасти мир. Дама в сложившейся ситуации сориентировалась первой (видимо, уже имея определенный опыт) и, выставив вперед, будто защищаясь, развернутую от себя ладонь, неожиданным баском прохрипела: