Троя. Книга вторая

Введение

Итак, первый троянский поход стал достоянием истории. Теперь, когда прошло много лет, можно утверждать уверенно – троянцы сделали выводы после столь бесславного для них поражения. Напомним, что небольшому войску Геракла удалось взять неприступный, как считалось город, и разграбить его. Это стало настоящим шоком. Оказалось, что стены города вовсе не так неприступны, как думали троянцы, а оборона – вообще никакая. И царю Приаму пришлось срочно повзрослеть. Тому в большой степени способствовала остро врезавшаяся в память сцена прощания со старшей сестрой. Он, совсем мальчишка, плачет, цепляется за нее, а могучий грек, весь закованный в медь, уводит Гесиону на свой корабль.

С тех пор произошло много изменений. В первую очередь – укреплена западная городская стена. Укомплектованы отряды обороны – причем не формально, для галочки, а самым тщательным образом. Для чего понадобилось обратиться к союзникам, более искушенным в ратном деле. Это в первую очередь дарданцы, фракийцы, а так же город Абидос и многие другие, включая легендарных амазонок. Теперь в троянских мастерских наряду со всякой утварью день и ночь ковались мечи, доспехи, копья, изготавливались щиты, несметное количество луков и стрел, и даже боевые колесницы. Сами троянцы обучались военному делу охотно, потому как твердо запомнили уроки недавней войны. Не говоря уже о том, что боевые дисциплины были введены во всех учебных заведениях города – их преподавание основывалось на богатом опыте все тех же союзников. Итак, троянцам удалось в весьма сжатые сроки обзавестись своим войском – боеспособным и крепким. А так же заручиться обещанием помощи многочисленных городов вдоль побережья всей Малой Азии. Основной принцип военной доктрины Приама был прост – сами мы никому не желаем зла, но и себя теперь в обиду не дадим.

Все это требовало больших расходов. Вот здесь-то и выручило Приама завидное местоположение его города. Теперь все торговые суда, шедшие с Пропонтиды (т.е. с Мраморного моря) дальше троянского порта не пропускались – их вынуждали разгружаться здесь и отдавать за бесценок свои грузы. В свою очередь греческие суда в пролив Геллеспонт не допускались вовсе, и были вынуждены покупать уже у Приама зерно и лес – но только по невероятно взлетевшей цене. Понятно, что причин хорошо относиться к грекам у Приама не было. Они удерживают его сестру – каждый раз отвечал царь, когда к нему пытались прорваться с претензиями. Со временем греческих судов становилось все меньше, зато троянским купцам ничто не мешало везти свой товар куда угодно. И как-то так получалось, что находились порты более привлекательные для них, чем ахейские – на своем же малоазиатском побережье или островах, расположенных неподалеку. Это куда безопаснее дальнего морского перехода, да не в пример выгоднее, чем идти до Афин или Коринфа – до той же Эвбеи путь не близкий. Таким образом, греческий мир очень скоро стал испытывать недостаток в хлебе – в первую очередь, не говоря уже обо всем остальном. А Троя богатела день ото дня. Былое могущество вернулось, положение – упрочилось, а успехи, благодаря разумному управлению Приама, превзошли все самые смелые ожидания.

И вот тогда настало время вспомнить о богах. Что вполне логично и согласно поговорке – на бога надейся, а сам не плошай. Боги покровительствуют сильным – и троянцы стали сильны, чем и надеялись завоевать расположение богов. В первую очередь – Аполлона. Ведь именно Аполлон когда-то озвучил проклятие холма Ата, а затем сам лично, своими руками возводил троянские стены. С легкой руки Приама целый сонм жрецов и жриц Аполлона появился в Трое. Именно они взвалили на себя ответственность за духовную жизнь троянского общества. К ним прислушивались, их почитали, а зачастую боялись. А вот культ Посейдона как-то не прижился, хотя Приам и выстроил на полпути к морскому троянскому порту храм Посейдону, что было удобно – теперь каждый купец и путешественник, прежде чем выйти в море, мог просить бога о безопасном плавании. Но Приам-то знал, что надо осерчавшего однажды на Трою Посейдона хоть как-то умилостивить – однако служили в новом храме все те же жрецы Аполлона, что очень морского бога раздражало. Вообщем, все получилось не самым лучшим образом. И Афине, чей Палладий защищал город – тоже доставалось не так уж много внимания. Итак, Аполлон был в большом почете, если угодно – в моде, и все спешили служить именно ему и никому другому. Приаму, как он ни старался, пришлось довольствоваться тем, что получилось. Понятно, что в таком тонком деле, как жизнь духовная, без перегибов и косяков не бывает. Поэтому троянский царь оставил все как есть – может и зря.

Сейчас, сквозь толщу веков, можно уверенно сказать – за всю историю разных царств не много найдется таких правителей, как царь Приам – очень мудро и с огромной любовью к своей родине управлявший ею. И если бы не та слабинка в личной его жизни, что однажды дал Приам, как знать, возможно, все было бы совсем по-другому, и мы не говорили сейчас о его великом городе в прошедшем времени.

Увы, но даже у самых мудрых людей есть уязвимые места. Это, как правило, семья – самые близкие люди. Жены, дети, внуки – сколько раз из-за них приходится идти на компромисс, кривить душой и совершать ошибки. Причем ошибки непоправимые. В данном же случае – роковые, и даже фатальные – как для самого царя Приама, так и для его города – великолепной роскошной Трои.

Глава первая Сны и сновидения

Эсак

– Какой жуткий сон, о боги… – Гекаба тяжело повернулась.

Приам вскочил с постели, наполнил чашу и подал жене. Та приподнялась на подушке.

– Вот, выпей.

Молодая царица должна была со дня на день родить. По этому случаю целый штат нянек и повивальных бабок находился в непосредственной близости – проще говоря – занимал комнату по соседству и пребывал в состоянии ожидания счастливого события в жизни царской четы, а именно – появления на свет второго ребенка. Женщины опекали Гекабу днем, пока Приам отсутствовал, и дежурили ночью, соблюдая очередность меж собой – потому как близились роды, а значит, их услуги могли потребоваться в любой момент. Стоило только царю воспользоваться колокольчиком, что висел на шелковом шнуре возле кровати, как сюда, в их супружескую спальню сбежались бы всем скопом, но сейчас супруги были одни.

– Такой ужасный сон… будто я родила факел… и все в огне, Приам, вокруг все горит…

– Тебе просто жарко, дорогая.

Ночи и впрямь последнее время выдались душные. Горячий воздух как будто застыл недвижно, распахнутые настежь окна не спасали от духоты.

– Сейчас открою двери, Гекаба. Так хотя бы будет сквозняк.

Однако на пороге спальни и Приама, и Гекабу ждал неприятный сюрприз:

– Я все слышал, я слышал.

В проеме распахнутых дверей показался Эсак. Свет луны выхватил его из темноты – щупленький, темноволосый мальчик с виноватыми черными глазами.

– Ты что здесь делаешь? – опешил Приам.

– Ты должен убить ее, отец. – вместо объяснений пропищал Эсак.

– Этот ребенок… – Эсак указал на круглый живот Гекабы – Он станет погибелью для всех.

– Что? А ну убирайся, гаденыш – подскочила Гекаба – Не слушай его, Приам. Он просто ревнует.

– Ты что это, Эсак? Разве можно так? – попытался утихомирить сына Приам – Ты что такое говоришь?

Но Эсак упорно твердил свое.

– Вы все погибнете, отец. Убей, убей их пока не поздно.

– Почему… почему ты позволяешь ему… – закричала Гекаба – Он ненормальный.

Приам явно был в замешательстве. Он метался как между двух огней – между теперешней своей женой и сыном от первого брака. Их отношения всегда были натянутыми, а теперь и вовсе обострились.

– Он несет всякую чушь – продолжала Гекаба – Не слушай его.

– Но… Когда родился Гектор, он так себя не вел.

– Младше был. И не торчал под дверью родительской спальни. А теперь смотри-ка – соображать начал. Подслушивает, подглядывает…

– Я правду говорю – насупился Эсак.

– Ты просто злой негодный мальчишка. Не слушай его, Приам. Ишь, что удумал – всех нужно убить, а его одного оставить. Детская ревность – вот что это такое.

– Эсак, ступай к себе. – и, видя, что тот не двигается с места, подтолкнул его к выходу – Иди уже. – Приам проводил сына взглядом, затем запер двери спальни и постарался успокоить жену:

– Не нервничай так, Гекаба.

– Что значит – не нервничай. Он как себя ведет? Почему ему можно говорить всякие гадости?

Гекаба еще долго не могла успокоиться.

– Конечно. Я ему – чужая тетя. То, значит, над ним все тряслись, а теперь ему внимания меньше, вот он и не знает, чтобы еще такого придумать. Отошли его к матери, Приам.

– Я подумаю, что можно сделать. Только завтра. А сейчас постарайся уснуть.

Он принялся баюкать ее, словно малое дитя. Гекаба тяжело улеглась на спину, послушно смежила веки, однако, лишь только голос мужа становился не слышен, едва уступив место сну, как тут же огненные видения полыхали перед ней. Языки пламени плясали ярко, чередуя палитру своих оттенков от желтого до кроваво-красного. От этой завораживающей пляски становилось жутко – Гекаба вновь со стоном открывала глаза, в страхе оглядываясь вокруг – рядом сидел Приам, заботливо склонившись над ней, а в комнате темно и тихо.

– Огонь, всюду огонь, Приам…

– Успокойся, успокойся, дорогая…

Под утро ребенок начал биться в утробе – Гекаба схватилась за живот:

– Наверное, сейчас…

Приам кликнул нянек, те, полусонные, сбежались на зов, но тревога оказалась ложной. Схватки прекратились также внезапно, как и начались. Сама спальня к тому времени напоминала родильную палату с кучей полотенец, простынь и полных тазов воды – женщины суетились, о чем-то беспрестанно трещали и спорили так, что Приам почувствовал себя явно лишним – в этой канители он видел лишь лихорадочно горевшее лицо жены, и только из-за нее одной он оставался здесь, среди снующих туда-обратно женщин. Только бы с ней не случилось непоправимого – ловил себя на мысли Приам, и сам себе удивлялся, что о ребенке он совсем не думает, но думает лишь о жене. Ее беспокойные видения и страшный сон, что явились причиной этой тревожной ночи, плюс еще Эсак, подливший масла в огонь – пожалуй, слишком много для такой хрупкой женщины, как Гекаба. Только бы она пришла в себя, и страшные видения больше не мучили ее. Может, тут действительно дело в ребенке? Нужно спросить совета жрецов, но это можно сделать позже, днем, а сейчас оставалось лишь молиться, чтобы с Гекабой ничего не случилось. И Приам молился – про себя, обращаясь к богам с горячей просьбой – сохранить ей жизнь, и здоровье, и ясный рассудок. И боги вняли его мольбам. В Трое уже разгоралось утро, когда царица перестала метаться и стонать, и, наконец, заснула – крепко и спокойно. Приам велел ее не тревожить, сам потихоньку собрался, поцеловал спящую супругу в лоб, и вышел, осторожно прикрыв за собой двери.

Панфой

Центральный троянский храм располагался в самом центре города, на вершине холма Ата, и был, как известно, первым зданием, что возвел когда-то дед нынешнего царя Приама Ил. Каждый следующий царь – сначала Лаомедонт, а затем и сын его Приам – вносили изменения и дополнения к ансамблю столь величественного строения. Делая его тем самым еще более помпезным. Все достраивалось по мере того, как богатела Троя. Так к внушительной мраморной колоннаде зала добавилась колоннада внешняя – по всему периметру храма, не говоря уже о барельефах, украшавших фасад здания.

Из утвари исчезли медные и бронзовые предметы, даже серебро не считалось местными жрецами за достойный богов металл. Только золото, как можно больше золота, нефрита, драгоценных камней – статуи богов, само убранство и утварь храма – все сверкало и слепило глаза не хуже солнечного света, что вполне соответствовало убеждениям жреческого сословия – ведь Аполлон – лучезарный бог, а значит все должно сиять, чтобы угодить ему.

Служить жрецом здесь было почетно, а злые языки поговаривали, что и прибыльно. Мол, жрецы – тоже люди, ничто человеческое им не чуждо. Но, не станем прислушиваться к ним. Скажем только, что храм никогда не пустовал – а значит, жители Трои почитали своих богов. Среди жреческого сословия в основном были люди очень религиозные, преданные своему делу. Иной раз по большим праздникам, когда работы в самом храме и возле алтарей прибавлялось, жреческие обязанности по совместительству выполнял какой-нибудь отец семейства, местный купец или воин. И, если он получал за это вознаграждение – никто не был против, потому как делалось это исключительно из уважения богам и по велению сердца. Однако были среди жрецов и такие, кто посвятил всю жизнь только служению. Храм стал для них домом, обязанности – профессией, а само коротенькое слово жрец – образом жизни.

Именно к такому жрецу с утра пораньше отправился Приам.

Верховным жрецом главного троянского храма Панфой был назначен самим Приамом относительно недавно – всего несколько лет назад. До этого Панфой служил в Дельфах при храме Аполлона, где успел в совершенстве овладеть тайным знанием, что дает возможность заглянуть в будущее, обучился мистериям, искусству гадания, а также умению общаться с богами напрямую – все эти таинства Панфой знал прекрасно, и также прекрасно жил себе в Дельфах, никогда ничего не слышал о Трое, и никуда не собирался, пока в Дельфах не появился племянник Приама. Тот был послан узнать, действует ли еще проклятие холма Ата, наложенное некогда Аполлоном, или оно, проклятие это, силу свою утратило. Либо Приам невнятно объяснил, что надо делать, либо племянник его не понял – теперь уже неважно. Только в один прекрасный день племянник вернулся – вернулся не один, а вместе с Панфоем.

– Зачем постоянно мотаться в такую даль? – с чувством выполненного долга спросил племянник. – Я привез дельфийского жреца – пусть он будет всегда под рукой. Считай, что теперь у нас свой оракул.

Приаму оставалось только развести руками, а также отправить племянника отдохнуть после дальней дороги – тем паче, что от того ужас как несло спиртом.

Чтобы хоть как-то замять сей казус, да не прогневать при этом богов, пришлось Приаму использовать власть – благо, место верховного жреца как раз было вакантным. Так и получил иноземец Панфой столь высокое назначение. С тех пор он служил в главном троянском храме. Относительно юный возраст – а Панфою было не больше двадцати пяти лет, когда его назначили верховным жрецом, – не помешал ему завоевать уважение троянцев. Статный белобрысый красавец с голубыми глазами впечатляюще смотрелся в жреческой хламиде – особенно женщины едва не визжали от восторга, когда Панфой исполнял очередной ритуал. Мужчины отмечали его сладкоречие. Советы Панфоя были разумны, предсказания в основном сбывались, боги, благодаря ему, не гневались на троянцев – а что еще от жреца надо? Кроме того, Панфой вел просветительскую работу среди желающих приобщиться к знаниям, и даже завел библиотеку – именно здесь застал его Приам тем самым утром.

Само помещение библиотеки было отстроено недавно, располагалось во внутреннем дворе храма и представляло собой довольно просторную комнату, густо уставленную стеллажами. Нижние полки тех стеллажей прогибались под тяжестью глиняных табличек, на верхних лежали свитки желтоватого папируса, порой изящно украшенные шелковыми кистями и стеклярусом. Нагромождение полок поглощало собой пространство – оставалось только догадываться, как вообще Панфой разбирается в этом заковыристом хозяйстве, умудряется ничего здесь не спутать, и как управляется в жуткой тесноте со стремянкой. Неоспоримым плюсом помещения служили огромные, на всю высоту стен, окна, что давали достаточно столь необходимого для всякой научной работы света. Возле одного из окон нашлось место для стола, за которым работал Панфой.

Он как раз разбирал кучу свитков – то были в основном деловые бумаги – еще точнее – списки текущих храмовых нужд. Панфой сам удивлялся – как много всего надо – благовоний хватит лишь на несколько дней, масло для светильников исчезает с невероятной быстротой, к тому же неплохо сменить драпировки – то есть прикупить той самой пурпурной ткани, что он видел давеча в торговых рядах, а так же заменить истертый и треснувший мрамор ступеней центральной лестницы, – и еще многое, многое другое.

– Калхас, друг мой, где отчеты о доходах за последнюю неделю? Ума не приложу – куда что девается?

Перед ним склонился в почтительной позе молодой человек. На вид – лет двадцати, не высокий, черноволосый, плотно сбитый – типичный выходец из крестьянского, а может и торгового сословия. Хитон, выданный в храме, трещал по швам на мощной его фигуре, сильные руки могли согнуть в бараний рог что угодно, однако в выражении его лица сквозила наивная, полудетская восторженность от выпавшей на его долю удачи – служить здесь. Было понятно – парень с детства мечтал находиться при храме, быть хоть немного причастным к великим богам и богиням, всей душой тянулся к служению. Такое стремление наложило благородный отпечаток на грубо слепленные черты его лица – сделав их одухотвореннее и мягче.

– Будь добр, посмотри там, с правой стороны.

Одного взмаха руки Панфоя оказалось достаточно, чтобы смышленый паренек понял, что имеет в виду патрон. Калхас немедленно исчез среди стеллажей в указанном направлении. Несмотря на некоторую неуклюжесть, помощник Панфоя двигался бесшумно и ловко – едва он скрылся в замысловатом библиотечном лабиринте – создалось впечатление, что верховный жрец находится в библиотеке один со своими свитками. В этот момент двери помещения распахнулись. Панфой поднял голову от своих бумаг и тотчас вскочил со стула, приветствуя глубоким поклоном вошедшего Приама.

Очень кстати – мелькнуло в голове жреца – Теперь, похоже, найдутся необходимые средства.

Но вслух сказал только:

– Приветствую тебя, владыка – и вновь склонил голову.

– Давай без церемоний, Панфой. – усадил его Приам, сам уселся на шаткий табурет. – Как дела в храме?

– Расходов много, владыка. Скоро праздники – начал жрец – Сами никак не справимся.

– Расходы, говоришь? Да у вас тут чего только нет. Мой дворец победнее будет.

– Боги могут прогневаться если праздник не будет ярким. – многозначительно добавил жрец.

Ох, уж эти боги – поморщился Приам – тут без них дел хватает. Однако праздник людям необходим.

– Ладно, пришлешь мне смету – а там посмотрим, что можно сделать… Я вот по какому делу.

Царь сделал паузу. Всю дорогу до храма Приам обдумывал как лучше вести разговор. Для начала он постарался унять эмоции, столь неотъемлемые и вездесущие, когда речь идет о самых близких людях. Тогда оказалось, что проблемы на самом деле две – во-первых, Эсак с его безобразным поведением, а так же состояние и ужасы Гекабы – это во вторых. Хотя страхи жены Приама тревожили больше, начать беседу с верховным жрецом царь решил именно с сына – то есть от простого к сложному.

– Панфой, ты знаешь моего Эсака. Милый тихий мальчик. Ну нахулиганит иной раз – не без этого. Ребенок есть ребенок. Может он по матери скучает – никак не пойму.

– А что случилось-то, владыка?

– Последнее время он стал говорить странные вещи. Я смотрю на него – глаза неестественно блестят и выражение лица… Не знаю, что и думать.

– Он, если не ошибаюсь, внук Меропа?

– Да, верно – подтвердил Приам.

Мероп был известным на весь мир прорицателем и отцом первой жены Приама Арисбы – сравнительно недавно переставшей ею быть из-за своего вредного характера.

– Иногда такой дар передается через поколение и проявляется в раннем возрасте. Сколько сейчас Эсаку?

– Девять.

– Вот, самое время. Он по малолетству сам может не понимать, что говорит. А между тем получается – его устами глаголет сама истина. Тебе стоит прислушаться к его словам, владыка.

– Но он говорит ужасные вещи. Требует, чтобы я убил Гекабу вместе с ребенком. Мне кажется, он ревнует и ревнует отчаянно – потому и твердит всякие гадости.

Панфой не сразу сообразил, что ответить. Перед мысленным взором жреца предстал длинный список необходимых для храма вещей. Если беседа и дальше пойдет в таком ключе – храм рискует остаться без помощи царской казны. Панфой постарался перевести разговор в более приземленное от всяких предсказателей русло:

– Так может, он просто не ладит с мачехой?

– Я сам так думаю. – оживился Приам. – Гекаба тоже нервничает. Во сне видит кошмары. Будто вместо ребенка рождается факел и все полыхает вокруг.

– Страхи беременных – обычное дело. Тем более – жара такая стоит. Вот ей и снятся пожары. – Панфой подумал немного. – Чтобы успокоить ее, поступим следующим образом. Если я правильно понял – роды ожидаются со дня на день?

– Да. Не сегодня-завтра.

– Сейчас посмотрим, благоприятен ли день…

Панфой извлек мягкий кожаный мешочек – из него на стол посыпались кости. Искусством гадания на костях этот жрец владел в совершенстве, и сами кости, коими пользовался Панфой, были ни какие-нибудь, а священные, самые что ни на есть настоящие – привезенные из самих Дельф. Он не часто пускал их в дело – потому как тратить чистую энергию ради мелочных просьб и пустых желаний Панфой считал недостойным и даже, если угодно, святотатством. Но сейчас случай был как нельзя более подходящий.

Кости упали на стол – раз, второй, третий. Ловкие руки жреца крутили их так и сяк, собирали в кучу и снова бросали – Приам едва успевал следить за хитроумными манипуляциями Панфоя. А тот уже вновь подбрасывал их. Лицо Панфоя сделалось пунцовым от невероятного напряжения, на лбу выступили капельки пота, а руки затряслись – он сбился с необходимого для гадания ритма – потому как комбинации выпадали одна хуже другой. Никакого просвета, ни малейшей надежды – пусть не на счастливое, но хотя бы нейтральное предзнаменование. Как не старался Панфой, по всему выходило, что сегодня лучше не рождаться вовсе. Следующий день также грозил неприятностями по жизни, но только девочкам. Наконец Панфой прервал очередную бесполезную попытку и отложил кости в сторону.

– Ничего определенного, владыка. Завтра лучше, чем сегодня – и только. Поступим по-другому. Калхас – повысил голос Панфой.

Тот сразу поспешил на зов. Приам так и не понял, откуда появился помощник Панфоя. Вроде двери не хлопали, а значит, он находился здесь, за стеллажами, и мог слышать весь разговор. С другой стороны – Калхас двигался бесшумно, как и подобает слуге. Возможно, он также бесшумно вошел, а значит, и подслушать ничего не мог. Не очень-то хотелось Приаму, чтобы по Трое поползли нелепые слухи. Так слышал или нет? Этот вопрос так и остался открытым. Калхас, в свою очередь, хранил невозмутимый вид.

– Вот что, Калхас. Немедленно зарежь черную овцу. – приказал Панфой. – И сразу извлечешь внутренности. Только аккуратно, как я тебя учил.

И, желая избавить и без того начавшего нервничать царя от жестокой сцены, добавил:

– Мы подойдем чуть позже. Ступай.

Чтобы отвлечь Приама, принялся нахваливать способного ученика.

– Не волнуйтесь, все будет в лучшем виде. Калхас – очень добросовестный малый. Хваткий, смышленый. Ревностный в служении. Еще мальчишкой мечтал посвятить жизнь богам.

– Откуда он взялся?

– Из купцов. Но душа его тянется к религии, владыка. Он далеко пойдет и многого добьется, поверьте.

Но Приама сейчас не слишком занимал пусть и хорошо вышколенный слуга. Лишь бы только оракул дал хороший знак. Тогда он успокоится сам, успокоит жену, а Эсак сегодня же отправится к деду – обучаться пророческому мастерству, а заодно и умению себя вести.

Герофила

Возле алтаря было все готово. Калхас промывал только что извлеченные внутренности, выкладывая их на широкой жертвенной чаше в каком-то замысловатом порядке. Помогавшая ему жрица собирала жертвенную кровь в золотой кувшин. Весь заляпанный кровью пеплос и выпачканные по локоть руки придавали девушке зловещий вид. Приам поймал себя на мысли, что, пожалуй, если отмыть ее как следует, да сменить длинный жреческий балахон на что-нибудь легкое, то, пожалуй, она станет выглядеть много симпатичнее теперешнего своего вида, и вообще такое дело, как разделка туши – не для молоденьких девиц – пусть даже и жриц. Однако то обстоятельство, что она посвящена в таинство сложного обряда, говорило само за себя. Действительно, Герофила – а именно так звали юную жрицу, занимала отнюдь не последнее место в сложной храмовой иерархии главным образом потому, что имела дар ясновидения. Во всяком случае, так считалось – потому Герофила была на особом счету и допускалась к таким обрядам – в надежде – быть может, ее в нужный момент осенит и она дополнит оракул.

Панфой принял из рук Калхаса чашу, расположил ее на алтаре и простер руки к небу, воззвав к Аполлону:

– Великого бога молю ниспослать нам ответ благодатный, ждать ли нам радости иль быть готовым к иным испытаньям?

– Милости ждем от богов, пусть просящему правду откроют – с этими словам жрица передала кувшин Панфою, церемонно поклонилась, и отошла в сторонку. На сем ее участие в обряде закончилось – Герофила стушевалась, едва увидела Приама, и сама сочла себя недостойной пророчествовать самому царю. Жрица выполнила лишь требовавшийся от нее минимум и скромно отступила. Возле алтаря остались одни мужчины. Приам молча наблюдал, как тонкая струйка крови постепенно заполняет чашу – наконец дно скрылось, и в этой кровавой луже одна за другой затрепетали, меняя цвет, внутренности черной овцы.

– Аполлон слышит нас – прошептал верховный жрец.

Лицо Панфоя сделалось бледно, он отставил кувшин и в ужасе склонился над чашей.

– Сейчас посмотрим, владыка, сейчас – твердил Панфой, не представляя себе, как сказать Приаму правду.

Ничего хорошего между тем в жертвенной чаше не происходило. Даже напротив – все было плохо, очень плохо – хуже и придумать нельзя. Недавнее гадание лишь получало подтверждение прямо на глазах расстроенного Панфоя. Он молчал, понимая – от него ждут ясных толкований, взволнованно дышат в спину, надеясь на счастливое пророчество, и, чем дольше он будет молчать, тем сделает только хуже – и, тем не менее, Панфой хранил молчание, не в силах озвучить те грозные знаки, что так недвусмысленно и четко посылали боги. На все их воля, но где найти силы, произнести это вслух, лишив тем самым троянского царя надежды? Так думал Панфой, стоя у алтаря, а, между тем, время шло, оно неумолимо бежало, напряжение лишь росло от такого вот его, Панфоя, молчания. Как долго это продолжалось бы – неизвестно, но жрица, до сих пор стоявшая в сторонке, обратила внимание на заминку в совершении обряда. Женское любопытство, как водится, взяло верх. А может, ее направил сам Аполлон?

Столпившиеся вокруг чаши мужчины не заметили, как подошла Герофила. Не видели, как побагровело ее лицо, и вздыбилась вена на шее. Между тем широко раскрытые глаза жрицы с ужасом смотрели, как по жертвенной чаше растекается кровь, как чернеют и трескаются друг за другом печень, почки, сердце -

– Смотрите, смотрите, все гибнет, все уходит в небытие – воскликнула она.

Мужчины расступились, и руки жрицы легли на края священной чаши. Пальцы сразу затрепетали, ее саму затрясло, а с губ сорвались жуткие слова пророчества:

– Ребенок, что родит сегодня царственная троянка, должен быть убит вместе с ней. Иначе боги ополчатся на Трою. Тогда разверзнется твердь земная, и все обратится в прах, и небо рухнет на землю, и выйдут порождения ехидны, и будет великий плач, и огненный дождь поглотит все и вся. Избавься от них, мой господин, молю, заклинаю тебя. Хотя бы этого ребенка не оставляй в живых. Иначе ты обречешь нас всех на погибель.

Ее голос звучал надрывно и жутко. Жрица рухнула наземь, прямо у ног Приама, страшно забилась, на ее губах выступила пена, тело сотрясали конвульсии, взор помутился, но, даже теряя остатки сознания, она продолжала невнятно твердить:

– Заклинаю…, убей, убей…

Потрясенный Приам сам едва устоял на ногах.

– Что все это значит, Панфой? – вопрос прозвучал резко.

– Это правда, владыка – упавшим голосом молвил Панфой. – Все так и есть…

Приам взглянул на жрицу, затихшую в пыли, затем на Панфоя – отчего тот сразу опустил глаза; метнул с алтаря жертвенную чашу так, что ее содержимое разлетелось по всему внутреннему дворику, и зашагал прочь отсюда. Уже на ступенях храма какой-то нищий оборванец вцепился в него мертвой хваткой, загоготал, чудно вращая глазами, прошамкал беззубым ртом:

– Убей их, ты должен сделать это…

– А ну прочь – Приам насилу стряхнул с себя безумца.

Ничего и никому я не должен. Они все сумасшедшие – все.

Удивительно и совершенно не понятно, почему глупость, сказанная ребенком, выглядит и воспринимается именно как глупость – и никак иначе. Но эту же самую глупость, только в жреческом антураже, с пеной у рта – должно и нужно воспринимать, как пророчество и серьезно к ней относиться? Это бред – полный бред. Гляди ж ты – разверзнется твердь… Где она слов таких нахваталась? Девочка явно больна, вот и твердит в припадке всякий вздор. Как можно серьезно к этому относиться? Что вообще может знать столь юная жрица? Разве она когда-нибудь ждала малыша? Разве любила кого-нибудь так, как он любит свою жену? Ей все это только предстоит. Потому она так легко и не задумываясь выдала чудовищную фразу – убей их. Убей тех, кого любишь. А Панфой просто не знал, что сказать, вот и подтвердил эту чушь. И все-то они знают – сегодня она родит, не сегодня – мудрые нашлись. Да этого никто не знает. Разве мало он отпускает на этот храм, будь он проклят, чтобы сейчас выслушивать такие бредни? Неблагодарные. Ничего они не получат. Пусть впредь просят у богов, раз такое дело.

Примерно так думал царь Приам всю дорогу до дворца. И едва не зашиб Эсака, что подвернулся не вовремя.

– Отец, жрецы подтвердили мои слова? – открыл рот Эсак и тут же пожалел об этом.

 Антенор

В покоях царицы было тихо. Приам спустился вниз, отдал распоряжения относительно старшего сына, и принялся мерить шагами внушительное пространство парадного зала. Полуденное солнце пробивалось сквозь занавески, рассыпая по мраморным плитам пола светлые блики. Уже середина дня – отметил про себя Приам. – Быть может, все случится не сегодня? Тогда он точно пошлет всех провидцев и предсказателей куда подальше и больше никогда не обратится к ним за советом.

…ребенок, что родит сегодня…

Эта фраза никак не желала выходить из головы. Осталось продержаться каких-то полдня. Это одновременно и много, и ничтожно мало – всего-то дождаться полуночи и тогда появиться на свет, оставив не у дел всех этих пророков, что злобствуют с пеной у рта – вот что нужно сделать его малышу. Обмануть их всех, оставить с носом. И тогда – тогда его ждет долгая, счастливая жизнь, и не надо никого убивать, и никакие порождения ехидны, никакие огненные дожди не омрачат больше их жизни – в тревоге не находил себе места Приам, а потому так дико смешались слова пророчества в его голове.