Czytaj książkę: «Натюрморт на асфальте», strona 2
Глава третья.
Миша никогда не запоминал сны. Будь это кошмар или история с какой–то незнакомкой или незнакомцем – сразу после пробуждения всё рассеивалось, словно туман. Иногда это было обидно, ведь самое четкое воспоминание из его детства – это разговоры с мамой ранним утром. Как он еле перебирая ногами шёл на кухню, а голые ступни ничего не чувствовали от того, что рыжий мальчик не любил носки и его совсем не волновал холодный пол, потому что носки, которые купила ему мама – девчачьи.
– Солнце, надень хотя бы тапочки. Ты же ноги застудишь.
– Мне не холодно, мамочка, – ответил мальчик лет шести, усаживаясь за стол и лучисто улыбаясь женщине напротив.
– Что тебе сегодня снилось? – спросила она, подперев мягкую щеку ладонью.
Миша жмурит глаза, стараясь зациклиться на уведенном ночью драконе, который катал его на своей спине, но после открывает их и с легкой грустью в голосе произносит:
– Я…я забыл.
– Ох, ничего страшного.
А ведь Котову так хотелось рассказать о своём сне маме, услышать её реакцию, заставить её улыбнуться, но он не мог. Хотя Наталья улыбалась уже от того, что видела, как просыпается утром её сынок, сонно трёт зелёные глазки, зевает и вяло говорит: «Доброе утро».
И вот прошло уже шестнадцать лет, Миша всё так же забывает сны, будто ничего и не снилось, и всё так же почти каждое утро говорит самому близкому человеку «Доброе утро», медленно поднимая уголок губ.
– Извините, молодой человек, я снова забыла, как Ваше имя.
– Миша, – отвечает он, не прекращая улыбаться матери.
– Сегодня ночью шёл снег. Вы видели?
– Да, было очень красиво, – Котов поставил поднос с завтраком на колени женщины, а сам присел рядом с койкой на маленький старый стульчик, – Как Вы чувствуете себя?
– Ноги болели ночью, будто волки грызли. Но сейчас всё хорошо, – сказала Наталья, улыбнувшись так, что каждая морщинка у уголков её уставших глаз стала в несколько раз виднее.
Вообще за годы болезни Наталья сильно изменилась: мешки под глазами, над ними стеклянные зелёные глаза, в которых отражалось солнце. Щеки впали, остались острые скулы, предающие овальному лицу женщины серьёзность.
– Меня радует это.
Ежедневный приём таблеток, милые беседы с натянутой улыбкой, какие–то другие процедуры и рассказы женщины о молодости, которую, по её словам, она провела восхитительно. Рассказы о любимом человеке, который был готов пойти на все, только бы его невеста улыбалась. Всё это уже стало обыденностью для Миши и разговорами с больной он коротает время до обеда, когда ненадолго может покинуть палату.
– Куда это Вы идёте? – спрашивает хирург, проходящий по серому коридору мимо парня.
– Хочу проветриться, – он быстро протараторил предложение и направился к выходу, слыша в след что–то вроде «Миша, куртку возьмите»
В этой больнице многие знали его как парня, который никогда не отчаивается, идёт по жизни, смеясь и обнимая незнакомых людей. Конечно, Миша сам признавал свою странность, но ничего с этим не мог поделать, поэтому просто тихо смеялся в ответ на косые взгляды каких–то угрюмых прохожих. Ведь те люди, что действительно дороги Котову любили его со всеми странностями и желанием помогать.
В куртке немного теплее, чем в свитере и медицинском халате, но худые длинные пальцы всё равно мерзнут. Парень трет ладони друг о друга и почти не глядя, идёт к ближайшей скамье на территории больницы, где обычно больные встречаются с близкими людьми. Он садится и оглядывает голые деревья, которые словно дрожат от холода. Так и хочется укрыть их мягким пледом и отгородить от коварных морозов. Деревья кажутся одинокими, ведь сегодня снег не идёт, а небо белое, как чистый холст. Бери и рисуй. Радугу, солнце, облака или тучи. Котов выходит со своего маленького мирка, когда замечает человека на соседней скамейке с какой–то тетрадью в руках. Он вскидывает густую бровь, ведь не понимает, что в такой холод этот мужчина забыл возле больницы.
– Извините, Вы ждёте кого–то? – Миша уже было приготовился говорить, что сегодня гостей не принимают, как узнал знакомый холодный и серый взгляд, который, если честно, его немного пугал.
– Да, вдохновение, – ответил Саша, медленно отрывая взгляд от набросков и бросая его на знакомого.
– Что ты делаешь здесь? – переделал вопрос парень, присаживаясь рядом с брюнетом.
– Я же сказал: ищу вдохновение. Территория больницы, конечно, не блещет красотой, но это хоть что–то.
– Тебе не холодно, художник?
Мужчина отрицательно помотал головой и опустил глаза, задумавшись над чем–то. А вот Котов был крайне заинтересован рисунком Саши. Там вырисовывалось какое–то здание, абсолютно непохожее на больницу, где работал парень. Наверняка архитектор работал над новым проектом, а может быть, просто отвлекался от работы.
– Можно взглянуть? – спросил Миша, слегка наклонив голову.
– Даже не знаю. Не могу назвать свои рисунки шедеврами, – тихо себе под нос проговорил мужчина, взглянув на парня.
– Я могу, – улыбнулся он и осторожно взял скетчбук с теплых рук, тут же перелистывая страницу. Для Котова рисунки – это нечто большее, чем простые линии на бумаге. Каждый вызывает некий спектр эмоций. На этой странице красовался набросок голубя. Где–то было подтерто ластиком, ближе к корочке неразборчивые пометки простым карандашом, а уголок немного помят, – Это ты тоже рисовал на улице?
– Да. Разве это важно?
Было видно, что брюнету не нравилась тема его рисунков. Может быть, он даже стеснялся их. Поэтому Миша решил не терзать друга вопросами, а молча листать. Помимо зданий было много набросков людей. Он любил их. Не рисовать, ведь этого у рыжего никогда не получалось. Он любил наблюдать со стороны.
Люди на самом деле прекрасны. И каждый по–своему. Да, у Котова порой не получается связать и нескольких слов рядом с людьми, но это не так важно. Он любит наблюдать, как парень нежно улыбается своей второй половинке и дарит ей цветок, купленный на последние деньги лишь для того, чтобы она не грустила в свой день рождения. Как девочка с двумя растрепанными хвостиками бежит вдоль берега ручья, звонко смеётся и старается не упустить из виду бумажный кораблик. Любит вспоминать, когда мама с папой ссорятся, а потом вздыхают, улыбаются друг другу так искренне, как никогда, обнимаются и все хорошо. И никто не нужен больше. Любит, когда сестра танцует под любимую песню, довольно прикрыв глаза и тихо подпевая. Когда она просто подходит и обнимает без повода. Лишь потому, что давно не обнимала. Любит музыкантов, которые сочиняют песни даже тогда, когда им утверждают об их бездарности и отсутствии слуха. Художников, которые стараются днями и ночами, а после слышат "ну, неплохо". Путешественников, ищущих свое жизненное призвание или новые эмоции. Мам, нежно целующих своих детей в лоб. Учителей, что преподают с любовью, буквально отдавая душу на своих уроках. Инвалидов, которые не потеряли надежду и решили, как ни в чем не бывало быть счастливыми. Пар, что любят даже за тысячи километров. Зато искренне. Миша любит людей. Каждый раз, когда смотрит на них – появляется мысль, что никого в этот мир Бог просто так не посылает.
– Почему ты такой, Миш? – прервал тишину брюнет.
– О чем ты?
– Такой…Беззаботный и веселый, словно ребёнок.
– Потому что я ребёнок, – парень тихо посмеялся и поднял уголок губ.
Саша изогнул бровь и вопросительно взглянул на друга. Он действительно не понимал, как можно быть столь жизнерадостным и добрым в этом мире, когда уже, вроде как, осознал, что нет здесь счастья, которое ищут все на протяжении долгих лет.
Котов заглянул в серые глаза.
– Я боюсь вырасти. Боюсь стать скучным и угрюмым взрослым, который не верит в чудеса. Боюсь стать копией отца.
– Ох, я не должен был…
– Нет, всё в порядке, – улыбнулся Котов.
На некоторое время повисло молчание, которое иногда прерывал ветер, свистящий над макушками.
Парень, конечно, любил отца, но уж точно не мог поставить в пример человека, бросившего женщину, которой на коленях клялся в вечной любви.
– Слушай, а ты любишь театр? – Миша оторвал взгляд от скетчбука и перевел его на очки Саши, на которых на солнце играют блики.
– Театр? Только не комедии, – он тихо фыркнул.
– Что насчёт «Джейн Эйр»?
Брюнет помнит, как читал эту книгу пару лет назад и то, какой восторг он испытал после прочтения. Мужчина сдержанно улыбнулся.
– Хорошая история. А что?
– Скоро будет премьера, на которую меня позвали.
– Хочешь, чтобы я пошёл с тобой? – спросил Саша, изогнув бровь.
Котов кивнул, закрыл скетчбук и протянул его обратно владельцу.
– Я подумал, что раз ты творческий человек, то и театр тебе понравится.
– На самом деле, не такой уж я и творческий. Да и рисую не профессионально. А так же, если человек рисует – это ещё не говорит о его любви к искусству.
В какой–то момент Миша даже пожалел, что заикнулся об этом брюнету, но, на его радость, тот всё–таки согласился.
– Хорошо. Напишешь позже время?
– Конечно, – рыжий улыбнулся, встал на ноги с холодной скамейки и потер ладони друг о друга, – Тут довольно холодно, да и обеденный перерыв у меня кончился, – почему–то виновато пробубнил Миша.
– Да, да, иди. Мне тоже пора, – мужчина поднялся и взял в руки кожаный портфель (судя по всему, там лежало что–то для рисования), – Ты работаешь в этой больнице?
– Да, медбратом. Что ж, до встречи, – отозвался парень и спокойным шагом пошёл к входу, продолжая греть худые пальцы.
Ему вновь нужно было идти к матери, ведь на зимних каникулах в больнице на удивление мало пациентов. Он вошёл в палату с нежной улыбкой на губах и подносом с кашей.
– Вы принесли мне завтрак? Большое спасибо, молодой человек, я не голодна.
– Но сейчас уже обед и Вам нужно покушать.
Наталья тепло улыбнулась, от чего все морщинки на худом лице перестали играть в прятки, аккуратно приподнялась на кровати, тихо кряхтя, и попыталась принять поднос с рук Котова.
– Не стоит. Я сам покормлю Вас.
– Какой Вы добрый юноша.
– Миша, – в который раз представился рыжий матери. Он уже привык к этому, но его радовало, что Наталья помнит о своем сыне. Правда вот не помнит, где он.
– В точности, как моё маленькое солнце.
– Вашего сына? – спросил парень, размешивая ложечкой кашу, чтобы та быстрее остыла.
– Да. Знаете, он замечательный. Такой добрый, искренний, веселый. Он так…любил меня. А я его.
С лица Миши немного сошла улыбка.
– Не переживайте. Я уверен, что он найдётся.
Горячая слеза ринулась по бледной щеке женщины, она опустила голову.
– Всё будет хорошо. Я обещаю, что скоро вы обязательно встретитесь. А обещания я всегда сдерживаю.
Котов вновь улыбается.
Казалось бы: что тут особенного? Всего лишь лёгкий изгиб губ вверх. Но как, порой, этот изгиб важен для человека. Да, если ты будешь улыбаться каждому прохожему на улице, то, возможно, на тебя будут бросать косые взгляды. Но почему? Ведь улыбка – хороший взгляд, дружелюбный. Да потому что для каждого человека в глубине души, улыбка означает намного большее, чем просто дружеский знак.
Глава четвертая.
– Миша! – где–то сзади отголосками парень слышит голос друга и резко поворачивает голову, продолжая уверенно держаться худыми руками за перила. Холодная рука плавно отпустила его плечо и словно совсем растворилась. Кажется, что её спугнул звонкий и низкий голос Саши, – Идиот, уйди оттуда!
Брюнет стоит с другой стороны, их разделяет одна полоса, на которой изредка мелькали машины, спешащие куда–то на ночь глядя. Он хочет подбежать к Котову, схватить его за руку и оттащить, но что–то невидимое будто держит его за капюшон, поэтому мужчина стоит на месте, поджав губы и стараясь собраться с мыслями, чтобы рвануть к другу.
– Прости, – тихо говорит рыжий, затем улыбается и ослабляет хватку на перилах. Сердце бешено колотит, а дыхание немного сбивается от адреналина. Он вновь прикрывает глаза и расслабляется, готовясь упасть. Неважно куда. Главное подальше ото всех.
– Да очнись же ты, наконец!
Парень замирает и широко открывает глаза.
***
Миша всегда восхищался театром. Такой огромный, красивый, с шикарной люстрой, только на которую Котов и смотрел, когда маленьким приходил сюда. Сейчас он смотрит и восхищается людьми. Они поют, танцуют, смеются, плачут и всё это так естественно, что иногда парень совсем забывает куда пришёл. Он поправил галстук, который абсолютно не хотел оставаться в одном положении и постучал тыльной стороной ладони в дверь. Её приоткрыла девушка с русыми волосами, собранными в неаккуратный пучок. Одежда была немного нелепая, от чего Миша слегка улыбнулся: прозрачный подъюбник, через который видно джинсы, что Даша не успела снять, белая блузка с рукавами–фонариками.
– Доброе утро. Вовсю готовишься? – парень оперся о дверь плечом и заглянул в зелёные глаза сестры.
– Да. А некоторые по театру шатаются от безделья,– ответила девушка, поправив широкий рукав, – Тебя сейчас увидит кто–нибудь и мне влетит, – она мягко улыбнулась Котову.
– А я–то думал, ты соскучилась.
– Хорошо. Пять минут, а то скоро первый звонок дадут, – девушка помедлила немного и как–то неуверенно спросила, – Как мама?
Миша хотел сказать что–то, но запнулся и поджал губы.
– Нормально.
Даша вздохнула, положила руку на плечо брата.
– Ты нервный. Я же знаю, что врёшь. Сколько дают врачи?
– Чуть больше месяца, – еле пробубнил он.
– Миш, – она дождалась, пока брат поднимет глаза на неё, затем расставила руки в стороны в приглашающем жесте. Он медленно приблизился и уткнулся носом в плечо, закрыв глаза, – Мы справимся. Никогда не забывай, что ты не один. Что у тебя есть я, слышишь? А сейчас иди в зал.
Котов кивнул и медленно отстранился. Он забыл сказать Котовой о Саше, которого он взял с собой. Но ничего. После премьеры он точно познакомит их. Никто не знает, как закончится это знакомство, но без риска в этом мире было бы слишком скучно.
Длинные широкие коридоры, ведущие в сам зал, действительно завораживают. Стены увешаны картинами, откуда прямо в душу глядят портреты неизвестных и знакомых людей. И ведь никому кроме самих людей неизвестно, что творится на их душе. Они счастливы? Может быть, они готовы кричать от осознания потерь? Или через пару часов после этих фото случилось что–то, что кардинально изменило их жизнь?
Парень поднялся на балкон, всё ещё не понимая, как некоторые носят тугой галстук каждый день.
– Миша, – где–то сбоку раздался недовольный шепот, затем парня тянут за рукав вниз, усаживая в кресло, – Где ты ходишь?
– Я не мог найти зал, – попытался придумать причину опоздания Котов.
– Ты полчаса назад рассказывал о том, как часто раньше был тут с мамой. Кому ты врешь?
– Хорошо, я заходил к Даше. Извини, что задержался, – Миша поёрзал в кресле и сложил руки на коленях. Он не любит, когда у него вызывают чувство вины. Тем более что такого в том, что он решил проведать родного человека?
– Надо было сказать сразу. Терпеть не могу, когда мне врут, – Саша резким рывком поправил черный пиджак и с этого момента почти до антракта не проронил ни слова.
На сцене разворачивались действия, уже известные тем зрителям, читавшим книгу, но внимание всё равно приковывала профессиональная игра актёров, которая сопровождалась песнями.
Тик–так, тик–так –
Бьётся в паутине время,
И душе взлететь к синим небесам не суждено.
Тик–так, тик–так –
Пусть грехов мы сбросим бремя,
Только разорвать паутину лжи нам не дано.
Изредка рыжий переводил взгляд на мужчину, будто чувствуя перед ним вину, но это чувство затмевает гордость за Дашу, которая появляется на сцене через каждые пару секунд, и взявшая на себя роль Джейн. В какой–то момент Саша робко тянет за рукав Котова, шёпотом, спрашивая:
– Это Даша?
– Да, – так же тихо ответил он. Миша по дороге рассказывал мужчине про свою восхитительную сестру, поэтому теперь тот многое знал.
– Она талантлива.
Но действительно ли она талантлива? Ох, нет. Всего этого она достигла сама. Конечно, с самого начала было сложно, казалось, даже невозможно.
С самого начала рядом с Дашей ещё была мама. Это была её идея – отдать дочь в театральный кружок. Каждый раз девочка приходила с занятий грустной и бубнила себе под нос «У меня не получится»
«Ты справишься, я помогу тебе» – отвечала Наталья. И ведь эта юная девочка справилась. Сейчас она уверенно стоит на сцене и держит за руку актёра, выразительно произнося реплику. А эта рука до сих пор помнит, как вытирала слёзы, которые Даша проливала после каждой неудачи.
Где люди хранят свои воспоминания? Где находятся все лучшие моменты, проведённые с дорогими людьми, с людьми, которых, возможно, уже нет? И нет их не потому, что они ушли в мир иной. Может быть, они просто ушли, посчитав это нужным. А может быть такое, что люди хранят плохие воспоминания. Какие–то плохие воспоминания, что помогли построить им своё маленькое счастье.
Так где же хранятся эти воспоминания? В памяти? Не надёжно. Болезнь – и люди забывают самых дорогих людей. На листочке в личном дневнике? Нет. Могут найти. А где же тогда?
Эти самые руки, которые никогда не забудут прикосновения. Бледные ладошки, выраженные фаланги, фарфоровые запястья. Они помнят всё до мелочей. Помнят, как девушка плакала по ночам, когда дорогой человек причинял боль, ведь тыльной стороной ладони в те ночи она вытирала град солёных, горячих слез, что словно невозможно было остановить. Помнят раны. Каждую ранку. Помнят, как Даша упала с велосипеда, когда пыталась проехаться быстро по асфальту. Кажется, ей было шесть. Было больно. Всё ладошки были содраны, щипало локоть. Возможно, она сама это уже не вспомнит, а руки вспомнят. Вспомнят, как она, опять–таки вытирала рукавом слёзки, когда мама обрабатывала рану и говорила, чтобы дочка больше никогда не баловалась, а каталась нормально.
Руки помнят первую любовь. Ах, это было волшебно. Она каждый раз погружалась в невесомость, когда касалась своими «воспоминаниями» его подушечек пальцев. Каждый раз пылал огонь из пестрых красок где–то внутри, искорками загорались глаза, когда он касался горячими губами холодных тонких губ. На лице неосознанно выступала улыбка, когда вместе встречали рассвет на крыше дома. Руки помнят даже чужие пальцы, сжимающие хрупкое запястье. Помнят первую ссору. Помнят, как закрывали дом на замок, не желая больше впускать эту "любовь" в свою жизнь. Помнят розы. Красные розы, которые слегка кололи шипами подушечки пальцев, а потом увереннее сжимались в руке, желая не оставить на чужом лице ни одного живого места, царапали шипами щеки.
