Czytaj książkę: «И умерли они в один день»

Отец воспитывал Ниночку в строгости. Подруг не позволял приводить домой до самого окончания школы, а уж о том, чтобы остричь длинную косу, толстой плетью мотавшуюся меж лопаток, Ниночка и подумать не могла. Девчонки щеголяли модными «сэссонами», а она каждое утро расчёсывала гребешком светлые с рыжинкой волосы, делила на три части и заплетала туго-претуго, чтоб не выбивалась ни одна непослушная прядка. Плести косички её научила соседка тётя Люба. Больше было некому – мама Ниночки умерла в день её рождения, поэтому его никогда не отмечали.

Ниночка хотела стать геологом, но отец сказал – «не женское дело», и она легко поступила в финансовый институт, благо память у неё была отличная, и усидчивость тоже, с самого первого класса. На экзамене она начала было бойко строчить формулы, когда молодой преподаватель прервал её и задал непонятный вопрос. Ниночка сбилась, замолчала. Он мягко сказал: «Подумайте. Вы хорошо усвоили теорию, а это – её прямое следствие.» Ниночка уставилась в исписанный листок, затеребила косу. Он кашлянул, и она, судорожно всхлипнув, подняла на него глаза. Преподаватель заморгал, и пробормотав: «Собственно, на основной вопрос вы ответили», вывел недавно купленной лакированной ручкой: «Пять (отлично)». Ниночка смахнула слезы с ресниц и опрометью выбежала из аудитории. За дверью она открыла зачётку, полюбовалась красивым росчерком и побежала домой готовиться к сочинению. Темы были несложными – герой такой-то, героиня такая-то. Ниночка писала готовыми фразами, раскрывая образы и обличая, и, если не была уверена в запятой, то меняла предложение так, чтобы не было сомнений. Ещё одна пятёрка. Отец был доволен.

В середине сентября первый курс отправили в подшефный колхоз «на картошку». Ниночка впервые уехала из дома одна, и сразу— на целый месяц. В деревенской бане однокурсницы со смехом уговорили её отрезать косу, и Ниночка с удивлением ощутила, как легко теперь управляться с волосами, как невесомо они летают, а, высохнув, ложатся красивой волной вокруг лица.

К удивлению, отец не стал её ругать, лишь хмыкнул, взъерошил свою рано поседевшую шевелюру и велел: – «Закажи-ка платье в ателье. И больше не стригись. Дурью не майся.» Он оставил деньги под сахарницей, и Ниночка, с сомнением полистав «Журнал мод», заказала у знакомой портнихи серое платье в чёрную клетку с белым воротничком. По субботам Ниночка его стирала, в воскресенье гладила. В понедельник надевала чистое.

Институт она закончила без красного диплома. К пятому курсу учиться стало труднее, преподаватели задавали заковыристые вопросы, требовали какой-то самостоятельности.

Отец устроил её на работу в НИИ и стал знакомить с подходящими молодыми людьми. Они приходили на воскресные обеды. Ниночка, опустив глаза долу, выносила на подносе запечённую щуку – любимое блюдо отца. Молодые люди старательно жевали рыбу, украдкой выплёвывали косточки, наотрез отказывались от водки: «Ну что вы, Алексей Григорьич, я же не пьющий!» и смотрели на Ниночку доброжелательно.

Всё закончилось вмиг. Нина корпела над проводками, когда зазвонил телефон на соседнем столе. Главный бухгалтер, не отрывая взгляда от разложенных перед нею бумаг, сняла трубку, послушала недолго и сказала: «Ниночка, тебя!» Та подбежала, поправляя перекрученный шнур, спросила: «Да?» и, выслушав краткое сообщение, обмякла и повалилась на пол клетчатым мешком. Бухгалтерия всполошилась, закружилась испуганным женским хороводом, запах нашатыря разнёсся по комнате, трубка на витом шнуре качалась и пищала надрывными короткими гудками, пока главный бухгалтер с досадой не бросила её обратно на рычажки.

Отца хоронили на третий день. Оркестр, прощальные речи. Смутно знакомый молодой человек подошёл к ней и начал говорить что-то соболезнующее. Про то, что человек жив, пока память о нем живёт в сердцах. Ниночка непонимающе взглянула на него и снова стала смотреть на странно чужое жёлтое лицо в облаке блестящего белого атласа, на черные с густой проседью волосы, уложенные красивой серебряной короной у высокого лба.

Безучастно она смотрела, как вгоняют в крышку гроба железные гвозди, равнодушным взглядом проводила опустившийся на земляное дно длинный деревянный ящик. Механически жевала она толстые блины на поминках и слушала торжественные речи о «выдающемся организаторе и настоящем коммунисте», а соседка тётя Люба всё пихала в бок и предлагала поплакать.

Назавтра Ниночка бездумно слонялась по квартире, когда надрывно зазвонил телефон, и давешний молодой человек участливо поинтересовался не нужно ли чего. Он возник сразу, будто стоял за дверью. Вошёл, огляделся по сторонам, задержал взгляд на хрустальной чешской люстре с золотыми подвесками и спросил: «А площадь квартиры сколько?» Ниночка полезла за документами, но вышедшая из соседней комнаты тётя Люба остановила её и коротко и внятно объяснила молодому человеку, куда ему следует пойти. Прям сейчас. Тот долго топтался в коридоре, бормотал что-то о бренности бытия и вечно живой человеческой душе. Не дождавшись ответа, он грохнул дверью что есть силы, и под хрустальный перезвон качавшейся люстры тётя Люба объяснила Ниночке, что сейчас ей, сироте, нужно быть осторожной. Что на квартиру охотников будет много, и мужикам веры нет.

Ниночка намотала наказ на несуществующие усы и зажила одна. Редкие ухаживания заканчивались одним и тем же. Кавалер оказывался в Ниночкиной квартире, и она ловила тот самый взгляд на дубовый паркет и импортную мебель из красного дерева, на роскошную немецкую стереосистему и жёлто-красный узбекский ковёр на стене. Фотография отца стояла на видном месте, но никто из визитёров о ней не спрашивал. Ниночка наливала чай в фарфоровые кружки, дожидалась пока гость звякнет пустой чашкой о блюдце и твёрдо выпроваживала ухажёра восвояси.