Czytaj książkę: «Осень давнего года. Книга вторая»
© Виктория Булдашова, 2021
ISBN 978-5-0050-2642-2 (т. 2)
ISBN 978-5-0050-2545-6
Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero
1. Секрет Акимова
За воротами, на пустой деревенской улице, было безветренно. Стояла тишина. Над Преображенским висело черное низкое небо. Наша троица шагала вперед, утопая ногами в рыхлой пыли. Все понуро молчали. Что и говорить, лопухнулись мы, как глупые котята. Не поддались Страху. Отогнали от Дормидонтова семейства Жестокость, Зависть и Ложь – а с последней-то из них о-очень долго пришлось повозиться! – и совершенно забыли про Жадность. А она взяла и сделала всех нас вместе с Кириллом Владимировичем. Проглотила будущего купца целиком и не подавилась, обжора. Получается, что по нашей вине будет страдать не только Дормидонт – его-то, упрямого себялюбца, не особенно и жалко! Но вот Аграфена Михайловна, Параша, Афанасий… Их ждет незавидная доля – жизнь под гнетом бесчувственного скопидома. Впереди, сверкая в темноте, как зеркальца, летели серебряные бабочки. Они дожидались нас, сидя на крыше беседки. Как только прелестные проводницы вспорхнули и устремились к нам, беседка растворилась в темноте. Теперь, как заверил Кирилл Владимирович, бабочки будут показывать нам дорогу в Пресбург, потому что знают, куда мы спешим. Скворец дремал на Сашкином плече. Взъерошив перья и склонив голову, птица чуть покачивалась в такт нашему движению. Иноземцев, правда, упорно порывался завести разговор с Кириллом Владимировичем. Мальчишка обращался к нему:
– А вот скажите, пожалуйста… – но тут же смолкал под наше с подружкой шипенье:
– Ты что, не видишь, что он устал?
– Дай нашему гиду поспать!
Сплошной полосой тянулись справа высокие тыны из толстых кольев. Мелькали крепко запертые ворота. Вот впереди показалась причудливая громада царского дворца, окруженная купами деревьев и кустов. Залаяли собаки. Бабочки, словно испугавшись, ринулись вперед и пропали в ночном мраке. Зато мои ноги, наоборот, будто бы налились свинцом и не хотели двигаться. Я начала отставать от друзей. Они же, встревоженные исчезновением из виду проводниц, не заметили этого и прибавили шагу. «Надо отдохнуть немного», – подумала я.
Только куда бы поудобнее присесть? Скамеек на улице что-то не наблюдается. Ага, вот! Вдоль дороги выкопана водосточная канавка. Сяду-ка я на ее край и опущу усталые ноги на травянистое дно. Отлично! Но что это? Я слышу топот. За нами кто-то бежит?! Я оглянулась назад. Вроде бы все спокойно. И тут самым краем глаза я заметила, как на противоположной стороне улицы, через дорогу, мелькнула тень! Простучали мимо, удаляясь, шаги – и неясная фигура исчезла вдали. Надо немедленно предупредить своих! Я вскочила – откуда только взялась эта внезапная резвость? – и помчалась догонять друзей. Ох, как долго тянулись справа от дороги сады и высокие башни Преображенского дворца! Я совсем запыхалась, когда вбежала наконец в березовую рощу, раскинувшуюся за ним. Впереди слышались знакомые голоса. Значит, надо еще немного поднажать!
Саня, Светка и Кирилл Владимирович ждали меня на поляне, посреди которой виднелось несколько пеньков. На самом высоком из них стоял скворец и что-то вещал скрипучим голосом. Ковалева с Иноземцевым сидели в некотором отдалении от гида – на срубах двух росших рядом деревьев. Уф, я наконец добралась до друзей! Сашка и Светка радостно замахали мне. Я подскочила к ребятам и тоже устроилась на пеньке. Птица кивнула мне и продолжила речь:
– Отвечаю на твой вопрос, Александр: почему превращение Дормидонта Ильича в жабу было неизбежным? А потому, мой юный друг, что, если человек готов отдать все богатства души за деньги и чины, ему уже никто не поможет. Квакушка радостно является на зов только что состоявшегося скряги, и – пожалуйста! – колдовство совершается. Человек сливается с Жадностью и сам становится чудовищем.
– Ну да, Санек, – сказала я. – Вспомни: сначала ты жабу ногой назад в ведро загнал. А она оттуда вылезла – и опять к Дормидонту. Селянин стал жрать все подряд со стола…
– От жадности, – вставила Светка. – Затем змея попыталась отбить у сестры добычу – и не смогла, потому что квакуха оказалась сильнее. Афанасий бросил в жабу чашей. Долго искал гадину, чтобы выкинуть ее из дома. Но зеленуха под шумок снова нырнула в ведро. И ее, между прочим, сверху накрыл Страх!
– Но Жадность тихонько вылезла из воды и перебралась поближе к Дормидонту, – хлопнула я себя рукой по лбу. – Так вот кто прятался под лавкой у наших ног – холодный и влажный!
– Да я это давно понял, Костина, – пробурчал Сашка. – Еще когда мы из дому вышли, а кругом оказалось сухо. Никаких следов дождя! А ты говорила: кошка под ним промокла и пришла в избу греться.
Скворец резюмировал:
– Поймите, ребята: многие сегодняшние речи и поступки Дормидонта Ильича, продиктованные, на первый взгляд, Завистью, Жестокостью и Ложью, на самом деле имеют одну причину – всевозрастающую Жадность. И квакуха отлично знала это. Не добившись успеха с первых трех попыток, жаба на время отползла. Она сделала вид, что уступает поле боя сестрам. И родственницы оправдали ожидания Жадности: монстрихи своими нападками вымотали Дормидонта Ильича до полного отупения. А когда вы, ребята, вынесли из дома Ложь, жаба спокойно взяла себе свое. А именно – поглотила изнемогающего от алчности Дормидонта Ильича. Квакушка победила! – потому что иначе и быть не могло. Ее жертва сама хотела этого. Единомышленники, что называется, нашли друг друга.
Я откашлялась:
– Извините, пожалуйста, что я перебиваю Вас, Кирилл Владимирович. Но за нами кто-то следит. Шпион пробежал мимо меня по улице. Лазутчик, наверное, скрывается где-то рядом!
Высокий куст рядом со моим пеньком шевельнулся. Скворец пророкотал:
– Не беспокойся, Ирина. Все идет своим чередом. Опасности нет.
– А я еще хотел узнать, Кирилл Владимирович, – хмуро спросил Сашка, – кто же сейчас на самом деле царица? Понятно, что Петр не может править, – он еще маленький. Тогда почему вдова, его мать, – кантуется здесь, в Преображенском? А в Кремле живет царевна-государыня – ну, та, которой хочет служить мелкая дурочка Параша? И отчество у Софьи – Алексеевна, как у Петра. Значит, она царю – сестра? Тогда почему правит вместо своей матери? Ведь царица Наталья Кирилловна жива-здорова. Почему же она уступила дочке трон и уехала из Москвы?
– Ты прав, Александр, но лишь отчасти. Царевна – действительно сестра юного государя, но не полнородная, а лишь единокровная.
– Как это?! – удивился Иноземцев.
– Да так, – раздраженно застрекотала Светка. – У Петра и Софьи один отец – царь Алексей Михайлович, и разные мамы. Надо было, Санек, на уроках истории слушать учителя, а не балду гонять!
– Я давным-давно не… Но тему пока все равно догнать не могу.
– Сейчас поймешь, Александр, – ободрил мальчишку скворец. – Софья – дочь ныне покойного царя от его первого брака с Марией Ильиничной Милославской. Она давно умерла. Алексей Михайлович снова женился – на Наталье Кирилловне Нарышкиной, которая и родила ему сына Петра, будущего Российского императора. Интересно то, что сейчас на троне официально находятся сразу двое царей – Петр и Иван, родной брат Софьи Алексеевны. Царевна же, из-за малолетства государей, исполняет при мальчиках роль регентши, управляет страной от их имени.
– И что, это еще долго продлится? – недовольно поинтересовался Иноземцев.
Из-за куста послышался треск веток: будто кто-то хочет подойти поближе к нашей компании, но не решается обнаружить себя. Э-э-э, да ведь нас подслушивают!
– Кирилл Владимирович… – встревожилась я.
– Знаю, что ты хочешь сказать, Ир-рина, – сердито оборвал меня скворец. – Погоди делиться своими наблюдениями. Я же объяснил: поводов для беспокойства пока нет. А тебе, Александр, отвечу: не слишком долго.
За кустом раздалось взволнованное сопенье. Наш тайный спутник, как мне показалось, просто задыхался от желания услышать, что дальше скажет птица. Вы спросите, почему я не встала и не посмотрела, кто прячется за кустом? Честно скажу: меня удерживало на пеньке какое-то странное чувство отвращения к шпику. Ну, вот до дрожи не хотелось Ирине Костиной видеть подлого соглядатая!
– Через несколько лет, – продолжал скворец, – начнется распря между Петром и Софьей. Повзрослевший царь – уже женатый человек, а это по обычаю 17 века приравнивалось к совершеннолетию – заявит о своих правах на престол. У его сестры не будет больше никаких законных оснований для продолжения регентства. Но царевна не захочет расстаться с властью. Нарастающая вражда между Кремлем и Преображенским разразится грозой. В ночь с седьмого на восьмое августа 1689 года к Петру из Москвы прискачут двое стрельцов. Они сообщат молодому царю о том, что на него готовится покушение. В эту самую рощу и прибежит в одной рубашке напуганный юноша. Сюда же ему принесут одежду и седло, приведут коня. Петр вместе с несколькими телохранителями верхом помчится в Троице-Сергиев монастырь, где попросит у архимандрита крова и защиты. Утром в лавру прибудут мать и жена царя в сопровождении всего потешного войска, которое к тому времени из Петровой забавы превратится в серьезную силу. Междоусобица между братом и сестрой разгорится с новой силой. Постепенно все сторонники Софьи Алексеевны оставят ее, перебегут к молодому царю. Бывшая регентша будет заключена в Новодевичий монастырь, из которого уже не выйдет. Петр Первый станет полноправным монархом, прозванным потом в народе Великим.
– Коа-акс! – грянуло из-за куста. – Складно ба-аешь ты, черный демон, да пра-авду ли?!
– Истинную правду, – подтвердил Кирилл Владимирович. – И хватит уже, Дормидонт Ильич, скрываться от нас. Выходите! Только перестаньте, пожалуйста, квакать, сделайте одолжение! Вы все же больше человек, чем земноводное, вот и постарайтесь вести себя соответственно.
Плотный шквал ворвался в лесок и загудел между березами. Мы прижались друг к другу. Взъерошенный скворец слетел с пня и спикировал нам под ноги. Вихрь прогнал тучи с неба, и с синего свода глянули яркие звезды. Кругом посветлело. Ветер утих. Из-за куста донесся шорох, дрогнули ветви, и перед нами нарисовалась нелепая фигура отца семейства. Дормидонт бормотал, как в бреду:
– Вот оно что! Скоро, значит, конец настанет власти государыни-царевны. Получается, надо уже сейчас ближе к мальчишке-царю подбираться, чтобы в люди выйти, деньги приобресть. А как? Опять, получается, через Афоньку. Другого-то пути для нашего рода нет. Только отрок мой своенравный и имеет нынче доступ к Петру Алексеичу. Уж придется ради будущего возвышения простить его, щенка. Ну, да поглядим. Скоро утро. Пойду-ка я в Потешный городок – будто бы кожи продать офицерам на сапоги. Где у меня кусок-то? Ага, вот, за пазухой лежит. В толпе стоя, воинским строем вроде как любуясь, сам все и увижу. Может, наследник мой строптивый уже сегодня передумает отцу противиться, да и возьмет-таки на себя перед государем вину Воротникова? И хоть двадцать-то рубликов, да наши будут! Но про помощь бесовскую – очень даже возможную! – тоже забывать не след. Да, не след! Такой-то счастливый случай – с адскими силами встретиться да суметь богатство у них себе выпросить – один разок мне, бедняку, за всю жизнь сегодня и выпал. Не пропущу я его, уж не пропущу!
Вы представляете себе жабу, передвигающуюся на задних лапах? Вот то-то и оно! В звездном сиянии зеленая оболочка полумужчины-полуземноводного высвечивалась еще омерзительнее. А глаза будущего купца – это была отдельная история! Прикиньте, желтые гляделки-блюдца на человеческом лице с громадным ртом до ушей! А перепончатые лапы, выглядывающие из рукавов длинной рубахи, а под их бугристой кожей – четко видные кисти рук! Это походило на страшный сон. Обстановку разрядила Ковалева. Ее, как оказалось, новый облик бывшего крестьянина ничуть не испугал. Светка даже нашла его забавным!
– Хороши же Вы теперь, Дормидонт Ильич, – хихикнула моя подружка. – Настоящий красавец! А чего это Вам вздумалось за нами бегать? Я, Ира, Сашок и Кирилл Владимирович – не цари и не бояре. Какая же конюху от такого общества может быть выгода?
Крестьянин огорченно вздохнул:
– От тебя, демоница озорная, уж подлинно – никакой. Ты только и годишься, что на проказы – пляски глупые устраивать, песни горланить да на крылах волшебницы неучтиво кататься. И подруга твоя речистая, и парнишка, и ты, оборотень черный, – все вы как только могли вредили нынче нашему роду. Кхо-кхо- кхо-о-о… Не дали мне, бедняку горькому, и семье моей бессчастной к богатству и чести подвигнуться. Кха-кха-а-а… Один среди вас был добрый дух – полный и округлый отрок. Он спас меня от аспида ужасного, железом грохочущего. Схватил гада за шею, вынес из дома – и вся недолга! Недаром же Мурлышенька-красавица за ним следом побежала. А она знаете какая?
– Знаем-знаем, – отмахнулась я. – И умная, и верная, и воров отгоняющая, и вообще самая лучшая кошка на свете.
Дормидонт всплеснул плоскими лапами:
– Вот и припустил я за вами, нечистики, почти сразу как вы ушли – только рубаху да лапти поскорее натянул, чтобы не нахолодало мне по дороге, осень же стоит на дворе. Чаял я, что тот малец ждет вас где-нибудь поблизости – вот я с ним и встречусь! Да не сбылись мои надежды. И видом не видать здесь отрока чудесного – людского избавителя от чудищ поганых!
– А сами-то Вы кто? – усмехнулся Иноземцев. – Чем лучше змеи железной? И вообще, для чего Вам сдался наш Антоха? Он, конечно, без базара, – отрок чудесный, но…
– Ой, ребята, вы здесь! Как хорошо, что я вас нашел!
На полянку откуда-то слева выскочил Акимов. Рядом с Антоном – нога к ноге – неслась Мурлышенька. Добежав до нас, мальчишка со вздохом облегчения плюхнулся на свободный пенек. Кошка запрыгнула к пончику на колени. Повела носом, настороженно повернула голову к своему старому хозяину. Пончик, не замечая жабы-Дормидонта, взволнованно верещал:
– А я ждал-ждал на крыльце, пока вы выйдете – понял, что бесполезно. Тут еще кошечка мне: «Мяу!» – предупреждает, значит, что кто-то идет. Я – быстро с крыльца, за стеной дома притаился. Смотрю, Афанасий из дома выскакивает, как ошпаренный, а в руках у него – Жестокость. Пробежал он к забору, ка-ак размахнется – и ящерицу наружу вышвырнул! Та немного пыхнула огнем – видно было, как блеснуло за воротами – поднялась метра на три от земли и унеслась куда-то по воздуху. Пацан руки отряхнул, сплюнул – да тут же опять на крыльцо! Я кое-как успел пригнуться, чтобы он меня не увидел. Ну, Афоня в дом забежал, а я думаю: надо поскорее отсюда линять, чтобы вас опять не подвести. Свистнул Мурлышеньке, и пошли мы с ней по селу шататься. Пока, думаю, друзей жду, поглазею по сторонам, рассмотрю хорошенько настоящий царский дворец – когда и где еще такое увидишь? И что вы думаете? Как только я его начал обходить, из-за угла выскакивает Ленчик и орет:
– Савва Романович, идите сюда! Вот он, дезертир Тоха! – и ко мне.
Уже и руки вытянул, чтобы меня поймать. Я хоть от шефа и ломанулся сразу! Но не убежал бы, конечно, – сами знаете, какие у Щуки ноги длинные. Мурлышенька меня спасла – бросилась навстречу Ленчику и, кажется, поцарапала его. Во всяком случае, завыл он как резаный. Потом, слышу, страус командует:
– Взво-од, справа заходи! А я проведу разведку от лужайки. Надо возвращать вашего товарища в строй, чтобы он вконец не избаловался! Ишь, бездельник, и от группы Кирилла Владимировича отбился, и к нам не вернулся. Приказываю: редкой цепью – вперед!
– Да уж понятно, что редкой, – фыркнула Ковалева, – откуда ей частой-то быть? С двумя новобранцами – Ленькой да Пашкой?
– Да, хорошо, что их так мало вместе с прапорщиком, – поежился Антон. – Я и кошечка сразу дунули от дворца подальше, вот нас и не сцапали. А теперь, если прапорщиков взвод сюда пришкандыбает, с меня взятки гладки – я нахожусь под началом Кирилла Владимировича. Вы ведь не будете возражать, да?
Акимов посмотрел на скворца. Тот отрицательно покачал головой. Мальчишка радостно выдохнул и стал осматриваться. Увидев в нескольких шагах от себя умильно сложившего перед собой лапы будущего купца, вскочил с пенька. Свалившаяся на землю кошка заворчала. Антошка вытянул руку вперед, ткнул пальцем в человека-жабу и прошептал:
– Эт-то кто?
– Перед тобой, Антон, Дормидонт Ильич, – спокойно ответил пончику скворец.
– А п-почему он т-такой безобразный?
– Потому что главу семейства, мой юный друг, обуяла Жадность. Она поглотила несчастного человека целиком, без остатка.
– Но как это могло произойти? – расстроился мальчишка. – Я же видел с печки: жаба отстала от Дормидонта Ильича, вернулась в ведро. Да потом ее еще Страх сверху накрыл!
– Как вернулась, так и опять из ведерка вылезла, и в конце концов сожрала скрягу, – объяснила я. – Не надо было ей в глаза заглядывать и от алчности корячиться!
– Ты, демоница глупая, незнамо что болтаешь и духу доброму на меня клевещешь, – с обидой возразил селянин, вглядываясь в меня. – Я только и хочу, что взять свое, мне по справедливости положенное, но отчего-то в руки не дающееся. Хотя нет, знаю отчего: враги у несчастного Дормидошки все отнимают! Сначала вон соседский мальчишка, сегодня ночью – вы, бесенята егозливые. И вот дожил я, считай, почти до седин, а как был бедняком прегорьким, так и остался. О-о-ой, неужто и в землю скоро лягу в холщовой рубахе, кои одни с малолетства лишь и ношу? А шелковых-то одежд я даже в руках не держал никогда! Помоги мне, молю тебя, маленький доброхот! Э-э-э…
К нашему удивлению, Дормидонт зарыдал и протянул растопыренные лапы к Акимову. Антошка попятился:
– А я-то здесь при чем? У меня нет шелковой рубашки, а то бы я ее Вам, конечно, подарил. Жалко, что ли, для человека, если он так плачет – да еще внутри жабы, как в тюрьме, сидит?
Крестьянин покачал головой:
– Вот и ты, чудесное дитя, вслед за этими чертенятами меня, божье творение с душой бессмертной, жабой называешь. Лучше скажи от чистого сердца: готов ли ты, отрок, змей укрощающий, оказать помощь мне, человеку бездольному? Ведь тебе это ничего не стоит! А я! – я, как ты прикажешь, от всего отрекусь, все отдам, лишь бы богатым быть!
– Да какую помощь-то? – изумился пончик. – О чем Вы говорите?
Кошка, до сих пор стоявшая в отдалении, подбежала к Акимову, встала у его правой ноги и сердито зашипела на Дормидонта. Крестьянин взвыл:
– Мурлышенька, родная моя! Ты-то почему на меня восстаешь? Рази не любил я тебя, не кормил, не холил, как вельми редкий хозяин домашнюю скотину обихаживает?
– Не удивляйтесь, Дор-рмидонт Ильич, – проскрипел скворец. – Пр-росто Мур-рлышенька ясно видит, что Вы тепер-рь – совсем не тот человек, котор-рого она любила и уважала. Скажу больше: она знает, что ее бывший хозяин сейчас собир-раетесь сделать, и осуждает его за это, и даже жалеет о том, что дома защищала его от змеи. Ведь Вы, несмотря на ее хр-рабрые усилия, все же поддались чудовищу – пусть и др-ругому – но не менее стр-рашному! Кошки – мудр-рые и чувствительные животные. Мур-рлышенька отчетливо понимает, что пр-режней счастливой жизни Вашей семьи – а значит, и ее тоже – пр-ришел конец. И случилось это по собственной воле Дормидонта Ильича!
Крестьянин топнул ногой, обутой в огромный лапоть:
– Тварь неблагодарная! Ишь чего, судить меня вздумала! Но сейчас не время с тобой разбираться. Как бы нужный час не упустить. Чую я, он вот-вот настанет, а мы с тобой, добрый дух, пока еще не на верном месте. Идем скорее! Тут недалече болотце есть, образовалось лет пять назад после большого разлива Яузы. Там и поговорим. Молю тебя, не медли!
И человек-жаба, странно подскакивая, заспешил к выходу из рощи. Акимов повернулся к скворцу:
– Кирилл Владимирович, посоветуйте, что мне делать. Не могу понять, куда и зачем Дормидонт Ильич меня зовет. И еще: он сейчас был груб с Мурлышенькой, которая за его душу с Завистью воевала! Это мне совсем не нравится! Но, с другой стороны, человек вроде бы помощи просит. Как отказать?
– Иди с ним, Антон, – кивнула птица. – Вам с кошкой ничто плохое не грозит, можешь мне поверить. А вот для того, чтобы ты смог разобраться в самом себе, это будет весьма поучительный разговор.
– Не бойся, Антоха, ты не будешь с ним один на один. Мы за вами пойдем и не дадим скупердяю нашего товарища обидеть, – пообещал Сашка.
Акимов коротко выдохнул и вместе с Мурлышенькой побежал за Дормидонтом. Мы немного подождали, пока они скроются за березами, и двинулись следом. Скворец сидел на плече у Светки. Серебряные бабочки опять показывали нам дорогу. Лесок скоро кончился. Впереди расстилалась низина с несколькими чахлыми деревьями. Ковалева повертела головой и сказала:
– Кажется, я знаю, куда мы идем. Видите, вон там справа кустов много и вода блестит? Это, наверное, и есть болотце, о котором вещал жадюга. Вот только зачем оно ему сдалось, непонятно? Будто нельзя было на прежнем месте Антону свою просьбу выложить! И вообще: как наш пончик сумеет помочь человеку-жабе заиметь кучу денег? Смехота!
Мне показалось, что скворец на плече моей подружки чуть слышно вздохнул. Светка не ошиблась в направлении движения: бабочки летели именно туда. Устало путаясь ногами в сухой траве, мы наконец добрели до болота и притаились за кустами. Впереди, у самой кромки воды, послышался возмущенный голос главы семейства:
– Ты не прикидывайся, не прикидывайся светлым серафимом! Ишь, не знает он, зачем мы сюда пришли!
– Но я, Дормидонт Ильич, и правда не могу просечь, чего Вам надо, – уныло отвечал Антошка.
Впереди меня две пожелтевшие ивы лишь чуть-чуть смыкались между собой. Я осторожно развела ветви и посмотрела в образовавшееся «окно». Светка и Сашка сблизили свои головы с моей и сделали то же самое. На мерцающей поверхности болота были смутно видны два силуэта в профиль: сгорбленный губастый – крестьянина и кругленький – Акимова.
– Почему-то кошки рядом с ними нет, – шепотом заметила я.
– Противно ей находиться рядом с квакухой, – предположил Иноземцев. – Тем более, если жаба – еще недавно любимый киской хозяин, ставший сквалыгой.
– Значит, никто сейчас пончика от жмота не охраняет, – озабоченно протянула Ковалева. – Придется нам подойти к ним ближе, а то мало ли что.
Это было резонно. Наша троица, вместе со скворцом, стараясь не шуметь, полезла вперед сквозь ивовые заросли. Но, похоже, мы зря опасались стать обнаруженными: Акимову и Дормидонту было абсолютно не до нас, они спорили!
– Ты что, малец, не веришь мне?! – вопил крестьянин. – Думаешь, я по недомыслию затеял договор с тобой заключать? И вот сейчас, будто бы, испугаюсь греха неотмолимого и сбегу отсюда?
Антон махал руками:
– Какой договор? Что еще за грех неотмолимый? Вы, наверное, не в своем уме, да?!
– Смотри-и же, глупый неве-эра! – проблеяла жаба, вдруг сильно раздавшись в рост и ширину.
Фигура будущего купца совершенно пропала в огромном пузыре, чуть отсвечивающим желто-зеленым в лучах звезд. О, кажется, их стало больше, и сияют они еще ярче – небо усыпано блестящими точками, словно драгоценными камнями. Какая красота!
– Кирилл Владимирович, что это он делает? – потрясенно спросила рядом со мной Ковалева. – Может, Дормидонт и правда спятил?!
Я взглянула: ну и дела! Квакуха зачем-то рвала с себя ремень, опоясывающий рубаху. Ремень не поддавался – где ж его так просто не расстегнешь перепончатыми лапами! Жаба нетерпеливо квакала. Наконец кожаный поясок лег на землю. Земноводное принялось стаскивать рубашку.
– Э-э-э, Дормидонт Ильич, – хихикнул Антошка. – Вы решили поплавать? Я уважаю, конечно, Вашу закалку – но ведь уже осень. Вода, наверное, холоднющая – ух!
Скакуха бросила наземь рубаху. Лихо притопнув, скинула лапти и потянула с себя вниз штаны.
– Послушайте, уважаемый хлебороб, – забеспокоился Акимов. – Может, не стоит совсем-то заголяться? А если сюда девочки придут? Они ваще-то собирались, вместе с Земой и Кириллом Владимировичем! Неприлично же получится, Дормидонт Ильич! Верю я, верю, что Вы – крутой Супермен. В ледяном болоте запростяк купаетесь, как я дома в ванне. Эй, а это зачем?!
Жаба выворачивала наизнанку снятую одежду и вновь напяливала ее на себя. Вот земноводное, кряхтя, подняло с земли лапти, повертело их так и сяк. И надело: правый лапоть – на левую ногу, левый – на правую. Хлопнуло себя по лбу:
– О-о-ой, как же я забыл-то, бестолко-о-овый!
Дормидонт торопливо стянул один лапоть. Полез за пазуху, вытащил наружу нательный крест – он ярко блеснул в свете звезд. Потом человек-жаба зачем-то переложил крест из правой лапы в левую и, наклонившись, сунул его в лапоть. Довольно ухнув, снова обулся. Подошел вплотную к Акимову.
– Кирилл Владимирович, – в тревоге прошептала я, – что все это значит?
– Скоро поймешь, Ирина, – вздохнул скворец. – Потерпи еще немного. И даю слово: то, что произойдет, тебя не обрадует.
– Коа-акс, коа-акс! – будущий купец схватился за голову. – Остоло-оп я, дурбень стоеро-осовый! Полага-ается ведь еще встать на перевернутую ико-ону. Я ить ее из киота-то вы-ынул, обернул в холсти-инку. А потом заспеши-ил – как бы вас, бесеня-ат, из виду не упустить! – и под руба-аху сунуть запа-амятовал. Так на столе святой образ и оста-авил, рохля парши-ивый!
Антошка оторопело попятился:
– Да зачем мне икона-то Ваша? Оставьте ее себе и молитесь на здоровье.
– Не сме-эйся надо мной, несча-астным, дух предобрый! Думаешь, мне невдоме-ок, что тогда наш договор настоящей си-илы иметь не будет? Ох, прости мне, скудоу-умному, промах ненамеренный!
Жаба, шлепая губами, упала на колени перед Акимовым. Тот отпрыгнул назад, повернулся и хотел бежать от полоумного Дормидонта. Новоиспеченный конюх схватил мальчишку за пиджак и заквакал:
– Не оста-авь меня милостью своей, чудный о-отрок! Исполни мою про-осьбу пренизкую. Несмотря на то, что сплохова-ал я, не осердись на недотепу бестолко-ового. Договорись со мною по-че-эстному, без обма-ана.
– О чем?! Пустите меня, Дормидонт Ильич! – отчаянно вырывался Антошка.
– Ты не сомнева-айся, малец. Я гото-ов.
– К чему?!
Жаба выпустила из лапы полу Акимовского пиджака, встала на ноги. Оглянувшись по сторонам, пробормотала:
– Где здесь за-апад-то? Никак не могу смики-итить. Ага, Потешный городок стоит там, получается – к востоку от дворца. Значит, мне в противуполо-ожную сто-орону повернуться на-адо. Смотри же и слу-ушай, дьяволенок недове-эрчивый!
Колыхнувшись водянистой тушей, Дормидонт старательно выпрямился. Из его глаз вылетели пучки желтых искр. «Прожекторы» селянин направил в лицо Акимову. Тот поспешно отвернулся. Дормидонт молитвенно сложил перед собой руки и заголосил:
– Стою перед тобой, духом ада, я, раб Божий Дормидонт. Реку тебе в тверезом уме и твердой памяти: отрекаюсь я от Бога-Вседержителя, от святой нашей православной церкви…
– Что Вы несете, Дормидонт Ильич?! – изумился Акимов, взглянув прямо в горящие жабьи зенки. – Разве в 17 веке можно такое вслух говорить, хотя бы Вы и были атеистом? Услышит сейчас кто-нибудь случайно, и тогда Вам несдобровать!
– А хоть и услышат, мне на это наплевать! – возопил глава семейства. – Я ведь вот-вот, сей же миг, богатым сделаюсь, лишь только положенные слова до конца произнесу! Тогда на меня и донести-то побоятся. А если понадобится, я и судей, и писцов всех куплю и безвинным голубем в глазах людских останусь! Как известно, с сильным не борись, с богатым не судись. Знаю, испытываешь ты, бесенок, крепок ли я в принятом решении? Так убедись, нечистый дух! Стало быть, отрекаюсь я, окромя Бога и церкви, от рода своего бездольного и семьи своей пустоголовой да блаженной…
– Остановитесь, Дормидонт Ильич, прошу Вас, – хрипло сказал Акимов, вытянув руку к осатаневшему от жадности крестьянину и отгораживаясь от него поднятой ладонью.
Откуда-то справа, почти из-под наших ног, выскочила Мурлышенька и бросилась к Дормидонту. Добежав до хозяина, кошка с визгом прыгнула прямо в его жабью морду. Вцепившись в огромный рот земноводного, принялась передними и задними ногами закрывать его. Бах! – из пасти земноводного вылетел длинный язык. Он отбросил зверька на несколько метров вперед. Мурлышенька, взвыв, упала на какой-то куст и закачалась на его вершине.
– Как я о тебе-то забы-ыл, скотина неблагода-арная? – проквакал Дормидонт. – От тебя тоже отрека-аюсь, поелику понял: животинка ты в хозяйстве бесполе-эзная. Ни мя-аса от тебя, ни пера-а, ни яиц, ни молока-а. Зачем тогда, спра-ашивается, и держать в доме тебя, дармое-эдку?
Кошка спрыгнула на землю, с достоинством подошла к Антону и встала у его ноги.
– Вот-во-от, – продребезжала жаба. – Как только мы сейчас с бесе-онышем договор подмахне-ом, отправляйся вместе с ним прямо в а-ад, в геенну о-огненную!
– Никакого договора у Вас со мной не будет! – крикнул Акимов. – Вы только что отказались от своей семьи – а чем она перед Вами виновата? А еще отреклись от Мурлышеньки – лучшей кошки на свете! Я после этого и знать Вас не хочу, не то что договариваться о чем-то. Будьте же человеком, возьмите свои слова обратно! Не предавайте тех, кто Вас любит!
– То ись как не будет? – заволновался Дормидонт. – Я же все сделал: от благ духовных отказался, что вслух и заявил! Давай мне за это в обмен три… Нет, пять. Нет, семь мешков золота. Да, бессмертную душу свою я тоже тебе отдаю без возражения. Надо о сем деле бумагу подмахнуть, но это уж по твоей части. Я неграмотный, бумаги и перьев у меня в доме отродясь не было. А крови на подпись я сей же час добуду, нож с собой захватил, когда сюда побежал. Ты только сначала грамотку-то накарябай, а то что ж я буду понапрасну рудой истекать?
– Истекайте Вы там себе чем хотите, – рассердился Антон, – а от меня отстаньте. Нет у меня золота. И если б и было, я не дал бы его Вам, жмоту зеленому! И куда, интересно, ребята запропастились? Обещали прийти и где-то провалились. Но ничего, я их сам найду. Двигаем, Мурлышенька!
Дормидонт шагнул вперед и схватил мальчишку за шиворот:
– Коас, коакс, коакс! От меня не ускользне-ошь! Коли ты черте-онок, значит, должон свои обя-азанности справлять, и на этом то-очка.
В воздухе просвистел большой пучок каких-то растений – кажется, это были камыши – и влетел в рот жабы, забив его до отказа. Дормидонт крякнул, заморгал и начал шумно плеваться.
– Да какой я Вам чертенок? Хватит уже нести лабуду, – Акимов, пинаясь, старался вырваться из жабьих лап. – Протрите свои желтые гляделки! Я мальчик, учусь в пятом классе, а не грешников в аду поджариваю, как Вы считаете!
– А ну-ха, дай похмотреть полухше, – еле ворочающимся языком забормотал Дормидонт. Он уже почти освободился от камышинок. – Тьфу, напасть окаянная, откуда только она взялась у меня во рту?
