Czytaj książkę: «Белуха. Выпуск №5»

Виктор Васильевич Свинаренко

Czcionka:

Редактор Виктор Васильевич Свинаренко

Дизайнер обложки Елена Владиславовна Смолина

Корректор Виктор Васильевич Свинаренко

ISBN 978-5-4498-8603-3 (т. 5)

ISBN 978-5-4496-3947-9

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Только достойное печати

Достойное печати в этом альманахе только то, что укладывается в рамки классической литературы. В альманахе «Белуха» нет и не будет места шизофрении в литературе, здесь шизофренизмовластвующая писанина не пройдёт. Почему шизофренизмовластвующая и что это такое? Я полно ответил на этот вопрос в альманахе №4, но напомню; шизофренизм в литературе – отрицание смысла и ритмической дисциплины, как в поэзии, так и в прозе; властвующая литература – издаются только те авторы, кто стоит близко к эшелонам власти и издательствам. Талантливым поэтам и прозаикам в современной России выбиться «в люди», – напечататься, практически невозможно! Книжные магазины заполонили дешёвые мелодрамы с героикой криминала, пошлые книженции с героинями проститутками и фэнтези с морем крови и злобными чудиками. Такова нынешняя действительность, этому ныне учат подрастающее поколение. Исчезла мораль, уважение человека человеком. Идеология любви и равенства подменилась религиозной идеологией, которая под благими намерениями продвигает свою политику, цель которой оболванивание человека и превращение его в раба божия, т.е. церкви. В альманахе «Белуха» этого не будет. Он доступными ему средствами боролся и будет бороться со всеми проявлениями шизофренизмовластвования и с засильем страны религиозной идеологией.

В альманахе «Белуха» будут печататься все авторы – прозаики и поэты, кто придерживается классицизма, нынешнему модернизму здесь нет места. Здесь ШИЗОФРЕНИЗМ не пройдёт. Здесь будут печататься только талантливые писатели и поэты, и работы мастеров слова забытых временем. Да, альманах продолжает рубрику «Славное прошлое». Он поднимает и будет поднимать из ушедшего времени имена мастеров слова, звучавшие в досоветской литературе, т.е до 1917 года. Альманах будет выводить их из тени на свет, где им и должно быть!

Виктор Вассбар о себе.

Поэт и прозаик, редактор-издатель альманаха «Белуха». Родился в городе Барнауле 5 августа 1948 года. По окончании школы поступил в Омское Высшее Общевойсковое Командное Дважды Краснознамённое училище имени М. В. Фрунзе, которое окончил в 1970 году в звании лейтенант. Служил в СибВО, КДВО, ЮГВ, КУрВО. Впервые начал печататься в 1967 году в газете Сибирского военного округа (СибВО). Печатался в журнале «Сибирские огни». Автор научных работ по танатотерапии и теологии, более 20 книг прозы, – романы, повести, рассказы – военные, фэнтези, романтика, приключения и т. д.

Виктор Вассбар

ЧАСТЬ 1. ПРОЗА СОВРЕМЕННЫХ АВТОРОВ

Корни России
(Роман эпопея. Продолжение. Начало в №4)

В. Вассбар и В. Зимаков

ГЛАВА 2. БАСАРГИНЫ

Всю масленичную неделю погода баловала селян. Лёгкий, но не жгучий морозец лишь утром пощипывал румяные щёки девушек и носы парней, выпячивающиеся из редкой поросли волос на их обветренных зимними ветрами лицах, а к полудню пригревало солнце. К вечеру вновь холодало, но разгорячённая от быстрых игр и горячих блинов молодёжь не чувствовала холодного веяния ночи, лишь к исходу последнего праздничного дня резко похолодало, хотя солнце всё ещё светило с безоблачного неба.

Склоняясь к закату, зимнее солнце выбивало из пышного снега последние холодные серебряные искры, отчего всё окрест пылало огромным ледяным костром. Охватив двух влюблённых плотным кольцом, он, казалось, вот-вот поглотит не только их, но и мчащуюся по заснеженному полю тройку резвых коней.

– Э-э-эй, родимые, мчите мою милую Авдотьюшку с ветерком! Несите нас, быстрые, вдаль счастливую! – понужая тройку, кричал Фёдор Снежин и тройка, звеня бубенцами, несла влюблённую пару всё дальше и дальше от села по безбрежной заснеженной шири Алтая. Несла сквозь обжигающее морозом зимнее пламя.

Ветер свистел в ушах, вечерний морозец щипал лица, и фейерверк радужных холодных искр слепил глаза.

Никогда ещё не была так счастлива Евдокия, маленькая, хрупкая девушка шестнадцати лет, как в дни масленицы. Что призы, выигранные ею, по сравнению с тем, что было сейчас в её душе, да, она и забыла о них. В ней был лишь огонь любви, в пламени которого сгорал даже всё усиливающийся мороз.

– Э-э-эй! – вторила она крику возлюбленного и крепче вжималась в его сильные руки.

А Фёдор, понукая и понужая коней, успевал целовать алые губы и розовые щёки своей милой, согревая их своими разгорячёнными губами.

С последними лучами солнца тройка подкатила к дому Евдокии.

– На троицу жди сватов, – сказал Фёдор и, крепко поцеловав любимую Авдотьюшу, гикнул. – А ну, вороные!

Родители Евдокии.

Сложная и трудная жизнь сложилась в семье Евдокии. Мать – Аксинья Кирилловна и отец – Василий Никифорович вели честную и достойную жизнь, жили счастливо и безбедно, но всё порушилось в один миг.

Василий вместе с братом близнецом Фёдором содержали мясную лавку, в которой продавали мясо дичи и таёжных зверей, добываемых совместно в течение многих лет. Как и в любой семье были у них и невзгоды и трудности, но все сложные моменты своей жизни преодолевали совместным трудом, как это и было принято у староверов. Жить бы и радоваться, растить детей, только человек предполагает, а судьба располагает. Трагический случай поставил семью на грань выживания.

Поздней зимой 1880 года, взяв ружья, пошли оба брата на кабана, да только охота принесла не радость, а горе. Не услышали тихие, крадущиеся шаги медведя шатуна, кинулся зверь на Василия, повалил и стал драть. На помощь брату поспешил Фёдор, выстрелил в зверя, да поторопился, рана оказалась не смертельной. Бросил медведь Василия и надвинулся на Фёдора, а у него ружьё было одноствольное, не успел перезарядить, зверь сбил его лапой, накинулся на свою новую жертву и стал трепать. Пока Василий поднимался из глубокого снега, пока произвёл в голову зверя два выстрела, медведь изрядно порвал Фёдора. Уложил Василий брата в салазки и побрёл в село. Пройдёт с десяток шагов, упадёт, полежит минуту и снова в путь. Сколько прошёл, не помнил, очнулся в своём доме через пять дней, к этому времени Фёдора уже похоронили, а через неделю умер и Василий. С тех пор на хрупкие плечи вдовы легла забота об одиннадцатилетней дочери Дуняше и двенадцатилетнем сыне Павле.

Зиму и весну кое-как протянули, летом огород и тайга кормили, а в конце августа Евдокия и Павел в бригаду шишкарей напросились. Дети малые, что толку от них, но бригадир свой был, карагайский, знал беду Басаргиных и зачислил их сборщиками. Первый год частенько в голову Евдокии и её брата прилетали увесистые шишки, на второй, изучив приёмы лазания по деревьям, стали на кедры лазать и сбивать шишки с их ветвей. Работа опасная, не детская, но высокооплачиваемая. Так Евдокия научилась ловко лазать по деревьям, это умение и помогла ей через четыре года получить призы в первый день масленицы 1885 года.

Но всем этим событиям предшествовали давно ушедшие в прошлое годы, о которых, изредка улыбаясь, вспоминала яркая нестареющая тридцативосьмилетняя вдова Аксинья Кирилловна Басаргина.

Семнадцать лет назад, – раннее летнее утро 1868 года, когда спали даже первые петухи, разбудил громкий детский плач. В семье Василия Басаргина родился долгожданный ребёнок. Одновременно с детским плачем лицо роженицы, измождённое трудными родами, озарила улыбка.

– Кто? – одновременно с выдохом проговорила Аксинья и, услышав: «Сын», – облегчённо вздохнув, произнесла, – сыночек!

При крещении первенцу дали имя Павел.

На следующий год, шестнадцать лет назад родилась Евдокия, больше Василию и Аксинье Бог не дал детей, но они и этому божьему дару были рады, ибо, прожив в супружестве первые два года, уже и не мечтали о детях.

Медведь, порвавший братьев близнецов, был убит алтайцами. Медвежий след взял пёс Сёмки Горняка, но это, естественно, не вернуло из загробного мира двух неразлучных братьев.

– А когда-то… – вспоминая прожитую жизнь, улыбнулась Аксинья, – дело дошло до смешного, хотя… в те годы было не до смеха.

Тридцать восемь лет назад в семье старовера Кирилла Евстафьевича Серова родилась очаровательная девочка, лицом и телом чистая, без опухлостей и изъянов. Крестили девочку в древлеправославии и нарекли Аксиньей, а пятью годами ранее утро августа 1842 года разбудил не хор петухов, а громкий плач двух младенцев. В доме Никифора Петровича Басаргина жена Лукерья Ивановна родила двойню – мальчиков.

– Разродилась, страдалица моя милая, – облегчённо вздохнул Никифор и отёр тыльной стороной ладони вспотевший лоб. – Вот ведь… живот болел, – дотронувшись до живота, – а сейчас как рукой сняло. Ишь, как оно бывает, как будто сам рожал. Чудеса!

Роды проходили долго и тяжело, но Бог миловал, всё обошлось, близнецы родились крупными и здоровыми. Крестили по древлеправославному обычаю, – полным троекратным погружением в воду с накинутым крестом и поясом. (Крест представляет собой не только символ веры, но и оберег от нечисти). Новорожденным дали имена Василий и Фёдор.

Активные были дети. Как встали на ноги, так и стали шалить, то посудина какая-либо заинтересует на полке, заберутся, достанут и обязательно либо разобьют, если из хрупкого материала сделана, либо сядут и раздавят, если из бересты. Руки и ноги резали несчётное количество раз, и ведь спрячут от них всё колющее и режущее, найдут, как будто нюхом чувствовали, где и что лежит им нужное. Чудили, пользуясь своей схожестью, каждый день. В селе не различали, где Василий, а где Фёдор – это понятно, близнецы и как две капли воды, мать и та порой за проделки одного, наказывала невиновного, поскольку внешне трудно было разобраться, кто из них кто. Одно время даже подстригать их по разному пыталась и одежду разную надевала, но всё равно чаще Ваське доставалось за Фёдоровы шалости. А Василий молчал, Фёдора младшим считал, значит, в ответе за него был. А Фёдор и рад стараться, на выдумки горазд был, но Василию не перечил, за старшего его почитал, собственно, так оно и было, первым свет увидел Вася. Селяне, увидев братьев, головами качали и мысленно говорили:

– Родители светлые, а близнецы чёрные, словно смоль.

И неведомо было им, что не только чернотой, но и статью они в деда Петра были, а тот свою черноту от своего деда взял, казака с Кубани. В давние времена сослали его в Сибирь на каторгу за бунтарство. Тот во время этапа умудрился цыганку из табора увести, и бежал с ней в таежные дебри, где пристанище нашел у так называемых «раскольников» с реки Керженец. Там и веру древлеправославную принял и детям её своим привил. Потому, наверное, братьев Василия и Фёдора цыганятами и дразнили. Оба смуглые, кареглазые, но по характеру не вспыльчивые, какими обычно бывают цыгане, а добрые, открытые. Хоть и не богатыри, но скроены ладно. В юношеских играх и забавах часто были первыми. В драку не лезли, но за себя и друг за друга достойно стояли. В деревне двойняшек уважали за честность, прямоту, почитание старших и готовность прийти на помощь любому нуждающемуся в ней.

Семьи, у которых дочки были в невестах – не прочь были породниться с Басаргиными, да только Василию и Фёдору с детства нравилась дочка соседа Кирилла Евстафьевича Серова – Аксинья. Ухаживали за ней оба. За её взгляд и улыбку не раз отношения между собой выясняли на кулаках, до крови.

В армии не служили, но к оружию страсть имели. В шестнадцать лет встали в ряд лучших и удачливых охотников Карагайки, а на двадцать втором году жизни открыли свою мясную лавку, и всё из-за любви к Аксинье, посчитали, что если будут при деньгах, то добьются её расположения, а кому она ответит взаимностью… на то она и судьба. А тут ещё и Пётр их ровесник, высокий двадцатидвухлетний красавец – сын Гаврилы Даниловича Косарева стал частенько, как бы ненароком, появляться возле Аксиньи. То, видите ли, мимо проходил, увидел её и решил поздороваться, то, дело у него есть к брату её Григорию, а однажды прямо так и сказал ей, что хочет сватов к ней засылать. Обо всём этом Аксинья сказала близнецам, сказала, что не люб он ей. Воспряли братья и решили отвадить Петра Косарева от любимой им девушки. Бить из-за угла, как самые поганые людишки, в мыслях не было, подошли открыто и сказали: «Ты, Пётр, к Аксинье не поваживайся ходить, не люб ты ей, сама нам об этом сказала. Свой ты, не тайнинский, или из какого другого села, бить не будем, но если и дальше приставать к ней станешь, не сдобровать тебе, так и заруби себе на носу». А Пётр… он, что… после таких слов мог бы с братьями своими, которых у него десяток наберётся, спокойно побить Ваську и Федьку, но ума хватило не будоражить село. Ещё раз подошёл к Аксинье и произнёс: «Скажи прямо, люб я тебе или нет». Аксинья прямо и сказала, что любит другого. Отошёл от неё Пётр и больше близнецы не видели его возле любимой им девушки.

Аксинье нравились оба брата, но любовью пылала к Василию. Родная мать не всегда различала сыновей, а Аксинья видела в них различия, – Василий сердцем мягче был, нежели Фёдор и более открыт, Фёдор же скрытен был. Не устояло сердце девичье и перед взглядом Василия, в глазах его не было тайны, всё, что на сердце то и в глазах было. А была в них большая любовь к Аксинье, её она увидела ещё отроковицей, ею и была в плен взята. После признания братьев в любви, не задумываясь, ответила взаимностью Василию. Фёдор долго переживал, но смирился, после свадьбы свояченицей стал звать, но сам так и не женился. Очевидно, носил в себе великую любовь к Аксинье, отсюда и скрытен был, а глаза… отводил взгляд свой, лишь только встречался с её глазами.

Привёл Василий Аксинью в свой дом, поставленный сразу после сговора, и с тех пор Фёдор стал реже видеть свою любовь. Свою страсть к ней стал заглушать походами к вдовам и разведёнкам. Корили его за разгул родители, а что толку, взрослый уже, под замок не посадишь и в угол не поставишь.

Аксинья была под стать мужу, в росте и ширине кости ему не уступала. Статью и лицом была краше многих девушек карагайских. Своей красой могла любого молодого мужчину покорить и не только Гаврила, многие пытались любовью её завладеть, да вот только выбрала не так уж и красивого, не столь уж высокого и сильного. По характеру добрая, но если кто-нибудь обижал, спуску не давала. Если дело зимой, снимет валенок и давай понужать им обидчика, если летом, прут возьмёт и так отстегает, что у того надолго прыть обижать отпадала. До замужества подружки выспрашивали, как да чем она близнецов отличает, а Аксинья, отшучиваясь, отвечала:

– По запаху. Вася мятой пахнет, а Федя молоком.

Подруги её и впрямь при встрече с братьями не раз пыталась те запахи учуять, но не тут-то было. Только потом, когда Василий мужем стал, Аксинья созналась:

– Один глаз у Василия, не карий, а чёрный, и взгляд у него добрее Фединого.

И надо же было такое природе учудить. Никто не приметил, а Аксинья усмотрела.

Два года прожили супруги, а детей всё не было. Что за причина, понять не могли. К знахаркам обращались, настои травяные пили, к целителям ходили, даже у шамана алтайского были, бесполезно. А после того, как бийский врач сказал Василию, что детей у того не будет по причине перенесённой им детской болезни, Василий пристрастился к спиртному, чуть было руки на себя не наложил. Спасибо Аксинье, вовремя подоспела.

Поняв, что бабьим вытьём, уговорами да сюсюканьем не вывезти мужика из такого состояния, пересилив в себе всю жалость и любовь к мужу, решилась на последнее. Когда в очередной раз супруг, изрядно выпив, дошел до скулежа и слёз, Аксинья окатила его ледяной водой и бросила к ногам свою юбку и вожжи. Затем непривычным для слуха жёстким и грубым голосом закричала:

– Не мужик ты, а баба! Так и лезь в петлю в бабьем, а я в твоём рядом повешусь. Ты хоть раз подумал обо мне! Как мне бабе пустой остаться! Я ведь уже две подушки выбросила, потому, как от переживаний своих слезами их насквозь промочила. А ты думаешь только о себе!

Дальше уже не помнила, что кричала, как и где хлестала при этом мужа вожжами.

Неделю Василий в дом боялся зайти, у брата в доме ночевал. Не за себя, за жену боялся, любил её. Но как-то всё само собой стало у них по-прежнему. В субботу, как ни в чём не бывало, Аксинья, зная, что Василий у Фёдора, зашла к нему и, поздоровавшись со свояком, обратилась к мужу:

– Вась, баня стынет, да и я замерзла.

Фёдор стал напрашиваться в баню, съязвив, что мол, такой куме одного мужика мало. Она же привычным тоном, без умысла задеть самолюбие шурина, ответила:

– С Зойкой на днях встречалась, так та говорила, что петух и тот дольше курицу топчет, чем ты бабу, – и, засмеявшись, увела мужа домой.

Остепенился Василий, но желание иметь ребятишек не пропало, а крепчало день ото дня, вытесняя остальные мысли. Да и разговор среди сельских болтунов появился: «Два года женат, а в женихах ходит». Что-что, а бабам только повод дай посплетничать.

Однако прошлая попытка самоубийства не забылась. Нет-нет, да и вновь все более настойчиво появлялось то страшное искушение, противоестественное сути жизни. Ох, как Василий сожалел, что нет уже рядом мудрого советчика – деда Петра. И вспомнились слова его: «Самоубийство – грех великий». Припомнил и другое, привечать в своей семье дитё чужое – дело богоугодное. С тех воспоминаний раз и навсегда решил с мыслями о самоубийстве покончить. Даже съездил в детский дом в Барнаул, узнать, как делается усыновление, а после подумал, сможет ли сделать счастливым приёмное дитя? Не возникнет ли отчуждения к ребенку и у Аксиньи? Будет ли она любить того ребенка, как своего? Решил, чтобы Аксинью сделать счастливой, испытавшей материнство, пусть не от его семени, а от другого, на трудный поступок её подтолкнуть, – к супружеской измене. Этому и случай помог.

Ближе к осени приехала в гости двоюродная тётка Василия – Лариса, симпатичная и умная женщина, всего на пять лет старше его. Как-то, будучи уже девушкой на выданье, приехала Лариса с отцом в Барнаул по торговым делам, там её молодой богатый кожевенник увидел и влюбился до беспамятства. Что только не сулил отцу её, и деньги большие, и половину своего предприятия кожевенного, отец ни в какую.

– У нас староверов, – сказал её отец, – дочери сами себе мужей выбирают. Мы не неволим их.

Хозяин кожевенного завода упорным оказался. На управляющего своё кожевенное производство оставил, а сам отправился в Карагайку. Организовал закупку кож, их выделку и производство изделий, чем расширил своё немалое предприятие. Через полгода добился-таки своего, женился на Ларисе и увёз её в Барнаул, а карагайское кожевенное предприятие отписал тестю, как подарок или за что-то иное, никто в это не вникал и не интересовался. Семейная жизнь Ларисы сложилась на славу. Двух детей родила.

Рассказал, Василий тётке обо всем, да так, что та, согласившись с его задумкой, сказала:

– У мужа брат есть, как раз твоего года и главное женат, и дети есть, так что претендовать ни на что не будет. Мужчина он умный, здоровый, не пьющий, по женщинам не гулящий. А жена твоя, Василий, если настоящая, то тебе всё равно верной останется. Будут у тебя дети, точно говорю, но смотри… чтобы Аксинью потом ни пальцем, ни взглядом, ни словом не обидел.

– Иду на это из-за любви к ней. О какой же обиде тут говорить, сердце, конечно, разрывается, но душа гибнет без ребёнка, – ответил Василий, помолчал с минуту, потом ударил рукой по колену, как бы поставив печать, и твёрдо сказал, – так тому и быть.

Уговаривал жену на поездку в Барнаул долго, зачем отправляет, не могла понять, но всё же согласилась и через неделю отъехала с Ларисой в Барнаул.

Что дальше произошло, узнаем от самой Аксиньи.

Добралась до Барнаула благополучно, комнату в доме Леонида – мужа Ларисы отвели светлую, просторную со всеми удобствами. На второй день в дом Леонида пришёл его младший брат – Семён, обходительный мужчина, пригласил на прогулку в парк. Парк Аксинье понравился, особенно вход со стороны красивой улицы Петропавловская, откуда шла центральная аллея. Гуляли по парку вчетвером, Аксинья, Лариса с мужем и Семён, но вообще в парке было очень много людей. Аксинья говорила: «Иногда даже с трудом расходились на аллее, а порой плечами соприкасались. Во, как много народу, больше чем у нас в селе. Страх как много, и заблудиться можно. Ужас прям, ужас!» А ещё Аксинья сказала, что ей очень понравилась красивая и богатая коллекция сибирской флоры. Семён сказал, что в Барнаульском ботаническом саду выращивается около 400 видов лекарственных растений и имеется плантация ревеня, даже ботанический сад Москвы снабжается семенами из этого сад. Домой возвращались мимо собора на Соборной площади, а на следующий день Семён вновь пришёл к брату. Пообедали и пошли смотреть товары в магазинах. «Ах, чего там только нет, глаза разбегаются. Ткани красивые, яркие. Пуговки, булавки и нитки шёлковые прям рядами и много всего», – восторженно рассказывала Аксинья. На третий день Аксинья затосковала по дому, по мужу любимому, в Карагайку засобиралась, но Лариса уговорила её остаться ещё на два дня.

– Что-то тут тёмное, – подумала Аксинья, – Лариса странно ведёт себя по отношению ко мне. Оставляет одну с Семёном. А он пытался ухаживать за мной.

Припёрла Аксинья Ларису, как говорится к стене, та всё рассказала о сговоре с Василием. Недолго думая, Аксинья собрала вещи и отправилась домой. Обида наполняла душу, и если бы ей в это время под горячую руку попался Василий, несдобровать бы ему. Но за время поездки домой обида прошла и на Василия и на Ларису.

Приехала Аксинья в село, домой зашла, Василий вспыхнул как костёр, по глазам жены понял, быть ему битому как шелудивому псу. А Аксинья вздохнула глубоко, головой покачала, потом, улыбаясь, сказала: «Что ж ты надумал, Вася, милый ты мой? Да разве ж смогла бы я измену тебе принести! Глупый ты мой, дуралеюшка!» – подошла вплотную и тихонько ткнула в лоб рукой.

Василий стал разные глупости говорить, оправдываться, а Аксинья мешок развязала, что привезла из Барнаула и, вытащив и него сапоги, без намёка на осуждение сказала:

– Это тебе, Васечка, подарок от меня, а от Леонида бутылочка. – Выставила на стол красивую бутылку с непонятными басурманскими буквами, Vieux Rhum Anglai. – Леонид сказал, что это какой-то ром.

– Ты прости меня, глупого, милая моя Аксиньюшка, как лучше хотел, о тебе думал, – склонив голову, тихо проговорил Василий.

Подошла к мужу Аксинья, голову его к своей груди прижала, гладит и говорит: «Поняла я всё, Васечка, нет обиды у меня на тебя. Будем жить, как Бог дал».

На спас – Преображение Господне, после праздничного семейного стола, за которым собрались Басаргины и Серовы, Аксинья тихо шепнула мужу на ухо:

– Вася, я хочу детей, но похожих только на тебя, наших, деревенских. Только не отправляй меня больше из дома.

В ответ Василий только кивнул. Чувствуя недоговоренность мысли Аксиньи и не осознав полностью смысла всего, что это значило, тихо, но внятно, так же на ухо произнес:

– Так… только Федька на меня походит.

Аксинья, ожидая этих слов, шепнула:

– Только пусть он трезвый будет.

– Так вот оно что, – поняв, к чему жена клонит, мысленно произнёс Василий, но, не зная иного выхода, молча согласился, кивнув головой.

Василий брата уважал за упорство в делах, за умеренность в выпивке и редкую для мужчин холостяков чистоплотность и умение ладить с женщинами. Знал и то, что Аксинью брат до сих пор любит, но не имел к нему никаких претензий, потому, как не давал он повода для ревности. Брату доверял, поэтому и надеялся, что он правильно поймет его желание, – иметь детей и будет держать язык за зубами, а за свой брак с Аксиньей был спокоен. Фёдор, пока решался столь трудный вопрос, в этот праздничный день в Бийске был, и понятия не имел, что удумали брат с невесткой.

Брат.

Фёдор приехал через пять дней нагруженный городскими покупками и, не заходя домой, появился у брата, сияя каким-то восторгом. Василий же, в ожидании трудного разговора, как будто не обрадовался приходу брата, собственно, так оно и было, ибо сомнения в правильности принятого решения всё же были. Аксинья стол накрыла, пригласила мужчин за него, и, сказав, что к матери пошла и до утра не возвратится, вышла из дома. Фёдор бутылку водки из мешка достал, на стол выставил, сказав, что повод есть. Выпили по рюмке, тут Фёдор весь расклад и перетасовал.

– Ну, Васька, женюсь я! – сверкая глазами, выпалил он. – Не говорил прежде времени, а вот на праздники в Бийск съездил и всё решилось. Через неделю обратно поеду, привезу мою Зоюшку, знакомить с нашей роднёй буду.

Василий ни слова не сказал, и радости не выказал. Сидит и молчит, голову опустив.

А Фёдор всё о своём, о невесте и любви к ней, только уже после четвертой рюмки узрел смурность брата. Начал того пытать. Видя упорство, налил ещё стопку. Потом, изрядно охмелев, вытянул: «Ро-о-одной ты мне-е или-и нет? Что молчишь? Говори, поку-уда…»

Василий, в мыслях уже отрешившись от задуманного и потеряв свою уверенность, всё-таки рассказал о своем горе и намерении в отношении помощи братовой. Фёдор от такой просьбы опешил, но, подумав, с пьяного пыла согласился.

– Вас-с-сюха, а с-сколько ребяти-и-ишек за-а-делать? Может тройную-у-у? Я всё для тебя смо-огу.

После этого начал балагурить и разные юморные истории на этот счет рассказывать.

Расстались уже поздним вечером, выпив еще изрядно спиртного, при этом всё обсудили и решили. Утром Василий сказал Аксинье, что идёт в тайгу на охоту и без дальнейших объяснений взял ружьё и вышел из дома. Тем самым дал понять супруге, что всё остальное решать ей придётся самой.

Поднявшись на пригорок, откуда ведёт тропа в тайгу, Василий обернулся, чтобы посмотреть на свой дом и увидел бегущего к нему брата. Дождавшись его, спросил, в чём дело, брат ответил:

– Ну, не могу, что хочешь делай, не могу… и всё тут. Мало ли что по-пьяни сказал.

На что Василий окатил его холодным взглядом с головы до ног и не просто сказал, а приказал:

– Не можешь как брат, смоги как мужик.

С тем и ушел, оставив Фёдора в тяжёлом раздумье.

Фёдор, оставшись наедине с собой, после резких слов брата начал трезветь мозгами.

То, ещё детское влечение к Аксинье, из-за которой он с братом порой бился до крови, со временем не прошло, и теперь, когда появилась возможность обнять её, приласкать, вдруг засомневался в правильности задуманного, и что-то отвратительное, гадкое и мерзкое с колючим холодом вползло в душу. Вспомнил Фёдор слова своего деда, внесшего мир в те детские распри. Разговор тот начался с вопроса Фёдора:

– Дедунь, что такое любовь?

Знал дед, что бьются кровники часто, а по какой причине не ведал, но вопрос Фёдора всё поставил на свои места. Сообразил дед, о ком идёт речь, о девчушке соседской – Аксинье. Подумал с минуту и решил поговорить с внуком, как с взрослым человеком, как мужчина с мужчиной.

– Запомни, внучек, не человек находит сие сладострастие, то великое упоение для души – дар Господний, потому он, этот подарок, сам к человеку приходит. То великое чувство всей твоей сущности, как озарение, как молния, вдруг налетит и так схватит, что, кажется, жить без него не можешь.

После этого напрямую спросил Фёдора, кого тот любит больше – Аксинью или брата Василия?

– Я, дедуня, обоих обожаю одинаково, за каждого готов жизнь отдать.

– Ну, а она к кому более благоволит, к тебе или к брательнику?

Федя со слезами, но по правде признал свое поражение.

– Ну, а раз так, – молвил наставник, – не по-христиански и не по-людски на пути у любимых становиться. Усмири гордыню свою, не твори зла. Бог даст, и тебе благоверная найдется.

Фёдор с тех пор, терпеливо снося страдания, сокрушения и томления, сумел ради благополучия самых близких ему людей спрятать это чувство в глубине своей души. Перед свадьбой Василия и Аксиньи, боясь, что не сдюжит, выплеснет всё, что внутри накипело, чем порушит любовь братскую, ушёл в тайгу на охоту и промаялся там почти месяц. Пришёл домой, конечно, с дичью, мясом и шкурами, а внутри всё кипит от осознания того, что навечно потерял возможность взаимной любви. А как увидел Аксинью, так ещё ярче и сильнее почувствовал аромат, исходящий от любимой, ещё слаще стал голос её. Однако собрался, взял свою волю в кулак, поздравил со свадьбой и понёс мясо и охотничьи трофеи в лавку. Там брата увидел, и его поздравил.

Аксинья с Василием, конечно, поняли, почему Фёдора на свадьбе не было, но промолчали, не стали тревожить его душу.

С тех пор прошло два года, Фёдор обрел нужную твердость и власть над чувствами, научился спокойно относиться к близости Василия и Аксиньи. И вот теперь, – такое! Что делать? Решил, не допустит он этой плотской похоти даже из огромного желания обнять любимую, даже ради дальнейшего благополучия в семье брата.

Река рядом, доплёлся до неё, снял одежду, забрёл в воду и полчаса бултыхался в ней, как бы смывая с себя всю нечисть, что забралась в душу прошлым днём в виде зелёного змея. В эту полуденную жару подъехали к берегу свои карагайские мужики с сетями и выпивкой. К вечеру изрядно охмелевший и осмелевший Фёдор направился к подворью брата. Увидев, что над баней брательника идет дымок, решил: «Будь, что будет, придёт Аксиния, скажу всё что думаю, а спать с ней… ни-ни». Скинув в предбаннике ещё мокрую после рыбалки одежду, забрался на полок слегка теплой бани и, дожидаясь Аксинью, заснул. Среди ночи, спросонья и с перепоя, не поняв, где он и что с ним, резко приподнялся, долбанулся лбом о потолок, скатился вниз и угодил в таз с водой, по пути головой о каменку остывшую ударившись. Искры из глаз, боль в голове и во всём теле, и страх, да такой, что крик ужасный из горла вырвал. Орёт, мечется в темноте, на стены и полки натыкается. Случайно наткнулся на дверь, распахнул её и, выбегая наружу, лбом в косяк угодил, не помнил, что в бане был, что дверь в ней низкая. Бухнулся наземь, орёт, катается по траве, собаки в селе лай подняли. На шум в одних подштанниках, но с ружьём из соседнего дома дед Гапанович выскочил. Как жахнул с двух стволов ружья дуплетом в воздух. Фёдор голый, как заяц подпрыгнул от страха и угодил прямо в крапиву, что рядом с баней росла. С крика на дикий вой перешел. Так и прыгал голышом до своего дома, не выбирая дороги, меж палисадников чужих. На его пути молодые, что дружили в вечерней полутьме, в разные стороны разбегались, забыв от испуга про любовь. От крика, воя и лая собак, соседняя деревня Тайна переполошилась. В окнах домов огни зажглись, и тайские собаки как волки завыли.