Czytaj książkę: «Урочище смерти»

Пролог

1077 год

Огромная береза была мертва – к исходу цветеня ни единого листочка на ветвях не зеленело, словно безвинное дерево ужаснулось тем богомерзким делам, что под ним творились, и не захотело жить.

Вместо листьев ветви оказались усеяны разным. Висели черепа, птичьи и каких-то мелких лесных зверьков, и разноцветные тряпицы, и мелкие предметы обихода, иные ценные, – то нож, по виду хорошей ковки, то зеркальце в медной оправе, как бы и не фряжское. Кое-где тускло поблескивали монеты. Но больше всего висело баклажек невеликого размера, самых разных: и глиняных, и берестяных, и кожаных, какие в ходу у здешней чуди.

– Срубим? – предложил один из дружинников, и добавил, показывая куда-то на верхние ветви: – Никак там гривна, да с каменьями…

Полусотник Змитрок запретил, и приближаться к бесовскому дереву запретил тоже, – вязанки сухого хвороста метали к подножию березы издали, с нескольких шагов.

Добрались в здешнюю глухомань не без труда. И с потерями: сначала по видимости прочная земля раздалась под копытами передового коня и тот ухнул вместе со всадником в глубокую яму, где торчали заостренные колья. Покалеченную животину пришлось добить, а дружинному кмету попортило колом ногу, – в седле держался, но пешим идти не мог.

Невдолге стряслась другая беда, не заметили тонкую вощеную нить, растянутую вдоль земли, и сработал в кустах зверобойный самострел, – да только насторожена была та ловушка на людей, причем на конных: даже над лосем стрела прошла бы безвредно. Тяжелый четырехгранный наконечник глубоко впился в грудь дружиннику, пробив кольчугу, будто никчемную тряпицу, – и вскоре тот отошел, хрипя и булькая кровью.

А после и вовсе заблукали. Вроде и солнце светило, не давая сбиться с пути, а поди ж ты, – раз за разом выезжали на одно место. Среди дружинников были знающие и к такой напасти готовые. Подвесили на дерево за заднюю ногу прихваченного с собой козленка, а что дальше стало со скотинкой, бьющейся и истошно мекающей, Змитрок не стал смотреть, отъехал в сторону. Неправильно получается: мотаются по глухим углам Водской земли, искореняют таящуюся бесовщину, а сами… Да вот только молитва Николаю Чудотворцу, небесному заступнику странствующих, не помогала, если собьешься с пути, Змитрок проверял.

Козлик издох в мучениях не зря, больше не плутали.

Жильцы землянки, притаившейся под вековыми елями, видать, держались настороже, – не стали дожидаться дружинников, скрылись в лесу и не выходили. А случалось по-всякому: когда рушили бесовское капище, что таилось в лесу под Изборском, лесные насельники встали на защиту с дубинами да рогатинами, без крови не обошлось.

Здешних Змитрок искать не приказал, пусть их прячутся… Князь Глеб наказывал строго: за мечи браться лишь в крайности, земля безлюдеть не должна. Поглядят селяне, как горят их идолы, прежнюю силу утерявшие, – поймут, что правда и сила за новой верой, истинной.

Но землянку, понятно, тоже надлежало спалить со всем скарбом. И березу, а первее всего – сруб, что стоял на четырех столбах невдалеке от нее. В таких срубах, знал Змитрок, лесовики держат зимой припасы, подвешивают туши добытого зверья. А изредка (о таком лишь слышал, самолично узреть не довелось) водские чухонцы хоронят в срубах мертвецов, – особых, кого ни вода, ни земля не принимает, а бросить на поживу волкам и воронью тоже нельзя.

В здешнем срубе хранились не припасы. Был он глухой, без дверей, и ни единого окна, хоть бы и самого малого, бычьим пузырем затянутого, лишь отдушина под крышей. Дружинный отрок сунулся в прорубленный снизу лаз, факелом посветил, а после поведал: лежит там на лавке человек, лядащий, и росточку небольшого, вроде и не дышит, но на мертвеца не похож: ни следа трупного тления, а отросшие ногти и волоса чуть не половину сруба заполонили…

Сейчас тот отрок бился, связанный, и грыз стянувшие его ремни, – одержимость напала на него почти сразу, как довершил рассказ. Больше никого Змитрок к срубу не подпустил и сам подходить не стал.

…Полыхнуло жарко и весело. Иссохшая береза занялась быстро, из землянки вырывались языки огня, а после рухнула земляная кровля и наружу повалил густой дым. Сруб долго не поддавался, торчал из пламени, будто купина неопалимая, но все же и он полыхнул – и вот тогда-то они услышали голос Лесного хозяина, или Куси-юмалы, как зовет его чухна. Крик стоял такой, что хотелось заткнуть уши и бежать куда глаза глядят, но Змитрок упрямо застыл недвижно, глядел, не отрываясь, на пламя. Кричи не кричи, – кончилось твое время, и нет тебе места на православной земле. Крик слабел и доносился словно бы все из более дальнего места, после смолк.

Уезжать не спешили, подождали, пока прогорит дотла и исчезнут последние красные угольки.

Ну вот и все… Смоют дожди пепел, прорастет трава на пожарище, – и останется Еловый бог лишь в старушечьих сказках, каким никто, кроме самых малых ребятишек, не верит.

Внимательные взгляды наблюдали из чащи за уезжавшими дружинниками. Наблюдатели могли бы рассказать чужакам, что занимались те зряшным делом, что Хозяина так просто не извести, что здесь, среди живых, присутствует лишь малая его часть, – а сам он обитает в Нави, откуда и правит мертвыми…

…Минула седмица, и вторая, случались на них дожди, – но серый невесомый пепел не смыли. Напротив, стал он сам собой уплотняться, собираясь в кучу, все больше напоминающую очертания лежавшего человеческого тела. А рядом стучали топоры, обтесывая бревна для нового сруба.

Семьдесят лет спустя

– Гады ползучие, волки-псы летучие, подходите, ворожите, слово медное крепите…

В чаще раздавался вой, и завывало там не дикое лесное зверье, пусть опасное, но привычное.

Беляна сбилась с заговора, посмотрела по сторонам. Темень. Вытянутой руки не видно. Месяц и звезды скрылись за тучами. Хотя и в погожую ночь их свет едва прогонял мрак, веками собиравшийся под древними елями, помнящими еще Белянкиных прадедов.

Девка крепче сжала рукоятку костяного ножа, пытаясь вспомнить слова заговора. Но мысли путались, ускользали. Все тянуло ее оглянуться, посмотреть, что за спиной прячется. Мерещились вороватые шаги подкрадывавшегося зверя. Никак не удавалось поймать потерянную нить, а ведь останавливаться нельзя. Зло мигом почует слабину, не успеешь и мамку кликнуть, как вынырнет из мглы скользкая образина и…

Что-то там было дальше про птиц, про пни, да дубы, но слова мешались, лезли одно на другое.

– Громовое колесо… камни градом побитые… кости оковами иниевыми скованные.

В чаще скрипнула ветка.

Беляна вскрикнула, обернулась. Тени под елями ехидно помахали ей разодранными в лоскуты платками.

– Нет там никого, – сказала Беляна не то теням, не то самой себе.

– Кровь отворю, – пригрозила она этому «никому», стараясь унять бешено бившееся в груди сердце, добавила: – Себе.

Я те отворю!

Так и слышала в голове голос прабабки, учившей Ждану плести заговоры и дававшей по уху, стоило только Белянке заикнуться о том, что от руды слово крепче и сильнее.

– Не только тебе сила та послужит, но и Хозяину, – шамкала прабабка беззубым ртом, – а ему нельзя и крупинку давать, не только тебя погубит, но и землю сожрет, прадедов разбудит.

И все же Беляне полегчало от мысли, что если заговор не вспомнится, то можно кровь отворить, запечатать навьи двери. Там ума большого не надо, справится. Как говорится: была бы курочка, сготовит и дурочка.

И все же она попыталась нащупать потерянную нить.

Среди деревьев снова завыло, захохотало.

Враз позабылись клятвы, данные перед идолами, спрятанными в глухой чаще.

Беляна бросилась к срубу, стоявшему на четырех столбах возле корявой ели. Нож она засунула за пояс, готовая в любой миг достать и пустить в ход.

Сюда бы Ждану сейчас, сестрица старшая ничего не боялась и заговоры не забывала. Но не было больше Жданы, пять дней минуло, как нашли ее тело рядом со срубом. Отыскали ее поутру, на теле ни царапины, а сама холодная, чужая, только глазами, мутными и широко открытыми, во мрак смертный вглядывается. Так и не смежили ей веки, не дала себя ослепить сестрица, и в смерти на Чернобога с вызовом глядела.

Стоя у сруба, Беляна вглядывалась в темноту, пытаясь разобрать что там прячется среди деревьев. Прабабка говорила, что Хозяин мертвыми владеет, зубами железными их кости грызет. Беляна испугалась своей прежних мыслей, – а вдруг накликает и сейчас выйдет из леса Ждана, мертвая, холодная, мутными глазами своими на нее посмотрит?

Не ее это место, не Белянкино. Не ей ночами по чаще бродить, заговоры плести назначено было – Ждане. Не она с детства учила наизусть слова, оберегавшие мир от тьмы. А на смену Ждане Радимира росла, меньшая сестрица, в ней сила крепкая была, прабабка с гордостью улыбалась, глядя как та над узелками сидит, а днем обереги вяжет, сидя на пеньке, вон там дальше, у разбитой перуном ели, торчавшей сейчас в темном небе, как кол в тыне, ждущий вражьей головы. Но мала еще Радимира, не устоять ей ночью против силы, что спит в лесу.

Будто ей, Беляне, устоять?

Лес ожил под порывом ледяного ветра, принес запах дыма из родного очага. Застонала ель, зашуршала ветками.

Ледяные пальцы пробрались под рубаху, заставив кожу покрыться мурашками.

На миг показалось, что в темноте вспыхнули и погасли два рыжих огонька. Вроде глянул кто недобро. Беляна достала нож из-за пояса. Ладонь вспотела. Рука, сжавшая рукоятку дрожала, да нет, не только рука, вся она тряслась, как яблоня, с которой настырные мальчишки пытаются стрясти едва поспевшие плоды.

Нет Жданы, нет ни Радимиры, ни прабабки рядом. Ей стоять придется. В одиночку.

От теней, блуждавших под деревьями, отделилась одна. Беляна изготовилась, но тотчас же опустила нож. К ней приближался огромный пес.

Испугалась Седого, глупая. От облегчения к глазам подступили слезы. Пес подошел ближе, присел на задние лапы, лизнул руку, сжимающую рукоять ножа. Язык, ледяной и шершавый, скользнул по коже. Беляна потянулась потрепать пса по загривку, когда клыки впились ей в запястье. Хрустнула кость, руку пронзила острая боль. Беляна закричала, упала, задыхаясь, навзничь, приложилась о столб, подпиравший сруб, – снова хрустнуло, теперь в спине.

Пес сжал крепче челюсти, мотнул башкой, – и отхватил кисть, все еще сжимавшую нож. Беляна продолжала кричать, а пес теперь вгрызался ей в чрево, терзая и пастью, и когтистыми лапами. После задрал морду, перепачканную кровью, черной в ночной мгле, глянул на жертву глазами, горящими огнем. Древнее зло смотрело на Беляну из этих глаз, – вовсе не дух пса-стража, но то, что спало в здешних лесах. Она хотела спросить: почему?! – но уже знала ответ.

Нельзя прерывать заговор.

Теряя сознание, уплывая куда-то по черной седой реке, Беляна из последних сил протянула уцелевшую руку к растерзанному животу, обмакнула ладонь в кровь и впилась коченеющими пальцами в землю.

– Мертвым крепкий сон, – прошептала она за миг до того, как пес принялся жрать ее кишки.

Последнее, что она почувствовала, – как от ладони вниз убегает тепло, останавливая, усыпляя то, что готовилось вырваться из-под земли. И умерла с улыбкой: все же справилась, дурочка.

Часть первая
Избушка в лесу

Глава 1. Неспокойный пассажир

Таллинкой проехали спокойно и мирно, за Кингисеппом свернули на Гдовское шоссе, и на тридцать седьмом его километре хозяин машины начал подавать признаки жизни. Заворочался в багажнике, стал чем-то долбиться, – может кулаками или головой, но скорее нащупал монтировку или другой металлический инструмент.

Услышал хозяйское шевеление и поднял тревогу Пупс, он ехал на заднем сиденье, ближе всех к багажнику.

– Дал маху ты, Колюня, – укоризненно сказал Головач, выключив музыку и тоже услышав доносящиеся сзади звуки. – Стареешь, видать.

Колюня сделал виноватое лицо и пожал необъятными плечищами. Многословием он не отличался. Зато имел поставленный удар. Кулак размером с дыньку-колхозницу гарантированно обеспечивал клиенту несколько часов отключки. Рауш-наркоз, как называл это Головач, самый образованный в их маленькой компании (без малого три курса Политеха одолел перед зоной на вечернем, не хрен собачий, почти незаконченное высшее).

Осечек у Колюни не случалось. Ни тогда, в девяностые, когда Головач, Колюня и третий их компаньон, ныне покойный, впервые освоили доходный промысел. Ни теперь, когда отсидели, откинулись и вновь взялись за старое, пригласив на вакантное место новобранца Пупса.

Правда, в старые времена возить хозяев в багажнике не требовалось, хозяева спокойно себе лежали где-нибудь в укромном месте, в кустиках, когда их реквизированные тачки стремительно наматывали километры. Но пока Колюня валил лес в Мордовии, а Головач шил верхонки в Забайкалье, технический прогресс не дремал, порадовав автовладельцев поганым изобретением под названием «иммобилайзер». Вернее, для владельцев изобретение до поры казалось полезным. Пока они, владельцы, не встречались с кулаком Колюни и не отправлялись в душный тесный багажник, вместо того чтобы спокойно отдыхать в кустиках, на свежем воздухе.

Проблему оклемавшегося хозяина надо было как-то решать, но поначалу Головач отнесся к ней наплевательски. Дескать, действуем по старому плану: до нужного поворота час езды, а там еще десять минут проселком – и приедем в давно присмотренное и подготовленное место, где и состоится задушевный разговор. Багажный сиделец вылезет, расскажет, что надо (пин-коды обнаруженных в бумажнике карт, например), отдаст иммобилайзер, – и отправится с камнем на шее в бездонную болотную топь, к другим таким же лохам в компанию. И никакие водолазы, никакие аквалангисты никого и никогда в этой торфяно-илистой жиже не найдут.

Но сначала надо выбраться в Псковскую область. «Перехват», Головач знал точно, разворачивают лишь в пределах региона. Облюбованное болото находилось уже за административной границей.

– А если гайцы тормознут? – встревожено спросил Пупс. – Сразу стук услышат и все прорюхают…

Блатными словечками он щеголял, поднахватался (Головач же, напротив, старательно их исключал из лексикона), но опыта отсидок не имел. Даже в СИЗО ни разу не кантовался. И категорически не желал таким жизненным опытом обзаводиться.

– Седьмой раз едем, ни разу не тормознули, – отмахнулся Головач. – С чего бы вдруг? Но если что, не остановимся, пойдем в отрыв. Областные дэпээсники на «десятках» рассекают, быстро отстанут.

И впрямь, трасса 41К-005, в просторечии Гдовское шоссе, как нельзя лучше подходила для поездок с криминальным грузом. Асфальт неплохой, притопить можно от души, а движение слабое. Некому и некуда ехать. На первом участке, до Сланцев, – всего две деревушки на полсотни километров пути, среди сплошных лесов и болот. Сами Сланцы – с тех пор как позакрывали градообразующие сланцевые шахты, – превратились в натуральный город-призрак: ни работы, ни денег в райцентре не стало и народ разъехался кто куда. А упирается дорога, уже на Псковщине, в Гдов – город он, конечно, древний и славный, в летописях хрен знает сколько веков назад упомянутый, но сейчас дыра дырой, глухое захолустье даже по псковским меркам.

Короче, по дороге ездят мало. И ментам пастись на ней никакого интереса нет, они держатся поближе к трассам с плотным трафиком.

Пупс сам все это знал и выдвинул новый довод:

– А если у него волына? Если сдуру шмалять в салон начнет?

Головач призадумался. Пленника толком не обыскивали, действовать надо было стремительно. Забрали барсетку, увидели: телефон, ключи от машины и бумажник в ней, – и запихнули обмякшее тело в багажник.

Конечно, на дворе не девяностые, когда на блатного при стволе или даже на бизнесмена с боевым шпалером напороться было легче легкого. Но и сейчас такую возможность нельзя сбрасывать со счетов. К тому же поди знай, чем он там стучит. Звук вроде металлический… Долбанет по стенке бензобака – искра, взрыв, групповая кремация и себе, и похитителям.

Осознав все перспективы, Головач немедленно сбросил скорость, начал вглядываться в темноту. Скомандовал Колюне:

– Направо посматривай. Какую-нибудь лесную дорожку нам сейчас надо…

Открывать багажник на обочине и там же выписывать пленнику добавку не стоило. Не так давно они обогнали пару машин, неровен час, те догонят, прокатят мимо в самый неподходящий момент. Не остановятся, кому нужны приключения на свою задницу, но чертов видеорегистратор зафиксирует то, что никому видеть не надо.

Как на грех, трасса тянулась по низменным, болотистым местам, когда пленник очухался. Высокая насыпь дороги, по бокам крутые откосы и ни единого съезда в сторону.

Так и ехали: Головач с Колюней зыркали по сторонам, хозяин машины долбился, Пупс нервничал и ерзал, опасаясь, что сейчас пуля пробьет мягкую обивку сиденья, а затем мягкое пупсово тельце…

Наконец насыпь стала понижаться, за обочинами вновь замелькали темные контуры елей.

– Эге, – скорее промычал, чем произнес Колюня.

Головач давно привык к манере подельника изъясняться невнятными междометьями: притормозил, пригляделся. Да, то что надо. Две едва заметные колеи уходят в лес. Грибники накатали, не иначе. Или сборщики клюквы, учитывая близость болота. До грибного сезона пара месяцев, до клюквенного еще дольше, так что никто туда даже днем не сунется, тем более сейчас, ночью.

Он направил «бэху» на съезд с дороги, от души надеясь, что местные грибники накатали свой проселок не на УАЗах и грузовиках, а использовали более цивильный транспорт. А то сядет машина на брюхо и придется бросать, и всё, прощай, выгодный заказ. Нет чтоб такой казус с владельцем случился в прошлый раз, когда они перегоняли двухсотый «крузак». Ну да что уж теперь…

Пленник почувствовал изменившийся характер движения и затих. Сообразил, небось, что в его положении все перемены в судьбе могут быть только к худшему.

Грунтовка оказалась приличной. Даже брюхом нигде не царапнули о горбик между колеями. Но все же далеко от трассы Головач отъезжать не стал, кто знает, что там дальше. Остановился, погасил фары. Никто из проезжающих мимо теперь ничего не увидит. И даже остановившийся на обочине – отлить, например, – не увидит.

– Пошли, добавишь, – кивнул он Колюне. – Смотри, опять не сплошай.

– Угу.

Пупс, хотя его никто не приглашал, тоже выскользнул из салона. Этот обладатель пухлых розовых щек и невинного детского взора питал какую-то нездоровую страсть к допросам пленников, – к тем, последним, что происходили у болота. Порою разговоры сопровождались членовредительством, разные клиенты попадались. Пупс сам не участвовал, но пялился на такие зрелища не отрываясь, поначалу даже на видео заснять порывался, да кто ж ему разрешит.

Головач встал чуть в стороне, – вдруг балабол Пупс угадал и пленник действительно шмальнет, едва крышка багажника приподнимется? Лучше перебдеть…

Крышка плавно поднялась. Выстрел, как и следовало ожидать, не прозвучал. И вообще пленник затихарился и никак себя не проявлял, ни звуками, ни движениями. Не спешил воспользоваться долгожданной свободой. Ну, почти свободой.

Две тусклые лампочки на внутренней стороне крышки едва-едва подсвечивали нутро багажника. Головач аккуратно, бочком подошел, заглянул. Прокомментировал увиденное:

– Никак он опять от духоты сомлел…

Никакой уверенности в голосе не чувствовалось. А мгновением спустя Головач резким движением отпрянул в сторону. Пупс аж взвизгнул от неожиданности и присел на корточки, уверенный, что сейчас начнется пальба.

– Ты чо? – Колюня не испугался, не умел, но удивился, и, редкий случай, произнес от удивления что-то членораздельное сразу, без пережевывания вводных словечек.

– Крыса у него там… В угол вроде метнулась… – сказал Головач еще более неуверенно. – Или показалось… Может, это он ногой дернул…

Пупс поднялся на ноги. Возможно, он покраснел от смущения, он легко краснел по любому поводу, но в тусклом свете лампочек было не разглядеть.

Головач чертыхнулся про себя, вспомнив, что в сумке у него лежит нормальный фонарь, сунулся в салон, достал.

В ярком галогеновом свете никакой крысы они не увидели. Нормальный чистый багажник новой и ухоженной машины. Бывший ее владелец неподвижно лежал, как его уложили, на боку в позе эмбриона. Словно и не он только что колобродил и стучался.

– Достань его… И уложи обратно. – Головач сопроводил свои слова энергичным жестом – словно бил правым кулаком кого-то.

Колюня кивнул и склонился над багажником. Через секунду распрямился.

– Дык… он… это… – Слова с непривычки давались ему с трудом, не желали складываться во фразу.

– Что «это»? – Головач все меньше понимал происходящее и начал злиться.

– Дык холодный… вот… – Колюня облегченно выдохнул, довольный, что сумел наконец выразить мысль.

Головач оттолкнул его, сунулся сам в багажник, ухватил пленника за плечо – и с изумлением ощутил, что мышцы под слоями ткани твердые, как деревяшки.

Трупное окоченение… А оно мгновенно не наступает, часа через два, самое малое, – значит, Колюня не оплошал. Наоборот, пересолил с силой удара, – как тогда, в девяносто восьмом, когда они присели. И в багажник загрузили уже труп. Подвариант, мало что меняющий: мужик в тот момент еще дышал, но очень быстро склеил ласты.

Но кто тогда, мать его, только что стучался в багажнике?!

Крыса? И куда подевалась? И откуда взялась, самое главное? В какой-нибудь ржавой вазовской колымаге не удивит и выводок крыс, но в новенькой «бэхе» нет отверстий, через которые могут пролезть грызуны. Конструкцией не предусмотрены.

Головач вновь осветил и дотошно осмотрел багажник. Надеялся увидеть что-то, легко и просто объясняющее все непонятки. Ну, например, огнетушитель вылетел из крепления, болтался по багажнику, ударялся о стены и крышку… Версия хилая: не по лесным ухабам ехали, по ровной дороге, без резких ускорений и торможений, – но как-нибудь уж Головач заставил бы себя в нее поверить… Увы, огнетушитель стоял на своем законном месте, притянутый ремешком. И ничего другого, способного болтаться и издавать звуки, не видно…

Разозлившись окончательно, он начал вытаскивать мертвеца наружу, почти уверенный, что тот не мертв, что каким-то хитрым способом изобразил трупное окоченение.

Не получилось. Все мышцы были сведены посмертной судорогой, руки-ноги не гнулись, – растопырившийся бывший владелец ни в какую не желал покидать свою бывшую собственность.

– Дайкось, – сказал Колюня и потеснил Головача широченным плечом, примерился.

– Погоди… Пусть там полежит.

Головач, убедившись, что мертвый действительно мертв, призадумался: а что дальше? Поездка с криминальным трупом в багажнике не вдохновляла. Живой человек, пусть и похищенный, – совсем иная статья. А теперь рисуется сто пятая с букетом отягчающих: группой лиц, по предварительному сговору, из корыстных побуждений, а у двоих к тому же рецидив… Нельзя так рисковать.

Вроде и осталось всего ничего до места утилизации, полсотни километров от силы, но есть такая штука, как закон подлости… От трупа надо избавиться и катить налегке. Но бросать его возле самой дороги тоже не годится.

– Садитесь, поехали. – Головач захлопнул крышку багажника. – Отвезем поглубже в лес и оставим.

– Просто так? – встревожился Пупс. – На виду? Зарыть надо хотя бы…

– Ладошками копать собрался? Выберем кусты погуще и пусть волки хоронят.

Колюня в диспуте не участвовал. Ему было все равно.