Czytaj książkę: «Тот, кто живет в пруду»

1

На участке был пруд – надо думать, в войну угодила в будущий огород здоровенная бомба, линия фронта проходила совсем рядом. А дед Яша засыпать не стал, благо земли хватало. И получился небольшой, метров шести в диаметре, живописный водоем идеально круглой формы.

На зеленом берегу пруда и сидел сейчас Леша Виноградов – к воде его тянуло с раннего детства. Еще карапузом нежного детсадовского возраста в начале каждого лета клянчил он у матери сачок для ловли бабочек: палка и проволочный обруч с пришитым конусом из яркой марли. Стоило это удовольствие тогда не то тридцать, не то сорок копеек – мать покупала, втайне радуясь, что чадо не требует чего-нибудь подороже.

Но бабочки, стрекозы и другие насекомые могли спокойно порхать, опылять цветочки и заниматься прочими своими делами – маленького Алешку представители отряда чешуйчатокрылых не привлекали. Вооружившись сачком и стеклянной банкой, он шел к ближайшему ручейку, прудику, болотцу или просто к большой луже (к глубоким водоемам мать, понятное дело, не подпускала) и долгие часы охотился на загадочных подводных обитателей.

Гребенчатые тритоны казались ему древними и обмельчавшими потомками динозавров – не вымерших, а просто скрывшихся в таинственно-прозрачных глубинах; шустрые водомерки восхищали своей удивительной способностью бегать, не проваливаясь, по водной поверхности; а уж если в сачке запутывалась оплошавшая крохотная рыбешка – это был невиданный праздник, тут же бежал к матери с идеей немедленной покупки аквариума.

Теперь увлечения раннего детства вызывали улыбку, но полноценным он считал отдых лишь у воды: рыбалка и байдарочные походы. Но вот Ирина…

Несмотря на скромные размеры водоема, рыбешка в нем водилась – вдоль края темно-зеленых водорослей, под самой поверхностью прогретой солнцем воды, почти неподвижно стояли стайки мальков.

Караси, лениво подумал Лешка, наверняка карликовая форма, большие в таких ямах никогда не вырастают – тесно, пищи мало… А пересади их в просторное озеро – ого-го, больше килограмма вымахают… Ну и ладно, зато теперь не будет проблем с живцами на рыбалку… Подумал и удивился: пока он тут взвешивал все за и против, подсознание его, похоже, решило единолично – наследство не продавать.

Он и сам склонялся к такой мысли, но жена… но теща… о-о-ох, нелегко будет отстоять свое решение… Если вообще удастся отстоять.

День клонился к вечеру. Надо вставать и уезжать обратно в город, но Леша продолжал полулежать на берегу пруда, благодушно поглядывая, как медленно ползут по небу два одиноких в безбрежной синеве облачка – домой совсем не хотелось.

Синебрюхая стрекоза-коромысло, обманутая его неподвижностью, простодушно уселась прямо на кончик Лешкиного носа, крепко вцепившись крохотными шершавыми лапками. Он дернулся от неожиданности, спугнул негаданную постоялицу и проводил глазами ее полет – далеко стрекоза не улетела, села над самой водой шагах в трех от него на длинную травинку, свисающую с берега, и застыла, широко расставив прозрачные крылья…

Глаза еще машинально следили за стрекозой и Леша видел произошедшее с ней с самого начала, но толком ничего не рассмотрел, слишком быстро все началось и закончилось: что-то длинное, чуть длинней указательного пальца, но тонкое, очень тонкое, метнулось из воды вверх – плохо различимое, смазанное быстротой движения. И стрекоза исчезла. Не улетела – мгновенно, почти без всплеска исчезла под зеркальной поверхностью пруда.

Лягушка… – слегка удивился Леша, приподнимаясь в безуспешной попытке разглядеть под водой удачливую охотницу. Редкий, однако, случай – увидеть такое, а подробностей вообще без рапидной съемки не разберешь – язык у пучеглазой выстреливает и втягивается обратно за долю секунды…

О том, что еще в мае, отметав икру, все лягушки выбрались на сушу, где и охотятся – об этом Леша как-то тогда не подумал…

2

Да и сам участок хорош, что говорить. По документам значилось восемнадцать соток, на деле оказалось гораздо больше – участок крайний в поселке, с трех сторон поля – и дедуля, выставляя заборы, не особо церемонился. На наследственную территорию таким образом, на самых задах участка, угодил даже небольшой лесок. Ну, не совсем лесок, скорее рощица – десяток старых толстых берез по самой границе и, между ними и домом, поросль молодых тонких осинок. Гряды, плодовые кустарники и деревья разделяли широкие газоны некошеной травы, кое-где сливавшиеся в обширные лужайки. Для Леши, привыкшего к дикой скученности шести соток в их с матерью садоводстве, зажатых между уделами таких же малоземельных огородников, где не найти даже пятачка травы, способного вместить разложенный шезлонг – для Леши такое приволье казалось чем-то небывалым и расточительным.

Просторный участок стал, пожалуй, главным доводом, удержавшим от немедленной продажи нежданно привалившего наследства. Эх, хорошо бы тут, на травке, да шашлычки, да с семьей… Была бы только семья…

Дом, правда, подкачал – похоже, покойный дедушка Яша воздвиг сие строение в тяжелые послевоенные годы действительно в одиночку, собственными руками. Вот только, к сожалению, это не были руки профессионального плотника либо строителя – дом получился надежным и, как оказалось, долговечным – но каким-то больно уж корявым…

Умершего полгода назад и оставившего наследство деда Леша Виноградов никогда в жизни не видел. Он и с отцом-то встречался в сознательном возрасте раз пять-шесть, не больше, и последняя встреча состоялась семнадцать лет назад – а ежемесячные переводы, как выяснилось, присылал со своей ветеранской пенсии опять же дед, испытывавший чувство неловкости за своего непутевого сына. Хороший был, судя по всему, мужик дедушка Яша…

Леша наконец поднялся с травы и массировал затекшую левую руку (и сам не заметил, как успел отлежать), когда, радостно виляя хвостом и подпрыгивая словно резиновый мячик, к нему подбежал лохматый песик неизвестной породы. Дедуля, похоже, его в свое время подкармливал и теперь кобелек продолжал по старой памяти визиты на их участок. Леша познакомился с ним в позапрошлый приезд, легко подружился и, не мудрствуя лукаво, окрестил Бобиком.

Бобик, похоже, привык к его посещениям и сейчас весело припустил к машине впереди Леши, рассчитывая на очередное угощение.

– А что, Бобик-бобырик, – сказал ему Леша, достав из салона потрепанной “четверки” припасенный кусок колбасы. – Вот поселимся мы с Иркой здесь, на лоне природы – пойдешь к нам в сторожа? Служебную жилплощадь предоставим – будку сладим со всеми удобствами, паек выделим, раз в неделю выходной, зимой – оплачиваемый отпуск… Не возражаешь?

Песик торопливо доедал угощение и никаких возражений не высказывал. Леша даже огляделся вокруг, прикидывая, куда лучше поставить конуру, он почему-то представил ее очень зримо – небольшую, уютную, сколоченную из свежеструганных сосновых досок… Потом так же зримо представил, как отреагирует на его идею Ирина – вздохнул уныло, сел в машину и завел двигатель…

3

– Алексей, вы ездили вчера в агентство? – Елизавета Васильевна всегда проводила в жизнь пришедшие ей в голову идеи с неторопливой целеустремленностью асфальтового катка, управляемого глухонемым водителем – спорить, возражать и пытаться изменить направление движения абсолютно бесполезно. Хотя, возможно, это еще не самый худший из возможных вариантов тещи – по крайней мере, с зятем общалась с холодной корректностью, звала всегда Алексеем и исключительно на “вы”…

– Ездил… – безрадостно подтвердил Леша. И добавил, не дожидаясь следующих вопросов:

– Ничего хорошего… агент назвал примерную цену … очень мало… на однокомнатную никак не хватает… В лучшем случае на комнату в малонаселенной коммуналке…

Сейчас самое время сказать, что гораздо лучше молодой семье жить в своем доме, чем ютиться в коммуналке, пусть и малонаселенной; что эти двадцать пять километров от города при наличии машины сущая ерунда, даже работу им менять не придется – люди из какой-нибудь Сосновой Поляны, городского якобы района, вдвое дольше до центра едут; что дом не так уж сложно расширить и перестроить, что в нем стоит телефон, а в ближайшие два года обещают дотянуть ветку с горячей и холодной водой…

Он не сказал ничего.

Сидел, понуро ковыряясь в тарелке с завтраком – жутко полезные для здоровья залитые молоком овсяные хлопья Леша тихо ненавидел. Он начнет этот разговор, но не теперь, попозже, надо постараться и как-то перетянуть на свою сторону Ирку, и тогда…

А несокрушимый каток надвигался:

– Ничего, мы с ее отцом (кивок в сторону дочери) тоже не с отдельных хором начинали… Тут ведь главное – самостоятельная жизнь, я и сама понимаю, что вам, молодым, жить со старухой совсем не сахар.

И теща картинно сгорбилась, изображая, какая она старая и немощная. Кокетничала, конечно – для своих сорока пяти сохранилась на удивление. А последний ее пассаж надлежало понимать так: уматывайте-ка, дорогой Алексей, с моей законной жилплощади, и дочь непутевую забирайте, коли уж приспичило ей выскочить за недоумка, не способного к двадцати семи годам заработать на квартиру – и это в наше время, когда деньги вокруг текут ручьями и потоками. Пускай поживет в коммуналочке, может образумится, поймет, что жизнь еще не кончена и можно начать все с начала. Уматывайтесь и не мешайте строить личную жизнь в отсуженном у бывшего мужа двухкомнатном кооперативе.

Благоверная, понятное дело, тоже не смогла остаться в стороне от разговора:

– Я узнавала – в бюллетене недвижимости объявление с цветным снимком четыре на четыре стоит всего сотню. Но говорят, что лучше пригласить их фотографа, чтоб выбрал самый выгодный ракурс, они на этом деле собаку съели…

Леша тоскливо думал: как, какими словами предложить Ирине поселиться в пригороде – дитя асфальта, к свежему воздуху и красотам природы она равнодушна, а к рыболовно-туристским увлечениям мужа относится в высшей степени подозрительно, свято уверенная, что единственная их цель – попить вдали от жены водку и завалиться в палатку с разомлевшей от песен под гитару девицей… В лодочные походы все три года брака Леша не ходил, а от трофеев редких рыбалок Ирина воротила нос подчеркнуто брезгливо, презрительно именуя рыбу всех пород “селедками”. Самое удивительное – жену Леша любил и верил, что стоит им отделаться от вконец опостылевшей опеки тещи – и все наладится само собой, Ирина поймет, как много потеряла за эти годы, посвященные тому, что она называла без тени иронии “светской жизнью”…