Czytaj książkę: «Безмолвие»

Czcionka:

ISBN 978-5-0059-6947-7

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Безмолвие

Посвящена девушке с каменным характером и пламенным сердцем, способной преобразить мужчину, а вместе с ним и весь мир.

Предисловие.

Я расскажу вам одну и ту же историю. Несколько раз. Нет, то будет не диктовка с повторением слов, как на уроках в школе. Вы не успеете уловить на лету слова «диктора» и записать их. Ведь роль учителя в нашей школе жизни продолжает исполнять «история» – о том я не устану повторять. Вселенной отмерено время очередности, в которое учитель вновь и вновь диктует предначертания судеб. Не бестолковая череда обстоятельств, в которых люди принимают единственно предначертанное решение, но вызов к поступкам, за которые нести ответственность поколениям. А мы вольны записать в своей книге жизни слова, что могли бы воплотить в дело, но по большой собственной рассеянности топим их в безмолвии вечности. Мы – нерадивые ученики, что подняли иголку шариковой ручки, лишь окончив начертание крайнего слова, продиктованного учителем; вслушиваемся, ожидаем второго шанса на повторение предложения. Но поздно, «история» не повторяется, как мы того хотим. Она, опытный экзаменатор, огласит итоги диктанта в момент, когда не ожидают.

И я не учитель, не орудие фортуны, что крутит колесо со сбывшимися предсказаниями. Стечение обстоятельств для одних – продиктованы последствиями действий других. Я человек, глазом одним смотрящий на прошлое, но в ушах различающий крики чаек из настоящего. Птицы, питающиеся трупами морских обитателей, столь же истошно кричали и в прошлом.

Глава 1

28 октября 1955 года, бухта Севастополя

Волны бегут не с горизонта. Они видны простой полоской между черно-синим множеством мутной взвеси и матово грязной дымкой неба. Горизонт окрашен в монотонный цвет моря, поглощает корабли из виду. Волны рождаются не там. Они появляются в нашей голове. Насколько хватает глаз, различаем зарождение их из глади морской. Покуда хватит терпения, доводим переливистое вспенивание от момента «рождения» до трагической гибели – где, разбиваясь о скалы, волны рассыпаются брызгами о берег. Ещё мгновение, и капли высохнут на камнях, не оставляя следа от длительного пути из недр морских. Бессмысленное и бесконечное занятие.

Занятие бестолковое, как стояние на вахте матроса Ивана Науменко, в октябрьский вечер послевоенного 1955 года. Из всех боевых кораблей Севастопольской бухты он нес службу на древнем трофейном линкоре, гордо величавым «флагманским», а по сути, учебно-опытном корыте. День в море – семь на ремонте. Из всех караульных постов Ивану достался самый неинтересный, тот, что смотрит на береговую линию с госпиталем. Из всех смен ему досталась та, что закрывает ужин. Придется вновь есть почти остывшую баланду. Хуже стоять в смену, завершающую сутки в полуночи, когда посты обходит вахтенный офицер.

Первые полгода службы на корабле Ивана ставили на вахту при кубрике. Так командиры берегли вчерашних школьников от шквальных ветров палубы, подготавливали их к боевой службе. Науменко отлично помнит последнюю смену для «малышей».

– Стой. Не выпущу! – юнга Науменко преградил выход на палубу служилому детине. У того через месяц списание на берег, пять лет на корыте за спиной. Что ему до сопляка, охраняющего тапочки?

– Уйди, дурак, мне покурить надо! – замахнулся нарушитель ночной тиши.

– Не положено! – запротестовал юнец. Он вспоминал, как земляк Гера хвастался, что прихватил с собой кое-какие медикаменты. Мазь от синяков очень пригодится через мгновение.

Иван услышал легкие шаги со стороны лестницы на верхнюю палубу. Кто-то крался со спины.

– Мне Губа запретил кого-либо выпускать, – продолжал обороняться юнга.

Старший матрос взял юнца за грудки. Ботинки плавно вознеслись над полом. Дедовщина умеет творить не только чудеса левитации. Забывшие о совести старослужащие способны воду превращать в вино руками новобранцев.

– Отставить рукоприкладства! – тихо скомандовал старший лейтенант Федор Антонович Тюменцев. Вот чьи шаги слышал Иван с лестницы. Но радоваться защите от «деда» рано. Появившийся командир башни явно слышал, как в перепалке его назвали «Губой». Обидное прозвище, за которое некоторым морякам прежде доставалось от Федора Антоновича. За спиной старшего лейтенанта частенько шли шутки матросов про его пухлые губы. Но никто не осмеливался называть командира башни «Губой» при личной встрече.

– Старший матрос Ефимов, в койку! – команда была излишняя. Желавший покурить среди ночи задира, завидев старшего лейтенанта, отпустил вахтенного матроса. Образцово выполнив строевой прием разворота на месте, дембель зашагал во мрак кубрика.

– А ты храбрый малый, Иван Данилович. Можно и оружие доверить. Пойдешь ко мне главное орудие охранять.

Похлопав по плечу матроса Науменко, офицер направился далее по коридору.

С тех пор Иван Науменко третий год заступает на вахту у первой башни главного орудия. Гордился не только доверенным постом, но и тем, как заслужил свое место. Хвалился в письмах. Теперь, спустя три года, Науменко сам стал тем самым дембелем. Он попросту тоскует по малой Родине. По суше. Насмотрелся на волны за время службы.

А еще он устал от множества ограничений. Душе моряка хотелось свободы. Оглянувшись по сторонам, Иван достал пачку папирос. Провел пальцем по нацарапанным на плотной оберточной бумаге черточкам. Раз, два, три… «Откуда взялась третья нарисованная палочка?» – пронеслось в голове матроса, но значению мимолетной мысли не придал. Чиркнул спичкой, уверенный, что никто в темноте вечера не заметит огонек на караульном посту. Закурил.

Без двух месяцев дембель мог себе позволить нарушать незыблемые правила.

Линкор «Новороссийск», в девичестве «Юлий Цезарь», только вернулся в порт Севастополя после маневров. Для Науменко то было значимое событие, ведь после почти полугодичного заточения на крайнем ремонте выход 28 октября 1955 года в открытое море – глоток свежего воздуха. Возможно, это было последнее плавание Науменко, ведь за днем великого Октября его ждало списание на берег.

Выпуская едкий дым Беломорканала, Иван смотрел на серое море и вспоминал вчерашний выход. Вчера он вместе с приятелем, Леонидом Бакши, коротал отдыхающую смену в кубрике.

– Эх, Ваня! Погода-то какая сегодня стоит! Само море соскучилось по нам, ее обитателям. – старшина Бакши стоял у люка и смотрел, как волны расходятся вдаль при движении корабля полным ходом.

Их кубрик располагался на нижних палубах носовой части линкора, и оттого вид, представший Бакши, был поразительным. Иван подошел к старшине:

– Может, откроем иллюминатор? Насладимся ветром свободы!

Бакши кивнул.

Морозный ветер ворвался в кубрик, раскидав в стороны листки недописанных писем, что оставил Науменко на столе. Быстро собрав их, матрос вновь подскочил к люку.

– Это ветер перемен, – не отрывая взгляд от моря, произнес Бакши.

– Морозный…

– Как в марте пятьдесят третьего. – мечтательно вздохнул старшина. – Тогда дул такой же свежий ветер, – он замолк, пробуждая в памяти момент, – когда я услышал по радио о смерти Сталина.

Легкая улыбка коснулась лица Бакши. Он редко вел подобные разговоры и по-настоящему мог доверять только ему, Науменко, старому другу, тянущему лямку службы вместе уже четвертый год. Ребята, будучи юнгами, разглядели друг в друге печальную мелодию прошлого. Не своего прошлого. Почуяли прошлое их отцов, чьи судьбы перечеркнул пером по бумаге великий кормчий Советского народа.

Под Прагой Даниил Науменко погиб, будучи в штрафном батальоне.

Отец Бакши не провожал сына на перроне вместе с другими отцами призывников. В призывном пятьдесят первом Иосиф Бакши отбывал срок на Колыме. А Леонид Иосифович видел крайний раз своего отца еще до войны. Тот не умер героем на фронте – не дали такой возможности. Тот не совершил трудовых подвигов – по крайней мере, о них не говорили. Тот просто вернулся домой, к седой жене весной пятьдесят четвертого, через год после смерти Сталина. Мать написала о его возвращении. Выслала фотокарточку, на которой Леня не узнал в силуэте трупа с живыми глазами, что обнимал мать, – своего отца. Впервые увидев его таким, матрос уловил холодный весенний ветер. Это же дуновение ворвалось в раскрытый люк, весело раскидывая письма Науменко.

– А мне кажется, Сталин не умер, – затянул старую песню Иван.

– Это почему же? Кого же тогда положили в мавзолей рядом с Лениным?

– Ты думаешь, Ленин там настоящий? Экие праведники, чьи тела не берет время. Восковые дурилки. Вождя просто сместили. На самом деле он где-то на дачах пишет мемуары…

– Мне кажется, его убили, – на выдохе произнес Бакши, – отравили или еще как… А всем сказали, что от старости помер.

– Откуда ты так знаешь?

– Не знаю. Я так полагаю, и мне от этого легче живется, – и в уме добавил, но не озвучил мысль о чужой смерти, которая его пугала, но в то же время успокаивала: смерть Сталина – значит конец тирании в России. Это значит, что в мире еще есть справедливость. История обернется несколько раз. Будет новый «Сталин» и будет раболепная толпа, боготворящая его и с той же неистовой силой – жаждущая его смерти.

Морская пена взбивалась у металлического корпуса и разносилась ровными линиями в серую гладь. Нос корабля прорезал в море путь, а оно, играя с ним, противилось, вздымалось. Казалось, под напором бьющего ветра надстройки линкора накренились. Тени, что бежали за ним по водной глади, кривились причудливыми формами. Науменко не отрывал взгляд от рисунков света на воде, фантазировал узоры в их линиях. Словно барашки из облачков, только белой пеной по серой бумаге моря. Увенчал сей рисунок силуэт корабля, отмеченный лучами солнца по границе тени. Облик кормы был огромен, он перекрывал собой фок-мачту, и казалось, что корабль, завалившись на бок, вот-вот перевернется.

Экипаж скучал по выходу в море. Наслаждаясь своим последним заплывом, матрос Науменко с горечью осознал, как большую часть службы провел в доках при напрасном ремонте судна. Трофейный корабль оказался с дефектом. Командование флота отчаянно пыталось залатать «подарок капитализма» и доказать, что при дележке Итальянских трофеев западные партнеры не облапошили Советский Союз, вручая линкор «Юлий Цезарь».

Прикованный ремонтом к берегу, линкор чах. А бесконечные игры в карты, вахты и работы на берегу сушили души моряков. То ли дело минувший поход! И снаряды пошибче поставили к заморским орудиям! Удалось всласть пострелять. Ох, и грохот был на палубе. Еще бы так…

Делу – время, потехе – увольнение. Кому повезло со сменой, вечером после возвращения с плавания сошли на берег. Науменко досталась участь охранять юнцов, что военкоматы заблаговременно прислали на линкор в замену ноябрьским дембелям. Этих мальчиков собирали по илам прудов, да приговаривали, вручая повестку: «Треска, матросом будешь!». Какие из них матросы?! Некоторые и плавать не умеют. Смотрели удивленно на фок-мачту, парус искали. Они на картинках сказок видели, в том месте обязательно у корабля должен быть парус. А его лет сто там нет. Досада одна, а не поколение.

То ли дело молодцы поколения Науменко! Они в десять лет на фронт рвались фашистов бить. Такие Иваны мечтали о битвах, жили грезами о морских сражениях. Минувшим днем матрос Ваня вдарил залпом по учебной цели. Надо будет, и по агрессору даст огонь.

Служба матроса Науменко на линкоре подходила к концу. Три года он креп морально и физически в строю бравого корабля среди тысячи себе подобных, приглашенных на металлический борт призывом романтики. Он из тех мальчишек, которые сквозь слёзы смотрел в спину уходящим на фронт отцам. Он мечтал быть достойным его боевого пути. Отцы являлись могучим оплотом, тем самым поколением, что из разношёрстной массы переплавлены в единый монолит меча. То поколение знало смерть и ее цену. Поколение матроса Науменко познало цену жизни. За его радостный детский смех при виде ночного салюта в небе была заплачена непомерная боль. За тихие вечера под зреющей июльской яблоней в обнимку с Любой разрывались мрачными годами тысячи снарядов над городами. За возможность спокойно уснуть при печке бессонно бдел в окопах под Прагой его отец. Настал черед Ивана проводить ночи на вахте, охранять покой страны.

Звучит топорно и пафосно! Никому он не нужен в морозную октябрьскую ночь при палубе учебного корабля во внутреннем порту самой сильной державы мира.

Враг больше не подкрадется в четыре утра – его кости сокрушены. Не нужно высматривать с дозорной мачты среди морских волн противника. Его приближение ещё за линией видимости обнаружит мощный локатор прибрежного контроля. Вражеские самолёты превратятся в труху от ударов зенитных установок. В прицел их орудий смотрят такие же замёрзшие пары глаз, как у Науменко.

Но есть боевой расчет. Существует хитрый план, определяющий куда следует направить матроса, дабы он не спал в кубрике. Холодный пост номер восемь, с которого виден берег бьющихся волн, да первые линии домов большого города. Мирно спящего города. Жители этих домов полагаются на несущих в ночи службу матроса Ивана и тысячу его товарищей.

А ему и не видно врага. Он молча наблюдает за волнами, выжидая двадцати часов вечера, времени прихода смены.

Нет, он вовсе не халтурщик – отбывающий свой срок на корабле молодой человек. Будучи юнцом-призывником, Иван крутил головой во все триста шестьдесят, когда стоял на вахте. Старался зорко высмотреть коварного врага в засаде. С годами к служилым людям приходит мудрость. Бестолковая суета новобранцев становится не в почете. Опыт военной службы показывает, что враг вопреки ожиданиям не появится в момент медленного моргания глазами, но возникнет из-за спины, при беге в ночи из теплой девичьей постели к линкору «Новороссийск». У такого врага есть имя. Грозный майор Загудаев, что не смыкает глаз сутками, выискивая самовольщиков и дезертиров в порту. Он обладатель феноменальной чуйки на таких оперившихся моряков.

Юнец-новобранец не побежит с корабля в город ночевать под юбкой у девки. Таким не хватит сил доползти на свою шконку в переполненной каюте на сто с лишним человек. Бывалые матросы, чья служба измеряется в количестве дней до приказа, – такие после тяжёлой дневной гребли на корабле всю ночь не дадут уснуть городу девичьим стоном из-за стенки.

Чего греха таить, на прошлом ремонтном рейде Иван уже убегал от майора с собачьим носом. Той майской ночью матрос со своими друзьями-земляками Герой Исаковым и Валей Помогайбиным чуть не попались коменданту.

«Поймал!» – Загудаев схватил Валентина за ботинок, когда тот взобрался на кованный забор. Ох, и чудеса Помогайбин вытворял на турниках и перекладинах! Упёршись локтями в крепкий молодцовский пресс, матрос с размаху зарядил свободной пяткой по щеке коменданта. Рука отпустила ботинок и безвольно упала на щебень доков.

Следом за Валей из укрытия выбежали друзья. Они ловко перескочили ограждение и запетляли между портовых контейнеров с грузом.

– Стой, дурак! – Науменко догнал Валентина и, ухватившись за плечи, прижал его к стенке контейнера. – Как ты посмел?

– Ты чего, дурной? – попытался вырваться Валя.

– Смеешь бить боевого офицера?! Тебе следует идти с повинной к товарищу майору!

– Вань, тебе девки весь мозг высосали сегодня? – Валентин оттолкнул держащего его друга и последовал за ушедшим вперед Герой.

– Ты мог уйти от погони иначе! – настаивал Иван.

– Мог, – согласился тот, – только тогда бы он на тебя, дурака, переключился. На землю списаться захотел?

Иван сжал губы и махнул кулаком по воздуху.

Полгода прошло с того разговора, а все равно, будучи в увольнении, Науменко отводил взгляд при появлении коменданта. Будто не друг ударил офицера, а он сам.

Майору и не ведомо было о стыде Науменко. Долго он еще искал по порту обидчика, но Валю вычислить так и не смог.

У майора Загудаева был длинный, словно собачий, нос. Срабатывал сей удивительный орган за километры на одно единственное вещество – тестостерон. Он переполняет вены ищущих приключений юношей.

Их можно понять. На флот парни отправлялись за бравыми походами в далекие порты. За возможностью пальнуть из пушки калибром с коровью голову. А вместо того капитан первого ранга руководит ими в выплавке вокруг бухты и обратно. Из приключений в комплекте: чистка палубы, муштра на юте, бестолковое перетаскивание тяжеленых боеприпасов.

За упражнения с боеприпасами Науменко, наоборот, благодарен мудрому командованию. Пара лет тренировок со смертоносными снарядами на плечах укрепила хилые детские руки, превратив их в мужественные клешни, способные побороться за счастье Родины.

***

Войны нет. И дело флота – воспитывать мужчин.

Последняя вахта, скоро дембель. Науменко поднял взор от нескончаемых волн на город. Там, за тремя домами вглубь, есть подъезд с синей дверкой. Скрипучая, зараза. Она скрывает ступени до третьего этажа. За той дверью живут студентки Зина и Лена. С ними он познакомился два месяца назад, будучи в очередном увольнении, и теперь обдумывал, когда бы поскорее выбиться на свидание.

Воспоминание о девичьем смехе согрело паренька. Запах каштановых волос прогнал холодные ветра приближающейся зимы.

Завтра он пойдет в увольнение. В кино будут показывать индийские фильмы. Любила Лена слушать распевы Раджеша Капура. А Ваня обычно на выходе из сеанса умилялся ее восторгам: «Какой у него голос! Мелодично поёт!». Он знал, в кино показывают сплошные сказки, а поёт не индус. Раджеш даже русского языка не знает!

Дорога в даль

Зовет меня,

Зовет меня…

То был голос озвучивающего кинокартину артиста Рашида Байгутова.

От приятных мыслей о завтрашнем свидании Ваня потопал башмаками в такт напетой песне.

К назначенному времени по палубе застучали вовсе не женские каблуки. Уставные башмаки, ничуть не согревающие ноги в промозглой приморской осени. От холода подошва башмаков деревенела, выбивая звоном об палубу последние капли сна у бдящих ребят.

– Часовой Науменко! Сдать пост, – лениво скомандовал разводящий.

Последовала уставная церемония чеканного шага и докладов. В момент, когда старый и новый часовой сошлись плечами, Ваня ловко перекинул в ладошку сменщика свёрток.

За годы службы самым главным ритуалом стало именно это действие, а не прописанные седыми людьми буквы уставного доклада.

Три пары твердых, как вечная мерзлота, подошв заклацали по металлической палубе. Шаги, словно барабанная дробь, выбивали бодрящую маршевую песню. К тем звукам не в такт добавились басовые ноты. Еще одна пара уставной обуви грозно вмешалась в маршевый порядок.

– Стой, – прозвучал командный поставленный голос.

Разводящий, старший матрос Алферов, даже не продублировал команду, смена и без того застыла как вкопанная. Перед ними предстал пропагандист корабля капитан-лейтенант Аникеевич. Весьма пронырливый офицер, без устали снующий по кораблю и вызнающий о недостатках при несении службы. Его глаза на фоне серого морозного неба с нескрываемой хитрецой смотрели на караульную смену.

– Товарищ капитан-лейтенант, разводящий караульной смены старший матрос Алф… – принялся докладывать Алферов, но тут же был пресечен.

– Кто только что сменился с восьмого поста? – твердо спросил офицер.

– Я, матрос Науменко.

– Что Вы делали на посту, товарищ матрос? – всё тем же монотонным голосом задавал вопросы Аникеевич.

– Охранял Родину, товарищ капитан-лейтенант, – без запинки, как выученную песню Раджеша, протараторил Науменко.

– Славно Вы ее охраняете, товарищ матрос, – офицер как удав приближался к сменившемуся караульному, – с папиросой в зубах Вы ее охраняете.

От услышанного Алферов вздрогнул, лямка автомата соскользнула с плеча.

– Раньше нужно было переживать, товарищ разводящий, когда людей на посты расставляете, – Аникеевич принюхался к лицу Науменко. Тот даже глазом не моргнул при словах о курении. Задержал дыхание, хоть это не спасет от чуткого внимания политработника к любым проявленным запахам неблагонадежности. За пьянку мог и под трибунал отдать, коль запах учует. Но табачный дым не так просто выветрить.

– Товарищ капитан-лейтенант, разрешите уточнить, – подал робкий голос Алферов.

– Не разрешаю. Тут и уточнять нечего, – оборвал офицер и вновь повернулся к Науменко. – Курил на посту?

– Так точно, – сознался Иван, поскольку понимал, препирания с Аникеевичем бесполезны. Если этот пропагандист обвинит матроса хоть в курении, хоть в знании английского языка (дабы передавать ментальные телепатические сигналы противнику, не иначе как), хоть в неискренней декламации мыслей Ленина – знай, это уже не обвинения, а конкретный приговор.

– Сдать оружие, – скомандовал офицер.

Образцово выполнив строевой прием, Науменко вручил автомат и подсумок с патронами подошедшему Алферову.

– Товарищ старший матрос, доложить своему непосредственному начальнику о случившемся. Настоятельно рекомендую ему отправить матроса Науменко на гауптвахту. А сейчас со сменой продолжайте нести службу, – скомандовал Аникеевич и, уже отойдя на пару шагов, добавил вслед, – бдительно продолжайте нести службу. Бдительно.

***

Заступивший на восьмой пост матрос Георгий Исаков недовольно помял полученный скарб. По первому ощущению от пачки папирос ушло больше половины. Так не пойдет! Ещё вся ночь впереди! Что передавать на согрев сменщику в полночь?!

Пост номер восемь располагался при удобном углублении в корпусе палубы. Находясь на обдуваемом западным ветром борту, у караульного была возможность спрятаться меж башен орудий, незаметно запалить спичку и прикурить папиросу. Кроме ценного табака бумажная пачка сигарет содержала не менее важное послание. На белой карте Беломорканала карандашом мелко приписаны палочки с отметкой времени. Это счет количества прибывших и убывших шлюпок с матросами. В ночь кроме увольняемых на берег могла уйти лишняя шлюпка.

Заприметив шальных морячков, не нужно поднимать панику. Следует поставить на пачке сигарет галочку, а к полуночи старшина сделает подсчет убывших и прибывших. До утреннего построения на мостике контролирующий все сверхсрочник обязан знать, кто не вернулся с ночной прогулки.

Это негласное правило было вторым уставом корабля, где по правую руку мудрого офицера был поставлен знающий, как разить врага молодецких душ, старшина. В таком коллективе необходим смышлёный старшина, умеющий управлять людскими сердцами и думами.

По бумагам на линкоре «Новороссийск» полторы тысячи рабочих пар рук и столько же зорких глаз. В действительности, корабль обладал полутора тысячей человеческих душ. Нигде в бортовых журналах не учтены их страдания и порывы. Знали о них лишь старшины палуб.

Офицеры прекрасно понимали, протокольными требованиями не измерить тесноту молодых людей на корабле. Их пыл требует спуска, разбушевавшаяся ярость должна выплёскиваться вне палубы и кают. Уставом такое не предусмотрено. Для работы с людьми мало рапортов и план-конспектов. Нужны лечащие душу действия.

Матрос Исаков не имел права курить на посту, но имел возможность согреться сигареткой в морозной ночи. Шедший в каюту бодрствующей смены матрос Науменко не имел права уйти следующей ночью в гости за синюю дверь. Но заслужил разрешения побыть одну ночь вне каюты из сотен уставших ощетиненных лиц.

Это маленький клапан в кипящем котле человеческих страстей. Фактор теневой воспитательной работы. И люфт такового механизма строго ограничен. Выпуская пар большее положенного, не ровен час, спустишь с рабочего котла корабля всё давление, оставляя угли любви к Родине тлеть без пользы. Уметь соблюсти равновесие между машиной и человеком, уставом и необходимостью – важная задача настоящего командира. Воинский долг, лишенный любви к простым человеческим потребностям, – текст на бумаге без мастичной печати.

Георгий решил обойтись в вахте без курева. Наиболее важен табак замыкающему рассвет матросу, поскольку ему предстоит тяжелейшая битва с «дядей Рубеном».

Так моряки в шутку называли непосильное желание спать на посту. По зимним новогодним лесам ходит дедушка Мороз, облачая движением ладоней деревья в снег. По весенним лугам танцует Матушка Весна, из широких рукавов размашисто сыпет красочные цветы по траве. В холодное предрассветное утро приходит к охраняющим Родину бойцам дядюшка Рубен и одним взмахом кулака по глазам отправляет нерадивых отроков в сон. «Из сознания выРубает» – говорили про обессиленного воина. Пробудить такового способен крепкий отцовский пинок пришедшего на пост разводящего.

Каждый моряк спасался от Дядюшки Рубена по-своему.

Иван считал волны и думал о глубинном механизме, рождающем их. Размышлял о сущности и предназначении белой пены на холке соленой воды.

Георгий мурчал себе под нос песни, что днем слышал по радио.

А сменивший его к полуночи матрос Валентин Помогайбин молился в третью стражу. Оттого и просился в смены на рассвет – самые противные для всего остального личного состава.