Czytaj książkę: «Очищение», strona 11
Ольга продолжала проявлять к нему интерес, и каждый раз он чувствовал, как слова застревают у него в горле. Он видел в ней то, что когда-то видел в Кате, но теперь не испытывал той же боли. Он чувствовал, что Ольга могла бы стать кем-то важным, но не знал, как к ней подступиться. Каждая её улыбка, каждое случайное прикосновение рождало в нём смятение, которое он не умел и не хотел анализировать.
Несколько недель он медленно привыкал к её присутствию, хотя и не знал, что делать с этим вниманием. Он сидел напротив неё в столовой, слушал её рассказы и понимал, что вновь становится тем неуклюжим мальчишкой, который не знает, как сделать шаг навстречу. Её интерес был для него загадкой, как свет чужой звезды, и он не знал, как долго этот свет останется рядом.
Вечерами он возвращался домой, перебирая их разговоры, в которых всегда оставалось что-то недосказанное, и понимал, что не может выбросить её образ из своей головы. Его мысли снова возвращались к философским книгам, но теперь он ощущал что-то ещё – что-то тревожное, что-то, что было вне слов, но напоминало о том, что жизнь, возможно, не всегда так проста, как он привык думать.
Время шло, и тёплые весенние дни Ленинграда стали незаметными свидетелями его сближения с Ольгой. С каждым вечером, когда он провожал её до дома, между ними рождалось что-то невидимое, едва ощутимое, словно лёгкий туман, укрывающий их от внешнего мира. Ольга всегда просила, чтобы он не подходил слишком близко к подъезду. Она улыбалась и тихо говорила, что не хочет, чтобы кто-то начал распускать сплетни. Александр понимал это, хоть и не мог избавиться от странного чувства обиды и легкого разочарования.
Но однажды, когда они остановились на углу в тени старого каштана, её взгляд задержался на нём дольше обычного. Он чувствовал, как что-то переменилось: её глаза мягко потемнели, её дыхание стало чуть быстрее. В тот вечер он рискнул и осторожно приблизился к ней, его руки дрожали, когда он наклонился и коснулся её губ своими. Ольга ответила, и на мгновение мир исчез, оставив только её тепло, её дыхание и ощущение покоя, которого он никогда прежде не знал.
На следующий день он встал раньше обычного, взволнованный и решивший устроить для неё небольшой сюрприз. Ещё вечером, возвращаясь домой, он зашёл в кинотеатр на углу Невского и купил два билета на новый фильм, о котором он слышал от коллег. В афише было что-то из французского кино, популярного тогда в Ленинграде, – Александр не интересовался особо фильмами, но надеялся, что Ольге понравится. В его сознании они уже сидели рядом в темноте, и этот вечер был для него маленьким кусочком счастья, которого он не испытывал долгие годы.
Но к обеду её всё ещё не было. Он взглядывал на часы, сдерживая беспокойство, а потом и раздражение. "Может, заболела," – убеждал он себя, но когда её стол так и остался пустым, в нём зародилось беспокойство, перерастающее в раздражение.
На следующий день Ольга тоже не пришла на работу. Это уже было не просто странным, это было неправильным. В конце рабочего дня Александр не выдержал и, взволнованный и слегка злой, отправился к их руководителю, чтобы спросить, почему она не появилась. Но ответ был холоден и уклончив.
– У неё свои дела, Мезенцев. Думаю, это не ваше дело, — коротко отрезал начальник, даже не взглянув на него.
Александр почувствовал прилив гнева. Всё это казалось ему несправедливым, каким-то заговором против его небольшого счастья. Ольга была единственной нитью, связывающей его с чем-то тёплым и живым, и теперь эту нить рвали, не давая объяснений.
Сдерживая раздражение, он решил найти ответы сам. Вечером он отправился к её дому, пройдя знакомый путь, по которому они столько раз шли вместе. Но теперь он был один, и каждый шаг отдавался в его сердце болью и тревогой.
Когда он подошёл к её подъезду и начал подниматься по лестнице, дверь открыла её мать, бледная, с красными от слёз глазами. Её лицо исказилось при виде его, и Александр почувствовал, как её неприязнь ударила его, словно ледяной порыв ветра.
– Уходите отсюда! Вы и так наделали здесь шума! — выкрикнула она, сжавшись в дверях, словно защищаясь от него. – Уходите, не надо больше приходить сюда!
Александр застыл, не понимая, в чём его обвиняют, но её лицо было полно ярости и горя. Он хотел спросить, что случилось, что произошло, но не нашёл слов. Женщина захлопнула дверь перед его лицом, и он остался один в темном коридоре, с ощущением холода и пустоты, которые были сильнее любого из пережитых им одиночеств.
Он медленно спустился вниз, ещё не понимая, что происходит, как вдруг услышал тихий шёпот двух женщин, сидевших у подъезда. Их слова, сказанные вполголоса, были словно кинжалы, которые они вонзали в его сознание, даже не подозревая, что он рядом.
– Говорят, бедная девочка совсем из ума выжила. На неё ведь кто-то напал… Насиловали, говорят… И мать с утра дурдом вызвала, чтобы увезли её… Она ведь теперь сама не своя…
Сердце Александра застучало, как сумасшедшее. Он не мог поверить в то, что слышал. Всё его существо словно застыло, мир вокруг пошатнулся, а боль от услышанного была сильнее любой физической раны. Он стоял, не чувствуя земли под ногами, осознавая, что Ольги, той, что подарила ему первый поцелуй, больше нет. Её унесло в тьму, откуда не было возврата.
Не зная, что делать, Александр повернулся и медленно побрёл прочь от её дома, каждый шаг отдавался болью и ощущением утраты, с которым он так и не научился справляться.
Александр не мог забыть тех слов, услышанных у подъезда. Вечера и ночи превратились в бесконечные размышления, в болезненные попытки понять, что произошло. Он не мог смириться с тем, что Ольгу, ту, что для него была воплощением живого света, постигла такая судьба. Мысль о том, что она теперь в психиатрической клинике, преследовала его, не давая покоя.
Спустя несколько дней он принял решение. Его ум искал способы подойти к этому разумно и осторожно. Наутро он отправился в институт, принял собранный и уверенный вид, как того требовало его намерение. Он знал, что любой малейший промах мог погубить его план.
Войдя в здание психиатрической клиники, Александр подошёл к стойке администратора и, стараясь держаться спокойно, объяснил, что работает над диссертацией на философском факультете. Он сослался на тему, связанную с психологическим стрессом у жертв насилия, добавив, что его исследование касается философии восприятия боли и травмы.
Его слова встретили с лёгким подозрением, но когда подошёл главный врач – мужчина средних лет с очками в тонкой оправе и строгим взглядом, ситуация приняла неожиданный поворот. Врач, выслушав его, задумчиво кивнул, а затем, как будто забыв о своей должности, заинтересованно спросил:
– Значит, вы философ? Какая интересная тема! Вы ведь знаете, что всё это, по сути, пересекается с философией Фрейда и тем, что мы называем кризисом человеческого сознания?
Александр увидел шанс и, не теряя ни секунды, подхватил его мысль, показывая глубокое знание концепций, упомянутых врачом. Они поговорили о философии, о том, как боль может искажать реальность, и как разум уходит в тень, если мир становится слишком жестоким. Главный врач, видимо, увлечённый беседой и обрадованный возможностью обсудить любимые темы, наконец, согласился помочь.
– Я не могу показать вам всех пациентов, — сказал он, доверительно понизив голос, – но у нас недавно появилась девушка, на которую, как говорят, напали. Жуткая история… Она не разговаривает и никого не узнаёт. Может быть, это как раз то, что вы ищете.
Его сердце замер, но он кивнул, стараясь выглядеть спокойным.
Вскоре Александр шёл по длинному, полутёмному коридору, следуя за врачом. Блеклый свет пробивался сквозь окна, создавая на стенах узоры из теней, и вся обстановка казалась погружённой в нереальный мир, где время не имело значения. Врач привёл его к палате и, посмотрев на него, тихо сказал:
– У нас её зовут просто пациентка номер 8. Она практически не реагирует на окружающих, словно застряла где-то между сном и явью. Пожалуйста, не нарушайте её покой.
Врач тихо открыл дверь и жестом пригласил его внутрь. В полумраке комнаты он увидел силуэт, сидящий на кровати. Ольга. Он узнал её сразу, но в то же время она показалась ему незнакомой, чужой. Её глаза, казалось, не видели ничего перед собой, они смотрели сквозь него, и этот взгляд был таким же пустым, как и холодный свет, заполнивший палату. Её волосы были распущены, а лицо – словно маска, застывшая в выражении бесконечной пустоты.
Она не пошевелилась, когда он подошёл ближе. Казалось, перед ним была не живая девушка, а её тень, поглощённая чем-то неведомым, далёким, недоступным. Он сел напротив, не зная, что сказать, как подступиться. Ольга, казалось, не узнавала его, не реагировала, и её безучастность была невыносимо болезненной.
– Ольга… — выдохнул он, но не услышал ответа.
Она даже не повернулась в его сторону, её взгляд был направлен в одну точку, будто она застыла где-то между миром живых и мрачной тенью небытия. Словно все её чувства, всё, что когда-то делало её живой, покинуло её, оставив лишь оболочку, поглощённую мраком.
Тишина, окутывавшая их, казалась ему вечной. Он не мог смириться с тем, что это – всё, что осталось от той Ольги, которая подарила ему первый поцелуй, единственный по-настоящему тёплый момент в его жизни. Его сердце стучало глухо и медленно, и он не мог отвести от неё взгляд, как не мог бы отвести его от чего-то навсегда потерянного.
Её губы слегка приоткрылись, но это движение казалось случайным, механическим, словно она говорила с пустотой. Он понимал, что её больше нет рядом, и что он смотрит не на неё, а на её тень, которую тьма разума утащила в небытие.
Прошла неделя с того момента, как он увидел Ольгу в холодных стенах психиатрической клиники. Казалось, все звуки и краски мира померкли, оставив Александра один на один с безмолвной тенью своей потерянной мечты. Он бродил по улицам Ленинграда, не обращая внимания на прохожих, туманным взглядом оглядывая серые дома, лица, машины – всё было словно обёрнуто в плотный, давящий сумрак.
Дни сливались в однообразное, тягучее движение. Работа потеряла для него всякий смысл, и он просто бродил по городу, тщетно пытаясь найти ответ на боль, которая поселилась в его душе. Он не спал ночами, его мысли хаотично метались от воспоминаний о прошлой жизни к бессмысленному настоящему, и всё, что он мог ощущать, было глубокой, всепоглощающей депрессией.
В один из вечеров, когда он шёл мимо небольшой столовой, дверь распахнулась, выпуская волны смеха и шумных голосов. Внутри, за обшарпанными столиками, сидели мужчины с кружками пива, громко переговариваясь. Александр едва заметил их, но вдруг его внимание привлекли обрывки фраз.
– Да я тебе говорю, Ваньку нашего опять того… посадить хотят, — послышался голос одного из мужчин, сиплый и насмешливый.
– Какого Ваньку-то? — спросил второй, с ухмылкой потягивая пиво.
– Левченко, кого ж ещё! Говорят, на днях дебоширил, присунул девахе, а теперь милиция за его Волгу пообещала, что отпустят — или условку дадут.
Эти слова как молния пронзили Александра. Он на мгновение остановился, замер, обдумывая услышанное. "Левченко… деваха… милиция отпустит…" – обрывки разговора кружились в его голове, пробуждая странный интерес. Что-то в этом имени и ситуации зацепило его, будто проблеск в темноте.
Решившись, он вошёл в столовую, чувствуя, как тёплый, пропахший дымом и пивом воздух обволакивает его. Мужчины с удивлением посмотрели на него, но он решил не упустить шанс. Подойдя к стойке, Александр заказал пять кружек пива и направился к ним.
– Здорово, мужики! — сказал он, стараясь придать голосу дружелюбный, чуть игривый тон. – Чего-то я тут борщанул и набрал лишнего пивка… Не хотите присоединиться к трапезе?
Мужчины уставились на него с лёгким недоумением, но он постарался выглядеть непринуждённо, быстро добавив:
– Устроим пир не хуже, чем в Римской империи! — усмехнулся он, надеясь, что эта фраза смягчит их.
Они переглянулись, усмехнулись, и один, криво улыбнувшись, сказал:
– Ну, ты историк, что ли?
– Ага, почти, — ответил Александр, опуская кружки на стол. Мужики засмеялись, а один из них, тот, что говорил о Левченко, похлопал по сидению рядом.
– Садись, историк, пиво принимаем! Значит, уважуха!
Александр уселся и протянул кружку, поддерживая их тосты. Пиво лилось рекой, и разговоры плавно возвращались к их прежним темам. Он слушал с вниманием, но не торопился задавать вопросы, осторожно подстраиваясь под их разговор.
– Так чё, с этим Левченко-то что будет? — подхватил Александр, когда разговор вновь вернулся к обсуждению.
Мужчина рядом, слегка покачиваясь от выпитого, ухмыльнулся и, понизив голос, продолжил:
– Ванька этот, понимаешь, парень не промах! Дружок с милицией… свою Волгу им пообещал, чтобы дело замяли. А деваху… сам понимаешь. Говорят, и не первый раз такое у него. Дебоширит, как с цепи сорвался, а девчонок молодых ломает, а потом выкручивается!
– Так что за это ему? — тихо спросил Александр, пытаясь не выдать своего интереса.
– Да ничего! Ой, этот Ванька, чтоб его! Бабы, вино, махач… Всё ему с рук сходит! — продолжил тот. – А если и посадят когда, так ненадолго, максимум на пару месяцев.
Александр слушал, стараясь не выдавать своих эмоций. В голове мелькали мысли: "Этот человек… Дебошир, насильник… но при этом уходит от наказания. Никто не пытается его остановить."
Ещё несколько минут Александр сидел с ними, делая вид, что интересуется их рассказами и смехом, но его мысли были где-то далеко. Этот Левченко вдруг стал для него чем-то большим, чем просто незнакомцем, о котором болтали мужчины в столовой. В нём он видел воплощение чего-то глубже, той самой грязи, которая всегда его отталкивала и внушала отвращение к человеческой природе.
Когда он покинул столовую и вышел на пустую улицу, ночной воздух обжёг его лицо, будто очищая от запаха пива и табака. Его сердце билось ровно и спокойно. Впервые за долгие недели депрессия, тянувшая его в мрачные глубины, отступила, уступив место странной, пугающей ясности.
Так началась история, словно уроборос, замкнувшийся на своем начале и конце, где жизнь перетекает в смерть, а свет растворяется в бездонной тьме. Каждый шаг вперед – это возвращение к истоку, к истине, скрытой в тенях. Здесь нет иллюзий, только холодное осознание: всякое движение – лишь очередной виток, который обнажает истинные мотивы тьмы, безмолвной и неумолимой. И в этом движении – философия смерти, неизбежная и притягательная, как сам этот цикл, в котором невозможно различить начало и конец.
