Czytaj książkę: «Нашествие третьей беды. Сатирические рассказы», strona 2

– Ну, как же можно обойтись без расчетов? Мы делаем теплый пристрой, добавляются нагрузки на отопительную систему. Диаметры труб необходимо проверить расчетом…

– Все будет тип-топ. Не сомневайтесь. Я – отвечаю…

– А вот здесь вообще у трубы не указан диаметр, – сказал я. – Здесь не указано количество секций у батареи…

Ошибки серьезные, и Тимофеев склонился над чертежом.

– Действительно. Как же это я так? – пробормотал он. – У вас карандашик найдется?

Трясущейся рукой он поставил на чертеже какие-то цифры и подвинул альбом ко мне.

– Вот… Упустил… Когда на работе загрузка, да дома работаешь, иногда случаются промахи.

Я не стал уточнять о работе. В лесном ПСБ он уже не работает, вряд ли где-то устроился, но он, наверно, не догадывается, что я знаю об этом. Я смотрел на его исправления и чувствовал, как во мне закипает злость: мне нахально хотят всучить непотребное!

– Как же так, Альфред Георгиевич? – говорю я, стараясь не проявлять свои чувства. – Вы вот здесь указали диаметр трубы в сорок миллиметров, а перед этим участком он только двадцать? И секций у радиатора поставили целых двенадцать, тогда как в комнате рядом, такой же по объему и площади, их только четыре.

Тимофеев озадачено смотрит то на меня, то на свою работу, словно не понимая чего-то. Потом как будто его осенило:

– Да что ж это я?.. Вот вам, вот вам! – хлопает он себя ладонью по пальцам, будто наказывая их, как наказывают нашалившего малыша. – Как же вы так намарали?..

Он быстро зачеркивает только что написанные цифры и ставит рядом другие.

– Мазня получается, – говорю я, смотря на загаженный лист. – Надо стереть лишнее.

Тимофеев просит резинку и послушно стирает.

Я просматриваю чертежи уже более тщательно и вижу еще и еще примеры халтуры. Их так много, что исправлять нужно долго – просчитывать и исправлять. Тимофеев же сразу хватается за карандаш и вопросительно смотрит мне в глаза, будто спрашивая, какая цифра меня может устроить.

Меня могла устроить только правильная, расчетная цифра, и я ему говорю:

– Вы возьмите все это домой, и еще раз просмотрите, обоснуйте расчетами.

– Хорошо, – соглашается он.

– Сколько времени надо на доработку?

– Завтра все сделаю.

– Завтра не надо. Сделайте все внимательней, просчитайте… В следующий понедельник жду вас.

Разговор этот был в среду, и Тимофеев сказал:

– Это даже много – до понедельника. Раньше все сделаю… А как бы с авансом?..

– Как сделаете, получите все. Деньги ваши – в кассе уже…

Я сел в свое кресло, а Тимофеев вздохнул, как незаслуженно обиженный человек, и засунул чертежи в свою сумку. Но не уходил, задержался. «Наверно, совсем без денег сидит, – подумалось мне. – Сейчас будет клянчить. Не дам!»

А он произнес как-то не к месту:

– Отличная у вас чернильница… Откуда такая?.. Антиквариат?..

Чернильница и впрямь была интересной: из бронзы, в виде большого медведя, поднявшегося на задние лапы над соразмерным бочонком с верхним донышком на миниатюрных петлях. В бочонке были чернила. Сейчас, в век авторучек, чернильницы не нужны, но я не убирал ее со стола, потому что уборщица, тетя Наташа, жившая рядом и работавшая здесь второе десятилетие, называла ее талисманом. Она время от времени продолжала подливать в медвежий бочонок чернила из бутылки, стоявшей за сейфом.

– Можно мне ее посмотреть? – спросил Альфред вкрадчиво.

Он подвинулся поближе к столу, нагнулся к чернильнице, и в глазах его сверкнул алчный огонь, то ли ценителя антиквариата, то ли бродяги, подумавшего, что такую вещь можно выгодно сбыть.

– Так, значит, мы с вами договорились?.. – прервал я вопросом его чрезмерное любопытство.

Тимофеев опять надолго исчез, и я ругал себя за доверчивость и беспечность – надо было забрать у него и проект, и исходные документы! Я посылал несколько раз рассыльную по адресу, который Альфред указал в заявлении, но его дома не было ни в рабочее время, ни вечерами.

Его новое появление в бюро я воспринял за великое счастье. Я рад ему был, наверное, больше, чем тот мифический овцевод, который вновь обрел свою пропадавшую живность.

– Наконец-то! – воскликнул я с чувством, будто встретил закадычного друга, и даже хотел предложить ему чай или кофе, но потом спохватился.

– Ну, как?.. Закончили все?..

– Все, все… Все вот туточки. – Альфред суетливо доставал чертежи из той же затрапезной брезентовой торбы. – Пожалуйста…

Я сразу увидел, что вопросы, которые возникли при первом просмотре, были исправлены, но как-то очень небрежно.

– Вы бы стерли, что ли то, что было ошибочно, – сказал я ему, подавляя восторженность. – Зачем оставлять здесь такие помарки?!..

И Альфред в моих глазах стал опять тем, кем он, по сути, и был – жалким бесцветным ничтожеством.

– Сейчас, сейчас, – забормотал он униженно. – У вас резиночка есть?.. Спасибочки…

Непослушными пальцами алкоголика он держал резинку, блохой скакавшую по листу, и старался убрать следы своей старой погрешности.

Я просматривал чертежи, опасаясь увидеть новые ошибки, и увидел, да не одну, и какие!

– А это что здесь такое?!.. – я показал на канализационный выпуск из здания, который был соединен с водопроводным колодцем.

– Батюшки! – всплеснул руками Альфред. – Да как же это я так?!

Он скорчил такую плаксивую рожицу, что ему можно было бы посочувствовать, если не знать, на что способны такие артисты.

– Вот что, мой дорогой! – сказал я, решив больше не церемониться с этим лопоухим халтурщиком. – Я сейчас уезжаю на совещание, а ты сиди здесь и все исправляй. Приеду, проверю каждую запятую!.. Исправишь – сразу в кассу, и – до свидания!.. Такой ты мне больше не нужен!

– Хорошо, хорошо, – согласился Альфред. – Можно, я за вашим столом поработаю?

– Можно. Работай.

Я предупредил секретаршу, что оставил в кабинете человека исправлять чертежи, и выехал в управление. Вернулся почти сразу – совещание не состоялось. Кабинет мой был пуст.

– А где этот? – спросил я, увидев, что к чертежам Альфред не притронулся.

– А он следом за вами ушел, – ответила секретарша, и смущенно добавила:

– Вот, посмотрите… Я только после заметила…

На паркетном полу блестели мелкие чернильные пятна, похожие на головастиков. Они начинались из моего кабинета, и там, возле стола, мы обнаружили самое большое пятно. На столе чернильницы не было. Было понятно, что Тимофеев похитил ее, выплеснув чернила прямо здесь, на пол. Было также понятно, что и с полом, и с разработкой проекта – хана! Но мне почему-то вдруг стало жалко не всех этих досадных потерь и предстоящих серьезных расходов, а только чернильницу, ту самую вещь, пребывание которой на своем рабочем столе я часто считал неуместным, и которая на нем оставалась только из уважения к старой сотруднице – уборщице тете Наташе.

На этом мои размышления и воспоминания прервались – я вошел в поликлинику. У двери в нужный мне кабинет был народ. Я занял очередь, сел на скамейку, и боль в моем ухе вновь разыгралась.

Стиснув зубы от адских прострелов, я абсолютно искренне думал: «Что, там сердце, легкие, печень и прочая требуха! Вот ухо – это, действительно, ценность!»

2010 г.

ХОЛЕРИК

Считается, что каждый человек уникален. У каждого непременно есть что-то свое: походка, почерк, отпечатки пальцев, ДНК, вкус, интересы… Словом, сплошной кавардак, сплошной человеческий хаос.

Но имеется, к счастью, критерий, по которому все это хаотичное множество можно свести к удобной системе координат, можно всех рассредоточить по полочкам. Этот критерий – темперамент, основной показатель свойств человека в его отношении к действительности. Оказывается, природа наделила людей всего лишь четырьмя видами темперамента и, согласно, им каждый из нас обязательно либо сангвиник, либо флегматик, либо холерик, либо, не дай бог, меланхолик. Только четыре варианта для всех индивидуумов. Независимо от того, кто кем работает: министром или подметальщиком улиц.

Вооружившись этими знаниями, интересно понаблюдать за своими знакомыми: а кто из них кто?

Вот Леха Назаров, шофер самосвала, несомненно, холерик. Он въедлив, горяч, неуступчив при спорах. Свои холерические свойства Леха проявляет повсюду, по малейшему поводу. Недавно был такой случай. Приходит его жена с базара и с радостью ему сообщает:

– Как дешево я сегодня картошку купила! У всех по двадцать пять за кило, а мне удалось взять по двадцать! Такая же, как у других, а на сколько дешевле! Постоять, конечно, пришлось – очередь образовалась у этой машины, но зато – выгода!

И она начинает высчитывать, насколько была ее покупка удачной:

– Значит, за пять килограмм, если бы по двадцать пять за кило, отдала бы сто двадцать пять рубликов, а я – всего сто! Осталось даже на хлеб и на соль!..

– Сколько здесь, говоришь, – недоверчиво спросил Назаров, взяв у нее сетку.

– Пять килограмм… А что?..

– Не будет здесь пяти килограмм, – заявляет скептически Леха. – От силы – три… И того наверно не наберется…

– Как же так? – растерялась жена, – Я сама видела цифру на ихних весах – ровно пять килограмм.

– А вот мы сейчас и проверим…

Бегунок на домашнем безмене замер на делении три с половиной. Леха быстро пересчитал исходные данные и сказал, что каждый килограмм картофеля обошелся им в двадцать восемь рублей и пятьдесят семь копеек.

– Вот тебе и дешевле! – сдержанно сказал он. – Напрасно толкалась в очереди… Надули тебя…

Сангвиник, флегматик и меланхолик на этом и закончили бы разговор о картофеле.

Сангвиник рассмеялся бы и похвалил хитроумных торговцев: гениально придумали! Такие своего не упустят! Назаровым он посоветовал бы впредь смотреть в оба глаза, а сейчас – успокоиться.

Флегматик тоже бы успокоительно произнес: все мы где-то что-то теряем, а что-то находим, так что смирись.

Меланхолик принялся бы обвинять современные власти во всех известных ему смертных грехах и запутался бы в своих обвинениях, позабыв о том, с чего начал.

Но не таков нрав холерика!

Леха не стал упрекать жену в ротозействе, весь свой пыл, присущий настоящим холерикам, он направил на картофельных плутов. Высказав в их адрес гирлянду кудрявых эпитетов, он дал команду жене:

– Собирайся! Пойдем разбираться! Будем наводить большевистский порядок!

Назаров знал, что при коммунистах за обман покупателей немилосердно карали. О большевистских репрессиях СМИ давно прожужжали всем уши.

И вот они на территории рынка. Уже издали Леха приметил объект своего интереса: возле одной из огромных машин мухами роился народ, от нее то и дело отходили женщины с довольными лицами. Они сгибались под тяжестью сумок, руки их вытягивались почти до земли, но их лица сияли – дешевая ноша, как известно, не тянет.

С решительным видом Леха пробрался к открытому заднему борту. В кузове в поте лица трудились два смуглых усатых мужчины. Один торопливо наполнял картофелем сумки, сетки, кошелки, другой прикидывал вес на небольших пружинных весах и моментально, будто в голове его помещался компьютер, называл сумму.

– Слышь ты, крыса ус-сатая! – заикнувшись, обратился Леха к тому, кто с весами, с трудом стараясь держать себя в рамках учтивости. – А ведь ты обманул сейчас эту женщину.

Он кивнул на жену и легко приподнял в руке сетку с картофелем.

– Здесь только…

– Ходи вон туда, не дал договорить ему продавец, высунув из кузова свою волосатую лапу.

Леха повернул голову и посмотрел в указанном направлении.

Неподалеку, за столом, нагруженным коробками с абрикосом, сливой и виноградом, сидели два тоже смуглолицых и тоже с усами мужчины, возрастом они были старше тех, кто орудовал в кузове и одеты значительно чище. Оба внимательно наблюдали за ходом торговли картофелем. Им скандал был, очевидно, не нужен.

– Иди сюда, дарагой, – крикнул один из них – Ты чем недоволен?..

– Крысятничают в наглую! – сказал Леха повышенным тоном. Разве здесь будет пять килограмм?!

Смуглолицый взял из руки его сетку, взвесил ее на стоявших перед ним электронных весах, потом, молча, стал доставать из мешка картофелины и докладывать сетку. Картофель был превосходный на вид: крупный, чистый, без глазков и прочих изъянов.

– Теперь правильно?..

– Теперь правильно, – подтвердил Леха, увидев вес больше пяти килограмм.

Продавец абрикосов взглянул на него с таким презрительным видом, как будто это Назаров учинял здесь позорный обман.

Инцидент был, казалось, исчерпан, но Леха так не считал. Он почувствовал обиду за оскорбительный взгляд, за других, которых продолжали все так же обвешивать, и он решил попытаться пресечь эту откровенную наглость. Он посмотрел на очередь, опять – на продавца абрикосов, потом придержал за руку женщину, только что отошедшую от машины с картофелем.

– Вы сколько взяли? – спросил он ее.

– Пять килограмм.

– Давайте проверим…

Их разговор услышал мужчина, собиравший с покупателей деньги.

– Чево там у вас? – крикнул он женщине.

– Проверить хотим, как вы взвешиваете, – ответил за нее Назаров.

Он хотел перепроверить вес у продавца абрикосов, но тот отказался оказать ему эту услугу.

– Если не веришь, – произнес он угрюмо, – иди в базарком: там контрольные весы есть…

– А вот и пойду! – сказал упрямо Назаров. – Вы здесь за лохов покупателей держите! Весы подкрутили, и вешаете лапшу на уши!

Женщина стояла рядом в растерянности. С одной стороны, она понимала, что симпатичный мужчина действует в ее интересах, с другой – она не верила, что людей можно вот так бесстыже обманывать, и ей не хотелось ходить в базаркомы.

Но никуда им идти не пришлось. Один покупатель имел при себе такие же точно весы, какими продавцы отвешивали картофель, он предложил перевесить на них.

– Я проверял их недавно, – сказал он. – Вешают точно.

Перевесили, в сетке оказалось только три килограмма. Женщина побагровела, хотела устроить скандал, но ее подозвал к себе продавец абрикосов и вернул переплаченную сумму. Женщина облила его негодующим взглядом и направилась к выходу с рынка.

К мужчине, имевшему свой безмен, стали в очередь и другие, купившие в этой машине картофель.

– Взвесь и мою, – просили они.

Мужчина никому не отказывал и у всех обнаруживал недовес. Какое-то время продавец абрикосов возвращал переплату, но поняв, что их обман расшифрован, что-то крикнул на своем языке продавцу в машине, и недовес прекратился. Как уже понял Назаров, у продавцов были и другие весы. По виду точно такие же, но правильные. Темп продажи ходового товара упал, очередь увеличилась.

Жена нетерпеливо тянула Назарова за руку:

– Пойдем. Мы же свое получили… Пусть каждый сам за себя разбирается…

– Ты возвращайся, – ответил ей Леха, вошедший в воинственный раж, – а я буду здесь стоять до конца.

Продавцы перекинулись друг с другом словами и прекратили торговлю.

– Перерыв на обед! – сказал тот, кто с весами манипулировал в кузове. – Идите к другим.

Оба мужчины спрыгнули на землю.

– Ничего, обедайте, – сказал им Назаров. – Я подожду…

Эти слова вызвали явное недовольство как продавцов, так и покупателей.

– Продавцов еще как-то можно понять, – с досадой говорил потом Леха соседям, – они – торгаши, спекулянты! Честная торговля для них все равно, что дойка козлов. Но вот как понять покупателей?!.. Их околпачивают прямо на их же глазах!

Он размышлял вслух над этой загадкой, его соседи, молча, курили и тоже недоуменно пожимали плечами. Только один из них, вероятно, сангвиник все же спросил:

– И чем же все это закончилось? Ты так сразу ушел?..

– Не сразу, – ответил Назаров. – Немного еще побарахтался на этой помойке…

Вот что, с его слов, происходило дальше на рынке.

Продолжая считать, что новоявленный контролер только мешает торговле, кто-то из покупателей сбегал в администрацию рынка и привел с собой представителя власти с погонами сержанта милиции.

Милиционер поговорил о чем-то с продавцами картофеля и предложил Назарову проследовать с ним.

– Почему вы не хотите здесь, на месте, выяснить все? – возразил ему Леха. – Мне уже все понятно, – ответил сержант. – Свою версию вы изложите в администрации.

Следуя за сержантом, Назаров обернулся назад. Торговля с этой машины возобновилась. Так же возле нее толпился народ, так же бойко сновали руки сноровистых продавцов.

В администрации к словам Назарова отнеслись, как будто бы, с должным вниманием и тут же создали комиссию для проверки сигнала.

Комиссия не обнаружила никаких нарушений. Вес покупки у трех выбранных наугад покупателей точно соответствовал оплаченному ими весу продукта. На уверения Назарова, что у продавцов есть другие весы, которыми они манипулируют, члены комиссии только пожимали плечами.

– Вы, молодой человек, – молвил старший из них, – напраслину возводите на добропорядочных продавцов… Видите – никто, кроме вас, к ним не имеет претензий…. Какие у вас есть доказательства нарушений ими правил торговли?..

И действительно, у Назарова сейчас не было никаких доказательств. Купленный им с супругой картофель был уже дома, а люди, стоявшие толпой у машины, были озабочены только тем, чтобы быстрее выплатить названную «компьютером» сумму. Дотошный правдоискатель стал действовать им на нервы.

В администрацию Назаров не пошел, хотя его туда приглашали члены комиссии для составления какого-то акта. Что будет отражено в этом акте, Назаров предвидел.

Домой он возвращался с гадким осадком в душе.

Итак, наблюдая за поведением Назарова на пресловутом базаре, легко убедиться, что он – стопроцентный холерик. Но это не все…

Человек с аналитическим складом ума, человек, способный видеть и дальше и глубже, извлек бы еще кое-что и из самой ситуации, по которой определялся холерик. Этот человек, непременно сказал бы, что на данном конкретном базаре цена картофеля была несоразмерно высокой: согласно народным приметам, в местах, где килограмм картофеля стоит больше, чем килограмм хлеба, власть, мягко говоря, никудышная. Сказал бы, что на данном конкретном базаре процветает коррупция: мошенники бесцеремонно обирают людей, а власти закрывают на это глаза. Ответ на вопрос: почему – очевиден. Что народ на данном конкретном базаре и в данное конкретное время был подобен слепому глупцу: ему помогали прозреть, а он прогонял от себя исцелителя.

И еще. Из всей многоликой и разнохарактерной массы народа, из четырех типов ее темперамента этот гипотетический аналитик выделил бы только холериков: холерик – бескомпромиссный борец с обнаруженным злом. Он не всегда победитель, но всегда на коне, всегда готов к схватке. Он для бесчестных людей – как кость в волчьем их горле.

2010 г

НАХОДКА

Случается иногда и такое. Идет себе человек по дороге, идет и о чем-то задумался, размышляет, возможно, о счастье – какое оно, в чем его суть, с чем его кушают блаженные люди?.. Сейчас проповедуют – счастье в деньгах…

Пакет, что лежал на краю тротуара, был немного открыт, и в нем видны были деньги. Вот оно счастье?..

Компетентные органы не советуют трогать предметы, оставленные без глазу на улице – мало ли что! Там может быть даже бомба: в наши дни стало модным развлекать потускневший народ такими сюрпризами. Есть и другие причины не касаться бесхозных вещей (об этом чуть позже). Словом, трогать – опасно, но Скворцов тронул. Он взял пакет в руки и раскрыл его полностью. Брал без опаски – он был воспитан в советское время, когда люди еще не боялись друг друга и жили в согласии…

Петр Скворцов, сорокалетний мужчина, – учитель химии в школе. Деньги ему ох, как нужны: смешная зарплата, но не смешные потребности – квартплата, лекарства, продукты, долги…

Толстая пачка сотенных долларов была опоясана желтой резинкой. Бери и владей, решай все проблемы! Так поступила бы разномастная челядь из наставшей эпохи стяжательства и мздоимства, но не таков был Петр Скворцов, человек, воспитанный в советской системе! Тогда к деньгам отношение было другое: необходимость в них признавалась, но не больше того. Никаких фетишизмов!

Петр тотчас подумал не о себе, подумал о том, кто потерял эти деньги: наверняка, бедолага страдает! И он решил отнести находку в милицию.

Было это в субботу, перед началом летних каникул, и Скворцов беспокоится только о том, как бы не задержаться надолго в милиции: надо зайти обязательно в школу – узнать, когда начнут выдавать отпускные. Шевельнулась меркантильная мысль: в руках у меня сумма, больше в сто раз моих отпускных! Но он без труда подавил искушение.

Однако до милиции Петр не дошел. В конце квартала ему встретился Миша Сосновский, грузный, коротконогий, похожий на медведя мужчина, ровесник Скворцова.

Миша был давним знакомым Петра, даже больше чем просто знакомым. Они вместе когда-то играли в футбол, вместе служили в армии, гуляли друг у друга на свадьбе, словом, считались друзьями. Но со временем их пути разошлись. Скворцов стал учителем в школе, Сосновский – мелким предпринимателем, амбициозным и невезучим. Он с азартом начинал разноплановый бизнес, а заканчивал его только с одним результатом – неудача, убытки. Но Миша никогда не предавался унынию, и сейчас его большое лицо с породистым носом расплывалось в улыбке: он, похоже, был рад неожиданной встрече.

После теплых приветствий Петр рассказал приятелю о находке, сказал, где и как он ее обнаружил.

Сосновский тоже получил полновесную порцию советского воспитания, но ему удалось перестроиться, и к деньгам он стал относиться иначе – с благоговением, в русле сегодняшней жизни, и несколько шире. Можно сказать, что деньги теперь – его слабость. Он только и думал о деньгах, а тут – вот они, перед ним! Правда, не в его кошельке, и эта несправедливость ему не понравилась. В черных глазенках Сосновского сверкнули бесовские искры, на не бритых щеках проявились багровые пятна.

– Сколько там их? – вроде бы равнодушно интересуется он.

Вдвоем они изучают пакет и его содержимое. Денег действительно много.

– И что ты с ними думаешь делать?..

– Несу вот в милицию…

– Да ты в уме?!.. – напускное безразличие с Миши слетело мгновенно. – Там же их сразу присвоят! Ты же сам знаешь, кто там работает!.. Правда, сейчас их назвали полицией, но люди остались все те же!

И Сосновский мажет милицию грязью, дескать, там служат только бесчестные люди. Свои мнения он, ссылаясь на СМИ, украшает правдивыми фактами. Говорит и о том, как в местной милиции обчистили его компаньона.

– Ни за что человека забрали на улице, – уверяет он, прихватив Скворцова за локоть, – а там, в милиции, отобрали документы и деньги, самого же отправили в камеру. Документы после вернули, а деньги – фиг вам! Сказали, что денег с ним не было…

– Я их сдам по квитанции, – говорит уже с сомнением Петр.

– Ха-ха! Кто там тебе выдаст квитанцию?.. Заставят написать объяснение и – точка! И – до свидания!.. А если что-то тебе и дадут – что ты с ним будешь делать? Спрашивать, как вы распорядились деньгами? У кого?..

Миша выпускал изо рта лишь безобидные фразы из тех, что бушевали в его возмущенной душе. Их накал выдавало лицо и железная хватка за локоть. «Идиот!! – негодовал внутренне он. – На него, дурака голозадого, свалилось такое богатство, а он корчит из себя альтруиста! Кто сейчас думает о том, как возвратить деньги?! Сейчас думают совсем о другом: как бы кого околпачить, отнять их под благовидным или неблаговидным предлогом!.. Вот, идиот!!..»

Сосновский горячо убеждает Петра ни за что не расставаться с деньгами, и если не до конца убедил, то расшатал его намерение нести находку в милицию. Сейчас довольно легко доказать человеку нечистоплотность и коварство властных структур – доказательств хоть отбавляй, и Скворцов в конце концов сдался.

– Так куда же мне их?.. – говорит он растерянно.

Предвкушая поживу, Сосновский ему предлагает: давай-ка пока их придержим, пока не объявится тот, кто их потерял. Если через год никто не объявится, деньги по всем законам – твои!

– Но, если какой вдруг объявится, ты не торопись отдавать, – предупреждает он доверительно. – Сейчас объявиться может много желающих…

– А мы с тобой вместе их тогда отфильтруем, – соглашается повеселевший Скворцов.

Хозяин денег объявился на третий день, в понедельник. Жена Скворцова, работавшая фармацевтом в аптеке, рассказала про душещипательный случай:

– Сегодня подошла ко мне женщина. Вся в слезах. Говорит, что потеряла пакетик с деньгами… Ей дочь из Америки посылку прислала – доллары, на операцию. Она положила деньги в пакет и пошла с ними в банк, чтобы поменять на рубли, а дорогой ей стало плохо. Отключилось сознание. Очнулась в больнице. Про деньги там, естественно, ничего не известно… Посчитали, что бредит гражданка… А она ревет, как белуга, три пузырька валерьянки купила… Телефон свой, вот, зачем-то мне навязала…

Скворцов взглянул на бумажку с номером телефона и пожал неопределенно плечами. Он ничего не сказал жене о находке: щадил ее нервы и психику, берег от соблазна. «Сразу начнутся фантазии: а вдруг это не она потеряла, а может это нам бог счастье послал, увидел наши мытарства и сжалился. А мы его милость не ценим!..» Петр был уверен, что деньги надо вернуть.

Наутро, проводив жену на работу, он разыскал бумажку и позвонил по номеру, написанному в ней крупными цифрами. Женщина, взявшая трубку, описала и пакет, и место, где с ней случилось несчастье. Все совпадало. Скворцов сказал, что деньги ее у него, и она их может, когда захочет, забрать. Сквозь слезы и поток благодарностей женщина заявила, что будет у него через час. Скворцов вспомнил о предосторожности и, позвонив Сосновскому, попросил его присутствовать при передаче денег их потенциальной владелице.

Через час в квартиру Скворцова вошла полноватая женщина в кожаной куртке. Она непрестанно хныкала, утиралась огромным платком и выглядела такой обреченной, что Петр готов был отдать ей деньги немедленно. Сосновский был более бдителен и устроил незнакомке пристрастный допрос. Женщина держалась уверенно. Описала подробно пакет, в который она клала деньги, как и чем была увязана пачка, назвала точно место, с которого увезла ее скорая помощь. Все сходилось до мелочей. Петр вручил страдалице деньги и благородно отказался от предложенного вознаграждения. Сосновский, тоже из благородства, вызвался проводить женщину к ее дому.

Они расстались на волне взаимной приязни и уважения, и несколько дней Скворцов гасил в себе невольное чувство гордости за свой не ординарный поступок.

Больше с Сосновским они не встречались, но история с ценной находкой для них не закончилась.

Где-то неделю спустя после избавления от найденных денег Скворцов узнает, что Сосновского арестовали. Об этом сообщил Денис Кондаков, общий знакомый Петра и Сосновского. По словам Кондакова, Сосновского обвиняли в государственном преступлении – срыве операции спецслужб по разоблачению в коррупции большого городского чиновника.

Услышав имя чиновника, Скворцов с уважением подумал: вон на кого замахнулись! На первого заместителя мэра! Этот высокопоставленный хлюст слыл среди горожан наглым, ненасытным, но хитрым хапугой. Его надо брать было только с поличным. И вот когда все было тонко просчитано и продумано и казалось, что взяточник уже схвачен, произошел неожиданный казус – по вине Сосновского операция провалилась. «Причем здесь Сосновский? – ломал себе голову Петр. – Они не были даже знакомы друг с другом». Оказалось, что очень причем.

Сосновский попал в поле зрения сыщиков, когда пришел в банк и попросил обменять ему доллары, а доллары были помечены, приготовлены для вручения в качестве взятки злостному вымогателю. Пачку этих засвеченных долларов вручать должен был крупный предприниматель, которому вице – мэр устраивал щедрый заказ на строительство спортивного комплекса. Но заломленная сумма отката была непомерной, и предприниматель обратился в полицию.

Дальше дело шло по задумке полиции. Когда предприниматель вышел из конспиративной квартиры, в которой происходила аудиенция, и подал условленный знак, туда ворвались сыщики. Но денег не оказалось ни в карманах чиновника, ни в столе, ни в других укромных местах.

Сыщики сели в галошу: чиновник их обвинил в провокации, грозил судом за оскорбление личности и дискредитацию должностного лица. Когда же деньги нашлись у Сосновского, сыщиков посетила догадка: чиновник выбросил их сообщнику в форточку. Сосновского взяли в крутой оборот.

Сосновский все отрицал, клялся, что сверток с деньгами нашел он случайно на улице. Но сыщики ему не поверили, и были правы – деньги нашел не он, а Скворцов.

Петр понял: Сосновский подленько его обманул! И тот пасквиль на милицию, и плаксивая женщина – все это инсценировка и ложь. Ложь с одной целью – выманить деньги. Деньги, которые Петр простодушно отдал плачущей женщине, оказались в руках у Сосновского, и теперь сам Скворцов может быть втянут в уголовное дело.

У Петра появилось тревожное чувство и заныло под ложечкой.

– Надо же было так лопухнуться! – восклицал между тем Кондаков. – Прежде, чем идти в банк, надо было самому их проверить! Убедиться, что нет тут подставы!

Чувствовалось, что Кондаков глубоко осуждает Сосновского, но только за то, что он повел себя очень неосмотрительно завладев большими деньгами. Уж он, Кондаков, ни за что бы не «лопухнулся», уж он не попался бы так глупо на удочку.

– Когда его забирали, – смаковал Денис свой рассказ, – жена его висла на полицейских и голосила, что Мишенька ее невиновен, что он кандидат в депутаты, что треклятые деньги ему подложил конкурент-провокатор.

При этих словах тревога Скворцова усилилась. Он уже ждал имя того провокатора: Кондаков во время рассказа пару раз пристально посмотрел на него. Но пока обошлось без имен.

Простившись с Денисом, Петр остается в объятиях мрачных предчувствий. Он думает о лопнувшей дружбе с Сосновским, о мудреных ловушках спецслужб, об истоках русской пословицы: счастье не в деньгах…

2011 г.