Czytaj książkę: «Первое число Смита»
«Не говори: не проживу без него» –
Я сделаю так, что проживёшь.
Сменится время года, ветки деревьев, некогда дававшие тень,
высохнут, терпение иссякнет, та любовь,
что ты считал искренней,
покинет тебя, ты будешь в замешательстве.
Твой друг обернётся врагом, а враг вдруг станет другом –
вот таков этот странный мир.
Всё, что ты считал невозможным, осуществится…
«Не упаду» – скажешь и упадёшь,
«Не ошибусь» – и ошибёшься.
И самое странное в этом мире –
«Это конец» – скажешь,
и всё равно будешь жить…
Самому любить лучше, чем быть любимым
Аристотель
Abusus optimi pessimus
Злоупотребление лучшим есть худшее злоупотребление
А. Шопенгауэр
СЕНТЯБРЬ
Москва. 11:45. Сентябрь, 02, Понедельник
Серая площадь.
Незнакомка отстукивала стальными каблуками по тусклому асфальту, оглушая тихий будничный полдень. Она быстро шла, а кто-то сказал бы: бежала. Случайный наблюдатель, идущий навстречу, оценив скорость её передвижения, подумал: торопится. Но она всегда так ходила. Стремительно, нервно, дёргано. Как будто давно набрала обороты, а белые длинные ноги её, вторя спицам колёс проезжающих мимо авто, только превращали эту беспокойную энергию в движение. Прохожий, оглянувшись, сравнил её с порывом летящего мимо холодного ветра, мчащегося по каким-то своим срочным, одному ему известным делам. Вот он стиснул незнакомца, окутав ледяным туманом, вот заставил замереть на секунду, вздрогнуть, задержать дыхание, а мгновенье спустя расслабиться, согреться; поток, обогнув его, уже устремился прочь за своей хозяйкой, хлестнув по щёке прохладой волос.
Вынырнув из тени, мужчина пошёл дальше. К строениям из стекла и стали, гордо поднимающимся из бетонного плато маленькой площади, к которой он приближался неспешным шагом. Он шел размеренно, спокойно, как будто медленно плавя напирающее на него пространство. Оно таяло перед ним, тягучее, сливочно-жёлтое, осенне-пряное, открывая виду две зеркальные серые узкие башни, устремившиеся своими сводами в кобальтовое небо. Его офис располагался в Южной башне, на последнем из тридцати трёх этажей. Башни: Южная и Северная, будто сёстры, навсегда сцеплённые генами, соединялись между собой стеклянной галерей, скрывая в себе переход из одной в другую.
«Я ведь был когда-то другим, – вдруг подумал человек. – А теперь, запертый в своей башне, стал, как и она,лишь отражением себя». Он настоящий надежно скрылся за цинично обманчивой серебряной поталью. Незнакомец покидал сегодня Город на несколько дней. Он не думал, что будет скучать по этой Серой ветреной площади, по этим стеклянным близнецам-призракам, по своему отражению в них: застывшему, шлифованному, блестящему.
Он усмехнулся своим мыслям. Ему было скучно.
Москва. 18:04. Сентябрь, 09, Понедельник
Северная башня.
Она стояла перед панорамным окном своего кабинета в Северной башне на новом месте работы и обозревала открывшееся пространство. Она трудилась здесь вторую неделю и теперь еще больше боялась высоты. Каждый раз, подходя к этой стеклянной прозрачной стене, не ближе, чем на расстояние вытянутой руки, она внутренне содрогалась.
Её удивило, что ей предложили занять такую большую комнату, несмотря на то, что она была лишь Заместителем. Главный заверила, что чувствует себя здесь неуютно, привыкла к своему старому кабинету и с удовольствием предоставит в её распоряжение эту одиночную оранжерею.
Она стояла и думала, что ей повезло. Что, несмотря на страх высоты, она чувствует себя здесь спокойно и умиротворенно.
Рабочий день подошёл к концу.Осеннее солнце уже прощалось с ней и с этим днём, играя последними, уже совсем не яркими бликами по зеркальной глади окон Южной башни. Расстояние между высотками было не больше десяти метров, и она радовалась, что тот, или та, а может быть и те, чей кабинет был братом-близнецом её офиса в здании напротив, уже вторую неделю не давали о себе знать, и она не видела в их окне ни лиц, ни фигур, ни силуэтов. Она не то чтобы не любила людей, скорее побаивалась и не понимала.
Незнакомка вздрогнула, когда в дверь кабинета постучались, вырвав её из облака задумчивости.
Обернувшись, она увидела в открытом проёме молодого человека, лет восемнадцати, в серо-чёрном комбинезоне с логотипом компании, в которой она работала. Высокого и спортивного, с вихрем вьющихся каштановых волос. Он улыбнулся и спросил:
– Вы – Зам?
– Да. – Получилось строже, чем она рассчитывала, но парень, похоже, не обратил внимания на её тон и продолжал всё с той же улыбкой:
– Я привез документы. – Он кивнул на пачку листов подмышкой. – Главный уже ушла, кабинет закрыт. Вы примете?
Зам молча протянула руку за бумагами. И, как будто вспомнив о вежливости, сказала:
– Проходите.
– Можно на «ты», – предложил молодой человек, вручая ей документы. – Меня зовут Яков. Я – главный фельдъегерь Северной башни.
Она отвлеклась от рассмотрения бумаг и вскинула бровь, в изумлении посмотрев на него.
А Яков рассмеялся, проходя к окну:
– Курьер звучит не статусно.
– А я думала, что имперские замашки сейчас не в моде, – парировала она с улыбкой.
Зам любила такой юмор, застающий врасплох, обескураживающий каламбурами, с самоиронией и даже с сарказмом.
– И да, давай на «ты». Спасибо за контракты. Главный говорила, что давно ждет оригиналы.
–Не стоит благодарности. Я просто делаю свою работу, – пафосно сообщил Яков, выпячивая грудь.
В ответ на шутку она хохотнула. И показалось, что рой переливчатых струнных звуков выпорхнул на свободу из плена тишины. Зама всегда чрезвычайно преображала улыбка: стройнил смех, раскрытые губы полнели, она казалась моложе, глаза оживали и освещались каким-то непривычным для неё, тёплым, особенным внутренним светом.
Яков открыто рассматривал её, с удовольствием наблюдая за происходящими с лицом молодой женщины переменами, а потом спросил:
– Не страшно тебе здесь работать?
– Ты об окнах?– уточнила Зам.
– И о них тоже. – Молодой человек вдруг запнулся, и, опустив глаза, поинтересовался тихо:
– Тебе разве не рассказали?
– О чем?
– Ну… – замялся он и стих.
Она пристально всмотрелась в его лицо, ожидая ответа.
– В прошлом году…В мае… Здесь женщина умерла. Она работала в нашей компании. И её нашли здесь, в этом кабинете, – пробормотал Яков.
Зам замерла от этих слов. Мурашки побежали по её ногам, зародившись где-то под коленками: мелкие, пугливые, суетливые. Толкаясь и торопясь к её солнечному сплетению, как будто ища тепла и защиты они, глупенькие, сплочась, всем своим весом опустились на её грудь, сдавили, сжали, перекрыли доступ к кислороду.
Она медленно выдохнула, стараясь успокоиться, и спросила охрипшим голосом:
– Как?
– Мм… Я здесь еще не работал тогда, но сотрудники говорили, что компания только перебралась сюда, на высоту – этаж внезапно освободился. Все переезжали. А в этом кабинете должна была Главный сидеть. Генеральный распорядился сделать ремонт.
Он замолчал, как будто вспоминая детали.
– В общем. Девушка эта работала в бухгалтерии. В один из дней, утром, уборщица зашла в кабинет и увидела её. Она у окна лежала. Уже не живая. Голова вся в крови. Её убили.
Зам оторопело посмотрела на Якова.
– Нашли, кто это сделал? За что?
– Нет, мне не сказали. Те, с кем я общался, не знают. Давно это было.
– Ясно, – сказала она упавшим голосом.
Ей вдруг так сильно захотелось уйти отсюда, что, уже не думая о вежливости, Зам быстро выпалила:
– Мне пора, Яков. Думаю, еще увидимся.
Курьер поднял на неё глаза:
– Ты в порядке?
Она быстро кивнула.
– Да…, да, нормально. Я пойду.
– Услышал тебя. Извини, что напугал.
– Ничего. Это было несложно, – пробормотала она, снимая с вешалки плащ и хватая сумку.
Яков оглянулся на неё, выходя из кабинета:
– Я рад знакомству.
Зам ничего не ответила, провожая его взглядом. Она направилась в сторону лифта, спеша покинуть и этот кабинет и эту башню, торопилась и думала о том, почему она так испугалась, так напряглась от слов Якова. Не потому ли, что она родилась в мае. В месяце, когда убили эту девушку. Девушку, чье имя она забыла спросить.
Зама звали Майя. Ей было тридцать семь.
Москва. 18:24. Сентябрь, 10, Вторник
Южная башня.
Он вернулся в город. В добровольно-будничное заточение Южной башни.
Эти здания, как и все остальные, обрамляющие Серую площадь, большей частью принадлежали ему. Он был мажоритарным акционером и одним из бенефициарных владельцев компаний, в чьей собственности находились эти активы. Кабинет его находился на тридцать третьём, высшем этаже. Он зашёл в него и, оставив дипломат на столе, сел в дорогое, обитое кожей коньячного цвета кресло, развернув его к окну. Солнце скрылось. Рабочий день уже закончился, и сотрудники его компании покинули офис. Он был этому рад. Хотя нет, «рад» слишком сильное слово для описания чувств того, кто просто хочет немного побыть в одиночестве после утомительной деловой поездки.
Он не был одиноким человеком. У него были партнеры по бизнесу, приятели, знакомые, друзья, семья. Когда кто-то, по незнанию, спрашивал его о семейном положении, он говорил что вдов. Не вдовец, не овдовел, а именно вдов, как другие говорят «холост» или «женат». Он так проникся своим вдовством, был так опустошен, так свирепо отрицал смерть жены в первые годы своего вынужденного одиночества, что это состояние стало неотъемлемой его чертой, его качеством, его частью. Как ребенок становится частью родителя.
У него было двое взрослых детей. Сейчас он вспомнил о них, и вдруг, словно инстинктивно почувствовав приближение родного человека, повернулся к двери и увидел заходящего в кабинет сына. Яков. Второй из близнецов. «Следующий по пятам». Следующий за Евой, его дочерью – она была первой. Да, у его жены было отменное чувство юмора.
Он, улыбнувшись, быстро поднялся, развёл руки в стороны, и, предвкушая объятия, направился навстречу сыну. Семейные рандеву стали теперь не такими частыми, как ему бы хотелось, поэтому каждое из них было для него особенным и запоминающимся. Эти свидания отгоняли на время преследующую его скуку, и она, скалясь и скуля, пятилась обратно в свою пустоту.
Бенефициара звали Герман. Ему было сорок три.
Москва. 12:34. Сентябрь, 11, Среда
Северная башня.
Зам подняла глаза от экрана ноутбука, потёрла их, и повернулась в кресле к окну.
И вздрогнула. Майя не ожидала, что увидит там, в этой стеклянной шкатулке тридцать третьего этажа, человека и сначала ей показалось, что ей показалось. Но нет, вот он: стоит, высокий, большой, какой-то чересчур… она не смогла сразу подобрать слово, правильный, что ли. Как будто только такой мужчина и мог быть там, за этим прозрачным барьером, как ценный экспонат, выставленный на обозрение. Он замер в неподвижности, одетый в тёмный костюм и белую сорочку с расстегнутым воротом, без галстука, расставив длинные ноги, засунув руки в карманы брюк. Чуть приподнятое лицо с прикрытыми глазами он подставил ласкам солнца, шафрановые лучи которого нежно обнимали, окутывая медовой дымкой. Майя подумала, что это очень привлекательный мужчина – статный и широкоплечий.
В то время когда Южную башню весь день щедро заливало солнце, Северная всегда прозябала в тени. И теперь Майя поняла, почему к таким людям, как этот незнакомец всегда будут тянуться светила, и даже само небо будет благоволить им. Свет к свету. Столп общества. Уверенный. Пресыщенный. Твердо стоящий на ногах, вне суеты и метаний.
А Зам всю жизнь маялась. Она всегда была занята. Всегда спешила. Бежала и торопилась. На работу. На тренировку. В магазин. В гости. Прибраться. Приготовить. Погладить. Постирать. Поспать. Пожить. Полюбить… Время утекало сквозь её пальцы. Она не могла его остановить. Ей всегда его не хватало. Она опаздывала всегда. Везде. Не успевала. Она устала. Усталость была её непробиваемой оболочкой, её второй кожей, её тенью. Так было не всегда, но так было давно. Давным-давно, с тех пор, когда она полюбила, или думала, что полюбила. С тех пор, когда необдуманно отдала свою волю другим. Надолго, до прошлого года.
Год назад она услышала в записи лекцию психолога, в которой он отвечал на вопросы слушателей. Что-то задело Маю в его словах, и она, как утопающий, ухватилась за его фразу: «Вы можете жить по-другому». Она прослушала все его лекции, прочла все книги и статьи, которые смогла найти, она все ждала, ждала, когда его слова: «И тут вас отпустит» случатся с ней. И её отпустило. Неожиданно, резко, и так же трагично и необратимо как внезапная смерть. Она просто проснулась утром и поняла, что «низы больше не хотят». И множество новых слов: «воля своя и другого», «сильная и слабая позиция», «субъективная и объективная значимость», «опоры», «ресурсы», «границы», «территории», «самоуважение», «чувство собственного достоинства», «локус», «фокус», «дефект», «иллюзии», «психологическое поле» и «тяга» сложились разом в единое целое, синтезировались с её жизнью. Это была её собственная внутренняя революция, страшная, беспощадная, безжалостная и неожиданная для окружающих.
«Многие же первые будут последними, и последние первыми» (Мф. 19:27–30). Так она осталась одна, и, завершая свой жизненный переворот, сменила и место жительства и работу.
Очнувшись от своих воспоминаний Майя, сфокусировав взгляд, увидела, что мужчина из окна Южной башни смотрит на неё. Словно в оцепенении, она застыла под пристальным вниманием его глаз. Ей показалось, что они синего цвета. Зам смутилась, обратила кресло обратно к столу и скрылась за мебельной спинкой, прекратив, тем самым обоюдное изучение субъектов друг другом, избегая неизбежности изменения их состояний.
Москва. 12:40. Сентябрь, 13, Пятница
Южная башня.
Бенефициар стоял у окна своего кабинета с закрытыми глазами, отдав солнцу в распоряжение собственное тело. Оно баюкало его своими лучами. Герман убивал время. Его всегда было слишком много. Оно тянулось слишком долго и неторопливо, и так бесчувственно не отвечало его желаниям. А он желал быть занятым, подвижным, думающим, делающим, решающим. Бенефициару казалось, что он не смог бы быть счастливым через сотню-другую лет, когда искусственный интеллект полностью или почти полностью, заменит участие человека в труде, оставив только горстке людей право принимать стратегические решения. Что делать тогда таким как он? Отдыхать? Сколько? Месяц? Три? Год? А дальше? Чем упражнять свой разум? Чем заниматься днями напролёт? Чем тешить свое самолюбие? В чем добиваться успеха? Куда пригодиться? У него не было ответов.
Герман рассматривал время с позиции «было» и «будет», но иногда, а последние несколько лет всё чаще и чаще, она начал застревать в третьей временной ипостаси, в «сейчас». И это «сейчас» протекало слишком туго, слишком неповоротливо, оно слишком плавно переворачивало страницы необратимого мерила его существования, словно и не должно было последовательно сменять его состояния в процессе жизни, да и сами процессы, приводить к изменениям, к развитию. Герман, читая в детстве фантастику, мечтал о гипарксисе, о многомерных мирах, о мультивселенных. А сейчас подумал, что рассуждает, как последний романтик двадцать первого века.
Он устало вздохнул и открыл глаза. Вернувшись в реальность, он увидел, что из окна Северной башни на него, вернее сквозь него, невидящим взглядом Навсикайи, смотрела девушка. Она сидела в черном кожаном кресле, скрестив на груди руки, застывшая, словно восковая фигурка. Его взгляд пробежался по её худому, угловатому лицу. В нём не было ничего примечательного, она была, что называется «обычной»: немного раскосые глаза, брови с приподнятыми вершинами, среднего размера губы, сжатые, будто с трудом удерживали какую-то невысказанную во рту мысль. Её чётко очерченный подбородок был таким же острым, как и скулы, а овал лица формой напоминал продолговатую клубнику. Волосы отсвечивали запыленной медью, разделялись прямым пробором и прятались за спиной. Герман подумал, что они, скорее всего длинные. На вид ей было не больше двадцати пяти.
Девушка была одета в темно-серый брючный костюм. В вырезе двубортного пиджака, похожего на военный китель, застегнутого наглухо, виднелся воротник белой рубашки, также плотно закрытой до самой середины шеи.
Внезапно она, словно очнувшись, посмотрела ему в глаза. Эта осмысленность во взгляде воскресила её, все нервные окончания тела пришли в действие, запуская внутренний двигатель, и весь облик стал казаться теперь каким-то чрезвычайно живым. Герману показалось, что глаза у девушки зелёные, когда она, последний раз сверкнув ими, развернулась от окна и спряталась от него за равнодушным серебром стекла. И он, привычно увидел только собственное отражение. Как всегда.
Ему стало интересно. Этот кабинет пустовал больше года.
Услышав звук шагов, бенефициар оглянулся и увидел спешащую к нему с документами и чашкой в руках Валеру. Она была его бизнес-ассистентом. Валера. Герман называл её именно так. Просто и по-мужски. Он не помнил, кто предложил, он или она, именовать её так, но уже не представлял, что будет обращаться к ней как-то по-другому. Валера была не против, и ей удивительно шло имя, произносимое в этой форме. Она была высокой, с низким грудным голосом, простоватыми, какими-то неуклюжими чертами лица и такими же манерами. Ассистент работала с ним много лет, и знала настолько хорошо, насколько это вообще было возможно.
– Ваш кофе, – сказала Валера, ставя перед ним на стол фарфоровую чашку.
Герман сел в кресло и аккуратно дотронулся внешней стороной указательного пальца до белой глянцевой поверхности. «Кипяток» – подумал он, а вслух произнёс с нажимом:
– Слишком горячий. Опять. – Герман взглянул на неё с упрёком.
– Ишьтыподишьты! – воскликнула Валера тоном матери, недовольной своим избалованным, но любимым сыном.
Он лишь усмехнулся в ответ. Бенефициар давно привык к её старорусским словечкам, они забавляли его. К чести Валеры, она всегда тонко чувствовала момент, когда их можно или нельзя употреблять. В присутствии гостей, посещавших кабинет, ассистент себе такого не позволяла.
– Типография изготовила приглашения. Проверьте. Все ли устраивает? – сказала она, передавая ему длинный бумажный конверт золотого цвета.
Герман взял его, положительно оценив плотность тисненой бумаги, открыл и вынул белый лист, в котором золотым витиеватым шрифтом было напечатано:
– Потрясающе. Я доволен, – ответил он. – Разошли по списку, в сопроводительном письме добавь: мы ждем только руководящий состав компаний-партнёров и арендаторов.
Валера кивнула, направилась к выходу и добавила:
– Совещание перенесли на тридцать минут, не все успевают. Начнется в тринадцать тридцать.
«Опять ждать» – подумал он разочарованно.
Москва. 16:14. Сентябрь, 16, Понедельник
Северная башня.
– Ты должна пойти. Пойми меня правильно. – Покидая кабинет, бросила Главный, уже не гладя на Зама.
Майя кивнула ей вслед.
Главный уведомила её, именно так, не попросила и не приказала, а просто уведомила её, как о свершившейся где-то на небесах договорённости, не подлежащей изменению, что Майя идёт на благотворительный аукцион, проводимый компанией, владеющей башнями и строениями Серой площади, вместе с Главным, Генеральным и его заместителями, в конце декабря.
Она, конечно, пойдет на это мероприятие, перетерпит пару часов, и, возможно поймет правильно то, что должна, по мнению Главного, понять. Хотя Зам плохо понимала даже себя, а других людей не понимала вовсе. Что там у них в головах? Их невозможно просчитать, вычислить, уравнять, вывести общий знаменатель, утвердить единые нормы и законы поведения, спрогнозировать реакции и эмоции, слова и поступки. Ей сложно давалось общение. Ребенком, ей внушили некоторые правила взаимодействия, но, наконец, повзрослев, она уличила их в шаблонности, однобокости, необъективности и перестала им следовать, а новых пока не приняла, предпочитая просто вести себя вежливо.
В людях сейчас она не видела четкой конструкции «если – то», у них были сплошные иллюзии, паралогизмы и исключения и при этом, у каждого человека -свои, да такие, что без знания вводных данных ей они были недоступны. Это теперь приводило ее в недоумение: как себя вести? Что может им понравится? А что нет? Что, когда и как говорить? Как реагировать? Она-то всегда старалась держать себя в руках, и была несколько отстранённой. Майя почему-то с детства знала, что со всем справится и эмоционировать нет смысла. Эта мысль, как клеймо, была выжжена в её сознании. Неизвестно, откуда она произросла, эта мысль, но она всю жизнь сопровождала и защищала её, как верный пёс, преданность которого была много больше материнской. Мать называла её холодной. Возможно, она была права.
Зам подошла к окну. Её невольный соглядатай стоял у стеклянной стены своего кабинета и пил кофе. Она почему-то была уверена, что он пил именно кофе. Крепкий, масляный, терпкий, как и он сам.
«Если мы будем теперь часто видеться, нужно придумать, как приветствовать его, – подумала она. – Это будет вежливо». И, не дав себе опомниться и начать сомневаться, увидев, что мужчина смотрит на неё, она коротко кивнула ему. И тут же получила в ответ на своё приветствие лёгкий наклон головы, с зачесанными назад, чуть вьющимися каштановыми волосами.
Москва. 15:14. Сентябрь, 18, Среда
Южная башня.
Просматривая договор, Герман сопоставлял его с отчетами юридического и финансового департаментов, оценивая возможные риски и величину доходности, в случае его исполнения. С предполагаемым партнёром он раньше не работал, компания вышла на рынок недавно и ещё не обросла ни отзывами, ни репутацией. Обратив внимание на реквизиты подписанта со стороны исполнителя, бенефициар удивился: Новиков П.М.
Девушку, с которой он, до недавнего времени, состоял в отношениях, звали Марианной Новиковой. Родственники? Нужно уточнить. Он сделал себе пометку. Встречаться с бывшей любовницей Герману совершенно не хотелось. Он вздохнул с облегчением после их расставания: её было слишком много, вернее, в ней было слишком много. Много пустоты и обезличенной занятости. Это был интеллектуальный и духовный мезальянс. Ему очень скоро стало не о чем с ней разговаривать, а слушать её было неинтересно. Социальные сети, салоны, шопинг, бренды, тренды, коучи всего и вся, ретриты, гуру, практики, марафоны, мемы – таким был калейдоскоп её жизни. Красочным, зажигательным, но не воспламеняющим; тлеющим, но не горящим. Хотя в постели она была хороша. Хорошего понемножку, так говорят?
Марианна внешне спокойно восприняла его сообщение о желании прекратить отношения, однако искренне не понимала, почему он хочет это сделать? Она была полностью, абсолютно уверена в себе и своей привлекательности. И в этом была вполне естественна: эта детская наивность, такая бесхитростная, такая органически прямодушная, такая непоколебимая в своей правоте взывала к Герману только в одном вопросе: как можно хотеть расстаться с ней? С НЕЙ?! Эта монета открылась ему другой стороной: укоренившейся зашоренностью, эгоцентричной сфокусированностью на себе и своих желаниях, что в некотором смысле позабавило его силой этой веры в себя, но и испугало отрицанием всего отличного от неё. Марианна была младше его на четырнадцать лет. Это объясняло различие их мировоззрений, кругозора, слоёв их миров, накопленного опыта, иногда совершенно, как он думал, для неё неприемлемого. Контуры их, заполненные красками разного года выпуска, в его случае, видимо уже изрядно поблёкшими, оказались совершенно несовместимыми. Герман считал это очевидным, однако, услышав непонимание в словах Марианны, решил, что объяснять всё это он не будет. Она не поймет. Пусть её.
Закончив чтение контракта и отчетов, черкнув несколько замечаний, Герман бросил взгляд в окно. Безымянная незнакомка стояла на посту. Она пила, видимо, чай из прозрачной кружки, обнимая её двумя руками, словно пытаясь согреться. Девушка опять была, он не мог придумать иного слова для сравнения, «упакована» в строгий костюм и рубашку, и только волосы, не подчинившись, свободно расстелились по плечам. Ему было приятно теперь приветствовать её по утрам. «Нужно узнать у Якова, как её зовут, – подумал он – сын всё знает».
Москва. 14:33. Сентябрь, 20, Пятница
Северная башня.
Фыркнув в ответ на её: «Благодарю, что принёс отчеты, Главный просила срочно прочитать», Яков воскликнул:
– Сплошные числа, что тут можно прочитать?!
«Sapienti sat» – с улыбкой подумала Майя, но вслух произносить не стала, боясь, что курьер не поймет эту шутку на латыни.
Числа… Числа были её стихией. Стройные ряды их, связанные количественными артериями, всегда её успокаивали, она чувствовала себя среди них как дома. Зам считывала с них всё, что они пытались ей показать и всё, что старались стыдливо спрятать, мучаясь несостыковками, краснея и пыхтя при этом. Цифры были живыми для неё: двойка простушкой, тройка плутовкой, четвёрку она считала одиозной и мистической, пятёрку самодовольной отличницей, шестёрку хитрой обманщицей, семёрку грешницей, восьмерку не любила за вычурность, девятка была её фавориткой. Но больше всех она уважала единицу. За ее простоту и строгость. За её сложность и нежность. За её индивидуальность. За её цифровую царственность. За многозначность и единение. За то, что она невидимо присутствовала в любом числе, внутренне, скрытно, но всегда там была.
В прошлом году Майя читала Канта, про его безусловные формы бытия: пространство и время. Она добавила бы к этому списку еще и единицу. Как априорный признак существования: вещь существует, если её можно посчитать. И тут же думала, усмехаясь себе: «Экая я выдумщица!»
После ухода Якова, Зам углубилась в анализ данных, оформляя выводы и результаты своих изысканий в виде пояснительной записки. Увлекшись чтением, она не сразу заметила, что экран ноутбука погас. Понажимав на все кнопки, которые, по её мнению, должны были помочь в его реанимации, она решила, что всё-таки помощи «знающих людей» не избежать, и, вздохнув, набрала номер секретаря. Девушка-делопроизводитель, выслушав просьбу, обещала Майе как можно скорее прислать специалиста. Оставалось только ждать. Это она умела.
Появившийся вскоре системный администратор осмотрел ноутбук, так же, как и она, потыкал кнопки и, объявив Майе диагноз: «умер, но мы попробуем оживить», забрал компьютер с собой, обещав прислать другой на замену.
«Техника любит меня, но как друга» – подумала Зам.
Решив размяться после его ухода, она прошлась по кабинету, сделала наклоны шеи вперёд и назад, влево и вправо, и все-таки подошла к окну. Мужчина в Южной башне сидел спиной к ней и что-то печатал на клавиатуре ноутбука. Ритуал приветствия на сегодня был завершён, с незнакомцем они обменялись вежливыми наклонами головы утром, и эта странная традиция почему-то вызывала в ней улыбку. Майе теперь стало интересно, как зовут этого безымянного. «Нужно спросить у Якова, – думала она.– Он всё знает».
Москва. 18:43. Сентябрь, 23, Понедельник
Южная башня.
Герман смотрел в окно своего кабинета. Сегодня был хороший день, плодотворный, быстрый, интересный, сегодня он не скучал. Бенефициар любил ощущение небольшой усталости и удовлетворенности после таких рабочих дней. Он потягивал односолодовый виски из стакана «олд фэшн», сидя в кресле, и ждал сына.
Яков жил отдельно. Летом, во время каникул, у них с близнецом состоялся разговор о том, что Яков хочет стать самостоятельным и попробовать пожить один, хочет устроиться на работу и обеспечивать себя, хотя бы частично, сам. Герман удивился такому предложению, но спорить не стал, и даже был горд тем, что сыну пришло такое в голову, в его-то возрасте. Он снял ему недорогую однокомнатную квартиру в спальном районе, недалеко от университета и устроил курьером в компанию, с владельцем которой состоял в приятельских отношениях. Сын жил отдельно второй месяц и, по его словам, был доволен своей независимостью. Бенефициар вспоминал себя в его годы и прекрасно понимал своего ребёнка. Он тоже хотел быть свободным, взрослым, автономным.
Нарушая тишину сумеречного кабинета, в офис, шумно распахнув дверь, зашёл Яков. Кудри подпрыгивали на его голове, пружиня вместе с походкой.
– Привет, родитель! – воскликнул с улыбкой он.
– Привет, – ответил Герман, протягивая ему руку для пожатия.
Они расселись в кресла вокруг дубового письменного стола, и разговорились, обмениваясь последними новостями. Рассказывал, в основном, Яков, смеша отца историями про учёбу и работу, про нелепые попытки погладить рубашку, оплатить счета за коммунальные услуги и про свои первые шаги в кулинарии, про сожжённые, пересоленные и переваренные блюда. Герман предложил сыну поужинать в ресторане, но тот отказался, сославшись на запланированную встречу с друзьями.
– Хорошего вечера! – напутствовал Герман сына при прощании.
– И тебе, долго не сиди здесь, – ответил Яков, закидывая рюкзак на плечо.
– Не буду, поеду скоро. Да, хотел спросить тебя. – Он указал на свое окно. – У меня теперь соседка появилась. Кто она? Это же офис твоей компании?
Яков улыбнулся:
– Только заметил? Внимательный ты мой. Она три недели у нас работает.
– Да я давно заметил, думал раньше спросить, забыл. Как её имя?
– Майя её зовут. Заместитель главного бухгалтера. Тридцать семь лет. Из Москвы.
– Рост, вес, цвет глаз? – уточнил тоном следователя, ведущего допрос, Герман.
Сын заливисто расхохотался:
– Знаю только, что она не замужем.
– Потрясающе. Только вот последняя информация мне ни к чему. – Хмыкнул хозяин кабинета. – Вы с ней общаетесь? Как она тебе?
– По работе – да, иногда на нашей кухне парой слов о жизни перекинемся, когда она за чаем заходит. Она как шпион – лишнего слова не вытянешь. Но с юмором, понимает всё, – ответил Яков, взглянув на часы. – Пора, пап.
– Понял. Я завтра позвоню, – проговорил Герман, и, проводив взглядом удаляющегося сына, подумал: «Имя Майя ей не подходит. Оно слишком тёплое для такой холодной девушки».
Москва. 12:54. Сентябрь, 25, Среда
Северная башня.
Сегодня было ветрено. Ветер ударял с исполинской силой в спину Северной башни и, огибая её, рассеивал свою мощь по стеклянным бокам, постепенно ослабевая и не долетая в своей полярной злобе до Южной. Башня Майи, как форпост, принимала на себя сокрушительные удары природы. Зам подумала: «Это ничего. Я привыкла». Окно противно дребезжало при каждом порыве, гудело от проникающих струй небесного эфира, хотя казалось, что оно должно быть абсолютно герметично. Но эта воздушная кровь всё-таки находила микроскопические лазы своим невидимым щупальцам, напористо проскальзывающим в тёплый уют её кабинета. Майя передёрнула плечами. Зябко.
