Czytaj książkę: «Психопат внутри меня»
Что-то из этих событий вымысел, что-то правда. Кто-то из действующих лиц существует на самом деле, а кто-то просто персонаж. И, конечно же, все совпадения имён и географических названий совершенно случайны.
Глава 1.
Меня всегда считали хорошей и послушной девочкой. Но на самом деле я просто быстро перенимала примеры обычного человеческого поведения, которое мне было совершенно чуждо. Почти до двух лет я молчала, но потом подслушала мамины жалобы на то, что со мной что-то не так:
– Все дети в этом возрасте уже разговаривают, а эта молчит! Только смотрит своими огромными глазами. Может, она больная? – жаловалась она подруге на кухне.
А я просто не видела смысла в этой словесной шелухе, которую взрослые щедро рассыпали вокруг, чаще всего не придавая ей большого значения. Или просто говорили из стремления заполнить пустоту и убрать тяжёлые паузы. Меня же тишина и одиночество совсем не пугали. Я просто за всеми наблюдала, дотошно вслушивалась и училась. Подмечала интонации и сопоставляла мимику с полученными результатами. Слов становилось всё больше, они складывались в ритмы, фразы, но оставались где-то внутри, не требуя выхода.
И однажды утром – ясным, с голубой полосой за окном, запахом кофе и сигарет – я решила попробовать.
Папа был ещё дома. Он читал газету, которая его всегда сердила и выговаривал кому-то невидимому вслух про "бардак в стране" и "этих козлов". На нём была незамысловатая домашняя одежда: майка с вытянутым воротом и полосатые трикотажные штаны. Он был проще, прямее, понятнее. С него как раз и можно было начать.
Я подошла к нему и сказала:
– У меня чешется нос.
Он дёрнулся, как будто его укололи током. Газета зашуршала на полу, его глаза округлились.
– Мать! – заорал он куда-то за дверь. – Мать, иди сюда! Нина заговорила!
С кухни появилась мама. Утро, но она уже усталая и разражённая, на голове гусеницы бигуди, в руке – чашка с остатками остывшего кофе. Она смотрела на меня так, будто я нарушила какие-то её важные планы.
– Ну, наконец-то. Значит, не немая, – коротко бросила она и ушла обратно. Ни облегчения, ни улыбки, ни похвалы. Вообще-то, я выдала сразу целое предложение по всем нормам и правилам русского языка!
Я замерла в нерешительности. Мама не оценила, зато папа стоял всё ещё искренне потрясённый и от чего-то необычайно радостный. Именно тогда я не поняла, а скорее прочувствовала на уровне интуиции: "Вот как это работает. Слова имеют вес, но не сами по себе. Надо точно выбрать момент и адресата". Речь – это инструмент. Щёлк – и ты получаешь реакцию. Или не получаешь. И в этом тоже кроется что-то важное.
Потом я стала внимательнее ловить оттенки речи: разбирала смыслы и подтоны фраз, нанизывала их, как бусины, в цельные фразы. Позже дошла очередь до эмоций. Обида, предательство, доброта, дружба – я разглядывала их, как экспонаты, пытаясь понять, что стоит за каждым ярлыком. Достаточно было услышать определение один раз, и схема уже складывалась в голове.
Люди показались мне странными: вслух твердят, что лгать – плохо, но сами не готовы слышать правду.
Глава 2.
Мне было лет пять, не больше. Мы поехали к родителям моей матери – бабушке и дедушке. Для меня они были чужими: сдержанные, пожилые, пахнущие чем-то терпким и лекарственным, не похожие на тех взрослых, к которым я привыкла. Дедушка пугал меня аккуратностью и стремлением к порядку. Он идеально ровно выправлял фарфоровые фигурки, дорожки на полу, постоянно убирал невидимые соринки с мебели. Бабушка накладывала огромные порции еды. Я была жуткой привередой и малоежкой, но под строгим и холодным взглядом матери давилась и доедала всё. Ибо я знала: к взрослым надо относиться уважительно. С пиететом – новое слово, которое я тогда выучила.
И вдруг – небрежный вопрос, словно между прочим:Они говорили со мной противными сюсюкающими голосами, которые обычно появляются у взрослых при общении с детьми. Расспрашивали: как дела в садике, кого люблю больше – маму или папу, и всё ли у нас хорошо. Я сидела прямая, как на утреннике, и старалась отвечать вежливо. – Да.– Мама всё ещё курит? Я кивнула. – Ты зачем это сказала? Зачем?!Мама обернулась на меня быстро, как змея, и я увидела в её взгляде нечто новое – не усталость, не раздражение, а настоящее бешенство. Потом, на прогулке, она меня отчитывала, зашипела сквозь зубы: А я не понимала. Разве это не правда? Разве меня не учили, что врать нехорошо?
Но теперь я учла на будущее: правду хотят не всегда. Хорошо, запомним. Интересно, есть для этого какой-то более точный регламент использования?
Когда я начала читать, ориентироваться в мире стало проще. Родители удивлялись: книги «не по возрасту», критические статьи – «ничего же не поймёшь». Как же они ошибались. Я анализировала тексты, как формулы, и быстро поняла, что критики транслируют общепринятые моральные нормы. Эти рецензии стали для меня костылями в хаосе чужих чувств.
Я училась оценивать поступки сначала на примере вымышленных персонажей. Антагонисты казались логичнее и объёмнее, чем герои, но в сочинениях я всё равно писала то, чего хотела система образования. Я особенно ощутила это на «Трёх мушкетёрах». Учителя хотели, чтобы мы восхищались благородством д’Артаньяна и его дружков, но меня завораживала Миледи. Холодная, расчётливая, безжалостная – она действовала логично, а не из мальчишеского браваства или клятв, опрометчиво данных в алкогольном угаре. Я недоумевала, чем можно восторгаться в четвёрке самцов с шатким моральным компасом, которых тащит вперёд исключительно удача. Миледи же просчитывала ходы и брала своё без жалости – именно за это, конечно, ей полагалась казнь. Я поставила закладку на сцене с лилией на плече и решила: если уж и брать с кого пример, то только с её. Ну, или ещё с кардинала Ришелье.
Мне не нужно было чувствовать – я анализировала. Школа была моей первой лабораторией. Там я не просто училась – я училась людям. Их эмоциям, поступкам, спонтанным решениям, которые, казалось, принимались на чувствах, но в действительности легко просчитывались, если знать, куда смотреть. Я отслеживала закономерности: кто дружит с кем, кто кого защищает, кто первым сдаст, если запахнет жареным. Кто хвастается, кто занижает оценки, кто врет по привычке. Это не было жестокостью. Это было опытом.
Девочки плакали в туалетах из-за мальчиков. Я запоминала, с чего начался конфликт, как он развивался, какие слова резали сильнее прочих. Потом пробовала – чуть‑чуть – говорить то же самое в нужный момент. Проверяла, насколько хватит моей «доброты», чтобы получить от человека желаемое. Научиться «сочувствию» оказалось несложно. Достаточно было подобрать нужные слова. Мою неискренность никто не замечал, всем вполне хватало декораций.Кто-то учился рисовать. Кто-то – решать уравнения. Я училась копировать интонации, выстраивать фразы с правильными паузами, делать глаза чуть влажнее, чем надо.
Иногда я даже путалась в образах. С одной стороны я застенчивая и добрая, с другой – язвительная и бойкая. Перед учителями – увлечённая, послушная, но с проблеском характера. Опять же, с точно выверенным его проявления: кто-то из учителей не ценил индивидуальности, а кому-то это было действительно важно. Я вживалась в эти роли как актриса, пока не забывала, что где-то под ними есть кто-то ещё. Если, конечно, кто-то вообще был.
Отношения? Да, конечно. Я замечала, кто нравится кому, и что именно в этом «нравится» работает. Пробовала быть такой. Иногда разбивала влюблённую пару, просто ради эксперимента. Иногда отталкивала того, кого близко к себе подпустила. Просто чтобы посмотреть, сколько человек выдержит, прежде чем уйдёт насовсем.
Глава 3.
– Ты мне нравишься.
В третьем классе один мальчик носил мне рюкзак до дома. Меня это не раздражало, и я даже улыбалась ему. Иногда мы стояли возле подъезда, болтая о фильмах. Он был милый. В какой-то момент он покраснел и сказал: Я кивнула и смущенно опустила глаза. Подумала, что так, наверное, и надо делать.
На следующий день он пришёл с шоколадкой и запиской: «Я тебя люблю».
– Господи, ты счастливая! Ты влюблена?Я показала её своей подруге. Та всплеснула руками: Я сделала вид, что обрадована и растеряна. Потом долго тренировалась перед зеркалом – как правильно опустить взгляд, как тронуть волосы, даже как смущенно краснеть.
Когда мальчик поцеловал меня в щёку, я сосредоточилась: что чувствую?
Ничего.
Ни тепла, ни дрожи. Ни отвращения. Просто прикосновение.
– Я тебя тоже.Тогда я посмотрела ему в глаза и повторила выученную фразу: Он улыбнулся. А я мысленно отметила: сцена сыграна, всё прошло гладко.
Любовь, ревность, дружба – всё это были чужие языки, и я их совсем не понимала, хотя очень старательно учила. И это всё равно было больше похоже на нестройную и пугающую речь глухого, когда он пытается воссоздать обычные человеческие интонации, которые никогда не слышал.
Говорят, люди не меняются. Я же постоянно примеряла новые маски, копируя книжных героев. Со стороны казалось: чувствительная девочка, переживает каждую страницу. На деле – очередная роль. Стоило заметить приём, который трогал публику, и я добавляла его в коллекцию черт «своего» характера. Умела слушать, делала вид, что интересуюсь собеседником. В первую очередь для того, чтобы не выдать собственную пустоту, а заодно понять чужие мотивы.
Ко мне тянулись и середнячки, и «элита» класса. Я отвечала каждому аккуратной дозой внимания, достаточной, чтобы приняли за искренность. Пусть так думают.
Потом пришли сериалы. Они расширили палитру жестов и улыбок, но я всё равно звучала, как глухой, пытающийся воспроизвести мелодию, которую никогда не слышал. Улыбка, шутка, доля грусти – техника несложная. Если ловила вопросительный взгляд, понимала: немного переиграла или же не дотянула. Делала паузу, «забывалась», а потом снова нацепляла подходящее выражение. Обида, страдание – проходили мимо; извиняться или признавать вину мне ничего не стоило, и окружающие принимали это за лёгкий характер.
Мать всё видела иначе. Её раздражал лёд в моих глазах, и она отвечала вспышками ярости. Мы не любили друг друга взаимно.
Все каникулы я проводила у дяди на Урале: трое двоюродных братьев, одна кузина и я. Мы были для мальчишек пятым колесом, хвостом бегали за ними, перенимая их повадки, собирая синяки и шрамы. Именно там я научилась водить старую «Ниву» по просёлочным дорогам, по звуку отличать перегоревший предохранитель и за минуту менять его на скрученную проволоку, чтобы дотянуть машину до гаража, а ещё метать охотничий нож так, чтобы он трижды подряд втыкался в центр мишени, нарисованной на коре берёзы. Обратно в образ «милая девочка» возвращаться было сложно – привычки сопротивлялись. Но он был более востребован, поэтому я предпочитала его.
Родителям со мной было и тяжело, и удобно: я давила на их границы, но быстро усваивала правила. Мать срывалась на крики, иногда на шлепки. Я не ищу виноватых. Возможно, генетика, возможно, что-то произошло со мной в младенчестве, что так сломало. Как бы там ни было, я стала такой, какой являюсь, и меняться не планирую.
Глава 4.
В пятом классе Наташка впервые пригласила меня к себе домой. Обычный чай с пирожками после уроков перешёл в настоящий семейный обед за большим столом с шикарной сервировкой и сменой блюд. Это было волшебно и необычно.
Квартира Наташи оказалась огромной, я даже не с первого раза смогла посчитать количество комнат. Но явно больше, чем те две бетонные коробки у нас дома. Там были огромные и светлые окна, пушистые светлые ковры, в которых утопали ноги, откуда-то доносилась тихая приятная музыка. Пахло свежим хлебом и чем-то сладким, чуть приторным, вроде ванили или карамели. Я рассматривала всё с нескрываемым восхищением и даже забывала, как дышать: вот он, тот самый идеальный дом из фильмов, куда сбегают красивые главные героини после долгих приключений и прячутся там от переживаний.
Наташины родители были улыбчивыми и приветливыми, спрашивали, что я люблю, как учусь, не холодно ли мне, не положить ли мне ещё еды. Дома такого внимания я не получала, меня считали уже достаточно самостоятельной, чтобы вопросы учёбы, досуга и питания я решала сама. Я ощущала внутри противный зуд: я хочу остаться тут, присвоить себе хотя бы частичку этого тепла.
Со следующего дня я сделала всё, чтобы стать Наташе необходимой. Я внимательно слушала её жалобы на сложные задачи, помогала аккуратно переписывать сочинения, подсказывала решение по математике, которую Наташка терпеть не могла. Через пару месяцев я стала частой гостьей в доме своей подруги, почти что незаменимой частью её жизни. И пока Наташа болтала о своём новом платье, я мысленно примеряла его на себя.
Однажды на большой перемене Наташка, покраснев, показала аккуратно сложенную записку с сердечком и призналась, что давно и безнадёжно влюблена в одноклассника Серёжу, тихого и аккуратного мальчика с ровным почерком. Наташа была такой наивной и беспомощной, что у меня нехорошо кольнуло внутри. Это была не зависть, а скорее раздражение: у неё и так было всё, зачем ещё это счастье?
– Что мне делать? – вздохнула Наташа. – Я даже конфетки ему кладу в пенал, а он не замечает.
О, тут я была в своей стихии:
– Перестань класть конфетки. Пусть заметит, что ты вдруг охладела.
Наташа широко открыла глаза:
– А это поможет?
– Конечно. Пусть поволнуется, подумает, почему ты перестала им интересоваться. И пару дней не подходи к нему. Смеешься с кем-нибудь другим, хотя бы с Ленкой. С мальчиками не надо. А потом вдруг улыбнись ему, неожиданно и тепло. Он обязательно заметит.
Наташа кивнула, словно получив инструкции к секретному заданию. На следующий день я с улыбкой исследователя наблюдала, как она играет свою роль – сначала неловко, потом всё увереннее стала вести свою партию. Серёжа действительно занервничал, стал поглядывать на Наташу, однажды даже подошёл спросить, куда исчезли карамельки. Наташка сияла счастьем.
– Откуда ты это знаешь? – восхищённо шептала она после уроков.
– Книжки надо читать, там давно всё подробно описано.
Ибо те приёмы, которые я любезно предложила Наташке, были заимствованы из романа Стендаля. Но девочке казалось, что это была магия, и я не стала её разубеждать.
С каждым годом мы становилась всё ближе, я всё глубже погружалась в уютный кокон чужой семьи. Репетиторы, домашние задания, идеальные ужины за огромным столом – я впитывала чужое счастье, пользуясь им, как тёплым пледом, который когда-то всё же придётся вернуть. Наташины родители были мне даже благодарны: казалось, именно я поддерживает их дочь, не даю ей расслабиться, подаю хороший пример и вдохновляю на успех. Попутно удерживая от разных глупостей и ошибок.
К выпускному классу мы стали единым целым – так думала Наташа. А я точно знала, что это целое скоро распадётся. Мы вместе готовились к экзаменам, Наташин отец оплачивал ей репетиторов, но домашние задания выполняла за Наташу я. Тогда только начали вводить в школах ЕГЭ, никто не знал, что это за зверь, и готовились мы серьёзно. Я обошла подругу на какие-то 4 балла, но всё равно результатов хватало для прохождения по конкурсу. Мы поехали подавать документы в Москву, рассматривали так же Санкт-Петербург. Папа Наташи снял нам квартиру, где мы с волнением ждали окончательных списков поступивших. Все ВУЗы были один на двоих, мечты тоже казались общими.
Результаты вышли неожиданными: Наташе не хватило всего двух баллов до проходного в этом году. В МГУ шансов у неё не было. Оставался Питер. Наташа рыдала, строила новые планы, ждала моего одобрения и поддержки. А я оформляла документы и собирала вещи для переезда в общагу.
– Я отучусь год, и переведусь к тебе, – обещала Наташка. Но я прекрасно понимала, что без меня она не справится. Так и вышло. Первую сессию она ещё худо-бедно вытянула, а вторую завалила. Потом влюбилась, забеременела, и вернулась домой. Я же пробивала себе дорогу дальше.
Глава 5.
Первые два курса я почти не поднимала головы от учебников. Утром – лекции, вечером – репетиторство и переводы, ночью – смена в круглосуточной кофейне. Жаловаться было некому и незачем: я точно знала, за что плачу этим режимом. Мне нужно было не просто зацепиться в Москве, а прорваться наверх – туда, где стажировки в Европе и Америке не мечта, а будничный пункт резюме.
На третьем курсе я впервые заметила Павла. Он стоял в коридоре, окружённый своими сокурсниками, и лениво рассказывал, как провёл очередную стажировку в Швейцарии. Высокий, уверенный, слегка ленивый жестами – центр маленькой вселенной. Рядом крутилась Настя: светлые волосы, взгляд хозяйки. Они выглядели как обложка глянца, и все привыкли думать о них как о чём-то незыблемом.
Я сразу поняла: этот парень нужен мне. Не ради романтики – чувства я давно не беру в расчёт. Он был идеальной ступенькой. Отец – известный музыкант, мать – глава языкового центра, через её руки проходят лучшие зарубежные программы. Ровно то, чего мне не хватало.
Подобраться оказалось легко: студенческая вечеринка, я смеялась уместно, слушала внимательно, смотрела в глаза. Ему льстило, что я не пыталась тянуть одеяло внимания на себя. Это отличало меня от прочих, поскольку круг общения был специфический. Он решил, что сам меня выбрал; на самом деле я методично закручивала гайки, вытесняя из его жизни привычки, друзей и прежнюю девушку.
Настя быстро почувствовала, что почва уходит из-под ног, но не смогла ничего изменить. Когда она исчезла из его обоймы, никто особенно не удивился: просто сместился привычный фон, а новое «мы» приняли как данность, пусть и с долей раздражения.
Родители Павла нервничали:
– Пашенька, зачем тебе эта девочка из провинции? – шептала мать. – Она наверняка мечтает поскорее выйти замуж.
Ошибка номер один: свадьба была последним, что мне было нужно. Меня устраивали открывшиеся связи и ресурсы. Учёба стала легче, перспективы – ближе.
На пятом курсе я получила годовую стажировку в США. Павел должен был лететь со мной, но внезапно получил отказ. Он ходил бледный, родители метались, я пожала плечами, закрыла чемодан и поцеловала его в аэропорту.
– Не переживай, мы ещё обязательно будем вместе, – сказала я, слегка увлажнив глаза. Ему нравилось думать, что я умею плакать.
Конечно, этого не случилось. Он пару раз прилетал в Штаты, но мои графики и адреса всегда оказывались на другом конце страны. Я использовала Павла ровно столько, сколько было нужно, а потом убрала его с дороги. Так же хладнокровно, как когда-то Наташу. Новая страна, новый язык, новый уровень – я действительно собиралась начать жизнь с чистого листа, без лишнего багажа, который уже не приносит прежней пользы.
Глава 6.
Всю жизнь мне не хватало ощущений, ведь я была лишена обычных человеческих переживаний. Спектр чувств ограничивался раздражением на глупость и вспышками адреналина. Самый верный способ получить дозу – скорость. С детства я была за рулём, к четырнадцати я уже уверенно держала машину на просёлочной дороге и гоняла на скоростях, превышающих цифры на шкале спидометра. Как только мне исполнилось восемнадцать я получила права, сдав экзамен с первой попытки.
Поэтому, оказавшись в Америке, моей целью стала собственная машина. Каждый свободный доллар от многочисленных подработок уходил в копилку. Всё, что я получала, за исключением необходимых для выживания вещей, я вкладывала в то, что приносило ощущение контроля: руль, педаль газа и пустая полоска шоссе впереди.
Свой первый автомобиль, Subaru Outback 2004 года, я купила с рук у приятного пожилого мужчины. Видно было, что за машиной хорошо следили. Серебристая, матовая от пыли, с парой царапин на заднем бампере. Продавец был военный механик на пенсии и собирался переезжать в Колорадо к дочери. Он долго и изучающе на меня посмотрел, когда я попросила открыть капот и залезла под днище с фонариком. Будто хотел убедиться, не изображаю ли я осведомлённость. Нет, тут я не лгала: в машинах я правда разбиралась.
– Я бы и своей дочке такую выбрал, она прослужит вечность, – сказал он. Машина действительно была более, чем в порядке.
Выбирала машину я уж точно не сердцем – это не самый надёжный орган для принятия решений. Мне нужно было то, что не подведёт на фривее в три часа ночи. То, что переживёт дождь, снег и дураков. Subaru как раз из таких. Не модная, не вызывающая, но с прямым шестицилиндровым двигателем, полным приводом и характером, который не нужно доказывать громким выхлопом.
Когда я впервые тронулась с места, мне показалось, что она даже не завелась, настолько тихо работал мотор. Мы выехали на шоссе, и я поймала себя на том, что впервые за долгое время чувствую не контроль, а… покой. Машина делала свою работу. Как и я.
Я не давала ей имени. Не вешала ароматизаторов. Первое время даже ее слушала музыку – только звук дороги и двигателя. Мы привыкали друг к другу. Это было честно. Она не требовала эмоций, не навязывала ритуалов. Просто ехала. И чем дольше я на ней ездила, тем больше понимала: мы похожи.
Механика двигателя логична и понятно: трение, скорость, усилие, износ. У машин всё просто. Люди гораздо хуже устроены. Иногда мне казалось, что Subaru понимает, что я не боюсь умереть. Но и не собираюсь.
В итоге это оказался лучший союз, что у меня был. Вместе мы исколесили полстраны, часто не выбирая маршрутов, а просто ехали прямо, доверяя самой дороге нами руководить. Но когда на одном из выездов попался знак Historic Route 66, мы не смогли проехать мимо.
На эту легендарную трассу я не смогла не свернуть. Это не просто дорога, это персонаж из книги Джона Стейнбека. Когда-то по ней тянулись потоки разбитых грузовиков и голодных семей в пыльных шляпах, бежавших от засухи, долгов и пустых амбаров. Они верили, что в Калифорнии всё будет иначе. Наивные. Теперь это больше музей под открытым небом: заправки в стиле ретро, выцветшие неоновые вывески, закусочные, которые ещё помнят Элвиса. Пахло бензином, перегретым асфальтом и ванильными молочными коктейлями. Я ехала медленно, чувствуя, как шины моей Subaru жуют старую американскую мечту. Дорога дышала прошлым, но я ехала в своём времени, в своей тишине.
