Czytaj książkę: «Эфемера»

Czcionka:

Посвящается оставшимся в прошлом. Берегите его, вы не представляете, насколько мы все в нём счастливы.

«Прошлое, настоящее и будущее в реальности есть одно и то же: все они – сегодня».

Гарриет Бичер-Стоу

«Тот, кто управляет прошлым, управляет будущим. Тот, кто управляет настоящим, управляет прошлым».

Джордж Оруэлл

Пролог

Что делает нас нами? Почему человек такой, какой он есть? За счёт чего формируется личность? Время. Правильный, и он же единственный ответ на все эти вопросы – время во всех его проявлениях. Эпоха, в которую мы живём; среда, в которой растём и развиваемся; наше окружение; длительность нашего личного опыта; цейтнот или же полное его отсутствие; случайные встречи, фразы, мысли – всё это ни что иное, как порождения времени. Ты – то, что с тобой происходит. Измени в своём вчерашнем дне хоть что-нибудь, и сегодня это будешь уже не ты.

Я давно себя потерял и вряд ли когда смогу найти. Впрочем, как и все мы. Но чтобы понять это, мне потребовалось слишком много времени. Или правильнее будет сказать времён.

Вряд ли теперь получится что-то исправить, даже с этой последней возможностью вернуться в самое начало. Очевидно, что в этот раз мой Наби погиб здесь и сейчас. Авгуры за соседними столиками поднимаются и вскидывают оружие. На пол летят стаканы с остатками напитков, тарелки с едой и слепящие хромом столовые приборы. Некоторые агенты опрокидывают столики целиком. Меон, подвешенный к цепочке на моей шее, раскаляется и начинает плавить одежду, а значит Такеши уже близко. Значит, мой план провален. Они пересмотрели момент дезинтеграции.

В помещении поднимается паника. Картина тянется словно в замедленной съёмке.

Я сжимаю ладонь Рут и шепчу: «Я всё исправлю».

Её разноцветные глаза округляет внезапный ужас осознания происходящего, и в этот момент всё вокруг ускоряется. Барабанные перепонки разрывают шумы, крики и стрёкот полуавтоматических импульсных пистолетов. Всего пара секунд, а затем – тьма.

letmemory = {};

letclone = {};

Но я успеваю. И пока мой Кант синхронизирует накопленный за эти годы опыт с практически полным его отсутствием у восемнадцатилетнего меня, перед глазами мелькают лишь недоступные чипу образы, демонстрируя, как всё началось, словно от этого есть какой-то толк, когда конец уже давно наступил. Рут однажды сказала, что человека по-настоящему живым делают его неизменные воспоминания. Подлинных в моей голове не так много. Первый день жизни, который для меня навсегда остался неизменным…

for (let key in memory) {

clone[key] = memory[key];

}

Ферма

1

Назовите своё самое раннее воспоминание. В каком вы были возрасте? Мне всегда непросто отвечать на эти вопросы.

С одной стороны, спросите меня, что я увидел первым в своей жизни, и я твёрдо отвечу: Шайори Ёсидо, основателя Фермы, на которой вырос. А с другой, тогда ведь мне не было знакомо это имя, да и ничего из увиденного.

Происходило нечто, необременённое привычными всем нам понятиями. Даже моё «Я» и само существование не вызывали ничего, кроме режущего уши плача, от которого тот лишь усиливался. В этом плане моё первое воспоминание вряд ли отличается от вашего. Однако кроме шума агонии раздражённых незнакомым опытом органов чувств в нём было кое-что ещё.

Говорят, младенцы не способны что-либо надолго запоминать, но мне удалось. Через призму моего нынешнего опыта и знаний, которые заставляют смотреть на прошлого меня со стороны, этот эпизод выглядит так:

В тёмном помещении с раздражающе-ледяными потолочными осветителями среди десятка колыбелек Шайори выбрал мою, остановился и поднял меня на упругих, точно обтянутых выделанной кожей, ладонях, щуря взгляд сквозь стёкла квадратных очков без оправы. А где-то вдали за его спиной панорамные окна последнего семнадцатого этажа Фермы пылали иллюминацией ночного города. Светились башни бесчисленных небоскрёбов, внизу горели улицы, по ним скользили, сверкая фарами, автомобили.

Короткий эпизод в воспоминаниях, оставивший после себя дыру длиной в три этажа, или, как говорят за пределами Фермы, три года. Пожалуй, тогда-то более-менее осознанные эпизоды детства и начали застревать в моей памяти.

Нас было около двадцати. Мы жили в общей комнате, вставали в одно и то же время, вместе ели, учились, проводили свободные часы и засыпали. Один большой организм, ведомый общими голосами в головах, обладателей которых мы ни разу не видели, но помнили их. А поскольку воспоминания о том, что нужно делать, имелись у всех, жизнь казалась нам предельно простой, пока однажды не появились Другие.

Тогда вместе с остальными малышами по требованию внутреннего надзирателя я пришёл в учебную комнату, выкрашенную, как и весь этаж, в бледно-чёрный. Помещение было настолько просторным, что около пятидесяти столов с сенсорными наклонными столешницами в нём разместили на расстоянии в два метра друг от друга. Голоса в головах рассадили нас в шахматном порядке, оставив пустые места.

Из-за стола класс казался ещё больше, однако его масштабы съедали голые тёмные стены. Взглянешь на них, а они словно испускают мрак и приближаются, проглатывая сидящих впереди и по бокам. Именно поэтому я старался не двигаться, опустив глаза на выключенный дисплей перед собой. Другую тактику не избрал почти никто. Все оставались немы и не шевелились. Так поступать подсказывали мысли. Однако нам пришлось их ослушаться.

Створки дверей в класс, обычно заблокированные во время занятий, бесшумно утонули в стенах. В помещение начали парами заходить и рассаживаться на свободные места те самые Другие. Они были в таких же чёрных комбинезонах, как и мы, примерно нашего возраста, и в то же время будто менее развиты физически.

– Это ещё что за задохлики? – спросил Сэм у меня за спиной.

Мне не нашлось что ответить. Я видел таких впервые.

– Фу-у-у, – сморщился По, сидящий через два ряда от меня и чуть правее. Сделал он это явно громче, чем рассчитывал.

По рядам пробежал смешок.

– Молчи, болван, – сказал тонким голосом проходящий мимо Другой, заправляя за ухо выпавшую из пучка на затылке прядь светлых волос. – Из-за тебя нас всех накажут.

– Ты кто? – спросил меня один из них, остановившись рядом.

Его голос прозвучал неестественно мягко.

Внезапно пришло осознание, что нам всем следует замолчать. От неожиданности сидящий справа ребёнок сжал коленями трясущиеся руки и изо всех сил старался удержать спокойный вид. Но то и дело его лицо передёргивало, а по щекам, как он ни сопротивлялся, наконец заструились слёзы.

Другой, не став дожидаться моего ответа, уселся слева. Он откинул назад скрывающие лицо длинные медные волосы, обнажив усыпанные веснушками нос и скулы, выпрямил спину и стал ждать начала урока с закрытыми глазами, сложив на коленях свои хрупкие ручки.

Толстяк Ли спереди дробно постукивал пятками по полу, но в остальном оставался недвижим.

Монитор перед глазами ожил, высветив белые символы «EI» посреди черноты. На смену им пришёл нежно-голубой фон с тёмной фигурой в центре.

– Квадрат, – одновременно вслух произнесли все мы.

До этого момента название изображения оставалось для нас тайной. Но внезапное откровение, зародившееся где-то в глубине сознания, настойчиво требовало от нас произнести верное слово.

На смену квадрату пришло то, что мгновение спустя мы дружно назвали треугольником. Затем появились круг, прямоугольник, звезда, и снова квадрат, но уже другой, светлый.

– Белый квадрат, – повторили мы за голосом в собственных головах.

И снова первая фигура.

– Чёрный квадрат.

Она посветлела.

– Белый квадрат.

Фигуры менялись, задание усложнялось с добавлением новых цветов. Нам уже были знакомы синий, красный и зелёный. Звуки наших более глухих и звонких голосов Других волнами перекатывались от стены класса к стене. Малыш справа больше не ревел, а старался выкрикивать ответы громче и раньше остальных.

На дисплеях появились четыре фигуры разных цветов. Но внезапно внутренний голос смолк. Он больше не подсказывал. Мы смотрели на кресты с полумесяцами, звёзды с полосами и вновь не шевелились.

– Нажми на красный крест, – потребовал разум.

Правильные нажатия заставляли экраны вспыхивать зелёным. Затем изображение менялось. Вот жёлтый круг. А это… Да, это синий треугольник.

Шепча себе под нос названия и цвета, я увлёкся настолько, что внезапно погасший дисплей обозвал чёрным прямоугольником. Отключились все дисплеи кроме одного. Стол По горел красным.

– Встать, – поступила команда.

Мы поднялись почти одновременно.

– По считает, что белый и чёрный квадраты – одно и то же, – пояснил произошедшее мозг, а затем запретил садиться до новой команды.

– Говорю же, болван, – сказал один из новоприбывших незнакомцев.

Ослушаться голосов в голове не решался никто. Требование садиться прозвучало лишь когда колени у меня начали подрагивать, а ступни и икры стали неметь. И всё началось заново с квадратов.

После занятий нас ждал обед в столовой. Несмотря на большое количество столов со скамейками по обе стороны от них, голоса в голове заставляли нас всех ютиться лишь за двумя в углу. Мы и Другие сели за разными.

– Они тоже люди? – спросил только подоспевший к столу Ли, распихивая плечами двух ребят, чтобы втиснуться между ними, и поглядывая на новеньких.

– Уродливые такие… – сквозь непережёванную пищу проговорил По, вытирая руки о комбинезон.

Многие согласились.

– Гляди какие осторожные, – Сэм открыто рассматривал Других, подметив, как аккуратно они ели.

– Меня вырвет, – По приник ближе к своей тарелке.

– Конни, ты это будешь? – спросил Ли.

Он указал на мою булочку и сунул её в карман, прежде чем я успел что-либо ответить.

– Ты говорил, что видел не такого как мы, – навалившись на стол, спросил По.

– Да ничего он не видел, – ткнул меня локтем Сэм. – Типа выдумывает.

– Видел, – я потёр ушибленное место. – Но он не такой, как эти. Тот был огромный. Волосы как у Фридриха, глаза как у Ли. Голос такой… – Я попытался изобразить бас и вышло довольно правдоподобно. – «Вот такой». У него в комнате будто нет стен, а за ними…

Ребята рассмеялись. Снова. Даже молчаливые близнецы. По какой-то причине им было проще поверить, что кроме комнат для сна, учебных классов, столовой и коридоров больше ничего не существует. И никого.

– Если я вру, то откуда взялись эти? – я указал вилкой на Других.

– Побьём их и узнаем, – предложил Сэм.

– Можно просто спросить, – не согласился Фридрих и повернулся к Другим. – Эй! Откуда вы взялись?

– Мы всегда тут были, – ответил кто-то из них. – А вы ведь обезьяны, да?.. Вы похожи на лысых обезьян в одежде.

– Побьём их, – уже настаивал на своём предложении Сэм.

Драки не произошло. Голоса в голове решили наказать нас за шум и потребовали закончить обед. Ответа на вопрос о происхождении Других тогда нам найти не удалось.

Оказалось, что у Других была своя отдельная комната для сна. Поэтому виделись мы с ними только на занятиях, в столовой и в игровой комнате. Роль переговорщика с новенькими на себя взял Фридрих. Однако выяснил он лишь то, что те воспринимали другими нас, а дни их ничем от наших не отличались.

Тем временем уроки усложнялись. На очередном нам продемонстрировали объёмные фигуры – шары, параллелепипеды, пирамиды и кубы. Во время занятия требовалось переложить разноцветные фигуры в сортеры, пропихивая их внутрь сквозь соответствующие по форме и оттенку отверстия. Испытание было настолько простым, что ошибок не допустил никто. Но радоваться оказалось рано.

Вечером, вернувшись в комнату ночлега, мы уже начали забираться в свои расположенные в стене капсулы для сна, как вдруг нам пришло отчётливое воспоминание.

Мы переглянулись и без слов поняли друг друга. Все вспомнили, как в помещение вошёл большой человек и поставил что-то внутрь стенной ниши напротив капсул. Вот только в действительности мы не видели этого человека, пусть память и утверждала обратное.

Незнакомец казался практически таким же огромным, как и некто в очках из моих воспоминаний. Правда, этот больше походил на Других, чем на нас – у него тоже были длинные волосы, а фигура казалась очень гибкой.

Я последовал за остальными и подошёл к нише, внутри которой стояли два белых куба. В памяти возник новый образ: принёсший кубы человек взглянул на меня и дал указание.

– Сегодня ночью ты по команде должен менять местами чёрные пирамиды. Трогать их до приказа запрещено, – оповестило проросшее в мозгу воспоминание.

– Чёрные? – удивился кто-то из малышей.

– Пирамиды? – спросил другой.

Мы смотрели на белые кубы.

– Ребят, это ведь кубы? – спросил Фридрих. – Их же называли кубами на уроке, да?

– Оба белые, – промямлил По и начал тянуться к одному из них.

– Останови, – приказал Сэму Фридрих.

Тот, преградив По дорогу, оттолкнул его.

– Кто-то видит тут пирамиды? – спросил Фридрих.

Уверенных в этом не нашлось. Оспорить белизну цвета также было невозможно.

– Подождите, – Ли выглянул из своей капсулы и начал выбираться наружу. – Кому этот человек сказал, что нужно делать?

– Мне, – одновременно ответили все.

И тут же начали спорить друг с другом. Правда, конфликт быстро погас из-за появления общего врага, когда до всех дошло осознание, что мы нарушили правило.

Воспользовавшись суматохой, По всё же подобрался к нише и взял в руки куб.

– В наказание капсулы на сегодня для вас закрыты, – пронеслось в наших головах.

Зашипели прозрачные заслонки, закрывая спальные места все до одного.

– Ты и правда болван, По, – сказал Сэм, отвешивая ему подзатыльник.

По схватился за ушибленное место и торопливо вернул фигуру в нишу.

– Я подумал, – хлипнул По, вытирая нос рукавом, – что у кубов нет одной стороны, а пирамиды стоят внутри них…

– Думать – это не твоё, По, – вздохнул Ли, извлекая из кармана булочку. – Лучше больше не пробуй.

– То есть это пирамиды? – спросил я. – И они чёрные?

– Две чёрные пирамиды, – уверенно сказал Сэм, в упор глядя на белые кубы. – Обе, типа, чёрные.

Спать пришлось прямо на полу. Удобного места в углу мне не досталось, поэтому пришлось довольствоваться кусочком стены для опоры. Сидеть возле неё долго оказалось неудобно, и в итоге я лёг, упершись лбом в бетон.

Прошло много времени, прежде чем в тишине кто-то поднялся и подошёл к нише в стене. Послышался стук кубиков. Через пару минут звуки повторились. Затем всё прекратилось, и я начал засыпать.

Кто-то снова переставил фигуры, а потом это пришлось сделать мне. Довольный собой, я вернулся к стене, как вдруг глаза открылись сами собой. Мозг требовал поменять кубики местами. Но я же только менял.

Я смотрел на два белых куба и не мог осознать, переставлял ли их уже, или мне это приснилось. Пальцы вспомнили гладкую прохладную поверхность фигур, давая понять: дело сделано. Но они ошиблись.

Едва мне стоило отвернуться, как в помещении погасло и без того тусклое ночное освещение.

– Конрад ослушался и не притронулся к пирамидам. Из-за этого вы остаётесь в темноте до завтрака, – появились в голове слова.

– Ну, типа, отлично, – пробурчал Сэм. – Спасибо, Конни.

Несмотря на наказание, задание не остановили. Ребята всё также подходили к нише и двигали кубы. Кто-то один даже уронил, ведь теперь приходилось нащупывать себе дорогу руками и спотыкаться об других. Чаще всего спотыкались об меня, хотя ниша была у противоположной стены. Активно топтались на этом месте и после того, как я пересел немного левее.

Наконец мне дали второй шанс. Я на четвереньках добрался до фигур, поднялся и нащупал их в темноте. Они и впрямь были гладкие, но не холодные. Да и тёплыми их нельзя было назвать. У них будто и вовсе не имелось никакой температуры – просто куски воздуха, затвердевшие в темноте в форме кубиков.

– Этот сюда, а этот вот сюда, – бормотал я. – Готово. Я поменял. Поменял.

Нового наказания не последовало сразу. Оно ждало всех нас наутро перед очередным занятием.

2

Едва мы уселись за столы, которые нам назвали внутренние голоса, столешницы засветились, и на них появились четыре фигуры – белые и чёрные пирамида с квадратом. Мозг требовал от нас нажать на чёрную пирамиду. Мы переглянулись.

Вот этот объёмный треугольник – пирамида, хотя вчера ею называли куб. Допустим, их переименовали. А что с цветами? Тоже поменяли названия?

– Чёрная пирамида, – поторопило сознание.

Палец автоматически потянулся к той фигуре, что отняла наш сон. Чёрная пирамида – это белый куб. Дисплей вспыхнул красным. И не только у меня – лишь единицы ответили правильно. Среди них были Фририх, Ли и трое из Других – тот, что назвал По болваном, веснушчатый, что с закрытыми глазами ждал начала нашего первого общего урока, и обладатель непослушных кудряшек на голове.

– Очень плохо. Барт, Британи, Гвен, Джоанна, Митч…

В сознании вспыхивали имя за именем. Прозвучало и моё.

– …Не усвоили вчерашний урок. Десерт на сегодня отменяется.

– Джо а на? – рассмеялся По. – Что это за имя такое?

– Я Джоанна, – обернулся к нему Другой. – А ты вообще, заткнись, болван.

– Сам заткнись, из-за тебя не будет сладкого, – По ковырял ногтем светлое пятно на груди своего комбинезона.

– Ты тоже не сделал задание, – Джоанна упрекнул По.

– Я знал, что нажимать, просто не успел. А ты специально нажал не туда, я видел.

– Не нажал, а нажала, болван, – сказал Джоанна.

– Болванна, – передразнил По.

Перепалку остановили мониторы столешниц, высветив вчерашнее задание. Нам заново объяснили, как выглядят объёмные фигуры и цвета. Куб снова оказался кубом. А белое – белым. Повторный тест все прошли без ошибок.

В столовой произошли изменения. В её центре появилась квадратная стойка, уставленная сладостями. Но нам нельзя было к ним прикасаться. Мы снова начали садиться за один стол в углу, а Другие – за второй. Фридрих задержался возле новеньких и очень медленно шёл мимо них, перешёптываясь о чём-то с кучерявым.

– Марго сказала, что они тоже переставляли пирамиды ночью, – сказал он, усаживаясь на своё место.

– Что Марго? – спросил Сэм, разрывая пополам булочку.

– Переставляла пирамиды…

– Это как, «переставляла»? – По убрал ладонью текущий по подбородку крем-суп и втёр его себе в колено.

– Они так говорят: «сказала» вместо «сказал», «переставляла» и прочее.

По жевал, глядя в потолок.

– Ты путаешь, – сказал он. – Если у них имена такие, то правильно – «Марго сказало».

– Почему?

– Потому что «Джоанна нажала»… – ответил он и отхлебнул суп прямо через край миски.

– По, пожалуйста, не думай, – нахмурил брови Ли.

И вновь за разговоры нас прервали на середине обеда, отправив в комнату отдыха. Как и в остальных помещениях Фермы, в ней не было окон. Запертые затемнённые стёкла ниш в стенах скрывали игрушки, которые разрешалось брать лишь изредка.

По помещению в хаотичном порядке расставили столы, на которых лежала бумага и стояли карандашницы с фломастерами.

Голос в голове повёл меня к одному из центральных столов. За него уже уселся тот самый веснушчатый, что спрашивал, кто я такой. На этот раз он собрал свои волосы в хвостик на затылке, который болтался из стороны в сторону, пока тот водил головой, распределяя бумагу на две равные стопки.

– Рут, познакомься, это Конни Ланг, – пронеслись в голове слова воспитателя, который держал меня за руку, в то время как моя ладонь сжимала лишь воздух.

Другой поднял голову и пробежался по мне окаймлёнными веснушками разноцветными глазами. Его правый зрачок был аквамариновым, а левый – карим. Точно смотрели сразу два человека. Я отвёл взгляд.

– Конни, это Рут Шеннон, – продолжало воспоминание наставника. – Вы будете расти в одной группе и однажды вместе покинете стены Фермы свободными гражданами Республики Дайяр.

Рассадив нас по парам с Другими, голос в головах анонсировал урок творчества. Сознание обещало, что мы будем развивать воображение и давать волю фантазиям, но на деле всё ограничилось одним заданием.

– Ты – будущий гражданин Республики Дайар, самой прекрасной страны за всю историю. Республика освободила человечество от гнёта псевдогосударств и искусственных национальностей, сделав всех равными. Мы живём под одним флагом и обязаны чтить его, – эхом прокатились в голове слова наставника, который стоял посреди комнаты. Стоял снова не по-настоящему, а лишь в воспоминаниях.

На дисплеях столешниц высветилось изображение: двуцветный прямоугольник, разделённый на четыре неравные части. Большая из них от нижнего левого угла была фиолетовой, за ней шла косая белая полоса с очерченной фиолетовым четырёхконечной звездой внизу. Затем – фиолетовая полоса с белым контуром аналогичной звезды вверху, и наконец, маленький белый правый верхний угол.

От нас требовали перерисовать флаг Республики Дайяр.

– Так и будешь стоять? – спросил Рут.

Его фломастер уже вовсю скрипел по левому нижнему углу листа. Я сел рядом и начал закрашивать правый верхний.

– Будешь рисовать флаг? – поинтересовался Другой.

– Так сказали, – повёл плечом я.

– Кто?

Маркер продолжал скользить по листу. Я изо всех сил старался не оставлять белых полос между штрихами.

– Кто тебе сказал рисовать флаг, Конни? – повторил Рут.

– Как это кто? Воспитатель.

Рут оглянул класс.

– Этот воспитатель… Сейчас тут? – шепнул он. – Ты видишь его?

Я не видел.

– Ты же знаешь, они никогда не появляются по-настоящему, – сказал я.

– А с чего ты взял, что они вообще есть? – спросил Рут. – Может они только в твоей голове.

– Не только. Их помнит и Сэм, и Фридрих, и даже По…

– Их тут никогда не было, – перебил меня Рут, причём настолько уверенно в своей правоте, что я перестал рисовать.

– Откуда ты знаешь?

– Не очень похоже на флаг, – Рут ткнул кончиком фломастера в правый верхний угол изображения, разместившегося между нами на столешнице.

Угол был белый, а не фиолетовый. Но только я потянулся за новым листом, как Рут засмеялся и перевернул мой так, что закрашенный угол оказался внизу.

– Что вы делали ночью? – спросил он.

– Опять меняли местами белые кубы, как и вы.

– И какой формы были ваши кубы? Наши вот такие, – Рут взял за кончики три фломастера и поставил их на столешницу, изобразив грани пирамиды. – И они были чёрные, хотя их называли белыми кубами.

– У нас всё наоборот… Может их перепутали?

Другой схватил меня за руку, останавливая фломастер, и вновь ткнул в изображение. Нужно было оставить широкую белую полосу.

– И давно ты здесь, на Ферме? – спросил Рут.

– Всегда тут был, как и все…

– Не все.

– В смысле?

Рут аккуратно провёл прямую линию, заканчивая с большой фиолетовой частью флага.

– Есть кто-то оттуда, снизу? – спросил я, перейдя на шёпот.

– Откуда ты знаешь, что внизу что-то есть? – поднял бровь Рут. – И откуда знаешь, что мы наверху?

– Я видел. Очень давно попал в комнату… Там не было стен, но потолок не падал…

– Это называется окнами.

– Ты тоже их видел?

Рут отложил в сторону фломастер с растрёпанным носиком, извлёк из карандашницы новый. Он снял колпачок и занёс руку над листом.

– Хочешь узнать, что на самом деле тут происходит?

Я неуверенно кивнул.

Рут продолжил закрашивать лист фиолетовым, укладывая чёрточку к чёрточке, стараясь не оставить ни одной белой полосочки между ними. Чёрк-чёрк – звук, будто кто-то очень рьяно тряс погремушкой.

Лист уже был закрашен наполовину, как вдруг возникло новое воспоминание.

– Встать, – потребовал воспитатель.

Мы поднялись.

– Рут невнимательна и неправильно срисовывает флаг. Стойте, пока у неё не получится.

Дети недовольно заворчали.

– Смотри, – ухмыльнулся Рут.

Лист, на котором он рисовал, исчез. Сознание подсказывало, что старый унёс воспитатель. Рут взял новый и начал заполнять его черточками с самого начала.

– Зачем ты это сделал?

– Сделала, – ответил Рут. – Я сделала, потому что я – девочка. А ты сделал, ты – мальчик.

– Что?

– Мы разные. Вы все – мальчики, а мы – девочки. Про девочек говорят «она» вместо «он».

– А ещё кто-то есть?

Рут закрашивала лист энергичнее, чем раньше.

– Перестань, нас опять накажут, – я попытался её остановить, но было уже поздно. Она вновь закрасила фиолетовым больше, чем требовалось.

– Стоп! – скомандовал мозг голосом воспительницы.

Она тоже была девочкой.

– Рут не усвоила урок. Пока она не поймёт, как нужно рисовать флаг Республики Дайяр, вы будете дышать следующим образом: вдох через нос, выдох чрез рот, вдох через рот, выдох через нос.

Класс заполнило пыхтение почти трёх десятков детей. Говорить, дыша таким образом, оказалось трудно.

Рут молча начала закрашивать третий лист. Предыдущий снова исчез.

Я аккуратно вывел между фиолетовыми штрихами белый контур звезды и принялся закрашивать всё вокруг. И вдруг остановился, получив новое воспоминание.

– Рут снова ошиблась, – сказала воспитательница. – Продолжайте работу левой рукой.

Но это было не всё воспоминание. После команды воспитательница подходила к нашему столу и разговаривала с Рут. Она спрашивала у неё, зачем та из раза в раз перекрашивает лист, и Рут ответила, что не хочет рисовать флаг и изображает глубину «в океане, далеко-далеко под водой, где всё исчезает».

– У нас другое задание, – напомнила воспитательница.

Рут молча продолжила закрашивать лист, и воспитательница выхватила его, разорвав напополам и скомкав части. Прозвучала пощёчина.

Никто не видел этой сцены своими глазами, но все помнили. Мы смотрели на Рут. На её щеке краснел отпечаток удара, по щекам текли слёзы, а из разбитого носа струилась кровь. На полу валялись два скомканных куска бумаги.

Дрожащей ладонью Рут утёрла лицо, взяла новый фломастер и левой рукой изобразила в центральной части белого листа идеально ровные звёзды, а затем медленно начала заполнять фиолетовые полосы.

Беззвучно заплакали ещё несколько ребят. Мы неподвижно наблюдали за Рут, пока она не закончила.

– Сесть, – поступила новая команда из воспоминаний. – Можете рисовать правой рукой.

Дети в спешке начали заканчивать флаги. Я дорисовал свой и отложил в сторону фломастер. Очень скоро флаги нарисовали и остальные.

– Хорошо, – сказало воспоминание воспитательницы, расставляя по столам вторые карандашницы. – А теперь можете нарисовать что захотите.

Я взглянул на будто из ниоткуда появившуюся новую карандашницу. В ней были разноцветные фломастеры. Ребята переглянулись и взяли в руки фиолетовые.

– Рисуй флаг, – шепнул мне сидящий сбоку Фридрих.

– Больно? – спросил я у Рут.

Она молча взяла синий фломастер и начала закрашивать лист.

– Что ты делаешь?

– Рисую глубину. – Ответила Рут спокойным голосом, хотя с её лица продолжали капать слёзы. – Вода в океане синяя на самом деле.

– Откуда ты знаешь?

Несколько слезинок упали прямо на лист, размыв штрихи, а одна приземлилась на указательный палец. Рут поднесла его к губам и слизнула капельку.