Czytaj książkę: «Юность длиною в сто лет. Читаем про себя. Молодежь в литературе XVIII – середины XIX века. 52 произведения про нас (с рисунками автора)»
© В. В. Бондаренко, 2019
© Российская государственная библиотека для молодежи, 2019
К читателю
Эта книжка – о книгах. О книгах, героями которых были молодые люди. Она – продолжение серии, начатой рассказом о молодежи в нашей и западной литературе 20 века. Но ведь понятие «герой времени» – а он почти всегда молодой человек, он принес в мир нечто совсем новое, небывалое, потому и выделяется – прочно вошло в обиход почти двести лет назад, в эпоху сентиментализма и романтизма. Тогда общество менялось очень быстро, и каждое новое поколение резко отличалось порой даже от своих старших братьев и сестер. Каких-то 10–15 лет разницы (иной раз и 5!) – и совсем другие люди, с другими характерами, со своей системой ценностей и своей общей судьбой.
Нет, господа, «герой времени» – вовсе не только тема для скучного школьного сочинения. Лишь по видимости герой прошлых эпох – совершенно другой, не как мы. Он носил фрак или эполеты, говорил преимущественно по-французски и до 1830 г. не имел права пользоваться носовым платком на людях (это считалось неприличным). Все такие мелочи и частности, и даже сложности языка, так не похожего на наш обиходный, не должны нас ни обмануть, ни отпугнуть. Потому что герой этот, во-первых, решал все те проблемы, что и любой молодой человек в любую эпоху: он влюблялся, дружил, пытался выстроить какую-то стратегию жизненного пути, успеха. Во-вторых, даже то особенное, что вносила в его жизнь конкретная эпоха, нередко созвучно и нашему времени. Например, Россия 1900-х и Россия 2000-х годов имеют между собой гораздо больше общего (и одних и тех же проблем, прежде всего!), чем, скажем, Россия 1880-х и СССР 1980-х. Переименовав страну, мы пытаемся и ее судьбу переиначить. Западники и славянофилы, либералы и демократы, почвенники и прогрессисты – их споры актуальны по существу и в наши дни. Стоит прислушаться.
Ну, и насладиться, конечно, ведь 19 век – золотой век мировой литературы.
Мы отобрали лишь некоторые произведения из литературного наследия 18 – начала 20 века, по возможности самое «знаковое». И не беда, что часто эти произведения стоят в школьной программе – мы попытались рассказать о них живее и занимательней, чем это дается обычно в учебнике. Романы, повести, рассказы и даже пьесы – о каждом произведении мы не только «нечто» вам сообщим, но дадим цитаты (чтобы сразу понять, насколько это ваше), а также вы получите сведения об экранизациях.
Этот том посвящен произведениям, созданным в 18 – середине 19 вв. Он состоит из двух разделов: «Мы» и «Они». В этом томе «Мы» посвящены русской классике 1770–1850-е гг. Раздел «Они» знакомит с шедеврами западной литературы и состоит из двух глав: «Они: 1720–1820-е гг.» и «Они: 1830–1860-е гг.».
Фонвизин и Бомарше, Пушкин и Бальзак, Лермонтов и Гюго, Тургенев и Диккенс, Гончаров и Ж. Верн – вот лишь некоторые гении, в произведениях которых вы найдете что-то интересное и даже злободневное для себя. Каждая глава предваряется небольшой вводкой, где мы и об эпохе говорим, и о том, почему именно эти произведения сюда отобрали. Мы стараемся раскрывать тему непринужденно, не цепляясь строго за хронологию написания.
Самые придирчивые из вас обратят внимание на мелкий курсив вверху каждой рекомендации. Это так, тематический маячок, ведь наша книжка – только приглашение открыть настоящие книги или скачать их. Короче, в них погрузиться.
Ну, и уж совсем для полного серьеза мы сопроводили наше издание тематическим ключом, который есть в тематически-предметном и именном указателе в конце книги, а также списком рекомендованных произведений.
Мы
Включив телевизор, мы услышим все те доводы и споры, которые родились как минимум лет триста назад. У нашей страны свой путь – или Россия есть часть Европы? Нам своим умом жить – или жадно учиться у Запада? Полтора века назад И. С. Тургенев писал про такие споры с насмешкой: «Сойдется, например, десять англичан, они тотчас заговорят о подводном телеграфе, о налоге на бумагу, о способе выделывать, крысьи шкуры, то есть о чем-нибудь положительном, определенном; сойдется десять немцев, ну, тут, разумеется, Шлезвиг-Гольштейн1 и единство Германии явятся на сцену; десять французов сойдется, беседа неизбежно коснется „клубнички“, как они там ни виляй; а сойдется десять русских, мгновенно возникает вопрос <…> вопрос о значении, о будущности России… Жуют, жуют они этот несчастный вопрос, словно дети кусок гуммиластика: ни соку, ни толку. Ну, и конечно, тут же, кстати, достанется и гнилому Западу. Экая притча, подумаешь! Бьет он нас на всех пунктах, этот Запад, – а гнил! И хоть бы мы действительно его презирали, <…> а то ведь это все фраза и ложь. Ругать-то мы его ругаем, а только его мнением и дорожим, то есть, в сущности, мнением парижских лоботрясов».
Все это – следствие родовой травмы. Новая, с европейским лицом, Россия родилась лишь при Петре Великом. «Новое поколение, воспитанное под влиянием европейским, час от часу более привыкало к выгодам просвещения» (А. С. Пушкин). При этом без выяснения отношений и тогда ведь не обошлось! На Россию и русских Запад смотрел в лучшем случае как на незрелых детей. «Я не могу дать вашему превосходительству более простой и в то же время более верной идеи о России, как сравнив ее с ребенком, который оставался в утробе матери гораздо долее обыкновенного срока, рос там в продолжение нескольких лет и, вышед наконец на свет, открывает глаза, видит предметы, на него похожие, протягивает свои руки и ноги, но не умеет ими пользоваться, чувствует свои силы, но не знает, на что их употребить. Нет ничего удивительного, что народ в таком состоянии допускает управлять собой первому встречному», – докладывал министру иностранных дел Франции дипломат Т. А. де Лалли-Толендаль в 30-е гг. 18 века.
Русские огрызались с обидой, порою метко (и едко): «Прочтите жалобы английских фабричных работников – волоса встанут дыбом. Сколько отвратительных истязаний, непонятных мучений! Какое холодное варварство с одной стороны, с другой – какая страшная бедность! Вы подумаете, что дело идет о строении фараоновых пирамид, о евреях, работающих под бичами египтян. Совсем нет: дело идет об сукнах г-на Шмидта или об иголках г-на Томпсона. В России нет ничего подобного» (А. С. Пушкин «Путешествие из Москвы в Петербург»).
Русская литература 18 века усердно учится, перенимая у французов, немцев и англичан. Усердно и успешно – до того успешно, что сто лет спустя уже европейцы учатся у русских писателей: на столах в комнате Марселя Пруста всегда лежат раскрытые книги Л. Толстого и Ф. Достоевского.
Собственно, этот путь русских авторов из учеников в учителя мы и проследим с вами в этом разделе.
Итак…
Мы: 1770–1850-е годы
– Это в чем ты? Матрос ты, что ли?! – гневно накинулась одна старая барыня на князя П. А. Вяземского. Дело в том, что на бал молодой щеголь явился в новомодных длинных панталонах, а не в кюлотах2, как было принято. Это вечная история о том, что старики не принимают молодежной моды. На князя напустилось старое, патриархальное представление о том, что каждый должен быть одет сообразно своему социальному статусу, и негоже барину таскаться в простонародных «матросских» штанах. Да что там штаны! Даже очки в начале 19 века считались признаком предосудительного вольнодумства. Один вельможа нацепил их на лошадей, запряженных в его карету – в насмешку над вольтерьянцами. Получалось: человек должен соответствовать приличиям, принятой феодальной норме «кровь из носу», даже вопреки потребностям организма…
А на дворе был уже 19 век – век индивидуализма, и первые свои шаги он сделал в романтическом плаще. Рядом с новым героем так гармонично выглядят люди прежнего времени, даже и в столкновениях с самыми грозными обстоятельствами (у Пушкина в «Капитанской дочке»). Все общественные проблемы вполне разрешимы – такой вывод можно сделать из самого живого текста русского 18 века – комедии Фонвизина «Недоросль» (1782 г.). Люди же нового века и нового мироощущения выламываются из патриархального мира с шумом, с треском, с надрывом. Рвет с родным когда-то ему домом Чацкий («Горе от ума» Грибоедова), чужаком выглядит в светской гостиной Онегин после трехлетнего отсутствия («Евгений Онегин»). Разрывает со своим сословием Дубровский («Дубровский»). Чужд миру в любом его изводе – светском, казенном, «диком» или маргинальном – Печорин («Герой нашего времени»).
Благо было тому, кто не успел еще заглянуть в бездны, открывшиеся новому герою, кто навек остался в розовых грезах (с чем сейчас обычно и ассоциируется у нас «романтизм» на бытовом уровне). Таковы персонажи ранней повести Достоевского «Белые ночи». Но уже Пушкин отмечал странное и опасное сочетание в герое времени, в «романтике», двух вроде бы взаимоисключающих черт: пылкого воображения и жесткого прагматизма, жажды успеха и стяжательства любой ценой. Между внешне холодным военным инженером Германном («Пиковая дама») и богемно разболтанным художником Чартковым («Портрет» Гоголя) больше общего в устремлениях и судьбе, чем в частностях их характеров. Оба охвачены маниакальной жаждой успеха.
Но ведь даже главный «маньяк успеха» в 19 столетии Наполеон потерпел, в конце концов, поражение! В «Невском проспекте» у Гоголя повседневная жизнь выглядит сплошной провокацией, которой не стоит доверяться ни хрупкому художнику, ни бравому вояке…
Конечно, российская «специфика» отличает и нашу словесность. В первой половине 19 века страна отчасти искусственно задержалась в патриархальном укладе, щеголяла, так сказать, в прежних кюлотах и не желала признать, что уже плохо видит без «вольнодумных» очков. Эта общая отсталость и склонность непривычное «столичное» принять за реально значительное, «фитюльку за человека» – тема комедии «Ревизор». Да, время неумолимо идет вперед! Между «Ревизором» и «Горем от ума» пятнадцать лет разницы, но у Грибоедова косное общество, грозно насупившись, изгоняет из своих рядов умника, а у Гоголя уже заезжий пустомеля вокруг пальца обводит многоопытных уездных «традиционалистов».
Прежний мир ветшает на глазах, как мартовский сугроб. Даже в трилогии Л. Толстого «Детство. Отрочество. Юность», где мир персонажей ограничен детской, классной, бальной залой и университетской аудиторией, чувствуются (особенно в третьей части) веяния какой-то другой жизни, не отработанной еще дворянской традицией. Еще полнее и интеллектуально насыщенней прослеживает этот процесс Герцен в «Былом и думах». И именно индивидуализм в своем развитии позволит героям этих произведений быть такими психологически сложными, современными и убедительными, – тот самый индивидуализм, с которым всю жизнь будет бороться в себе Толстой и в обществе – Герцен…
К 1840-м годам прежний герой-романтик уходит в прошлое. Романтические иллюзии жестоко осмеиваются, жизненный опыт делает героя не злодеем или изгоем, а простым успешным обывателем – и история эта, убеждает нас автор, самая обыденная, обыкновенная («Обыкновенная история» Гончарова). В романе «Обломов» он создаст образ не просто типичный для своей эпохи и среды, но архетипичный, то есть базовый, основополагающий для национального характера.
Новое поколение писателей, с одной стороны, типизирует жизнь, с другой – тонко, точно и бесстрашно ее психологизирует. Один из шедевров зрелого Тургенева – повесть «Первая любовь» – написан о юности писателя, то есть где-то о 1830-х гг. Их мы сейчас воспринимаем костюмно, «археологически»: фраки, кринолины, вальсы, веера. Но вот смотрите: люди того времени имели те же психологические проблемы и «комплексы», что и многие наши современники. Впору б психоанализ к ним подключить…
Завершает эту главу повесть Л. Толстого «Казаки». В его главном персонаже и обстоятельствах, в которых тот пребывает, есть нечто общее с «Героем нашего времени». Но насколько другой толстовский Оленин рядом с лермонтовским Печориным, вполне самодостаточным индивидуалистом! Оленину мало себя, он стоит на пороге другого мира, жадно вглядывается в жизнь других людей, чуждых ему сословно, но гораздо более привлекательных, чем равные ему «господа»…
Или мы опять на пороге новых иллюзий?..
«Вот злонравия несчастные плоды»
Д. И. Фонвизин «Недоросль»
Есть легенда, что после премьеры «Недоросля» князь Г. А. Потемкин сказал автору: «Умри, Денис! (Лучше не напишешь)». Впрочем, возможно он изрек это после премьеры комедии «Бригадир». А может, это слова Г. Р. Державина. Бесспорно одно: без вмешательства Потемкина (однокашника Фонвизина и человека широкого) «Недоросль» вряд ли пробился б на сцену. Но таки пробился – и пережил настоящий триумф: зрители вскакивали с мест, стучали креслами об пол, швыряли туго набитые кошельки на сцену. Причем восторг вызывали не сочные реплики «злодеев», а скучные нам теперь нравоучения Стародума и Правдина. В них звучали обличения нравов двора, нам теперь мало внятные, но тогда бившие в цель пребольно.
Лишь через пять лет после премьеры в 1782 году «Недоросля» поставили при дворе: Екатерина хотела сделать этим подарок кузену автора и своему тогдашнему фавориту А. М. Дмитриеву-Мамонову. Но комедия, явленная вживе на сцене, так испортила ей настроение, что царица на целую неделю отставила фаворита от исполнения его фаворитских обязанностей.
Нет, не авторская ревность и зависть взыграли в ней, хотя г-жа Простакова выдает целые тирады отрицательной героини из комедии Екатерины «О время!». Виной всему была, вероятно, позиция самого автора – не в комедии, а в жизни. Фонвизин – доверенное лицо главного придворного оппозиционера графа Н. И. Панина, мечтавшего ограничить самодержавие в пользу высшей знати – тогдашних «олигархов». Панин к тому времени уже умер, но осадок в виде неприязни к Фонвизину у Екатерины остался3.
А ведь это парадокс: Фонвизин («друг свободы» по Пушкину) – один из оппозиционеров в стране, где какая-либо другая позиция кроме официальной тогда считалась предосудительной, поклонник Руссо, «просветитель» – в то же время (объективно говоря) здесь, в комедии, вполне благонадежен. Стародума он списывает с отца-консерватора и вкладывает ему в уста свои мысли. Свою систему ценностей Фонвизин заимствует у Руссо: главный критерий истинности и добродетели – «сердце», т. е. «чувства добрые». Он насмехается над «дикими нравами» диких помещиков, не без намека на страшную Дарью Салтыкову (Салтычиху), дав героине фамилию Простакова. Но Салтычиха к тому времени уже без малого пятнадцать лет пребывала в темнице. Так что нет ничего удивительного, что автор уповает на справедливость правительства, которое ведь может (и должно бы!) положить предел злоупотреблениям «душевладельцев»-крепостников (образ Правдина). При этом Фонвизин вовсе не выступает против самого крепостного права, он лишь хочет, чтобы помещики были добронравны и справедливы.
Фонвизин – воплощение противоречий, которые раздирали русское общество конца 18 века. В своей комедии он показывает, что можно решить их: эту возможность дала бы мудрая политика правительства плюс просвещение хотя бы привилегированной части общества – дворян. Вот почему комедия называется «Недоросль». Недоросль – юный дворянин, не получивший свидетельства об образовании – без чего, по законам Петра Великого, он не мог ни служить, ни жениться. «Манифестом о вольности дворянской» 1762 г. Петр III, по сути, освободил дворян от каких-либо обязательств перед государством и обществом. Фраза Митрофана: «Не хочу учиться, хочу жениться!» – не просто смешная. Это лозунг целого слоя и целого поколения «освобожденных» от обязанностей перед государством (и обществом!) дворян4. Воленс-ноленс, Фонвизин вскрыл антиобщественную суть указа, которым дворянство так дорожило. Понимал ли это сам автор, увлеченный яркими репликами своих героев? Сказать трудно – но Екатерина-то поняла… И консерватор Фонвизин остался в ее глазах неисправимым «диссидентом».
«Всё в этой комедии кажется чудовищной карикатурой на всё русское. А между тем нет ничего в ней карикатурного: всё взято живьём с природы…», – заметил Н. В. Гоголь. Хотя в сущности комедия эта – за все хорошее против всего плохого. Она обличает, но ведь и успокаивает: есть в обществе люди достойные, и правда (а значит, и победа!) будет за ними. Может, даже из Митрофанушки выйдет толк на государственной-то службе…
«Недоросль» обличает, однако это скандал в общем нам доме, скандал семейный – и даст бог, последний. Пьеса ведь по-своему и уютна, именно – очень «своя». Современник вспоминает, как читали «Недоросля» в одном петербургском доме: «Большое общество съехалось к обеду; любопытство гостей было так велико, что хозяин упросил автора, который сам был прекрасный актер, прочитать хоть одну сцену безотлагательно; он исполнил общее желание, но когда остановился после объяснения Простаковой с портным Тришкой… присутствующие так были заинтересованы, что просили продолжить чтение; несколько раз приносили и уносили кушанья со стола, и не прежде сели за стол, как комедия была прочитана до конца, а после обеда Дмитревский5, по общему требованию, должен был опять читать ее сначала».
Между прочим, хозяином дома был дед декабриста П. И. Пестеля. А проблемы, которые казались в комедии вот-вот разрешимыми, пришлось России решать еще не одно столетие…
Цитаты
«С т а р о д у м. А кто богат? А ведаешь ли ты, что для прихотей одного человека всей Сибири мало? Друг мой! Всё состоит в воображении. Последуй природе, никогда не будешь беден. Последуй людским мнениям, никогда богат не будешь».
«С т а р о д у м. Не имей ты к мужу своему любви, которая на дружбу походила б. Имей к нему дружбу, которая на любовь бы походила».
«С т а р о д у м. Наука в развращенном человеке есть лютое оружие делать зло».
«П р а в д и н. Прямое достоинство в человеке есть душа».
«П р о с т а к о в а. С утра до вечера, как за язык повешена, рук не покладываю: то бранюсь, то дерусь; тем и дом держится, мой батюшка!..»
«П р о с т а к о в а. Одна моя забота, одна моя отрада – Митрофанушка. Мой век проходит. Его готовлю в люди».
«М и т р о ф а н. Да всяка дрянь в голову лезла, то ты батюшка, то ты матушка».
«С к о т и н и н. Не будь тот Скотинин, кто чему-нибудь научиться захочет».
«П р о с т а к о в. По крайней мере, я люблю его, как надлежит родителю, то-то умное дитя, то-то разумное, забавник, затейник; иногда я от него вне себя и от радости истинно не верю, что он мой сын».
Экран откликнулся
«Недоросль», 1987 г., ТВ-версия спектакля Малого театра. Режиссеры: Виталий Иванов, Владимир Семаков; в ролях: С. Харченко, Э. Далматова, И. Лях, Г. Скоробогатова, А. Кочетков и др.
«Недоросль», 1987 г., ТВ-версия спектакля
Выстрел в зеркало
А. С. Грибоедов «Горе от ума»
«Горе уму» (первоначальное название комедии) – пьеса старинная, писалась с 1816 по 1823 год. Но и нынче крылатые слова из нее в ходу: по данным проведенного в 2015 г. журналом «Русский репортер» социологического исследования, произведение заняло 27-е место в топ-100 самых популярных в России стихотворных строк.
«Горе от ума» – вещь мистическая, в том смысле, что пророческая. Прототип Чацкого П. Я. Чаадаев и впрямь будет объявлен умалишенным – причем по царскому повелению. Ну, в самом деле, если шеф жандармов граф А. Х. Бенкендорф утверждает, что «Прошедшее России было удивительно, ее настоящее более чем великолепно; что же касается будущего, то оно выше всего, что может нарисовать себе самое смелое воображение» – то быть по сему! Увы, Чаадаев посмел усомниться, и вот…
Есть и другой мистический момент, уже связанный с судьбой самого автора. Грибоедов обличал, но революционером не был – был «имперцем». Блестящий дипломат, он отстаивал интересы России в Персии, где и был растерзан толпой, возможно, по проискам англичан. Тело его опознали по старой дуэльной травме. Конец Грибоедова – это такие «ужасти», что и говорить подробно нельзя было о них в гостиных, где его Чацкий витийствовал. Вот уж горе уму!..
Лучше вернемся в уютный дом Фамусова…
Итак, умный и образованный Александр Андреич Чацкий возвращается после трехлетнего путешествия в Москву, в дом, где он вырос, к девушке, которую любит, – и, о ужас, обнаруживает, что этот его злосчастный ум, бойкость, пылкость, просвещенность теперь здесь только всем мешают! Девушке Софье – вновь полюбить его: «Да этакий ли ум семейство осчастливит?» Ее отцу, крупному сановнику Фамусову, – встретить его радушно: ведь не Чацкого прочит в супруги дочери Фамусов. Всей «фамусовской Москве» Александр Андреич поперек горла тем уже, что несет всякую возмутительно обличительную пургу: «Гоненье на Москву!»
Наконец, себе самому Чацкий «гадит» длинным своим языком, за который Пушкин, например, усомнился и в его уме: «А знаешь ли, что такое Чацкий? Пылкий и благородный и добрый малый, проведший несколько времени с очень умным человеком (именно с Грибоедовым6) и напитавшийся его мыслями, остротами и сатирическими замечаниями. Всё, что говорит он, – очень умно. Но кому говорит он всё это? Фамусову? Скалозубу? На бале московским бабушкам? Молчалину? Это непростительно. Первый признак умного человека – с первого взгляду знать, с кем имеешь дело, и не метать бисера перед Репетиловыми и тому подоб.»
Вообще, комедию Пушкин критиковал довольно жестоко (кроме восхищения, разумеется): «Читал я Чацкого – много ума и смешного в стихах, но во всей комедии ни плана, ни мысли главной, ни истины. Чацкий совсем не умный человек – но Грибоедов очень умен» (из письма И. И. Пущину от 11 января 1825 г.).
Что ж, и с Пушкиным здесь можно поспорить. А загадкам старинного текста несть числа. Кто был прототипом Чацкого и других персонажей? Какова на самом деле Софья? (Историк М. В. Нечкина считала, что это один из первых по времени образов девушки, смело отстаивающей свою любовь и переигравшей даже умника Чацкого – один из самых ранних таких образов в нашей литературе, конечно). Наконец, так ли все однозначно с фамусовским обществом, которое, конечно, имеет свои пороки, но и житейскую мудрость ведь не задаром выработало!
И по сей день с героем комедии, с ее создателем, с самой традицией «обличения» фамусовского барства спорят современные режиссеры. Так, известны случаи, когда постановщик переиначивал комедию с точностью до наоборот, делая Чацкого дураком и хулиганом, а это самое «общество» – воплощением здравого смысла и мудрого благодушия. А и в самом деле: войдите в любой сохранившийся особняк – музей пушкинской эпохи. Вас охватит уют небольших гармоничных комнат, пленит мебель с лебедиными линиями, излюбленная в 1820–30-е гг. Кажется, в самом воздухе растворены рифмы и гармоничные созвучия! Вот и в комедии Грибоедова при всей ее конфликтности разлито ощущение уютного дома и пусть забавных, но близких друг другу людей, – того родственно-дружеского сообщества, по которому наш одинокий современник ох как соскучился!..
Удивительно: писал Грибоедов, придерживаясь канонов классицизма и образцовой пьесы о «злом умнике» – комедии Ж. Б. Мольера «Мизантроп». Но то ли что-то не доработал (как считал Пушкин), то ли ветры нового века разъели мощный мраморный пласт классицистического канона, только недосказанность текста стала вдруг его многозначностью и загадочной глубиной… Удивителен и сам автор комедии: необычайно даровитый, умнейший, образованнейший человек, вполне и важный сановник, и вроде бы плоть от плоти «фамусовской Москвы», он сказал о ней не просто жестокую правду, но обрисовал круг типажей и тем русской жизни, которые так или иначе живы и нынче. Вот что значит «государственный ум»!..
Для 19 века «Горе от ума» и особенно образ Чацкого стали знаковыми, а сам Александр Андреич – первым в ряду «лишних людей», которые разминулись с обществом и с эпохой. Для нашего времени самое интересное в старинной пьесе то, что Грибоедов вывел некую формулу противостояния нового и старого, устоявшегося. Оно, это старое, готово сперва «дезавуировать» пока беспомощное новое, объявив его сумасшествием, а если что, то и оборвать вражьи все корешки («взять книги бы да сжечь», «ученость – вот причина»), установив суровую, но всегда временную военную диктатуру отжившего («фельдфебеля в Вольтеры дам»).
Грибоедов и впрямь государственный ум – и да, можно сказать, мыслит как философ, социолог и «политолог» наших дней!..
Цитаты
«С о ф и я (в сторону)
Не человек! Змея! (Громко и принужденно)
Хочу у вас спросить:
Случалось ли, чтоб вы, смеясь? или в печали?
Ошибкою? Добро о ком-нибудь сказали?
<…>
(Минутное молчание)
Ч а ц к и й
Послушайте, ужли слова мои все колки?
И клонятся к чьему-нибудь вреду?
Но если так, – ум с сердцем не в ладу…
Велите ж мне в огонь – пойду как на обед.
С о ф и я
Да, хорошо – сгорите, если ж нет?»
«Ф а м у с о в
<…>
А главное, поди-тка послужи.
Ч а ц к и й
Служить бы рад, прислуживаться тошно».
«Л и з а
Минуй нас пуще всех печалей
И барский гнев, и барская любовь».
«Л и з а
Грех не беда, молва не хороша».
«Ч а ц к и й
А судьи кто? – За древностию лет
К свободной жизни их вражда непримирима,
Сужденья черпают из забытых газет
Времен очаковских и покоренья Крыма…»
«Ч а ц к и й
Дома новы, да предрассудки стары.
Порадуйтесь, не истребят
Ни годы их, ни моды, ни пожары».
«М о л ч а л и н
В мои лета не должно сметь
Свои суждения иметь.
Ч а ц к и й
Помилуйте, мы с вами не ребяты,
Зачем же мнения чужие только святы?
М о л ч а л и н
Ведь надобно ж зависеть от других.
Ч а ц к и й
Зачем же надобно?
М о л ч а л и н
В чинах мы небольших.
Ч а ц к и й (почти громко)
С такими чувствами, с такой душою
Любим!.. Обманщица смеялась надо мною!»
«Ф а м у с о в
Ученье – вот чума, ученость – вот причина,
Что нынче, пуще, чем когда,
Безумных развелось людей, и дел, и мнений…»
«С к а л о з у б
Избавь. Ученостью меня не обморочишь,
Скликай других, а если хочешь,
Я князь-Григорию и вам
Фельдфебеля в Вольтеры дам,
Он в три шеренги вас построит,
А пикнете, так мигом успокоит».
«Ч а ц к и й
…Безумным вы меня прославили всем хором.
Вы правы: из огня тот выйдет невредим,
Кто с вами день пробыть успеет,
Подышит воздухом одним
И в нем рассудок уцелеет».
Экран откликнулся
«Горе от ума», 1952 г., фильм-спектакль в постановке Малого театра СССР. Постановка: Пров Садовский. Режиссеры фильма: Сергей Алексеев и Виталий Войтецкий; ролях: М. Царев, К. Зубов, И. Ликсо, О. Хорькова, М. Садовский, Е. Турчанинова, И. Ильинский, В. Пашенная.
«Горе от ума», 1977 г., фильм-спектакль Государственного академического Малого театра. Режиссеры: Владимир Иванов, Михаил Царев; роли исполняют: М. Царев, В. Соломин, Е. Гоголева, Б. Клюев, Н. Корниенко, Н. Подгорный, Н. Рыжов, С. Фадеева и др.
«Горе от ума», 2000 г., видеоверсия спектакля 1998 г. в постановке Олега Меньшикова. Режиссеры экранизации: Петр Шепотинник и Олег Меньшиков; в ролях: И. Охлупин, О. Кузина, О. Меньшиков, П. Агуреева, А. Завьялов, С. Пинчук, Е. Васильева, Е. Дмитриева, С. Мигицко, М. Башаров, А. Белый и др.
«Горе от ума», 1952 г., фильм-спектакль
«Горе от ума», 1977 г., фильм-спектакль
«Горе от ума», 2000 г., видеоверсия спектакля 1998 г.
