Неокантианство. Первый том. Первая часть. Сборник статей, текстов книг немецких мыслителей второй половины XIX – начала XX веков

Составитель Валерий Антонов

Переводчик Валерий Антонов

© Валерий Антонов, перевод, 2024

ISBN 978-5-0059-8094-6 (т. 1)

ISBN 978-5-0059-8095-3

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

НЕОКАНТИАНСТВО

Сборник статей немецких мыслителей начала XVII, XIX и первой половины XX века объединен тематическим принципом: они в совокупности дают представление о разнообразии идей, тем и методов философского поиска в XIX – начале XX вв., возникших под влиянием учения и идей И. Канта. В этом сборнике впервые переведены на русский язык тексты, опубликованные в немецких журналах и отдельными книгами в конце XIX и начале XX века. Предлагаемый вашему вниманию том – первый из десяти.

«В этом можно быть уверенным: кто однажды попробовал критику, тот навсегда отвращается от всего догматического бреда, с которым он раньше обходился по необходимости, потому что его разум нуждался в чем-то и не мог найти ничего лучшего для своего досуга».

И. Кант. «Пролегомены».

«Приговор истории будет таков: никогда еще не было более сильной внешней и внутренней борьбы за высшие владения человеческого духа, никогда еще научный дух в своих стремлениях не имел более глубокого опыта, более богатых результатов, чем со времен Канта».

Ф. В. Й. Шеллинг.

В предлагаемом сборнике используются следующие сокращения из сочинений Канта:

«Критика чистого разума» (сокращенно: Кр. д. р. В.), «Критика практического разума» (сокращенно: Кр. д. пр. В.) и «Религия в пределах чистого разума» (сокращенно: Рел.) по изданиям Кехрбаха «Основоположение к метафизике чувств» (сокращенно: Грундл.) и «Пролегомены к одной из двух основных метафизик и т. д.» (сокращенно: Пролег.) По изданиям фон Кирхмана (сокращенно: Proleg.), остальные сочинения – по «Кантаусгабе» Розенкранца (сокращенно: R.).

ТРАУГОТТ КОНСТАНТИН ОСТЕРРАЙХ

Философские течения современности

Под современной философией понимаются все философские идеи, которые до сих пор непосредственно действуют на живущее поколение, независимо от того, живы ли еще их создатели или нет. Однако их личное существование не должно быть слишком далеким, чтобы присутствовало то самое "ощущение актуальности", которое характеризует "современную" философию. Однако чисто хронологическое определение невозможно. Более важным является вопрос о том, воспринимается ли сам мир мысли по-прежнему как непосредственно "современный". Между смертью Гельмгольца и Ницше всего четыре года (1896 – 1900), но, несмотря на это, мир мысли первого уже кажется ушедшим, а мир мысли второго, который фактически духовно умер с 1888 года, все еще остается непосредственно современной философией. Первая "живет", вторая содержит такие важные элементы, которые уже устранены из современной дискуссии, что воспринимается как "ставшая исторической". Неопределенность, которая таким образом входит в понятие "философия настоящего", ее зависимость от человека, выносящего суждение, не может быть исключена, поскольку объективное понятие времени, которое ограничивает "настоящее" границей между прошлым и будущим, бесполезно для любого представления.

Задача описания философской основы осложняется в настоящее время тем, что ряд важных мыслителей покинул круг живых во время войны, и, ввиду частичного застоя в философском труде, вызванного внешними трудностями, еще нельзя полностью упустить из виду, в какой степени колебания произошли в философском интеллектуальном направлении живого поколения за последние шесть лет. Но таких изменений значительного характера, по-видимому, не произошло, так как развитие современной философии идет очень медленно. То, что война замедлила его еще больше, не вызывает сомнений.

Ситуация сегодня по сути та же, что и до начала мировой катастрофы. Как обстоят дела в других странах, мы пока не можем судить, учитывая временное отсутствие зарубежной литературы (в связи со сроками появления новинок). Нет сомнений, что такое же препятствие развитию возникло во Франции во время войны. Таким образом, мы все еще находимся на переходном этапе между философией конца XIX века и философией нового столетия. Не все комплексы идей конца прошлого века еще заменены другими. Поскольку было бы нецелесообразно воспроизводить миры мысли, дошедшие до нас из XIX века и живущие среди нас в формулировках учеников, а не в связи с учителями, эти старые тенденции также характеризуются во всей их связи с их создателями.

В соответствии с характером всего тома, акцент будет сделан на немецкой или немецкоязычной философии, хотя нельзя сказать, что она имеет такое преобладание в мире, как это было сто лет назад, когда немецкий идеализм начал оказывать влияние на весь мир. Напротив, еще до войны происходила координация разных стран, и прежде всего не было доминирующего перевеса немецкой мысли. Напротив, научная объективность требует признать, что наибольшее международное влияние оказала французская философия. Влияние Бергсона, оправданное или неоправданное, нельзя сравнить с влиянием любого другого ныне живущего человека. Более того, до войны взаимная философская связь между различными цивилизованными странами была более тесной, чем на протяжении многих десятилетий. Постепенно действительно сложилось некое подлинное проблемное сообщество.

Между Германией и Францией также сложилась довольно широкая область интеллектуальных контактов. Влияние Ницше и Эйкена было, пожалуй, самым обширным среди немецких мыслителей, поскольку философские труды Хейнкеля, в распространении которых, пожалуй, нет равных никому другому, не могут считаться научной литературой. Влияние, которое оказали Виндельбанд и Коген на русскую (до большевистскую) философию, своеобразно. Их взаимные контакты с Италией были наименее значительными.

Исторически наиболее примечательным является тот факт, что в наши дни впервые американский континент смог оказать более глубокое философское влияние на европейские страны. В то время как в других странах Америки жизнь все еще почти полностью сосредоточена на экономических интересах и потребность в исследователях-ученых там, где такая потребность уже начинает возникать, как, например, в Аргентине, как правило, удовлетворяется из-за рубежа, в Соединенных Штатах научная культура развилась за последний человеческий век настолько, что сегодня она уже не является чисто рецептивной, а носит уже отдающий характер. Действительно, теперь она обладает и собственной философией, хотя нельзя скрыть, что даже самые выдающиеся ее представители все еще не очень хорошо развиты логически и в некоторых отношениях выглядят грубыми и поверхностными по сравнению с европейскими мыслителями. Тем не менее в случае с самым выдающимся американским философом современности, Уильямом Джеймсом, он породил как ценные новые идеи, так и неадекватные. Он также оказал особое влияние на европейские страны, в первую очередь на Англию, а также на Францию и Германию. Его философское влияние, особенно на Англию, конечно, в основном основано на менее значительной части его философии, прагматизме, способе мышления, который в высшей степени характерен для Америки. Можно с удовлетворением отметить, что немецкая академическая сфера оказалась практически не восприимчива к этой стороне его мысли.

Ход философского развития сегодня, как правило, одинаков во всех цивилизованных странах. Но темпы его протекания не везде одинаковы. В Германии он все еще сдерживается последствиями материализма, который еще не полностью преодолен в нашем интеллектуальном отношении к миру. Тем не менее, возрождение мысли идет уже так долго, что мы больше нигде не сталкиваемся с очень рудиментарными взглядами.

Однако ситуация по-прежнему характеризуется отсутствием больших, всеобъемлющих систем. За последнее время только два мыслителя осмелились предпринять такую попытку в более широком масштабе: Эдуард фон Гартманн и Вундт. Первый уже находится на разделительной линии с прошлым. Он скорее является ранним предтечей новой метафизики, чем его философия воспринимается как живая, современная, поскольку его взгляд на жизнь относится к шестидесятым и семидесятым годам прошлого века. Таким образом, только Вундт остается всеобъемлющей современной философией. Только у него есть что-то от систематики в настоящем. Тем не менее, он не добился какого-либо доминирующего влияния. Сегодня можно даже сказать, что его философия больше не имеет актуального значения отчасти из-за своего идейного содержания, но только потому, что ее создатель до недавнего времени был еще среди живых. Хотя круг идей Ницше также носил всеобъемлющий характер, он был слишком слабо обоснован во многих пунктах и слишком неустойчиво обрывался, чтобы он мог создать настоящую систему.

Отсутствие систематических общих попыток связано с сильным ростом отдельных наук и вытекающей отсюда трудностью такого синтеза. Но еще в большей степени это связано с низким уровнем философской активности старшего поколения, которое еще не почувствовало, что общая задача философии вновь ожила с такой силой, чтобы решиться на такие попытки. Однако несомненно, что более сильная философская потребность нового поколения оказала влияние на старшее поколение и пробудила в нем стремления, которых оно раньше не испытывало.

Мы начнем с философских тенденций старшего типа и закончим последними достижениями философской мысли. Ввиду ограниченности объема, конечно, невозможно быть исчерпывающим, и необходимо ограничиться самыми важными аспектами. В частности, чтобы раздел не превратился в простое перечисление имен и ключевых слов, нельзя обойти вниманием дисциплины, которые до сих пор находились на втором плане или почти исключались из философии, такие как философия права или эстетика.

Самые старые слои в современной философии восходят к тому времени, когда философия, столкнувшись с недооценкой, которую она получила от образованных людей, особенно в Германии, и которая завершилась полным сомнением в ее праве на существование, взялась оправдывать свое существование собственными задачами и таким образом постепенно позволила осознанию своей особой ценности, необходимой для любого вида интеллектуальной работы, вновь возникнуть в кругу молодых людей. В семидесятые годы эта новая философия возникла как бы внезапно. Этот более старый слой в современной философии, который жив и по сей день, описывает актуальную задачу философии как эпистемологию.  Когда все части реальности распределены между отдельными науками, остается только исследование самой науки, ее логических рамок и процедур. Именно таким образом философия изначально пыталась вернуть себе право на существование. И по сей день эпистемологическое производство занимает больше всего места.

Однако, как правило, не все науки входят в сферу эпистемологического анализа. Во многих случаях он ограничивается базовыми понятиями физики и, возможно, математики. Органические дисциплины затрагиваются лишь в той мере, в какой обсуждается использование телеологических аспектов. Особое место занимает историческая наука, которая стала предметом более детального изучения отдельных исследователей. Однако лишь изредка можно встретить эпистемологическое рассмотрение химических концепций; другие естественные науки, такие как минералогия, метеорология, география и геология, практически не рассматриваются. То же самое относится к психологии, лингвистике, экономике и юриспруденции. Только Вундт в своей "Логике" попытался расширить рамки настолько, чтобы включить в них хотя бы часть упомянутых дисциплин. Общей теории познания, которая действительно охватывала бы всю совокупность даже самых важных наук, по-прежнему очень не хватает. И это тоже характерно: большинство эпистемологов, обладая собственными научными интересами и пониманием, с самого начала ориентируются либо на естественные, либо на гуманитарные науки, поэтому они не приходят к более глубокому общему взгляду на познание в целом.

Две эпистемологические школы, противостоявшие друг другу в конце XIX века, существуют и сегодня: неокантианство, с одной стороны, и эмпириокритицизм – с другой. Но на заре нового века из обеих этих школ вырвались новые импульсы: из неокантианства вырос новый критический реализм, в котором все еще прослеживается влияние Канта, но который избавился от догматических тенденций фактического неокантианства. С одной стороны, эмпириокритицизм приблизился к критическому реализму, с другой – из него вышло прагматистское течение, которое уже давно готовилось под землей.

Самым широким течением в современной эпистемологической мысли остается неокантианство.  Оно в высшей степени заслуживает возрождения философского производства и было фактическим интеллектуальным воспитателем в этом процессе, но его высокие претензии на обоснованность уже сегодня вызывают отторжение. Ибо он все еще остается продуктом натуралистической эпохи. Ему не хватает полной интеллектуальной свободы, поскольку он с самого начала связан односторонней приверженностью к точному естествознанию. При всем своем разнообразии неокантианство регулярно отталкивается от точной физики, которую оно просто принимает – в основном в той форме, в которой она существовала в конце прошлого века, – как факт, не требующий дальнейшего обсуждения, как это делал Кант. Он видит в нем не завершителя, а скорее инаугуратора новой, завершающей фазы философского развития, идейный пласт которой нужно лишь последовательно развивать и освобождать от внутренних противоречий и остающихся недостатков.

В деталях неокантианство снова делится на несколько субтечений, которые расходятся между собой по самым существенным пунктам и, несмотря на десятилетия споров, не смогли договориться даже о том, каково было мнение самого Канта, и уж тем более о том, в каком направлении следует продолжать критику. Если идеалистическое движение сто лет назад, несмотря на собственную субъективную уверенность в том, что оно является исключительно кантовской философией, все же развило необычайную философскую продуктивность (хотя и часто спорную), выходящую за рамки Канта, то современное неокантианство придерживается гораздо более близкого отношения к трудам Канта. С несколько большей временной дистанции неокритическое движение, несомненно, предстанет как историческое образование конца XIX века, аналогичное – сегодня часто недооцениваемое – школам Лейбница и Вольфа в XVIII веке. Как и тогда, целый ряд идей гения, иногда явных, иногда лишь завуалированно намекаемых, был устранен в пользу замкнутой доктринальной картины.

Общим для всех неокантианских школ является убеждение, что мы не способны постичь реальность так, как считает наивный реализм, то есть что мир красок и звуков не существует независимо от нас, так как мы слышим и видим его. Это утверждение можно даже считать общим убеждением большинства современных мыслителей, а не только собственно новокантианцев. Конечно, неверно, если его всегда возводят к Канту. Скорее, это убеждение восходит к Юму, Локку, Декарту и Галилею. Оно не было впервые выдвинуто Кантом, хотя дальнейшая передача этого взгляда после него, конечно, в основном связана с его именем.

Вторым убеждением, общим для всего нового кантианства, является учение о том, что природа не является содержанием нашего чувственного восприятия, но в очень значительной степени продуктом мысли, и кантианство приобрело несомненную заслугу благодаря систематическому доказательству этого. Кроме того, все школы исходят из того, что априорные факторы играют решающую роль в создании природы. Однако различные школы сильно различаются в своих представлениях о природе априори.

Самая старая формулировка, указывающая на обусловленность нашего мировосприятия органами чувств (Хельмгольц), практически не встречается в наши дни. Вторая формулировка, согласно которой наша душа обладает определенными врожденными функциями, которые поэтому не могут быть отделены от нашего мировоззрения, более распространена. Зиммель неоднократно выражал ее в терминах сознания, хотя она сопровождается чисто логической, о которой речь пойдет ниже. Психологическую точку зрения он использовал прежде всего при обосновании эпистемологии гуманитарных наук (см. ниже). Психологическая интерпретация априори достигла фундаментального, неограниченного признания только у Нельсона, который, вслед за Фрайсом, требует чисто психологической интерпретации Канта. Составляющие априорные пропозиции должны быть доведены до сознания посредством саморефлексии. Это должно быть либо очевидное понимание определенных пропозиций, либо простое осознание того, что наше мышление основано на определенных принципах построения природы. Первый случай, например, что закон причинности является очевидной пропозицией, как и закон противоречия, уже был отвергнут Кантом; второй случай мог бы установить только фактическое поведение отдельных человеческих существ.

Таким образом, остальная часть нового кантианства в принципе отвергает любую психологическую интерпретацию априори и заявляет, что единственно верной интерпретацией Канта является логическая.

Впервые ее последовательно реализовал Герман Коген (1842-1918), основатель Марбургской школы.  Среди ныне живущих ее важнейшими представителями являются его ученики Поль Наторп и Эрнст Кассирер. Не имея возможности говорить о последовательности в деталях, эта школа неокантианства в принципе стремится полностью игнорировать психические акты познания, происходящие в индивиде. Напротив, она берет за отправную точку ментальную сущность точной науки, которая рассматривается как объективность своего рода и принимается как таковая без дальнейших ограничений, поскольку она существует прежде всего в теоретической физике.

С самого начала Марбургская школа понимает под наукой только точную естественную науку, физику. Как и для Канта, все остальные науки не рассматриваются всерьез для развития эпистемологии. Они рассматриваются как совершенно несовершенные формы знания, которые отпадут сами собой, если физика будет доведена до идеального совершенства. Логическая структура физики должна быть препарирована и прояснена, но не то, как человек пришел к такому мировоззрению, и не то, как оно возникло исторически. В принципе, это означает, что весь сенсорный опыт полностью игнорируется. Фактически, Коген прямо отрицает его характер как легитимного источника знания. Еще одним необходимым следствием является реорганизация концепции реальности. Согласно этой точке зрения, характер реальности придает не тот факт, что нечто непосредственно переживается через восприятие, а лишь то, что в рамках математического естествознания оно представляет собой величину, большую нуля. Действительно, Коген считает реальными не только положительные, но и отрицательные и мнимые числа, так что всякое различие между реальными и математическими величинами полностью аннулируется ("реальный" понимается здесь в обычном смысле).

Наторп и Кассирер не заходят так далеко в растворении и отождествлении естествознания с математикой. Несмотря на их принципиальную приверженность чисто логической интерпретации априори, в теорию уже проникает психологический фактор. Ведь не иначе как Наторп подчеркивает, что всякое восприятие, которое всегда содержит в себе одновременно и суждение, есть "определение мысли". Вся реальность есть "содержание мысли" и как таковая подчинена основным категориям количества, качества и отношения. Отделение понятия реальности от восприятия также проводится Наторпом, но несколько иным способом, чем у Когена. Для Наторпа факт в познавательном смысле – это только то, что могло бы содержаться как компонент в полностью задуманном точном образе природы. Он гораздо сильнее, чем Коген, ощущает неполноту знания. Поэтому в его глазах "факт" – это лишь цель познания, но не нечто явно уже существующее, поскольку познание природы неполно. Но и в этом он не может отделаться от мнения Канта, который считает допустимым только мировоззрение замкнутой естественной причинности. И как следствие этого он даже отрицает познавательную самостоятельность психологии. Она должна быть лишь предварительным этапом. Ибо процедура науки состоит в интеллектуальной обработке материала ощущений таким образом, чтобы в итоге возникла каузально замкнутая, строго закономерная картина мира, с частичным или полным устранением подобных или даже гипотетических дополнений. Только эта процедура является для него полноценной наукой, любая другая – лишь предварительный этап. Если где-либо, то здесь Наторп переходит от логического анализа к конструктивной психологии познания. Марбургская точка зрения получила дальнейшее развитие в лице Кассирера. Он тоже отказывается от признания восприятия в качестве конечного критерия реальности (он говорит "объективность"). Для него объективность – это только то, что утверждает себя в логических контекстах естественной науки во всех дальнейших экспериментах, а не то, что непосредственно дано в сознании. Поэтому он даже допускает степени объективности в зависимости от степени прочности этого существования.

Согласно марбургскому взгляду, все научные понятия, такие как измерения, материя, эфир, сила, атом и т. д., являются, таким образом, отнюдь не мысленными представлениями положения вещей, существующего независимо от нас и недостаточно воспринимаемого органами чувств, а лишь мысленными вспомогательными средствами, позволяющими внести некий порядок в клубок явлений и в конце концов прийти к совершенно замкнутой причинной картине мира, которая может быть определена в математических формулах. Он не признает простого перцептивного определения содержания сознания, которое полностью игнорирует естественный контекст. Для него оно фактически лежит за пределами всякой науки. Соответствуя тенденции рассматривать природу как чисто логическую сущность и как таковую подвергать ее интеллектуальному анализу, а также полностью исключать восприятие из эпистемологического рассмотрения, марбургское неокантианство также отвергает мнение, что за чувственными восприятиями стоит объективная ценность "вещей в себе", которая "проявляется" в них. Существует лишь клубок чувственных явлений, с одной стороны, и логическая структура природы – с другой. Объективны только компоненты последней (в ее идеальном совершенстве). А объективное означает не что иное, как то, что соответствующий фактор появляется в этой картине мира.

В принципе, эпистемологический метод Марбургская школа применяет и к этике. Подобно тому, как эпистемология исследует логические условия существующего, реальности, этика должна определить условия должного. Заслуга Когена и Наторпа состоит в том, что они создали критическую этику с позитивным содержанием, чего так часто не хватает современной этике. Их историческое значение заключается в том, что они являются философскими представителями немецкого социализма, хотя и поднимают его намного выше уровня материалистического эвдемонизма партии. На первый план выходят понятия долга, с одной стороны, и человеческого достоинства – с другой.

С Марбургской школой в определенной степени связана Баденская школа, или, как ее еще называют, Юго-Западная немецкая школа. Эта школа была основана Виндельбандом (1848 – 1915) и продолжена в тесной связи с ним Риккертом, к которому был близок и Йонас Кохн. Эта школа также отвергает предположение о существовании вещей самих по себе и взгляд на познание как на некую наделенную властью реальность, существующую независимо от нас. Однако проблему того, что следует понимать под «объективным» и «реальным», она решает иначе, чем Марбургская школа. Он стремится получить критерий объективности мысли, обращаясь к понятию ценности. Существенное различие между правильным и неправильным мышлением Виндельбанд находит в том, что первое соответствует норме, а второе противоречит нормам мышления. Ибо подобно тому, как существует абсолютная необходимость, норма для действия, такая норма существует и для мышления. Мы правильно называем мышлением то, что соответствует абсолютной норме – Кант говорил о «правиле», – неправильно то, что ей противоречит. Ни о каком «согласии» с объективной реальностью, находящейся за пределами нашего сознания, не может быть и речи. Она также была бы совершенно неопределима для нас, поскольку мы никогда не сможем выйти за пределы нашего сознания. Определение этой системы норм – задача эпистемологии. Ее принципы демонстрируют, как уже признал Фихте, телеологическую структуру. Ее цель – универсально обоснованное мышление. В реальности нормативное и ненормативное мышление перемешаны, как и хорошее и плохое поведение, красивые и непривлекательные вещи. В то время как позитивные науки безразличны к вопросам норм и ограничиваются простой констатацией того, что есть, философия отвечает за определение норм во всех областях. Это и есть теория ценностей. Эти мысли разделяет и Риккерт. Он добавил к ним еще одну мысль, что все существующее есть бытие в сознании, причем это сознание, по общему признанию, не индивидуальное, а надличностное, всеобщее, «сознание вообще». По его мнению, проблема трансценденции относится только к этому сознанию вообще, а не к индивидуальному. Существование вне индивидуального сознания существует как само собой разумеющееся; с другой стороны, Риккерт отвергает существование вне всякого сознания вообще. Однако, как ни странно, предполагается, что это сознание в целом является не только понятием, но и реальностью, а не только суммой индивидуальных сознаний. – Мюнстерберг (1863 – 1919) также утверждает ценностный характер логического.

Наряду с этими антиреалистическими течениями немецкого неокантианства, отвергающими обращение к вещам в себе и, соответственно, требующими полной реорганизации понятия истины, существует и реалистическое направление, которое, как и сам Кант, по крайней мере, во многих местах своих трудов, придерживается допущения вещей в себе и приписывания истинности знания интеллектуальному постижению объектов, по крайней мере, в определенных пределах. Главным представителем реалистической критики является Алоис Риль. Риль также придерживается мнения, что наше познание не является простым результатом чувственного восприятия, а что мышление так же важно, как и чувственное восприятие. Только в результате обработки чувственных впечатлений возникают реальные восприятия, потому что логически они всегда содержат гораздо больше, чем простое чувственное впечатление. Наш опыт возникает в соответствии с определенными априорными принципами, такими как положения о сохранении материи и причинности без исключений, которые были сформулированы еще в ранней античности и чей априорный, неэкспериментальный характер был доказан. Поскольку эти принципы имеют конституирующее значение для всего опыта – он строится мысленно в соответствии с их руководством, – последний никогда не может им противоречить. Они должны быть определены логическим анализом точных наук. Однако, в полном отличие от Марбургской школы, РИЕХЛЬ считает мысленное создание природы не сущностью, свободно парящей в воздухе, а скорее представлением объективной реальности, существующей независимо от нас. Чувственные восприятия являются признаками ее существования. Однако объективное значение имеет только арифметическое и логическое содержание наших восприятий. Сами вещи, согласно их качеству, нам неизвестны. Поскольку время не имеет объективной достоверности, Риль – как и Кант – также рассматривает психические переживания лишь как явления, и в этом он почти одинок. Фолькельтом также резко подчеркивается неизбежность трансгрессии чувственных впечатлений посредством априорных категорий, таких как причинность, необходимость, всеобщность и законность.

В то время как Риль и Фолькельт, не основавшие ни одной школы, могут быть названы неокантианцами, другая группа мыслителей, которая в последнее время становится все более многочисленной, также исповедует реалистическую точку зрения, но отличается от неокантианцев в более узком смысле тем, что решительно отодвигает на второй план вопрос об априорных факторах. Поэтому это движение гораздо свободнее от догматизма, так как предполагаемые априорные положения неокантианства в большинстве своем являются лишь догматическими гипотезами. Прежде всего, это движение вновь признает важность восприятия для познания в неограниченной степени и воздерживается от замены привычной концепции реальности совершенно другой, рядом с которой первая продолжает непреднамеренно, но неизбежно существовать в эквивокациях. Однако она справедливо соглашается с неокантианством в том, что научная реальность сначала конструируется разумом на основе восприятий.

Наиболее полного изложения современного критического реализма следовало ожидать от Кюльпе (1862 – 1916). Однако ему удалось опубликовать лишь чрезвычайно тщательную критику других эпистемологических течений, в частности марбургского неокантианства, чрезвычайно тщательную и, можно сказать, убедительную критику. Из трех запланированных на будущее томов, завершенных в виде лекций в рукописи, опубликован (только что) только первый.

Наиболее подробное позитивное обоснование и изложение критического реализма было дано в то время Бехером (в его "Натурфилософии"). Он тщательно взвешивает проблемы. Поэтому он останавливается на многих моментах перед большинством возможностей, между которыми совершенно невозможно принять решение. Так, он оставляет открытыми вопросы о том, имеет ли объективный мир качественное сходство с чувственным миром, является ли реальность полностью евклидовой по своей природе и является ли она строго законоподобной. Он придерживается идеи субстанции и причинности, а также приписывает вещам свойства, аналогичные пространственным и временным.

К числу философских исследователей, также стоящих на позициях критического реализма, относятся: Мейнонг, Штумпф, Дюрр, Мессер, Штерринг, Фришайзен-Кёлер, Остеррайх.

Реалистическое течение сегодня можно назвать самым сильным эпистемологическим течением за пределами собственно неокантианства. За последнее десятилетие оно неуклонно росло, и сегодня большинство исследователей точных наук, в той мере, в какой они занимаются эпистемологическими вопросами, также являются его сторонниками.

Неокритицизм – это не только немецкое движение. Такое движение есть во всех странах, где сильна философская жизнь, но, по понятным причинам, имя Канта нигде не стало таким авторитетным, как в Германии. Во Франции неокантианство достигло своего позднего расцвета в философии РЕНУВЬЕРА (1815-1903). Хотя он также отвергает вещи сами по себе, он придерживается гораздо более беспристрастного отношения к физике, чем немецкий неокритицизм, например, первым из последних французских мыслителей твердо придерживается идеи свободы. Однако преобладающей точкой зрения во Франции также является критический реализм. У нее есть два важных представителя как в качестве позитивных исследователей, так и в качестве эпистемологов – физики Дюхем (1861 – 1916) и Пуанкаре (1853 – 1912). Они тоже изучали Канта и хорошо понимали важность мышления в научном мировоззрении. Конечно, как физики, имеющие опыт практической работы в области физических исследований, они не могли не признавать важность сенсорного восприятия. В отличие от немецких неокантианцев, которые часто приписывают физическим принципам априорный характер, Пуанкаре прямо отвергает эту точку зрения и называет эти принципы совершенно произвольными; они могут быть заменены другими. Однако факты ни в коем случае не создаются мышлением. Всякое мышление всегда является лишь обработкой непосредственного сенсорного опыта. Научный факт никогда не будет ничем иным, как сырым фактом, переведенным на другой язык. Существует множество способов сделать это. Тот путь, по которому идет практическое исследование, отличается от других только простотой получаемых формул. Однако в принципе неевклидова геометрия, например, может быть использована и в физике, но законы природы при этом приобретут чрезвычайно сложный вид. Разумеется, наука не идет дальше установления алгебраических связей в рамках реальной действительности. – Кант также оказал сильное влияние на Англию в более позднее время (CAIRD), но это не привело к появлению настоящего неокантианства. В Италии неокантианство было представлено Кантоне, Токко и другими, но в настоящее время оно утратило свое значение. Марбургская, а тем более баденская школа оказали особенно сильное влияние на русских ученых.