Czytaj książkę: «Коротко обо всём. Сборник коротких рассказов», strona 8
Выстрел.
Лодка, разрезав воду винтом, взволновала речную гладь. Камыш зашелестел в такт набегавшей волне. Утка захлопав крыльями, взлетела с гнезда. Раздался выстрел. Капли крови, кругами разошлись по воде.
– Точно в цель. Как вы догадались, что она там?
– Я когда то охотился в этих местах. Немного знаю их.
Белые нежные кувшинки покачивались на темной воде. В котле кипел бульон. Ветерок сдувал с берега, серые пёрышки. Река подхватывала, и уносила их в белую пелену тумана.
– Не догонишь.
– Догоню.
– А ну… Я на хуторе, лучше мальчишек плаваю.
– Ну, держись.
Руки захлопали по воде, разрезая её, и разбрызгивая в разные стороны. Она плыла, быстро. Приподнимаясь на вдохе, и отталкиваясь от воды так, будто хотела взлететь. Коротко стриженная с русыми волосами она была похожа на мальчишку. И если бы не ямочки на щеках, которые появлялись всякий раз, когда она улыбалась, то отличить её от купающихся в воде мальчишек было бы не возможно.
Он скользил за ней как большая рыба, сверкая телом на солнце. Вырываясь из глубины, разбрасывая брызгами радугу над головой и вновь погружаясь в пучину оставляя над собой всклоченную белую пену. Он нагнал её возле самого берега в тихой заводи покрытой белыми кувшинками.
– Ну?
– Не нукай. Не запряг.
– Догнал.
– И …
– Приз.
– Какой тебе приз?
Поцелуй. Он потянулся к ней – Какой быстрый.– Она оттолкнула его и скрылась в зарослях плавней. Потеряв равновесие, он упал, взволновав белые кувшинки на темной воде.
Лошади фыркали, втягивая большими ноздрями густой туман, наполненный запахами степных трав. Угли трещали, лопаясь в пламени костра, разбрызгивая искры. Мальчишки сидели вокруг костра, когда он вышел из темноты.
– Вечер добрый.
– И вам не хворать.
– Можно присесть к костру?
– Присаживайтесь. Как охота?
– С переменным успехом.
– А вы на дальней рогатке попробуйте. Там уток много.– Рогаткой называлось место, где река окружённая плавнями расходилась на два русла.
– А он там уже попробовал. Всю тину со дна поднял.– Она рассмеялась, и он узнал её по ямочкам на щеках.
– А я смотрю, вы не только плаваете лучше всех, но и ещё и в ночную ходите?
– А Надька у нас на все мастер. Может и наподдать рука у неё крепкая.
– То, то, Колян, я смотрю у тебя фингал под глазом.– Они заржали.
– Ладно, хватит вам – Сказала она. – Вы не слушайте их. Их хлебом не корми, дай поржать. А фингал Кольке Роза поставила. Он к ней сзаду подошёл, а она этого не любит. Вот и лягнула слегка. Она у нас с норовом.
– Что ж ты Колян, к кобыле сразу под хвост, надо было для начала хоть цветок подарить. – Сказал один из мальчишек и они опять заржали, а Колька махнул рукой.
– Ладно – Она встала – Я лошадей смотреть кто со мной?
– А можно мне? – Он встал.
– Пойдём.
– Смотри охотник. Сзади-то сразу не заходи. – Смех снова покатился по лугу.
Они шли по направлению к реке. Степь шуршала под ногами мягким зелёным ковром. Запахи окутывали их разнотравьем, смешивая, и дополняя друг друга. Она шла чуть впереди, показывая дорогу. Маленькая тонкая, но упругая как пружина. Короткие светлые волосы приподнимались, открывая тонкую шею. Она пахла дымом, травами, и молоком.
– Вот смотри это Роза. Не бойся, со мной она тебя не тронет.– Он подошёл. Роза у нас с норовом, но очень верная если полюбит кого, то навсегда. – Роза потянулась к нему. – Смотри, ты ей понравился. Погладь не бойся.
– А я и не боюсь. – Он провёл ладонью по длинной лошадиной шее. Она была гладкой и тёплой. Местами под кожей, он чувствовал, как пульсирует кровь. В многочисленных венах, оплетающих шею.
– Это бьётся её сердце. Смотри, она приняла тебя. Теперь ты в ответе за неё. И ты теперь, должен навещать её, а то она затоскует.
– Хорошо я буду у неё бывать каждый день.
– Никогда не обещай того чего не сможешь выполнить. Достаточно приходить иногда. Когда будет возможность. Здесь у нас Стрела она любит поесть. Там Туман, видишь какой у него окрас, в белой дымке он как плотное облако тумана. У самой воды Мира с жеребёнком мы назвали его Черныш. Вот и все наше хозяйство. А вы к нам надолго приехали?
– Пока охочусь, хочу закончить одну работу. – Он взял её за руку – Но, сейчас мне совсем не хочется уезжать.
– Слышишь? На реке.
– Рыба плещется.
– Рыба? А ты веришь в русалок? Говорят они выходят по ночам и заманивают в сети одиноких путников.
– Думаю, что я уже попал в эти сети.
– Айда купаться?
– Ночью?
– Что испугался? – Она сбросила платье и, разбрасывая белую воду, захлопала по ней руками как утка, хлопает крыльями, взлетая с воды. Боишься.
– Я никогда.
Охапки свежего душистого сена, подхваченные с земли вилами, взлетали высоко в небо и осыпались на сенник. Пахло лошадьми и навозом.
– Ага, пришёл. А Роза тебя давно почуяла. – Роза перегородила ему дорогу и большими тёплыми губами потянулась к его рукам.
– Принёс я тебе, принёс – Он достал из кармана сухарь – Роза подобрала с ладони сухарь и захрустела, прикрывая от удовольствия глаза.
– Ой, смотри, разбалуешь мне лошадку, не захочет со мной жить, придётся тебе её с собой брать.
– А что и возьму. А ты поедешь со мной?
– Ой, какой ты быстрый. Ну-ка бери вилы, посмотрим, на что ты годишься – Он взял вилы, и они засверкали на солнце, разбрасывая сено по старым, почерневшим от времени доскам сенника.
– Здесь раньше была колхозная конюшня, а потом отец взял её в аренду. И ещё вон ту ферму на горе – Она показала в сторону небольшой постройки из белого кирпича, окружённую серыми досками – А потом, отец заболел и умер – Она подхватила последнюю охапку и забросила её наверх – А я с двумя братишками занялись хозяйством. Да вон ещё соседские мальчишки помогают.
– А мама?
– А у мамы была онкология.
– Прости.
– Ну, а ты значит охотник?
– Да. И журналист по совместительству. Собираю материал, пишу очерки. Хочешь, о тебе напишу. Как о предпринимателе.
– Я для тебя тоже очерк?
– Ты для меня роман, длинною в жизнь. Который ещё предстоит написать.
– Красиво говоришь. Заслушаешься.
– Я так думаю. И хотел бы остаться с тобой на всю жизнь.
– У тебя трава в волосах…
– А ты пахнешь молоком…
– Колючий какой…
– У тебя очень нежная кожа…
Налетел ветерок и степь закачалась зелёными волнами. Одинокая птица вспорхнула из гнезда и поднялась высоко в небо. Мир вздрогнул и закрутился вокруг неё. Ароматы цветов смешались с запахом парного молока, и каким то, новым, ещё не известным, терпким запахом. Врывающимся, в её спокойную, и размеренную жизнь.
Они провели вместе месяц. За этот месяц, его жизнь приобрела какой то новый смысл. Никогда ни до ни после он уже не испытывал ничего подобного. Но время шло, и командировка подходила к концу. Пришла пора, уезжать.
– Я обязательно вернусь. Закончу все дела и вернусь к тебе. Буду работать в местной газете, и помогать тебе с хозяйством.
– Хорошо только возвращайся скорей. Я буду ждать тебя.
Он не вернулся. Новая командировка, новые встречи, а потом, потом уже было поздно. По крайней мере, он так думал.
– Интересно где она? Что с ней? Наверно уже замужем.
– Да не, не замужем она.
– Что знаете её?
– А то. Сирота. Конюшня у ней, и ферма от отца была. А замуж она не вышла. Тот охотник у ней один и был. А как уехал, она ждать стала на станцию ходила. А потом в конюшне пожар случился. Она лошадей бросилась выводить, да сама и погорела.
– Вот ваша утка. Ребята из воды достали. Хороший выстрел. Прямо в сердце.
– Да прямо в сердце.
Вахта.
Он был большой, угловатый, словно вырубленный топором. Губы его были сомкнуты, а брови, всегда сдвинуты к переносице. Вид у него был суровый, и неприступный. Он сидел посреди комнаты и смотрел на дорожную сумку, уложенную вещами. Она, стояла, рядом с сумкой. Она была маленькой, покладистой, и мягкой. Она заглядывала в его глаза, как заглядывает, маленькая собачонка, в надежде перехватить нежный взгляд своего хозяина. Но черты его лица, были сложены так, что казалось, были не способны ни к улыбке, ни к выражению нежности. Она слушала его дыхание, считая каждый вздох, и выдох. Наконец, она решилась, и заговорила.
– Значит, едешь?
– Да.
– Твёрдо решил?
– Твёрже не бывает.
– Может, передумаешь?
– Я же сказал нет.
– Да конечно, я так, ты только не волнуйся.
– Я не волнуюсь.
– И хорошо. А я тебе пирожков напекла.
– Зачем?
– Покушаешь в дороге.
– Я в вагоне ресторане поем.
– Ну, там дорого всё, и потом как там кормят, а тут всё своё, домашнее.
– Ничего, деньги есть. А готовят там, на высшем уровне.
– Да конечно.
– Ладно, пора.
– А можно я тебя провожу.
– Не надо, не люблю я всего этого.
– А чего этого?
– Слёз, там, всхлипываний.
– А я не буду, я тихонько. Просто постою, посмотрю, как поезд уйдёт и всё.
– Зачем?
– Не знаю.
– Нет.
– А я сумку твою могу нести.
– Не надо, сам донесу.
– Конечно. А вдруг, что понадобиться, а я тут рядом, сбегаю, принесу.
– Дура какая, ну, что мне может понадобиться, всё здесь уже. – Он похлопал по сумке.
– А вдруг забыл, что?
– Что? – Он посмотрел на сумку.
– Не знаю.
– Тьфу, ты дура-баба, ну что ты мелишь, только с толку сбиваешь. Всё пошёл. – Он встал, взял сумку и вышел с хаты. Она вышла за ним. – Куда ты?
– Я до калитки доведу.
– Ладно. – Калитка скрипнула, и он вышел на дорогу. Она смотрела, как он уходит по пыльной дороге. Сердце вдруг сжалось, замерло, и выпорхнуло как птица из кустов. Она побежала за ним. – Ну, куда тебя понесло?
– А мне муки купить надо, всю на пирожки извела.
– В сельмаге купи.
– А там плохая, я на станции возьму. – Он нахмурился и пошёл дальше. Она шла за ним, укладывая три своих шага в один его.
– Что, Иваныч, на вахту поехал? – Спросил сосед, когда они проходили мимо сельмага.
– Да, – Он остановился. Она наскочила на него. – Ну, что у тебя глаз нету, куда летишь?
– Прости Коленька, загляделась.
– Шла бы домой, ей богу.
– А мука как же? Не могу.
– Ну, давай удачи тебе. – Сказал сосед.
– Спасибо. – И он снова зашагал по дороге. Они шли молча, мимо куцых тополей, уснувших у дороги. Мимо синего пруда, поросшего камышом. Солнце сияло ярко, небо было голубым и ясным. Пели жаворонки, и стрекотали кузницы. Солнце припекало, до станции было ещё километра три. Он посмотрел на часы, и прибавил шагу. Она стала заметно отставать.
– Шла бы ты домой. – Он повернулся к ней. Она остановилась.
– Не могу я домой, муки взять надо.
– Да какой к чёрту муки?! А? Ну, что ты увязалась за мной? Я что без тебя и шагу ступить не могу? Что тебе нужно от меня? Глаза её стали большими и чистыми, как небо. Она посмотрела на него. И спросила – Коля, скажи, а ты меня любишь? – Господи, мы что дети, что бы на ромашках гадать, любишь, не любишь. А ну марш домой, кому сказал. Он повернулся и быстро зашагал к станции. Она пошла за ним. Она спешила, прихрамывая на правую ногу. Хромота становилась больше и больше, пока она не стала отставать. Потом вдруг остановилась и села. Он остановился и посмотрел на неё.
– Что случилось?
– Ногу натёрла. – Он подошёл.
– Ну-ка, покажи. – Она сняла туфлю, пятка была разбита в кровь. – Идти сможешь?
– Нет.
– Вот, ё-п-р-с-т. – Она виновато посмотрела на него.
– Ты Колечка иди, а я посижу, да назад пойду.
– Куда ты пойдёшь? С такой ногой – то. Пойдёт она. – Он посмотрел в сторону станции. Потом перекинул сумку через плечо. Взял её на руки. И зашагал назад.
– Куда, ты, Коля, А как же вахта?
– Да какая теперь вахта. – Он нёс её мимо пруда, и куцых тополей. В полях стрекотали кузнецы, а в синем, небе пели жаворонки.
Чуткая натура.
«Мое! – сказал Евгений грозно,
И шайка вся сокрылась вдруг;
Осталася во тьме морозной
Младая дева с ним сам-друг;
Онегин тихо увлекает
Татьяну в угол и слагает
Ее на шаткую скамью
И клонит голову свою
К ней на плечо; вдруг Ольга входит,
За нею Ленский; свет блеснул;
Онегин руку замахнул,
И дико он очами бродит,
И незваных гостей бранит;
Татьяна чуть жива лежит.
Спор громче, громче; вдруг Евгений
Хватает длинный нож, и вмиг
Повержен Ленский; страшно тени
Сгустились; нестерпимый крик
Раздался…
Анна Петровна замолчала. Её острые плечи приподнялись. Голубые глаза наполнились слезами, и глухое рыдание прокатилось по классу – Анна Петровна – Окликнула её Оля, первая ученица в классе – Что с вами? – Но Анна Петровна не слышала. Плечи её вздрагивали, из груди вырывались клокочущие всхлипывания. И даже когда прозвенел звонок, и все разошлись, Анна Петровна ещё долго утирала нос платком и всхлипывала.
Анна Петровна молодая учительница. Окончив пединститут, сразу пришла работать в школу, учителем литературы. Была она тонкая, хрупкая и очень чувствительная. Нервная организация Анны Петровны не могла спокойно выносить тяжёлые судьбы героев классиков русской литературы. Она живо ощущала весь ужас, который охватывал страдающих героев, коих так много в русской литературе. Она настолько проникалась каждым из них, что не могла сдержать волны чувств, что накатывались на неё не давая закончить чтение того или иного произведения. Таким образом, сорвав очередной урок, Анна Петровна была вызвана на ковёр к директору школы.
В кабинете директора на красном ковре стоял большой стол. С чёрным кожаным стулом на маленьких колёсиках. Увидев Анну Петровну, директор встала, стул отъехал к стене, на которой висела картина. Анна Петровна стала, уставившись на картину.
– Репин, Иван грозный убивает своего сына. Люблю живопись. Садитесь – Анна Петровна отвлеклась от картины и села.
– Анна Петровна, дорогая моя. Вы у нас первый год. Я всё понимаю, первый опыт, так сказать. Адаптация и прочее. Но нервы, нервы надо держать в кулаке. Вот тут видите – И она сжала кулак перед носом Анны Петровны. Нельзя себя так распускать. Это школа заведение жёсткое. Здесь слабость не прощают. Один раз ошибёшься и всё, на карьере учителя можно ставить крест. Вы меня понимаете?
– Да конечно, я всё понимаю. Я виновата. Я постараюсь…
– Анна Петровна. Нужно не стараться, а держать свои нервы в кулаке.
– Я понимаю.
– Может быть у вас, что то с нервной системой не в порядке? Может вам нужно сходить к специалисту? Попить успокоительные.
– Я схожу, я попью, обещаю.
– Анна Петровна, дорогая моя я вас не наказывать сюда пригласила. Я хочу помочь вам. Может быть, мы вместе найдём с вами какой-нибудь выход из сложившейся ситуации.
– Да, конечно я готова, я буду стараться.
– Вот скажите, что с вами происходит.
– Не знаю, я, когда читаю, как кто-нибудь из героев страдает, я не знаю, что со мной начинает происходить. Мне их становиться так жалко, так жалко. Что сдержать себя не могу – Анна Петровна замолчала и стала смотреть на картину.
– Хорошо. Может быть, вам оставить пока литературу, так сказать, пока не опсовеете. Не наберётесь опыта. У нас ушёл учитель по рисованию может быть вам пока вести уроки по рисованию… Анна Петровна? Анна Петровна? Вы меня слышите?
Анна Петровна смотрела на струйки крови, сочившиеся сквозь пальцы Ивана Грозного, глаза её быстро наполнились слезами. Плечи вздрогнули как крылья раненной птицы и затряслись в такт глубоким всхлипываниям.
– Анна Петровна, дорогая моя не смотрите туда – Она развернула стул с Анной Петровной и дала ей валерьяновых капель – Вы вот, что ну, его это рисование, давайте ка вы пока будете вести математику. Согласны?
Анна Петровна кивнула головой и вышла из кабинета. Весь последующий месяц Анна Петровна благополучно вела математику. Пока однажды школу вновь не сотрясли всхлипывания Анны Петровны. Когда директор вошла в класс по математике. Анна Петровна всхлипывая острыми плечами говорила.
– Архимед, Архимед…
– Что с Архимедом, Анна Петровна?
– Великий Архимед был зверски убит при осаде города Римлянами.
Дело житейское.
Жизнь кончина. Подумал Нефедов, прочитав эсэмэску, посланную ему женой.
– Прощай Николай. Я устала от такой жизни. Я ухожу к Алексею. Он любит меня и не устраивает мне сцен по пустякам. С ним я буду счастлива. А ты найдёшь себе, кого-нибудь кто будет устраивать тебя во всех отношениях. Прошу тебя только об одном. Не вини его в этом, он твой друг и очень страдает по такому стечению обстоятельств. Прощай и не пытайся вернуть меня. Это не возможно.
Нефёдов издал не человеческий крик. Ком обиды подкатил к самому горлу. В голове, что то натянулось и лопнуло, длинным эхом разнося звон по всей голове. Долгое время он сидел без движения. Потом встал, полез на антресоль, достал верёвку, скрутил из неё петлю и привязал к люстре.
Телефон завибрировал. Снова эсэмэска от жены
– Дорогой. Зная твой характер, я оставила тебе на кухне, бутылочку коньяка. Воспользуйся им. Помогает. Прощай и не делай глупости. Дело житейское.
Нефёдов пошёл на кухню. Открыл бутылку, налил стакан, и одним махом выпил. Коньяк разошёлся по всему телу, разворачивая ход мыслей в противоположную сторону
– А чёрт с ней – Думал Нефёдов, наполняя второй стакан – В конце концов, что на ней свет клином сошёлся? Вон Машка с соседнего дома, давно на меня заглядывается. Так у неё грудь супротив жены в три раза больше. Да и всё остальное на месте. Нет, но Алексей, тоже мне, друг. Пригрел змею на груди. Вот же сволочь – Нефёдов махнул второй стакан. И будущее ясным солнечным днём развернулось перед ним – А что? Я теперь человек свободный, и что хочу, как говорится, то и ворочу. Захочу снова женюсь, захочу вольным казаком буду. Что мне эти бабы? Одно расстройство от них. И болезни. Лучше когда сам себе хозяин – И он налил ещё стакан.
Телефон снова завибрировал. Эсэмэска от жены
– Представляешь, Алексей устроил мне сцену прямо в магазине. Мне, видите ли, не к чему такое дорогое платье. Ну, я ему устрою. Я займусь его воспитанием.
– Пожалуй, с женитьбой я повременю. Зачем мне эта морока. Пусть вон теперь другие отдуваются, а я своё отмучился. И теперь имею право пожить в своё удовольствие. Главное это то, что я теперь СВОБОДЕН. – Он взял забытую помаду жены и написал это священное слово крупными буквами на зеркале.
Телефон снова завибрировал. Эсэмэска от жены
– Я не могу больше так. Он совершенно не управляем. Только теперь я понимаю, насколько ты был лучше его. Твоя бедная птичка.
– Ну, уж нет никаких птичек теперь. Я теперь знаю, что стоит за этими фразами. Твоя птичка. Мой огурчик. Никаких тебе больше огурцов. К чёрту весь этот зверинец. И огород с его экзотическими фруктами. – И Нефёдов махнул ещё стакан.
Телефон снова завибрировал. Эсэмэска от жены
– Дорогой я понимаю, что ты не подарок. И что с тобой не каждый сможет жить. И это меня очень беспокоит. Я волнуюсь за твою судьбу. Потому, что чувствую ответственность за тебя. Ибо жена для мужа, это как мать для неразумного дитя. И потому я готова простить тебя и вернуться, если ты дашь мне обещание не устраивать больше мне сцен. Твоя пташка.
– Чёрта с два! – Написал Нефедов в ответ и отправил эсэмэс. Он потянулся к бутылке, она оказалась пустой. Мысли тяжёлые мысли, снова полезли одна за другой в голову Нефедова. Опустошённый шкаф, навевал какую то жгучую тоску. Разбросанные носки, пустой холодильник и гора немытой посуды удручающе действовали на него. Нефёдов, мутным взглядом оглядел комнату. Тоска, крепкой петлёй сдавила ему горло.
Телефон завибрировал. Эсэмэска от Алексея
– Нефёдов. Друг. Спаси меня. Я знаю, я поступил как последняя свинья. Но видит бог, это была не моя идея. Она одурманила меня. Завлекла и я не смог ей сопротивляться. Ибо, человек слаб. Как ты тогда. Помнишь, когда соблазнил жену Василевского? Кстати, я ей об это ни гу- гу. Прости меня и спаси от неё. Нет больше моих сил. Друг выручай.
Нефёдов жене – Возвращайся.
Моя Дашка.
Дашка влетела на кухню и пошла по кастрюлям.
– Ты, что, потеряла что?
– Голодная как собака.
– Есть картошка – Я кивнул на сковороду – Положить?
– Не, я так – И Дашка схватила картошку рукой.
– Горячая же, вилку возьми – Я протянул ей вилку.
– Спасибо – Она взяла вилку, и стала, быстро есть.
– Не спеши, успеешь – Но Дашка не слышала меня. Она клала картошку в рот едва успевая пережёвывать её. Я сел напротив и стал смотреть на Дашку. – Ты, что?
– Ничего.
– А что так смотришь?
– Просто. Нравится, как ты ешь.
– Что значит, нравится?
– Не знаю, просто нравится и всё.
–Странный ты, какой то.
– Есть немного.
Дашка была жёсткая и упругая. Но при этом в ней было, что-то гибкое и нежное. Она была похожа на кошку всегда готовую к прыжку, но понять, что последует за прыжком, можно было только в последние секунды перед броском. Если глаза становились тёплыми, то, скорее всего, вас ждёт мощный поток нежности, а если они становились холодными, и расчётливыми, то быть беде. Разбираться потом кто прав, кто виноват было бессмысленно. Дашка всегда считала всё произошедшее, единственно верным решением.
Дашка схватила слишком большую картошку, и подавилась. Она закашлялась, а я стал усиленно стучать её по спине. – Я же предупреждал.
– Пре-ду-пре-ждал – Протянула она. Откашлявшись – Зануда. А подавиться я могла, и медленно пережёвывая, каждый кусочек. По-нял. – Она нарочно ставила ударение на последнем слоге, и растягивала его, округляя гласную так, как это делают пятнадцатилетние пацаны, где ни-будь на районе. – Ладно, – прощала она меня – собирайся, поедем в зоопарк.
– Куда?!
– В зоопарк, посмотрим на своих сородичей.
– На кого?
– Ку-да-а-а, ко-го-о – Передразнила она – Ты что глухой? Или русского языка не понимаешь. В зоопарк, место такое есть в городе, где животных держат, что бы люди на них могли смотреть, а животные на людей. Там сегодня вольер с шимпанзе открыли.
– А зачем нам шимпанзе?
– Так, ещё пара вопросов и я убью тебя.
– Хорошо, понял, поехали.
Дашка была не терпелива, в своих устремлениях. Если она, что задумала, то тут не стой у неё на пути. Сметёт как товарняк дворнягу.
Мы с ней познакомились, в метро. Я сидел в вагоне, было поздно, и вагон был пустым. Дашка вошла, осмотрелась и села напротив меня. Она уткнулась в телефон, а я в овал её лица, с прямыми, умными глазами, и волевым подбородком. Волосы пучком были стянуты назад, губы собраны как у спортсмена перед выполнением своей задачи. Я засмотрелся, потеряв всякую осторожность.
– Что? – Спросила она. Прямо посмотрев на меня.
– Ничего.
– У меня на лбу рог?
– Нет.
– Тогда, что?
– Ничего – Промямлил я.
– Так, в чём дело?
– Ни в чём – Я попытался спрятать от неё свой взгляд, но она не отпустила меня.
– Я что, тебе нравлюсь?
– Да – Сказал я утвердительно. Не знаю, что заставило меня тогда сказать ей это. Думаю, это была её особенность, заставить человека сказать то, что он думает.
– Тогда пошли.
– Куда?
– Проводишь меня, не идти же девушке одной по тёмным улицам. – Поезд замедлил ход, свет отбил остановку. Она встала, я последовал за ней.
Так я познакомился с Дашкой. Вернее она познакомила меня с собой. Впрочем, я об этом не жалею. Сам бы я не решился к ней подойти.
В зоопарке, Дашка сразу пошла к приматам. У вольера она остановилась, и стала внимательно наблюдать за обезьянами. Казалось, ничего в мире не интересовало её так, как эти человекообразные. В клетке их было трое. По всей видимости, это была семья. Мама шимпанзе, сидела в углу, и вычёсывала малыша. Малыш молча сидел между её ног, и смотрел на Дашку большими, любопытными глазами. А папа, лежал на гамаке и почёсывал себе живот.
– Всё как в жизни – Заключила Дашка.
– Что? – Спросил я.
– Мать работает, а отец брюхо чешет.
– Может он устал – Во мне взыграла мужская солидарность – Может он не спал всю ночь.
– Ага, в шахте пахал, в третью смену.
В это время шимпанзе принесли фрукты. Папа примат, быстро соскочил с гамака, и, растолкав подошедших приматов к кормушке, стал разбирать фрукты. – Вот, тут мы первые, лишь бы пожрать – Сказала Дашка, кивнув на примата. – Он отобрал фрукты и дал их самке, с детёнышем, а сам взял себе пару бананов и снова ушёл на гамак.
– Смотри – Сказал я – Он распределил корм. Зря ты его так.
– Это ещё ничего не подтверждает, может, он просто не голоден.
– По-моему ты предвзято относишься к мужской половине. – Говорил я, когда мы шли домой.
– Нет, просто я реально смотрю на вещи.
– По-твоему все мужики паразиты, которые сидят на женских шеях? Да?
– Практически да. Это закон природы. Мужики ленивы, и мало приспособлены к жизни. Вся их функция, только и заключена, что в осеменении самок. К чему они всё время и стремятся. Правда, и то делают кое-как.
– А как же мужчина добытчик? Пока он бегает за мамонтами, женщина бережёт семейный очаг.
– Господи, за кем там он бегает? Ты посмотри, на него – Она кивнула на парня в узких джинсах и с феничками на руках.
– Это просто мода и ничего больше.
– Да, мода, которая кастрировала мужское начало.
– А что если бы он был заросший, в шкуре, накинутой на мускулистое тело, и при этом вонял, то с мужским началом у него было бы в порядке.
– Дело не во внешности.
– А в чём.
– В способности принимать волевые решения. И вот этого мужская часть практически уже лишена.
– По-твоему и я безвольное, аморфное существо?!
– Нет, ты совсем другое дело. Ты ещё ребёнок.
– Я ребёнок?!
– Да. Но со временем я выращу из тебя настоящего мужчину. Подержи – Она сунула мне сумку, облокотилась на моё плечо и поправила кроссовок – Жмёт зараза, пятку уже натёрла. Главное слушай меня и делай, что я говорю. И всё у нас получиться – Мы пошли дальше.
– Послушай, – Не унимался я – Если я всё время буду тебя слушать, откуда тогда у меня возьмётся способность к волевым решениям?
– Я её в тебе воспитаю.
– Как же ты её воспитаешь, если я без твоих распоряжений шагу не смогу ступить?
– Не спорь со мной – Она села на скамейку – Садись.
– Я не спорю, просто…
– Сядь! Я сказала не спорить, а это значит соглашаться и делать, что говорят.
– А если я не хочу!
– Что не хочу?
– Соглашаться не хочу.
– Тогда вызови мне такси, и проваливай, на все четыре стороны.
– Зачем такси, тут осталось совсем ничего.
– Я ногу натёрла, идти не могу.
– Тогда я, принимаю волевое решение.
– Что ты делаешь?!
– Я беру тебя на руки, ты ведь не можешь идти.
– Ты с ума сошёл?! Отпусти меня сейчас же.
–Если я тебя отпущу, ты упадёшь.
– Ты мне ещё угрожаешь.
– Я не угрожаю, я констатирую факт. И вообще не дёргайся, лучше держись крепче – Последнюю фразу я произнёс так, что Дашка притихла, и обняла меня за шею.
День подходил к концу. Деревья темнели на фоне лилового неба. Улицы пустели от машин. Загорались фонари, а по не остывшему, асфальту стучали каблуки. Тёплый майский вечер вступал в свои права. Он окутывал город, запахом сирени и тёплым, воздухом наполненным влагой медленно текущей реки. Изредка окно вздрагивало, и по комнате, звеня посудой, проносился трамвай, он с грохотом пролетал мимо кровати, и терялся в углу комнаты, рассыпая, искры, по тёмному, как озеро, зеркалу.
Дашка, совершенно голая, лежала на мятой простыне. Скинув на пол одеяло, она смотрела на окно, широко раскрытыми глазами. Цветочный аромат входил в комнату и окутывал её тело. В сумраке ночи, она была словно белая, распустившаяся лилия, на тёмной воде. Я остановился у дверного косяка и замер, чувствуя плечом шляпку торчащего из облицовки самореза.
– Слышишь? – Сказала она, когда трамвай отгремел и скрылся в темноте зеркала.
– Что? – Спросил я.
– Какая тишина. Словно нет ничего. Только ты и я.
– А комната? – Возразил я.
– И её нет. Она нам только кажется. Всё это не существует. Есть только ты и я, и вот ещё это окно, с небом и с вспыхивающими на нём звёздами. Как в самом начале зарождения жизни во вселенной, когда были только мужчина и женщина.
– Ну, там ещё много чего было, райский сад, животные.
– Ты не понимаешь. Рай и всё остальное, тогда находилось внутри них. Вокруг не было ничего. Они сами были сутью всего. Началом всего, что мы сейчас видим вокруг. Только мужчина и женщина, и звёздное небо вокруг. Понимаешь.
– Да. – Сказал я. – И ещё шляпка самореза.
– Какого самореза?
– Которым прикрутили облицовку к косяку.
– Ой, дурак какой. – Дашка бросила в меня подушку. Я увернулся и поцарапал плечо.
– Чёрт.
– Что?
– Поцарапался.
– Покажи.
– Ерунда. – Я подошёл и сел рядом. – Для мужчины это пустяк. Тем более перед сотворением мира. – Я обнял её. Но Дашка освободилась от моих объятий.
– Я тебе дам пустяк. Показывай. – Дашка включила ночник, и стала исследовать моё ранение. – Сейчас обработаю. – Она достала йод из аптечки.
– Не надо.
– Почему?
– Щипать будет.
– Ты мужчина, потерпишь.
– Ага, потерпишь. – Дашка коснулась, плеча ватой смоченной в йоде.
– Блин.
– Не блинкай, терпи, тебе ещё миры создавать. – Я сжался как в детстве, когда мама, мазала мои ссадины зелёнкой. Дашка молча промокала царапину ваткой, Она касалась моего плеча подушками своих пальцев, и я чувствовал, как нежность вливается в меня через них. Наполняя теплом, и покоем. Как когда то давно, когда я был ещё маленьким.
– Вот и всё, а ты боялся. – Она убрала йод. И поставила аптечку в шкаф.
Я смотрел на Дашку, на тёмные волосы, рассыпанные по голым плечам, на белые линии её тела, и думал о том времени, когда ещё не было ничего, а был только он, она, и звёздное небо, в открытом окне. Окно при этом висело в пустом пространстве, а на её плечах, покоились большие и малые созвездия. Она подошла ко-мне, и я почувствовал жар, зарождающийся жизни на её губах. Зеркальное озеро вздрогнуло. Комната качнулась, и поплыла туда, где потом рассыпалась множеством новых миров.
Дашка работала в больнице. Я пришёл немного раньше, запланированного и ждал её в коридоре приёмного покоя. Коридор был заполнен людьми. Они сидели на скамейках, стояли у стен. Лежали на каталках, в ожидании своей очереди на рентген, или в смотровую. Многие были в бинтах, полураздетые, рядом с ними находились врачи скорой помощи. Слышался голос дежурного диспетчера. – Сергеев Алексей Михайлович семьдесят восьмого года рождения, – перелом таза. – Голосу вторили кнопки клавиатуры, и снова голос. – Семёнова Екатерина Валерьевна шестьдесят третьего года рождения – инсульт. – И снова кнопки прыгали в такт словам. Врачи скорой помощи, сдав больного, выстраивались в очередь к кофейному аппарату. Лица были уставшими, и сосредоточенными. Только сделав несколько глотков кофе, и встретившись взглядом со знакомыми врачами, они улыбались и перебрасывались короткими фразами. Это было похоже на минуты затишья между боями. Но вот кофе выпито, поступает сообщение о новом вызове, и они снова спешат к своим боевым колесницам, разлетаясь, на них, по всему городу.
В минуты затишья, коридор наполняется непривычной тишиной. Больные не разговаривают. Каждый находится наедине со своей болезнью. Слышно как трещат лампы дневного света. Свет падает, сверкая многочисленными царапинами оставленными каталками, на металлических отбойниках. Пульсация жизни становится более ровной, без запредельных всплесков. Слышны только отдельные шорохи, больных, и тихие одиночные стоны. Иногда где-то раздаётся телефонный звонок, и далёкий голос уводит внимание больных от своих болезней. Но вот он замолкает, и болезни возвращаются, напоминая о себе болью, которая и привела их всех сюда.
