Czytaj książkę: «Коротко обо всём. Сборник коротких рассказов», strona 33

Вадик.

Вадик Ленчевский, был дурачком с детства. Никто, никогда с ним не дружил. Потому Вадик всегда был один. Он сам себе придумывал игры, сам в них играл. А когда подрос, то ходил по улицам, и глупо улыбался прохожим, или сидел где ни-будь в углу пуская пузыри.

Люди не обращали на него внимания, и он сторонился их. Пока однажды, в дом, где жил Вадик не переехала Марыся. Марыся приехала из другого города, нашла работу, и сняла квартиру в доме, где жил Вадик. В первый же вечер она познакомилась с Вадиком. Это произошло на остановке, поздно, вечером, когда Марыся возвращалась с работы. На улице уже было пустынно, Марыся сошла с автобуса, автобус зашипел, закрыл двери и отъехал от остановки. Марыся, сделала несколько шагов, и вздрогнула, из-за остановки выскочил, Вадик – прывит – сказал Вадик, и пустил пузырь из слюны.

– Привет… – ответила Марыся, оглядывая Вадика.

– Я тыби, знаю. Ты живишь в маём доми, этажем вишы. – Радостно процедил Вадик.

– Возможно. – Сказала Марыся.

– Ты красывая. – Снова процедил Вадик.

– Спасибо. – Ответила Марыся.

– И добрия. – Улыбнулся вовсю ширь Вадик.

– Спасибо. – Повторила Марыся.

– Я тибе правижу. Пойдим. – Он двинулся вперёд, приглашая Марысю, идти. Марыся, внимательно посмотрела на Вадика и пошла за ним.

– Здись, харашо – говорил Вадик, идя впереди Марыси. – Тилька дрыжить ни с ким.

– Почему? – Спросила Марыся.

– Никта ни хочит, дрыжить. – Сказал Вадик. – Вон тваи акна, – и Вадик показал на два тёмных окна, на третьем этаже.

– Да. – Сказала Марыся. – Спасибо, что проводил.

– А вон маи. – Вадик указал на свои, под Марысиными, окнами.

– А ты один живёшь? – Спросила Марыся.

– Ды-а. – Широко улыбнулся Вадик.

– А что ты кушаешь?

– Мине тётя кармет. Ана ван, там, жевет. – И Вадик указал на дом вдалеке.

– Это хорошо, ну спасибо, спокойной ночи. – Сказала Марыся, и поднялась к себе.

На следующий вечер, едва Марыся сошла с автобуса, как Вадик снова появился из-за остановки.

– Прывит. – Сказал Вадик, и широко улыбнулся.

– Привет, ты, что тут делаешь? – Спросила Марыся.

– Тэбе жду.

– Зачем?

– Праведить, тимна, страшны. – Сказал он и снова улыбнулся.

– Спасибо, а почему, ты за остановкой прячешься?

– Что би мине ни увыдэли, мальчишкы. Оны мине дразныть будыт.

– Понятно. Ну, пошли.

– Пышли. – Сказал Вадик, и пошёл впереди Марыси.

– А родители у тебя есть? – Спросила Марыся.

– Нэт, тильки титя.

– А чем ты днём занимаешься?

– Сутра ди обида, я в дыспансир хажу, а пысли, гулию.

– Гуляешь. – Поправила Марыся.

– Ды гулею. – И он снова улыбнулся.

– Это хорошо. – Сказала Марыся, и подумала, как бы ему сказать, что бы, не встречал больше. Подошли к дому.

– Ну, вэт и прышлы. – Сказал Вадик.

– Пришли. – Согласилась Марыся. – Ты, вот, что… – она замялась, не зная как сказать ему.

– Ты харашая. – Сказал Вадик. – С табий харашо дрыжить. Ты харашый дрыг. – Сказал Вадик, и широко улыбнулся.

– Друг. – Поправила его Марыся. – Ну, всё равно спасибо. Ты тоже хороший друг. – Сказала она, и поднялась к себе.

Вадик ещё долго стоял под подъездом, и счастливо улыбался. А Марыся, смотрела на него из окна, и сердце её щемило от одинокой фигуры, стоящей под окном.

На следующий вечер, выйдя из автобуса, Марыся, с удивлением, обнаружила, что Вадика нет. Она заглянула за остановку, и, пожав плечами, пошла домой. Подходя к дому, она взглянула на окна Вадика. В квартире было темно. – Где же он – подумала Марыся – может у тётки?

Проходя мимо двери Вадика, она задержалась, посмотрела на старую, деревянную дверь, с облупившийся краской, и постучала.

– Кти тым? – Спросил Вадик из-за двери.

– Это я Марыся – Сказала она. Замок щёлкнул и дверь отворилась. – Тебя сегодня не было, я подумала, может, что случилось?

– Я забилель – сказал Вадик. – Плохо сиби чувстваю.

– Что с тобой? – Она потрогала ему лоб. – У тебя жар. Ты пьёшь какие-нибудь лекарства?

– У мини нит ликрств.

– А у тёти?

– Она прихдить раз тре дни.

– Раз, в три дня. Понятно, иди, ложись, я сейчас всё принесу. Марыся провозилась с Вадиком до часу ночи, после, когда он уснул, ушла к себе. В следующие три дня, возвращаясь с работы, она заходила к Вадику. Давала лекарства, кормила, и отпаивала малиной. Вскоре Владик пошёл на поправку. А уже через неделю, едва Марыся сошла с автобуса, как снова услышала – Прывит, я пришыл тыби првадить.

– Спасибо. Как себя чувствуешь?

– Харишо.

– Совсем весна. – Сказала Марыся. – Давай пройдёмся чуть, чуть, не хочется домой.

– Давий. Я тыжи ни хачу дамий.

Тонкие, чёрные ветви пронизывали небо. Лужи блестели в свете склонившихся фонарей. Серые, сугробы, крупнозернистого снега, доживали свои последние дни. Вадик, шёл чуть впереди, и Марыся смотрела на его чуть сгорбленную, одинокую фигуру.

– У тебя, был когда ни-будь, друг. – Спросила она его.

– Быль, но очынь дывно. Когды я ищё быль малынькый.

– Ты помнишь его?

– Дыа памнию.

– Сколько тебе тогда было лет?

– Ни памню, но мины был росст 110 сэнтэметрав

– 110 сантиметров, ты запомнил свой рост?

– Дыа, мыни мамы мерыла.

– А потом, что случилось с мамой?

– Оны улытела.

– Куда?

– На ныбо.

– Давно?

– Тры года нызад.

– Трудно, без мамы?

– Нычыго, я прывик. А ты, у тыбе был дрыг?

– Был. Как иго звыли?

– Николай.

– А гды он?

– Он ушёл, навсегда.

– На ныбо?

– Нет.

– А куде?

– Никуда, он перестал быть другом.

– Он абманыл тибе?

– Да…

– Он плахий дрыг.

– Плахой.

– Я тыбе ни абмыну. Я буды тыби хароший дрыг. – Он пожал её руку двумя руками.

– Спасибо. Я тоже постараюсь быть тебе хорошим другом.

На следующий вечер Марыся сошла с автобуса не одна. Вадик вышел из-за остановки.

– Здравствуй Вадик. – Сказала Марыся.

– Здырвствай. – Сказал Вадик и посмотрел на мужчину, рядом с Марысей.

– Это Николай, познакомься.

– Тыт самий? – Спросил Вадик.

– Да. Только теперь он совсем другой. – К Николаю. – Я рассказывала о тебе, Вадику.

– Интересно. – Сказал Николай, оглядывая Вадика.

– Прывет. – Сказал Вадик, осматривая Николая.

– Привет. Кивнул Николай.

– Вадик, всегда провожает меня, он хороший друг. – Сказала Марыся.

– Ну, теперь, тебя есть, кому проводить, и Вадик может отдохнуть.

– Что ты – Марыся повернулась к Николаю – он ведь ждал меня.

– И что, теперь он пойдёт с нами?

– Почему нет, к тому-же, мы живём в одном доме. – Николай наклонился к Марыси.

– Зачем он нам, он же просто идиот.

– Ты, что нельзя так.

– Я тебя умоляю, он всё равно ничего не понимает. Смотри, сейчас я с ним поговорю, и он будет счастлив, пойти своей дорогой. Вадик, хочешь, шоколадку?

– Тылько ни гарькаю, я ни либлю, гарькую.

– Вот тебе, денюжка, сходи, купи себе, какую захочешь. – Даёт деньги. Вадик берёт их.

– Я питым кыплю, сначалы прывыжу.

– Нет, ты не понял, я тебе дал деньги, что бы ты сейчас пошёл, понимаешь?

– Панымаю, вот – отдаёт деньги назад – я ныхачу, шыкаладку.

– Хорошо, тогда просто пойди, погуляй. Окей?!

– Прекрати, что ты к нему привязался. – Вмешалась Марыся.

– Я не хочу, что бы с нами таскался этот дэбил.

– Не говори так, у него никого нет, ему очень трудно живётся.

– Мне тоже нелегко живётся?! Однако я не таскаюсь ни за кем.

– Ты совсем другое дело, не нужно сравнивать…

– Я и не сравниваю, себя с этим идиотом.

– Не называй его так.

– А как его называть? Если он и есть идиот.

– Всё, хватит! – Она отвернулась.

– Что хватит, может, ты предпочтёшь, что бы я ушёл, а он остался? Так, ты скажи, я пойму.

– Не надо, я прошу тебя. – У Марыси на глазах показались слёзы.

– Ты плыхой дрыг. – Сказал ему Вадик.

– Чего?! Ну, ты ошибка природы, я вот, не посмотрю, на то, что ты блаженный… – он двинулся к Вадику.

– Не нужно, пожалуйста. – Сказала Марыся – Я сама.

– Вадик, не нужно меня больше провожать. Ты видишь, я теперь, не одна, и мне совсем не страшно. Иди домой, и не встречай меня больше, хорошо?

– Харышо. – Сказал Вадик. – Я ни пыйду, но он плахый дрыг. Он тыби сновы обманыт.

Они ушли, а Вадик остался стоять на остановке. Он простоял всю ночь. А утром его забрала скорая, и отвезла в психоневрологический диспансер. Когда Вадик вышел оттуда, в квартире Марыси, жил уже другой человек.

Справедливость.

Роджер, огромный детина, с накаченными мышцами, взял за ворот, пьяного скандалиста, тряхнул его как следует, выволок из бара, и выкинул на улицу, к мусорным бакам. Вернувшись в бар, он сел за стойку, и оглядел, посетителей. Всё было тихо и благопристойно.

– С тех пор как ты пришёл к нам работать – бармен поставил перед ним кофе – такие эксцессы, стали редкостью.

– Да Чарли – согласился Роджер – но всё же ещё случаются.

– Ты быстро их купируешь. – Кивнул бармен, и улыбнулся.

– Чья, это? – Роджер кивнул на газету, лежавшую на стойке.

– Того, шызика, что ты выкинул отсюда.

Роджер взял газету. На первой странице, был портрет, Темноволосого, парня, в толстых, роговых очках.

– Странное лицо – Роджер кивнул на портрет.

– Самое обыкновенное – Бросил взгляд на портрет бармен – лицо типичного ботаника

– Такое ощущение, что я его, где то видел.

– Не думаю, что бы ты выдворял его отсюда. – Засмеялся бармен. – Такие, как он сюда не заходят.

– Да, он бы тут и минуты не продержался. Интересно кто он? – Роджер, прочёл заголовок «Шахматная партия, окончилась на восемьдесят втором ходу, блестящей победой белых… – Роджер отбросил газету.

– А дальше – спросил бармен.

– А ну, его, какой-то шахматист, с детства не люблю этих интеллектуалов. Одному такому я с двенадцати лет, два раза в неделю, чистил рыло, когда он шёл на свой долбанный шахматный кружок.

– А потом? – Спросил бармен.

– Потом, он со своей мамашей, уехал из нашего городка.

Ох, как я его ненавидел. Ты представить себе не можешь. Он всегда смотрел сквозь свои очки так, будто знает больше меня. До сих пор зло берёт, так взял бы и съездил по роже, что бы спустился на землю. – Он стукнул кулаком по стойке, чашка опрокинулась.

– Аккуратнее – а то выводить тебя будет не кому. – Засмеялся бармен, вытирая кофе.

– Извини Чарли, но я когда вижу подобных хлюпиков, хочется взять за воротник, и размазать, весь его интеллект по роже.

– Этот интеллект, принёс ему – бармен прищурился, разглядывая текст, статьи – два миллиона евро.

– Что? – Роджер посмотрел на бармена.

– Такую сумму получил победитель. – Сказал бармен – так тут написано.

– Твою мать! Два миллиона за восемьдесят два, долбаных хода, по чёрно-белым клеткам?! Они там, что, совсем с дубу рухнули.

– Да, игра в классики принесла батану, больше денег, чем твоё, щёлканье кулаком по пьяным рожам. – Сказал бармен, читая статью. – Николай Левицкий, уроженец маленького городка Стримпил, на юге страны…

– Что ты сказал? – Роджер посмотрел на бармена.

– Николай Левицкий, уроженец городка Стримпил, а что?

– Ничего, дай сюда газету. – Роджер вырвал газету из рук бармена и впился глазами в худенькое лицо шахматиста. – Сука! Вот дерьмо! – Он смял газету и швырнул её от себя. – Пять лет! Пять лет, я бил ему рожу этому очкарику, а теперь он зарабатывает два миллиона, а я сижу в этом паршивом баре, и вожусь, со всякой пьяной швалью, где справедливость, Чарли!? – Он запустил пивную кружку в стену, потом уронил голову на стойку, и зарыдал.

Огромное, как гора тело, всхлипывало, и вздрагивало, пугая посетителей. Они тихо, обходили его и скрывались за дверью.

Ночной звонок. (Чеховский сюжет)

Оставшись в полном одиночестве, на своей загородной даче, Сукнов, служащий в министерстве путей сообщения, сытно поужинал, приговорил бутылочку красного, и бесцельно пошатавшись по двору, сел в плетёное кресло. Он достал свой телефон, и стал копаться в телефонной книге, думая с кем бы скоротать, час, другой, за пустой и ни к чему необязывающей беседой. Но номера попадались серьёзные, беспокоить которые в столь позднее время, Сукнов не решался. Тогда он стал позёвывать, и уже было хотел забросить телефон, как вдруг, среди важных, и хорошо известных ему номеров, он увидел, старый, давно забытый номер. Номер некого Мылова – кто это – поморщил свой лоб Сукнов – фамилия ещё такая, собаке не пожелаешь, и всё-таки, где то я её уже встречал. Мылов – смылов – пропел Сукнов и просветлел – Да это же Родик Мылов, учились с ним на одном курсе в путяге. Давно я о нём ничего не слышал. Интересно где он, кто он. Лет двадцать, поди, не виделись. – Сукнов набрал номер и стал ждать. Гудки гулко падали в глубокий колодец времени, и исчезали в нём безвозвратно. – Поди, и номер уже сменил – думал Сукнов, слушая тающие гудки. – Пусто – сказал он, и хотел уже, было, повесить трубку, как в самом низу колодца, что-то щёлкнуло, и раздался голос. – Мылов слушает.

– Ну, здравствуй Мылов. – Сказал Сукнов, предвкушая как разыграет, ничего не понимающего Мылова.

– Здравствуйте. – Ответил Мылов.

– Что ж это ты, подлец, и признавать меня не хочешь?

– Простите. – Сконфузился Мылов. – Не признал.

– Ах ты, сукин сын. Забыл, как есть, забыл. Нехорошо, брат, я вот тебя помню, Мылов – Смылов, а ты меня нет.

– Лёшка Сукнов. – Вспомнил Мылов.

– Он самый, только теперь не Лёшка, а Алесей Дмитриевич. Понял. Положение обязывает. Это я тогда был для всех Лёшка, а сейчас, я фигура, государственной важности, понимать надо.

– Главный конструктор? – Спросил Мылов.

– Бери выше – ответил Сукнов – я теперь в министерстве, на должности, понял?

– Понял. – Ответил Мылов.

– Ну, а ты где? – Спросил Сукнов.

– На фабрике, инженером. – Ответил Мылов.

– Главным? – Спросил Сукнов.

– Нет, так, на подхвате. – Ответил Мылов.

– Что ж ты так? – Укоризненно протянул Сукнов.

– Да не сложилось как-то…

– Не сложилось – передразнил Сукнов – как был ты не рыба ни мясо, Смылов, так и остался.

– Мылов – робко подправил его Мылов.

– Да, знаю я, что Мылов, шучу… да, а что не спишь? Мечтаешь?

– Нет, работы много, отчёт составляю, зарплата маленькая, а семейство у меня большое, приходиться на дом брать, вот и корплю.

– Ну, корпи, может, что и выкорпишь, хотя, ты и в институте корпел, да в дамки не вышел… да… – он замолчал, в трубке воцарилась тишина. Мылов не зная, что сказать, поглядывал на незаконченный отчёт и тёр слипающиеся глаза. Сукнов, напротив спать не хотел, а занять себя на пустой даче было не чем. Он крякнул и перешёл на министерский тон – Сколько мы с тобой не виделись, Смылов, лет двадцать, поди?

– Двадцать три – снова поправил его Мылов.

– Что ж это ты, Собака, за двадцать три года, ни разу не позвонил мне?

– Так, ведь и вы мне не звонили. – Робко вставил Мылов.

– Я о тебе думал все эти годы, денно и нощно – зарычал Сукнов – а ты не соизволил мне ни разу позвонить! Или я для тебя так, грязь под ногтями, вычистил и забыл?!

– Я тоже думал, вспоминал…– попытался оправдаться Мылов.

– Вспоминал! – Перебил его Сукнов. – Врёшь ты всё Смылов. Плевать тебе на меня, на нас, товарищей твоих, однокурсников. Только о себе и думаешь, эгоист! Ты всегда таким был, таким и остался. Потому и на подхвате до сих пор… – он замолчал, молчал и Мылов, разговор не клеился. Сукнов почесал щёку и сказал – ну, что молчишь? Расскажи как, что, как живёшь?

– Да, как живу – начал Мылов – живу потихоньку, звёзд с неба не хватаю, корплю над отчётами. Подправляю чужие чертежи, семейство имею, большое, все кушать просят, а при нынешних ценах, поди, накорми всех. Так вот и живём, слава богу.

– Живём потихоньку – передразнил его Сукнов. – Эх ты Смылов, Смылов, я ведь тебя люблю дурака, и всегда любил, а ты этого не чувствуешь. Плюёшь на меня, звонить мне не хочешь, гордым себя считаешь, выше других себя держишь, от того и неприятности твои в жизни случаются, от гордости, от самомнения твоего, понял?! Дурак ты Смылов, как был дураком, так и остался. – В трубке снова воцарилась тишина. – Ну, что молчишь? Отвечай мне, что ни будь, Смылов, ты тут?

– Тут – вздрогнул Смылов, и открыл шире глаза.

– А что молчишь? Сказать, что ли нечего?

– Не знаю…– промямлил Мылов.

– Что не знаешь, Смылов – перебил его Сукнов – что за двадцать лет не придумал, что скажешь своему боевому товарищу?

– За двадцать три – снова подправил его Мылов.

– Я и говорю, за двадцать три года не нашёл, что сказать? Свинья ты Смылов! Свинья с большой буквы! И говорить с тобой не хочется. – Мылов облегчённо вздохнул, и снова посмотрел на часы. – А придётся, потому, что кто ж тебя бестолочь такую, уму разуму научит? Ведь тебя не научи, ты до конца своих дней, так и проживёшь лешим в своём медвежьем углу, правильно говорю?! – Мылов посмотрел на часы, и на недоделанный отчёт. – Правильно – ответил за него Сукнов. Вот и приходиться мне своё свободное время, на тебя дурака тратить, и не получать за это ни какой благодарности. Ну, ка, скажи мне Смылов, что ни будь хорошее, что ни будь такое, что б я прочувствовал, давай. – Сукнов откинулся на спинку кресла, и стал ждать, состояние его пришло к умиротворённости, к горлу подкатил зевотный шарик, в голове приятно зазвенело.

– Вы – начал Мылов робко – удивительно чуткой души человек. Благодаря таким как вы, человек никогда не останется брошенным, он всегда будет чувствовать вашу любовь и заботу. Но прошу вас сейчас уже пятый час, мне в восемь нужно сдавать отчёт, если можно не звоните мне больше.

– Что?! – Возмутился Сукнов. – Не звонить?! Это вместо благодарности?! Ну, ты, и, свинья Смылов, слышать тебя больше ни хочу. – Он бросил трубку. Мылов облегчённо вздохнул. Телефон снова затрещал.

– Да, ответил Мылов.

– Хамло ты Мылов – закричал в трубку Сукнов – Ни в жизнь тебе больше не позвоню, понял! И телефон мой удали, всё!

Сукнов бросил трубку, а Мылов взялся за составление отчёта.

Ошибки нет.

Ветер иссушил его лицо. Солнце выпило его глаза. Рот давно уже опустел, и только одинокий язык, болтался в нём, как висельник болтается, в заброшенном доме. Ничего не напоминало в нём тот оазис наполненный жизнью. Бьющий фонтанами голубой и прохладной воды. Теперь, это была выжженная пустыня, с глубокими пересохшими, каньонами, проходившими через всё его лицо. Это была опустевшая хижина, разрушающаяся от не погоды. Она стояла на самом краю бездны, из которой тянуло могильной сыростью.

– Привет Мак. – Сказал Тони, подходя к нему.

– Привет, Тони, – сказал Мак, и каньоны выгнулись на его лице. Старый висельник ожил, и задвигался, по привычки прижимаясь, к побелевшим дёснам.

– Тебе опять не спиться?

– В это время года я подолгу не могу уснуть.

– Я понимаю, но, всё же нужно спать, сон успокаивает нервы, и продлевает жизнь.

– Мне не нужно ничего продлевать.

– Только не говори, что ты хочешь умереть.

– Не хочу.

– Тогда зачем так говоришь?

– Просто, чувствую, что засиделся, я тут.

– Так не бывает. Каждый тут столько, сколько ему положено.

– Знаю, но всё-таки, я задержался.

– Ты просто старый упрямец.

– Возможно.

– Ты даже в этом не хочешь со мной согласиться.

– Не хочу.

– Вот видишь. Я прав.

– Да, ты всегда прав.

– Ты опять споришь.

– Даже не думаю.

– Ладно, чёрт с тобой.

– Он всегда со мной. – Тони посмотрел на небо.

– Как думаешь, какая завтра будет погода?

– Будет тепло.

– Почему так думаешь.

– Посмотри, каждая звезда как на ладони.

– В это время года небо всегда чистое.

– Да, но сегодня оно особенное. Таким же оно было в тот год.

– Ты всё ещё думаешь об этом?

– Нет, это живёт во мне. Я ничего с этим не могу поделать.

– Мак, нельзя жить прошлым, иначе оно засосёт тебя окончательно.

– Да.

– Нужно сопротивляться, Мак.

– Как, Тони, может быть, ты знаешь способ?

– Способ один, нужно жить дальше. Вот, что ты, например, сегодня ел?

– Не помню, кажется, кусок хлеба, и пару олив. Да ещё бутылку вина.

– Нельзя так Мак. Нужно любить себя, баловать.

– Я не пятнадцатилетняя девочка Тони, чтобы любить себя. Я стою на пороге смерти, мне уже не до земных радостей.

– Радоваться жизни, нужно всегда, иначе ты превращаешься в живого мертвеца.

– А может я уже мертвец?! Старый висельник, болтающийся, на чердаке, брошенного дома, которого просто некому снять.

– Мак, я не люблю этих твоих сравнений.

– Ну, извини, это ты начал этот разговор.

– Да, я… скажи Мак, сколько лет мы знаем друг друга.

– Лет пятьдесят.

– Полвека… и всё это время, я видел тебя переполненным жизнью. Ты плескал ею, как водой из ведра. Ты заражал своей жаждой жизни, всех вокруг. Клянусь, я не встречал людей более жизнерадостных, чем ты.

Скажу больше, ты был источником жизни, для всех нас, для всего нашего небольшого городка.

И теперь, когда ты стал таким, мы растерялись, Мак…

Мы не знаем, как нам теперь жить? Где брать ту энергию, ту веру в жизнь, которую мы черпали у тебя.

Ты сейчас, как солнце, которое гаснет у нас на глазах, и мы с ужасом думаем, что будет с нами, когда наше солнце, померкнет. Подумай о нас, Мак.

– Оно уже давно померкло, Тони. Теперь это не солнце, а чёрная дыра, и не о чем говорить.

– Хорошо, только эта дыра, затягивает всех нас в свою бездну.

– Что ты мне предлагаешь? Подняться на чердак, приладить верёвку к балке, и схлопнуть эту дыру?

– Нет, Мак…

– Да! И я уже думал об этом. Ты знаешь меня, я не трус, только я не могу, я должен, что то решить, но что? Я не знаю. Потому и сижу, тут, уставившись, в темноту, я не знаю, что мне делать Тони?

– Это пройдёт, Мак.

– Нет Тони. С тех пор как не стало Лины, я остановился, понимаешь? Как поезд, потерявший контакт с линией электропередач. Просто остановился и застыл… Нет больше ничего, ни тебя, ни меня, ни всей этой бутафории – он показал на звёзды.

– Ты не прав, Мак. Может, нас с тобой и нет, но, небо есть. И звёзды есть, и жизнь вокруг нас тоже есть, а значит, что где то можем быть и мы. Нужно только постараться, поискать, поверить, что мы есть. И Лина есть, там, – он указал на небо, – и тут, – показал на сердце. – Она с нами, понимаешь?

– Нет! Ты не видел, как она умирала! А я видел, Тони. Это была серна, Тони, молодая серна, сбитая с ног, метким выстрелом, охотника. Если б ты видел её глаза, в них, Тони, застыло удивление, понимаешь? Удивление! Она до последней минуты не могла понять, почему, с ней это случилось…

– Мак, это был несчастный случай.

– Нет, Тони, это не было случайностью. Это ружьё я купил на её день рождения, она хотела научиться стрелять по тарелочкам. А ружьё просто выстрелило, само по себе, когда она разглядывала его. Но видит бог, я проверил его, перед тем как дать ружьё моей девочке. Оно было не заряжено. Ты веришь мне, Тони?

– Я верю тебе, успокойся.

– Если б, я знал, что так произойдёт, я бы лучше выкинул его в озеро, но разве я мог знать? Ведь, говорят, что иногда стреляет и палка, а это было ружьё, Тони, настоящее ружьё, я должен был хорошо подумать, прежде чем дать его моей девочке.

– Что случилось, то случилось, не нужно винить себя в этом. На всё воля божья.

– К чёрту, бога и его волю. Если это его воля, то у меня больше нет бога. Я отказываюсь от него. Я проклинаю его.

– Мак, успокойся, не говори так.

– Да, именно так, я ненавижу тебя бесчувственный и не благодарный истукан. Сколько лет я молился тебе, жертвовал на твои дела, а ты?! Ты поступил со мной, как разбойник с большой дороги. Ты ограбил меня, отнял у меня самое дорогое, будь ты проклят во веки веков. Аминь. – Он заплакал, и слёзы потекли по высохшим каньонам, наполняя их солёной влагой.

– Знаешь Мак, я думаю, не стоит никого винить. Этот выстрел, он был сам по себе, он был предопределён, понимаешь? Я думаю, если б ты даже и не купил ей это ружьё, он бы всё равно прогремел.

Есть вещи, которые находятся вне нашего понимания, вне наших действий, какие бы они ни были, плохие или хорошие. Это как врата, через которые мы входим в мир, и выходим из него. Просто для Лины открылись эти врата, только для неё, понимаешь? Потому, что пришло её время. И ружьё тут не причём. Я думаю, если бы не было ружья, то было бы, что то другое. Я не знаю, что, воспаление лёгких, солнечный удар, или, мало ли, что ещё, дело не в этом. Я думаю дело в том, что она подошла к своей черте. К черте, к которой мы все, когда то подойдём, понимаешь?

– Нет! Она не должна была умереть. Это я должен был умереть, а не она.

– Мак, Мак, послушай меня. У каждого свой час, своя дверь, которая открывается только для него. И не для кого больше. У тебя не было шансов. И ни у кого, кроме Лины.

– Я не хочу, слышишь, не хочу! – Плачет.– Это я подвёл её к этой черте.

– Нет, Мак, не вини себя, это не ты.

– Я Тони, помнишь, того долговязого, хлыща, из города? Того, что увивался за Линой, и просто свёл её с ума. Я ещё говорил тебе тогда, что не нравиться он мне. А…

– Да, Мак, я помню, не волнуйся.

– Так вот, дрянь, он, а не человек. Вечерами крутил роман с Линой, а по ночам ездил в город развлекаться с продажными девками.

– Ты уверен?

– Да Тони, Маара говорила мне, она моя старая приятельница, у неё девочки, в баре, койот, он там развлекался, как хотел. Говорят, распускал руки, направо и налево, а одну из девочек, на полном ходу вытолкнул из машины.

– Лина знала?

– Нет, Тони, она же, как ребёнок верила, каждому его слову. Я пытался с ней поговорить, но она и слышать не хотела.

Однажды, Тони, он приехал пьяный, и стал вести себя отвратительно. Лина сделала ему замечание, тогда он ударил её, по щеке.

– Ты побил его?

– Нет, Тони, хотя руки чесались. Я отвёл его в сторону, и поговорил с ним. Я попросил его оставить Лину. Но он только рассмеялся, мне в лицо. Тогда, я предложил ему деньги.

– Он взял их?

– Да Тони.

– Дерьмо.

– Да Тони. Но это определение, слишком, мягкое для него.

– Он ушёл?

– Да, Тони. Неделю о нём ничего не было слышно, к выходным он вернулся, пьяный и наглый, и стал требовать ещё денег.

– Ты дал ему?

– Нет, Тони. Я предложил ему обсудить этот вопрос за бутылочкой виски.

Я напоил его, Тони. Потом посадил его в его же кадиллак, вывез за город, пересадил на водительское кресло, и столкнул машину с обрыва.

– Значит та авария, не была несчастным случаем?

– Нет, Тони, не была, ты меня осуждаешь?

– Нет, Мак, думаю, я бы поступил также, если бы конечно у меня хватило духу, так поступить.

– Так, вот, Тони, я тогда успокоился, а вот Лина, просто сходила с ума. Я не знал, что делать? Как отвлечь её. Что я только не пробовал. И тут мне пришла в голову мысль со стрельбой по тарелочкам. Тони, я до сих пор не могу понять, почему именно это? А не танцы, не рисование, или макраме на худой конец, почему именно стрельба по тарелочкам?! И почему она согласилась, Тони?! Ты бы видел её глаза, как они загорелись, когда я высказал ей эту идею.

Остальное тебе известно.

Скажи мне, Тони, где я ошибся? Что я сделал не так?

– Ты всё сделал так. Ошибки нет. Просто эта дверь была предназначена, только для Лины.

– Тони, я устал, я не могу больше жить. – Плачет.

– Пойдём, Мак, я уложу тебя в кровать. Тебе нужно отдохнуть. За ночь ты выспишься, и утром, всё будет по-другому. – Уводит Мака, в дом.