Czytaj książkę: «Кардонийская петля»
Пролог,
в котором Помпилио и Сантеро не знакомятся
– Ваше полное имя? – Коротенькая пауза. – Пожалуйста.
Вежливое «пожалуйста» добавлено без издёвки, спокойным, размеренным тоном, и ответить алхимик постарался так же. С достоинством.
– Адам Сантеро.
– Звание?
– Фельдмайор Ушерской армии.
Полевая форма порвана в трёх местах, а левый рукав и вовсе держится на честном слове. К тому же форма грязная, вся в пятнах: где-то глина, где-то кровь; не форма, одним словом – обноски… Нет, всё-таки форма – мундир! Офицерский мундир, чтоб вас всех трижды в левый борт! И Адам, собрав в кулак оставшиеся силы, чётко добавил:
– Кардонийская Конфедерация.
Землеройки на мгновение сбились: удивлённый писарь отрывает взгляд от листа и таращится на пленного, офицер мрачнеет, но выдерживает взгляд Сантеро и продолжает спокойным, размеренным тоном:
– Часть?
«Никогда не подумал бы, что землеройки могут быть такими педантами. Для чего вопросы, если меня уже допросили и приговорили?»
Хотелось рявкнуть что-нибудь злобное, дерзкое, но вежливость врага заставляла вести себя соответственно. Вежливость врага нашёптывала: «Не надо терять лицо. Сейчас – тем более». И Сантеро продолжил в прежнем ключе:
– Двадцать седьмой отдельный отряд алхимической поддержки.
– Должность?
– Я не имею права отвечать на этот вопрос.
Писарь скрипит пером, старательно выводя на белой бумаге витиеватые закорючки. Вписывает очередное предложение в дело, которое будет очень коротким. Собственно, оно уже закончилось.
– Распишитесь, господин фельдмайор, – просит землеройка, и писарь поворачивает лист к пленнику. Чёрные закорючки едва доходят до середины, внизу полно места для размашистого автографа.
– Зачем? – не выдержал Адам. – Для чего расписываться?
– Собственноручная подпись лучшее свидетельство того, что экзекуция проведена именно над тем, кто был к ней приговорён.
– Экзекуция? – И вновь проклятые нервы! Сантеро знал, что впереди маячит смерть, но стоило забрезжить надежде, как язык затрепетал, задавая унизительный вопрос: – Я думал, меня казнят.
– Не будем забегать вперёд, господин фельдмайор. – Землеройка позволил себе ухмылку. – Пожалуйста, распишитесь.
– Раз вы настаиваете. – Адам сумел взять себя в руки.
– Благодарю.
– Не стоит.
Сантеро поставил автограф – пальцы, кстати, не дрожали, – мечтая лишь об одном: откусить и выплюнуть предательский язык, едва не опозоривший его перед врагом.
Офицер оценил. Дождался, когда писарь прокатит росчерк грубым, заляпанным чернилами пресс-папье, и поднялся из-за стола.
– Я знаю, что не имею права вам приказывать, господин фельдмайор, но будьте добры встать смирно.
Сантеро выпрямился и гордо вскинул подбородок. Плевать ему было на драный мундир и холод внутри, он офицер, он обязан с честью выслушать приговор.
– Заседание военно-полевого суда Двенадцатой бронебригады вооружённых сил Приоты. Рассмотрено дело военнопленного Адама Сантеро, фельдмайора вооружённых сил Ушера. Приговор: на основании третьей поправки к Военному кодексу Кардонийской Конфедерации приговорить фельдмайора Адама Сантеро к смертной казни через повешение.
Всё правильно: паровингерам, диверсантам, снайперам и алхимикам – виселица. Ах да, петля полагается ещё и сражающимся на нашей стороне эрсийцам, которых землеройки считают наёмниками. Ещё, по слухам, перед казнью эрсийцам отрезают носы и уши, но сейчас речь не об эрсийцах. Паровингерам, диверсантам, снайперам и… Адам знал, на что шёл, отправляясь в отряд алхимической поддержки, знал, что попадаться нельзя, и не собирался. Но попался, так получилось. А потому теперь он с трудом подыскивал подходящие слова.
Не подготовился.
– Приговор военно-полевого суда обжалованию не подлежит, – опередил Сантеро землеройка.
– Что?
Нельзя отвлекаться в столь ответственный момент, это может привести к неловкой паузе. Неловкой, потому что прио́тец тоже не получает удовольствия от происходящего.
– Приговор военно-полевого суда обжалованию не подлежит, господин фельдмайор.
– Да, я знаю, – кивнул головой Сантеро. Ему вдруг стало скучно. И ещё ему надоело в этой небольшой, с одним-единственным окном во двор, комнате. Вот ведь странно, ему не стало страшно…
– Мы сообщим вашему командованию о месте погребения.
– Это все?
– Да, – натянуто ответил землеройка. – У вас есть последнее желание?
– И у тебя хватило ума отказаться?!
Уничижительный тон вывел Адама из себя, и алхимик попытался окрыситься:
– А что попросили вы? Папиросу?
– Револьвер с одним патроном, разумеется.
– Хотели застрелиться?
– Ядрёная пришпа! – взревел широкоплечий собеседник. – Даже алхимику с провинциальной планеты нельзя быть таким идиотом! В конце концов, это неприлично.
– Но…
– Я планировал застрелить их, кретин.
– Одним патроном?
– А ты умеешь стрелять из разряженного оружия? Сколько возьмёшь за пару уроков?
– Я…
– Ядрёная пришпа! Ну, почему мне постоянно встречаются люди, которые сначала говорят, а потом думают? Добрый Маркус, ты это видишь?
Человек, с которым судьба свела Адама перед казнью, оказался лингийцем, поскольку Доброго Маркуса он поминал так же часто, как неведомую Сантеро пришпу, ядрёность которой вызывала у алхимика определённые сомнения. Человек был лыс, широк в кости, облачён в удобный костюм путешественника – относительно чистый и совсем не порванный, в отличие от мундира Адама, – и держался настолько самоуверенно, что в его адигенском происхождении не оставалось ни малейших сомнений.
– Тебя когда-нибудь приговаривали к смерти?
– Как?
– Ядрёная пришпа, он ещё и глухой! – всплеснул руками лингиец. – Хочешь поболтать перед тем, как нас расстреляют, или собираешься тихо плакать в углу?
– Нас повесят.
– Тебе дважды повезло, ушерец: ты примешь благородную смерть от пули, а не постыдную от верёвки. Меня нельзя вешать, а раз ты оказался рядом, тебя тоже расстреляют.
Определённый резон в заявлении был, однако числительное алхимика смутило:
– А когда мне повезло в первый раз?
– Когда тебя впихнули в мой фургон, – как маленькому, объяснил адиген. – Поговорить со мной перед расстрелом, да ещё и умереть рядом – большая честь для тебя, ушерец. Строчку с твоим именем прочитают лингийские да́ры. Невнимательно, разумеется, так, пробегут глазами, но на эту секунду ты войдёшь в историю.
Сантеро с трудом сдержал стон.
Адам предполагал, что по дороге на казнь он будет молчать, полностью погружённый в собственные мысли, ведь, когда нечего терять, всегда есть, что вспомнить, чему улыбнуться, о ком подумать… Однако присутствие в фургоне лысого спутало карты. Неизвестно откуда взявшийся адиген – он уже сидел внутри, когда конвоиры доставили Адама, – вёл себя совершенно по-хамски, а самое печальное заключалось в том, что Сантеро не понимал, боится лингиец или же действительно плевать хотел на приближающуюся смерть.
– Могу я узнать ваше имя?
– Нет.
– Нет? – изумился алхимик.
– Не вижу смысла.
– Но…
– К тому же мы приехали. Ушерец, ты веруешь в Господа?
– В последнее время моя вера несколько пошатнулась…
– Хватит бредить, – поморщился лысый. – Если веруешь, то скоро обретёшь бессмертие, если нет – станешь грязью. Выбирать тебе. – Деревянные, обитые жестью дверцы распахнулись, адиген важно вышел, зевнул и заметил стоящему справа приотскому офицеру: – Прекрасное место.
– Благодарю.
Фургон доставил приговорённых на залитую солнцем опушку густого смешанного леса. Всего несколько часов назад в Межозёрье шли жестокие бои с использованием огромного количества боевой техники, и Адаму казалось, что в ходе сражения они с землеройками перепахали всё, что только можно, однако именно этой опушке повезло уцелеть. Но война добралась и сюда.
– Вам придётся выкопать могилы, – сообщил землеройка.
А рядовой, подтверждая слова офицера, воткнул в землю две штыковые лопаты.
– И не подумаю, – отрезал адиген, брезгливо глядя на шанцевый инструмент.
– Но вы должны, – растерялся офицер.
– Я?! Должен? Ядрёная пришпа! Я даже обсуждать это не собираюсь!
– Я тоже не стану копать, – добавил Адам.
– Тогда мы вас повесим! – рявкнул опомнившийся приотец. – Веревка есть, а могила не понадобится.
Сантеро собрался высказаться в том плане, что именно к петле его и приговорили, но лысый опередил алхимика.
– Кто выкопает мне могилу? – осведомился помрачневший адиген, обращаясь к солдатам, и Адам с удивлением понял, что угроза подействовала: болтаться на веревке гордецу не хотелось. – Мне нужен землекоп.
В ответ раздались смешки.
Лысый повернулся к офицеру:
– Насколько я помню, моё имущество будет передано родственникам?
– Совершенно верно, – подтвердил приотец.
– Тому, кто выкопает мне могилу, я завещаю медальон! – Адиген снял с шеи золотой овал с изображением Доброго Маркуса и продемонстрировал его молниеносно заинтересовавшимся солдатам. – Даже в самой захудалой скупке за него дадут не меньше цехина.
– Я выкопаю, – подался вперёд один из рядовых.
– Отлично, доброволец, за работу. – Лысый сложил на груди руки. – И пошевеливайся, терпеть не могу лентяев!
Сантеро негромко выругался, поморщился, поймав на себе выразительный взгляд командующего экзекуцией офицера, и тоже взялся за лопату.
– Слышал, ваше последнее желание было весьма экстравагантным, – улыбнулся офицер, глядя на адигена.
– Теперь я согласен на трубку, – мгновенно отозвался лысый. – Это лучше чем ничего.
– Моя сгодится?
– Вполне.
Адам покачал головой и обречённо вонзил лопату в землю. До расстрела оставалось примерно полтора метра мягкой приотской земли.
Часть I
Змеиный мост
Глава 1,
в которой Нестор выслушивает Помпилио, Сантеро выходит к реке, Арбедалочик принимает решение, а Орнелла начинает день с приключений
«Милая моя, Этна!
Понимаю, что, наверное, надоел тебе своими размышлениями, но я не могу не думать… Ты ведь знаешь это лучше всех, не так ли? Я думаю, размышляю и – да, постоянно повторяюсь, но только потому, что тема слишком важна, и я не могу её оставить.
Я всё время думаю об этой проклятой бойне.
Помнишь, когда произошла битва за Валеман, мы с тобой, милая Этна, пришли к выводу, что плохой мир гораздо лучше победоносной войны? Вывод, как сказали наши прогрессивные и гордые друзья, пошлый и прозвучавший из многих осторожных, недостаточно патриотичных уст. Наши друзья считали, что Приоту необходимо «проучить»… Я давно с ними не общался, с нашими друзьями, я не знаю, где они и чем занимаются, зато я знаю, что плевать хотел на их мнение. Мир лучше, теперь я уверен в этом гораздо сильнее, чем после Валемана.
Наверное, потому, что теперь я военный.
Или потому, что нам пришлось расстаться.
Мне приходится писать тебе письма, милая Этна, но так, наверное, даже лучше, потому что письма – это маленькая исповедь. Они совсем не похожи на разговор, письма проще и сложнее одновременно. Я не вижу твоих глаз, но представляю их. Я не слышу твоего голоса, но представляю его. И я думаю над каждой буквой, потому что слова, которые прилетят к тебе на бумаге, должны быть мной.
Письма – они очень честные, но я узнал об этом, только став военным.
Я изменился.
Помнишь, мы сидели на берегу, на нашем месте у крепости Тах, помнишь? Это было за день до поездки в Унигарт. Мы купались, ели хлеб с сыром, запивали его красным вином и смотрели на закат. А потом ты почему-то сказала про войну. Ты сказала, что нашим детям, которые у нас скоро появятся, она совсем не нужна. Я согласился. А теперь я офицер действующей армии. Странно, да? Я – офицер.
Извини за сумбур.
Мы побеждаем, моя милая Этна, мы побеждаем, но успех меня не греет. Приотцы бестолковы и тем отнимают у нас заслуженные почести. В чём радость победы, если противник совсем глуп? Иногда мне кажется, что мы убиваем беззащитных, и от этого становится тоскливо. Я не вижу в приотцах смертных врагов, потому что они кардонийцы. Да, они предали Конфедерацию, с потрохами продались Компании, но всё-таки они наши братья. И плохо воюют. И умирают, потому что мы лучше обучены и вооружены.
И мне тоскливо».
Из личной переписки фельдмайора Адама Сантеро27-й отдельный отряд алхимической поддержкиПриота, окрестности озера Пекасор, начало сентября
– Осветительный! – рявкнул Адам. – Не спать, манявки! Осветительный!
Три предыдущих выстрела, три алхимических солнца, ещё несколько секунд назад пылавших над полем боя, теперь издыхали под натиском ночи, и срочно требовалась добавка.
– Гессель! Чтоб тебя трижды в левый борт!
– Уже!
Сантеро оторвал взгляд от бинокля, собираясь обматерить нерадивого сержанта, но, увидев, что мортирка снаряжена, передумал.
– Огонь!
Орудие, установленное позади главной башни «Ядрата», бодро выплюнуло заряд, «светлячок» взлетел в ночное небо, воспламенился и повис на раскрывшемся парашюте. А расчёт уже готовил следующий выстрел.
– Отлично!
Адам отвернулся и вновь взялся за бинокль, внимательно изучая наступающие на Оскервилль бронетяги. Точнее – захватывающие Оскервилль бронетяги, поскольку прорыв удался и бой шёл на центральных улицах городка. Даже не бой – побоище, ибо застигнутые врасплох приотцы не сподобились на сколь-нибудь серьёзное сопротивление. Левый берег практически сдан, только на Ратушной площади идет перестрелка, но она ничего не изменит, поскольку мост целёхонек, подступы к нему открыты, и штурмовой отряд скоро прорвётся на ту сторону.
Прорвётся – в этом Сантеро не сомневался. Правую сторону Оскервилля его «Азунды» пока не трогали, но скопившимся там землеройкам радоваться не стоит…
– Вперёд! Вперёд!
– Там же сад!
– Плевать, кретин! – надрывается Хильдер. – Нужно вывести машины! Скорее!
Как же они не понимают? Сейчас бронетяги заперты на небольшом поле, где в мирное время ночевали трудяги-паротяги. Слева и справа склады, мастерские, впереди сад и узкая, кривенькая улочка, а за ними – рыночная площадь и выход на ведущий к мосту бульвар. Через улочку мехэскадрон будет проламываться долго, тяжеленные «Доннеры», вооружённые гладкоствольными 120-миллиметровыми пушками, вытянутся в цепочку и, если волосатики уже прорвались на правый берег, бронетяги станут лёгкой мишенью для вражеского огня. Нужно рвать через сад.
– Вперёд!!
Левый берег Оскервилля ухает артиллерийскими разрывами и горит в алхимическом огне. Левый берег пал, и теперь нужно драться за мост, не позволить ушерцам взять его и отрезать застрявшие на том берегу части. Нужно успеть к мосту!
И фруктовые деревья ложатся под гусеницы бронетягов. Восьмой мехэскадрон вырывается на рыночную площадь, от которой всего один бросок до моста. Восьмой мехэскадрон ревёт двигателями, внушая уверенность мечущимся по улицам стрелкам. Восьмой мехэскадрон готовится к атаке, и…
И оказывается под ударом.
Два бомбардировочных крыла паровингов зашли на освещённый алхимиками город, как на учениях: ровным строем, на небольшой высоте, совершенно не опасаясь огня снизу. Огромные и тяжёлые машины несли по четыре тонны взрывчатых подарков, которые уверенно накрыли улицы и площади правого берега, внеся сумятицу в ряды едва опомнившихся землероек.
Два захода, мощные разрывы, клубы чёрного дыма в сером небе, уходящие на базу паровинги, и Адам начинает нервничать:
– Где же кирасиры?
Но уже в следующий миг с облегчением вздыхает: у моста показывается авангардный «Бёллер».
– Землеройки!
– Откуда они здесь? – хохочет Крачин.
– Воевать хотят!
– Придурки!
Два шестиствольных «Гаттаса» заводятся, разгоняются до предельной скорости и, воя, безжалостно поливают свинцом высыпавших на мост приотцев. Топят в свинце, в клочья разрывая неудачников. Пуль настолько много, что их даже видно, и кажется, будто перед мчащимся на правый берег «Ядратом» летит осиный рой. Пуль много, и они сносят землероек гораздо лучше медлительных пушек. Два курсовых «Гаттаса» – это страшно.
«Ядрат» выныривает на небольшую площадь у моста, тут же уходит вправо, освобождая проход «Бёллеру», тот лупит фугасным, сметая орудийный расчёт приотцев, за ним появляется второй «Бёллер», а следом лезут «Клоро» с кирасирами.
«Высаживаться?»
Несколько мгновений Аксель размышляет, оценивает обстановку, наблюдает за убегающими стрелками, после чего вскидывает вверх руку с желтым флагом:
«Продолжаем атаку на бронетягах!»
И «Клоро» неохотно притормаживают.
Маленький Оскервилль был последним по-настоящему укреплённым пунктом приотцев на левом берегу Хомы. Чуть севернее дела у землероек обстояли лучше, но здесь, в двух сотнях лиг от Банигарта, ушерцы рвали противника, как хотели, и вплотную прижали к главной реке континента. В районе Оскервилля широченная Хома сужалась, что дало возможность построить мост, а поскольку на пятьдесят лиг вверх и вниз других толковых переправ не наблюдалось, значимость небольшого городишки была колоссальной.
До сегодняшней ночи Оскервилль отстоял от условной линии фронта на сорок лиг, приотцы считали его тыловым, но резкий рейд ушерцев наглядно продемонстрировал землеройкам, что такое маневренная война.
– Миномёты на два часа!
– Пушки там же!
Рано, получается, обрадовались. Не весь левый берег зачищен.
Адам поворачивается в указанном направлении и видит землероек, на руках выкатывающих три шестидесятимиллиметровые полевые пушки, специально разработанные для борьбы с бронетягами. Пробить защиту огромной машины таким орудиям не под силу, зато испортить гусеницу – пожалуйста. А терять сейчас ход Сантеро не имел права.
– Выстрел!
В борт «Ядрата» врезается снаряд, заставляя Адама нырнуть в душную башню содрогнувшегося бронетяга. Даже для облегчённого, «командирского» «Ядрата» выстрелы из «шестидесятки» – ерунда, но следом идут «Азунды», а у них брони ещё меньше, потому что каждой приходится тащить по шесть здоровенных баллонов с «Алдаром», фоговой смесью для огнемёта. Если хоть одну цистерну пробьют, получившийся костер увидят даже из Банигарта. Положенный «Бёллер» прикрытия забрал фельдполковник, атакующий Оскервилль в лоб, вот и выкручивайся…
– Сантеро! Что у тебя? – завопило радио голосом Лепке.
«Чтоб меня трижды в левый борт! Зачем вспомнил начальство?!»
– Сопротивление. Преодолеваю!
Адам торопливо отбросил микрофон – продолжать разговор с фельдполковником желания не было, – схватил два красных флага и выбрался на башню. Но отдавать приказ не понадобилось: экипаж первой «Азунды» разобрался в происходящем и разворачивается, собираясь накрыть землероек.
А перед глазами Сантеро на мгновение появляется картинка чрева огнемётного бронетяга. В нём жарко, как в бане, но экипаж не снимает респираторы – «Алдар» ядовит, просочится где – выхаркаешь лёгкие за три минуты. И плотную чёрную форму никто не снимает, хотя все знают, что от вспыхнувшей смеси не спасёт ничто. Все знают, но действуют по уставу. Сейчас заряжающие показывают три пальца: три шага подготовки выполнены, выстрел готов; наводчик вносит последние правки, командир отдаёт приказ, и огненная полоса режет серое небо, накрывая приотских артиллеристов плотным и жарким.
– Вперёд! – командует Адам.
«Ядрат» летит к горящим землеройкам. Воплей не слышно, но Сантеро знает, что они есть. Вопли обожжённых «Алдаром», как показывает опыт, длятся до десяти секунд, и потому Адам приказывает:
– Огонь!
И оживают курсовые «Гаттасы», избавляя пылающих землероек от мучений.
А ещё через несколько секунд «Ядрат» давит то, что оставалось от миномётов и «шестидесяток», и алхимический пост номер три выходит на берег Хомы, готовясь поддержать огнём рвущихся на правую сторону кирасиров.
Перед которыми как раз вырастают мощные «Доннеры».
Чтобы авиационная бомба попала в цель, сбросить её нужно заранее, точно рассчитав скорость, расстояние, высоту, да ещё и попытавшись предугадать движение врага. Все эти сложности превращают бомбардировку подвижных объектов, даже таких больших, как бронетяги, в увлекательную игру «ударь по площади, а там как повезёт»: паровингеры сыплют смертоносный груз туда, где должны находиться цели, больше полагаясь на удачу, чем на расчёт. В борьбе с прекрасно защищёнными бронетягами такой подход срабатывает в одном случае из сотни, но сегодня волосатикам повезло: одна из бомб ложится точно в третью машину, а потому до моста добираются лишь три «Доннера» восьмого мехэскадрона.
Но даже в таком составе они представляют грозную силу.
Связь с командованием до сих пор отсутствует, и задачу для своего подразделения Хильдер определяет просто: вышибить прорвавшихся на правый берег волосатиков и удерживать мост до подхода подкреплений.
Всё просто.
– Огонь!
«Доннеры» синхронно долбят, три 120-миллиметровые бронебойных врезаются в первый ушерский «Бёллер» и мгновенно превращают его в груду перемолотой брони.
– Ура!!
– Дерьмо!! Сантеро! Нас накрыли!!
Ни одно сражение в истории никогда не шло так, как запланировано, и задача хорошего командира заключается не в том, чтобы предусмотреть все возможные неожиданности, а в том, чтобы быть готовым. Ко всему.
Аксель оставляет радио и рявкает:
– Спешиться!!
Зелёный флаг вверх, кирасиры послушно сыплются из «Клоро», грохочет следующий залп, и второй «Бёллер» прикрытия разлетается на куски. Три «Доннера» – это серьёзно. Противостоять им кирасирам нечем, их козырь – скорость, потому «Ядрат» и «Клоро» не вооружены даже пушками. «Гаттасы», конечно, поливают тяжёлые бронетяги землероек роями пуль, оставшийся в строю «Бёллер» пытается пробить монстров из скорострельной стомиллиметровки, но Аксель, ведущий перестрелку с оживившимися приотскими пехотинцами, прекрасно понимает, что главная их надежда – сидящие на левом берегу алхимики.
– Им плохо!
– Я вижу!
Радио молчит – Крачин покинул «Ядрат», но Аксель сказал всё, что должен. Акселю нужна помощь.
Даже без бинокля Адам видит костры на том берегу – это «Бёллеры». У самого моста сгрудились «Клоро», а дальше – «Доннеры». Главное, что он видит – уцелевшие после авианалёта «Доннеры», – и понимает, что другой серьёзной силы у засевших на правом берегу землероек попросту нет.
– Максимально к берегу! – орёт Сантеро и машет рукой. – Скорее, чтоб вас трижды в левый борт! Скорее!!
«Ядрат» показывает манёвр, и «Азунды» послушно выезжают на самый край набережной. Здесь Хома метров пятьсот, «Доннеры» отстоят от реки ещё на сотню, получается далековато, но выхода у Адама нет – нужно стрелять.
– Товьсь!
Наводчики видят цели, сообщают о запредельном расстоянии, командиры ругаются, скрипят зубами, но приказывают увеличить давление, заряжающие, поминая святую Марту, исполняют, Сантеро машет флагом, и через Хому перелетают четыре раскалённые дуги. Четыре тонких моста, испепеляющих всё на своём пути.
«Алдар» горит сам и сжигает всё вокруг; плотно обволакивает бронетяги и проникает в самые маленькие щели, чтобы запылать внутри. А если не получается – докрасна раскаляет металл снаружи, превращая огромную машину в доменную печь.
«Алдар» убивает всё, к чему прикасается, и Хильдер спасся только потому, что был командиром. Он как раз высунулся из башни, собираясь оглядеть поле боя, случайно бросил взгляд на левый берег Хомы, увидел взметнувшиеся дуги и кубарем скатился по броне вниз, не позволив фоговой смеси прикоснуться к себе. Скатился на булыжник мостовой. Подальше от огненного ужаса, который через секунду накрыл его «Доннер».
Два других бронетяга попытались отступить, но не сумели уйти от новых дуг с того берега. Стрелкам, едва-едва воспрявшим духом, тоже досталось, но Хильдер этого не видел.
Ян бежал. Бежал со всех ног, моля святую Марту о помощи. И вместе с ним бежали те, кто дорожил своей жизнью. Кому повезло.
Ровно в четыре десять, за двадцать минут до рассвета, Оскервилль полностью перешёл под контроль ушерцев. Фельдполковник Лепке подавил последние очаги сопротивления на левом берегу, дотла сжёг ратушу и старый форт, заставив остатки приотцев в панике отступить на север. Кирасиры Крачина зачистили правый берег и заняли оборону на окраинах, ожидая прибытия подкреплений. Чуть позади встали алхимические посты, готовые сжечь землероек, рискни они перейти в контратаку. Но попыток отбить Оскервилль не последовало: пропустившие неожиданный удар приотцы покатились назад, не мешая ушерцам развивать успех.
* * *
Если всё вокруг плывёт, это ещё не значит, что ты на корабле. Или на цеппеле. Или хотя бы в скользящей по быстрому потоку лодочке.
И дым – не всегда пожар или огонь.
Он бывает просто так.
Ароматный дым плывёт вокруг и ведёт тебя за собой, но ты давно не помнишь аромат, хотя он ласков дарящими радость травами, благоухает спокойствием и поглощает всё, что делает тебя чёрным. Аромат ведёт тебя в дым вслед за флейтой, что плывёт невидимо, но делает тебя музыкой. И разгоняет тоску, заставляя замереть в тишине дыма и флейты. Аромат и мелодия прячут тебя в себе. Пытаются примирить с кровью, что чёрным вытекает изнутри.
Дым берёт твою боль.
Но она вернётся, потому что дым не вечен.
Ты плывёшь дымом, становясь мелодией флейты. Срываешься вдаль, и больше нет в тебе надрыва.
Травы радости, что прячутся внутри аромата, умоляют тебя стать счастливым. Ты поддаёшься, не желая их обижать. Ты растворяешься, но чёрного много, а настоящую радость нельзя найти в травах.
Ты это понимаешь, но всё равно ныряешь в дым.
Ведь каждому нужна радость, пусть и ненастоящая. Каждому есть, что забыть. У каждого есть чёрное, которое нужно отдать.
Просто у некоторых его слишком много.
Чёрного.
И ты становишься мелодией, растворённой в облаке искусственной безмятежности. Наслаждаешься бесконечной вереницей образов счастья и напитываешься спокойствием всех трав Герметикона. Ты принимаешь ненастоящую радость и обретаешь мир с собой. А когда мелодия умирает, жалобно шепчешь:
– Нет…
Потому что хочешь остаться в спокойствии дыма и музыки, где чёрного нет, а ОНА жива и вы навеки вместе.
Но мелодия умирает. Ты злишься, пытаешься держать её… напрасно. Мир в душе меняется на мир вокруг, ты больше не плывёшь и нехотя открываешь глаза.
И видишь стоящего у ложа человека… Мужское лицо… Сначала непонятное, потом смутно знакомое. Потом…
– Нестор! – Фраза получается тягучей. – Ядрёная пришпа…
Это не ругательство, хотя может им быть, это присказка на все случаи жизни. Мужчине об этом известно, поэтому он улыбается:
– Я тоже рад тебя видеть, кузен! Выглядишь, как всегда, молодцом. Наркотики?
Голос громкий, бодрый, фразы быстрые, но это плохо, потому что в голове пусто и чуть-чуть звонко: травы пожирают не только чёрные мысли, но всё, чтобы не ошибиться. Ответ на вопрос приходится искать пару секунд, зато находится правильный:
– Транс.
– А как сказал я?
– Благовония и звуки, – уточняет хозяин дома. – Только они.
И вытирает потный лоб тонким платком.
Адигены встретились в небольшой, с низким потолком комнате, старательно задрапированной плотным тёмно-красным бархатом. На полу толстый ковёр, на потолке толстый ковёр, три большие жаровни выдыхают медленный дым, а в центре – приземистое ложе в калеванском стиле, на подушках которого и возлежал облачённый в шёлковый халат Помпилио Чезаре Фаха дер Даген Тур. Могучий, но расслабленный. Выглядящий не больным, не измождённым, но бесконечно усталым. Усталым от всего.
– В углу прятался хамокский шаман, так я его выгнал, – с прежней весёлостью сообщил Нестор. – Извини, если прервал сеанс.
– Ничего страшного.
– Надеюсь, он пиликал на дудочке с твоего разрешения? А ещё жёг вонючие листья и тихонько подвывал.
– Ага. – Помпилио взял со столика бокал и сделал большой глоток воды – хитрый дым вызывал сильную жажду.
– Получается, я напрасно дал ему пинка?
– Сломал что-нибудь?
– Судя по тому, как быстро он выскочил, – нет.
– На Хамоке водятся пришпы, – усмехнулся дер Даген Тур. – Они приучили местных быть шустрыми.
– А шаманов, судя по всему, особенно.
Гость Помпилио, Нестор Гуда, и сам походил на пришпу, во всяком случае – размерами, отличаясь гигантским, выше двух метров, ростом и необычайной шириной плеч. Казалось, если Нестор расставит руки, то сможет объять всю Кардонию, а то и всю звёздную систему.
При первом взгляде на Гуду в памяти всплывали образы легендарных воителей, великих воинов, способных в одиночку победить целые армии. А при втором взгляде впечатление усиливалось, потому что лицо Нестора полностью соответствовало образу: резкое, твёрдое, словно вытесанное из камня, оно буквально дышало рыцарским духом, а глаза всегда пылали мраком антрацитового огня. Завершали картину длинные чёрные волосы, которые Нестор, не стесняясь давно появившихся залысин, зачёсывал назад, и чёрный месвар оригинального, «гудовского» кроя.
– Долго собираешься валяться?
Помпилио помолчал, медленно почёсывая прикрытую расшитым шёлком грудь, мысленно смирился с тем, что Гуда не отстанет, и громко произнёс:
– Теодор! – В дверях молниеносно явился Теодор Валентин, вот уже двадцать с лишним лет исполняющий при дер Даген Туре обязанности камердинера. – Я проснулся.
– Да, мессер.
– А я не откажусь от второго завтрака, – не стал скрывать Нестор и поинтересовался: – Транс разжигает аппетит?
– Не без этого, – хмыкнул Помпилио, не отрывая взгляд от слуги. – Теодор, ванна и стол, где обычно.
– Да, мессер.
– Ты сам всё понимаешь – политика, – продолжил через полчаса Гуда, с аппетитом уплетая омлет. – Адигены Ожерелья не рискуют открыто поддерживать Ушер, поскольку нет повода, да и Сенат Герметикона ещё не определился. Если честно, сюда нужно направить миротворцев, поскольку бойня затевается славная, но ни одна из сторон о миротворцах не просит, приходится ждать. К тому же, будем откровенны, пока нас всё устраивает.
Да́ры адигенских миров не хотели пускать Компанию на Кардонию ещё больше, чем ушерцы, но ограничивались демонстрацией помощи, не обеспечивая островитянам реальной поддержки. Зачем влезать в драку, если условные «свои» всё равно выигрывают? В этих обстоятельствах визит Нестора имел скорее ритуальное значение, и Гуда, не стесняясь, в этом признался:
– Да́ры попросили проконсультировать туземных военных, дать рекомендации, если понадобится, но я ещё из Альбурга увидел, что ушерская армия организована и оснащена наилучшим образом. А здесь, в Унигарте, мой вывод полностью подтвердился. Они знают, что нужно, не хуже меня.
Внешностью Нестор походил на рыцаря, на отчаянного рубаку, мечтающего о лихих кавалерийских атаках и жарких штурмах, но умом его Господь не обидел: гигант был не только превосходным политиком, но и блестящим военачальником, заработавшим репутацию чередой громких побед, и его лестная оценка много говорила о состоянии дел в ушерской армии.
– Я прилетел на «Длани справедливости». Помнишь «Длань»?
– Разумеется.
Разве можно забыть первый в истории Герметикона авианосец? Помпилио видел «Длань» в её первом настоящем бою, присутствовал, так сказать, при зарождении нового направления развития военной техники, оценил возможности. И точно знал, что построенные по чертежам «Длани» галанитские авианосцы совсем недавно готовились атаковать Ушер, демонстрируя, что войны стали совсем другими.
