Czytaj książkę: «Изломы судеб. Роман», strona 2
– Ну, ты-то, брат георгиевские отличия имеешь…
– Отличился по началу, по глупости. Потом тоже убивать пришлось. Не потому, что германец – враг, а потому что, если я его не убью, он меня убьет. А какой немец враг? Такой же рабочий или крестьянин. Так-то, Коля! На фронте народ быстро умнеет.
– Зачем же ты с такими настроениями в школу прапорщиков подался?
– Мелко еще плаваешь, Коля, жопа видна. Да хотя бы четыре месяца от передовой, от смерти, крови отдохнуть! А в тылу тоже кому война – кому мать родна. Пешком из школы домой шел. Заглянул в Елисеевский. Прилавки от икры с осетриной, да омаров ломятся. Правда, от Елисеева меня быстро выставили. Кстати, не посмотрели, что герой войны и георгиевский кавалер. «Не положено нижним чинам в заведении находиться», – сказали. Прошел по Тверскому бульвару до Никитских ворот. Там в магазине колониальных товаров ананасы на полках лежат. Дальше от центра в лавках очереди за дешевой колбаской. А у нас, на Пресне очереди за черным хлебом!
– Наши рабочие себя и белым хлебом, и пряником с крендельком побаловать себя могут. Папаша хорошо платит, да еще время от времени повышает жалование, – попытался возразить Николай.
– Это – ваш папаша, а мой дядюшка такой добрый. Остальные три шкуры дерут. Но недолго терпеть осталось. У рабочих и солдат сейчас совсем иное настроение, нежели в начале войны. Вы только, ребята, Александру Федоровичу, о чем мы говорили, не рассказывайте! Не то он расстроится.
Потом пришли бабушка и мать Лёни Аглая. Бросив дела, явился Александр Федорович. С ним Анфия Павловна. Долго сидели, вспоминая былое. Леонид больше молчал, а когда его попросили рассказать о войне, ответил:
– Рассказывать особо не о чем!
Потом у себя в доме Анфия Павловна сказала:
– Повзрослел Леонид…
– На войне быстро взрослеют, – ответил ей муж.
Убийство Распутина потрясло Россию. Уж больно крепко врос старец Григорий со своими многочисленными прихлебателями во все сферы жизни страны. Казалось, его всевластию не будет конца. Правда, находились те, кто искренне считал царского любимца святым человеком. Большинство же видело в нем жулика, шарлатана, пьяницу и развратника. Ходили слухи, что оттого столь крепко сидит Распутин, потому как в его любовницах оказалась даже сама императрица. Сам Коля как-то с Шуркой пошел в кинематограф. Папенька поощрил деньгами за хорошую учебу и примерное поведение, хотя сам кино не жаловал, полагая что оно – «от лукавого». Перед «фильмой» с господином Глупышкиным (французский комик Андре Дид – авт.) показывали кинохронику. Государя награждали орденом святого Георгия. Вдруг с балкона заблеял омерзительный голосок:
– Царь-батюшка с «егорием» (простонародное название награды – авт.), а царица-матушка с Григорием!
Дома пацаны рассказали отцу о происшествии.
– Не болтайте! – ответил тот. – Не то в компанию к дяде Арсению на Сахалин угодите! И вообще молоды вы еще такие вещи обсуждать! К тому же не вашего ума это дело… Марш чай пить!
Теперь труп старца глядел мертвыми глазами с газетных фотографий. А для людей все же был шок! Все хотели скинуть «Гришку» с кликой, судить их за взятки и казнокрадство, но никто не думал, что такое когда-либо случится.
– Ну и слава Богу! – вырвалось у Лёньки, зашедшего в увольнение домой.
– Какой там «слава Богу»! – сокрушенно покачал головой Александр Федорович. – Раньше виновным во всех бедах народ считал Распутина. Теперь его недовольство перекинется на царскую семью, самого государя-императора.
– Этого народу как раз и надо! – недобро ухмыльнулся племянник.
В огне революций
Прошел месяц с небольшим. Лёнька появился на Пресне с винтовкой за плечом, офицерской шашкой и наганом на портупее.
– В Питере революция, – сообщил он двоюродным братьям. – Дни самодержавия сочтены! В Москве тоже городовых бьют, полицейские участки громят. Пойдем, брат, народную власть устанавливать, рабочих поднимать!
– Пойдем, только оружия у меня нет… – ответил Николай.
– Оружие будет! Стрелять-то умеешь?
– Нас в училище учили.
Увязался и младший брат Шурка, выудивший откуда-то припрятанный револьвер-«бульдог».
Коля хотел дать ему тумака, но двоюродный разрешил. Во дворе Прохоровской мануфактуры рабочим раздавали винтовки и патроны.
– Патронов-то сколько дают! – удивился Лёнька. – На фронте перед генеральными наступлениями нам столько не давали!
– А мы их специально припрятывали. Чтобы вы там своих братьев – немецких рабочих не убивали, – ответил пожилой работяга.
– Наших – никого! – не увидел Лёнька работников мастерских Александра Федоровича среди пресненских. – Не люди – курвы! Сидят по углам, ждут, пока им свободу добудут и на блюдечке поднесут!
Коле выдали карабин, сказав, винтовки дают крепким мужикам, пару обойм и россыпь патронов в карманы.
Народ, вооружился, построился, двинулся к центру. С каждой улицей, каждым переулком к строю примыкал народ. Шли кто с револьвером, припрятанном еще в 1905 году, кто с охотничьим ружьем, кто с топором. Тетки с дедами громили продовольственные лавки, тащили по домам снедь. Полыхал полицейский участок. Городовые разбежались, парни захватили оружие и пустили «красного петуха». За Садовым кольцом к рабочим присоединились студенты, мелкие служащие, гимназисты-старшеклассники. Затем целый полк, солдаты которого перебили офицеров и теперь нуждались в командире, знавшим Москву. Лёнька полк возглавил. Братишек взял в качестве разведчиков, поскольку служивые плохо знали этот район Первопрестольной. Пацаны бежали впереди вооруженного народа, заскакивали в подворотни, высматривая нет ли там засад. В одной из таких наткнулись на нескольких городовых, затаскивавших в подъезд пулемет. Коля быстро приняли решение. По-военному крикнул:
– Пли! – и выстрелил в полицейских.
Шурка, выдернувший «бульдог» из шинельки, принялся палить «в белый свет, словно в копеечку». Николай целился, выпускал одну за другой пули. Городовые прыснули в стороны. Один, оставляя кровавый след, заковылял в соседнюю подворотню.
– Я попал! Я попал! – завопил Шурка.
– Не ты, а я! – подзатыльником сбил с него шапку Коля.
– Что за шум, а драки нет! – ввалились во дворик разухабистые солдаты.
– Городовые пулемет в дом пытались затащить. Верно, хотели стрелять в народ. Одного мы подстрелили, – доложили пацаны. – В подворотню похромал.
Полицейского солдаты докололи штыками, пулемет забрали, похвалили ребят, спросили: где найти старшего, и пошли со двора. Коля поменял обойму в карабине, на ходу зарядил пустую патронами. Шурка достал из кармана патроны, забил их в барабан «бульдога».
– Мне их рабочие много дали, – сообщил он брату. – А все-таки я в городового попал!
– Еще раз такое услышу – отправлю домой! – пригрозил Николай.
Потом мотались по Лёнькиным поручениям с записками к командирам революционных частей и отрядов рабочих. Стрелять больше не пришлось. Правда, в одном месте нарвались на казаков. Однако те сразу спросили где найти кого-то из начальства.
– Своих офицеров мы зарубили, командовать некому, – посетовали они. – А очень хочется за народное дело порадеть!
Через сутки все было кончено. Лёнька, теперь уже Леонид Арсеньевич, отпустил братьев. Александр Федорович отнял у Шурки револьвер и утопил оружие в нужнике. Коля слышал, как за стеной свистел ремень, вопил младший брат и приговаривал отец:
– Я тебе покажу, как соваться, куда не надо! Как во взрослые дела лезть – лоб под пули подставлять.
Выдрав Шурку, папаша сказал Николаю:
– Хулиганство у вас, а не революция, если вы таких несмышлёнышей на свои поганые баррикады тащите! Еще раз в безобразиях замечу – не посмотрю, Коля, что ты почти взрослый. Выдеру и тебя!
А потом праздновали победу. Москва окрасилась в красное. Гремели «Марсельеза» и «Варшавянка». Под улюлюканье народа вели и везли в тюрьмы генералов, жандармов, полицейских. Сбивали вывески с двуглавыми орлами. Дожигали полицейские участки, до коих не добрались вчера. Гимназистки раздавали алые банты – символ победившей революции. В одной из них Коля узнал Леночку. Его Леночку! Похвастался, что тоже сражался за свободу.
– А я от тебя другого не ожидала! – прильнула к нему девушку и поцеловала в щеку.
Потом банты кончились, и парочка долго бродила по Москве, глядя на алые транспаранты, контрастировавшие с белым снегом и прозрачными голубыми сосульками, любуясь совсем другим – свободным народом. У Никитских ворот лакомились ананасами из магазина «Колониальные товары». Хозяин предпочел выставить угощение, не дожидаясь, пока народ разнесет заведение.
– Отведайте, мамзель! – поднес Леночке на острие шашки кусок ананаса казак, один из тех, кого Николай вчера привел к Лёньке. – Коля, налетай!
– Благодарю! – улыбнулась девушка, аккуратно сняв сочный, ароматный кусок с шашки. – А как вам этот фрукт?
– По мне – гадость! – сплюнул казак. – Рот вяжет, кислятина! С нашими, донскими кавунами не сравнить! И как только их благородия это едят?
Потом еще долго гуляли по бульварам – Тверскому и Пречистенскому (ныне Гоголевский – авт.), среди ликовавшего по случаю победы народа. Затем Коля проводил девушку домой. У Князевых тоже праздновали победу. Пили шампанское, сохранившееся еще с довоенных времен.
– Власть отныне будет наша – купеческая! – раздавался из столовой голос Лениного отца Василия Петровича. – Хватит нам перед господами-дворянчиками тянуться в струнку и взятки им давать за получение военных заказов!
– Царь власть нам не даст, – услышал Коля голос отца.
– Сегодня создано Временное правительство, в него вошли и купцы, – ответил Князев. – А царя уже завтра не будет – отречется от престола!
Назавтра государь-император Николай Александрович отрекся от престола, передав его брату Михаилу – прославленному генералу, герою войны. Тот тоже отказался от престола, передав власть в стране Временному правительству. Потом все постепенно успокоилось. Выпустили из тюрем посаженных туда царских генералов, жандармов, полицейских. Возобновили работу государственные учреждения, предприятия, банки, магазины. Леонид Арсеньевич передал полк кадровым офицерам и вернулся к учебе в школе подпрапорщиков. Правда, не забыл выдать мандаты братьям, что они являются участниками Февральской революции. Вернулись к учебе и Николай с Шуркой. Возобновила занятия гимназия, где училась Леночка. При всем при этом народ находил время на митинги и демонстрации. А они проводились по поводу и без повода. То отменят чины и сословия. То запретят рукоприкладство в армии, а господ-офицеров обяжут обращаться к солдатам «на вы». То введут в обращение новые деньги, прозванные по фамилии премьер-министра Керенского «керенками». То произойдет плохо подготовленное наступление, закончившееся новыми жертвами. Словом, народ успевал не только трудиться, но и митинговать.
В мае вернулся с каторги дядя Арсений, превратившийся из поджарого, заводного красавчика в мрачного, одутловатого мужика, правда неожиданно хорошо одетого.
– Я теперича – герой революции одна тысяча пятого года, политический каторжанин и член партии большевиков. Мне за мои страдания положено! – ответил он Александру Федоровичу, удивившегося, что уж больно приличная для каторжника одежда на брате. – Сейчас понемногу грабим награбленное. Но это пока. Потом скинем «временных», заводы у буржуев отберем – рабочим отдадим. Землю у помещиков отберем – между крестьянами по справедливости разделим. Свою, народную власть установим, и не будет ни бедных, ни богатых! Зато каждый человек, пусть последняя кухарка, страной будет управлять. И деньги, к чертовой матери, отменим! Так, что готовься, брат, к великим свершениям!
– Ну, насчет кухарки ты, брат, загнул! – почесал бороду Александр Федорович. – Чтобы государством управлять, большие знания нужны! Я, чтобы моими мастерскими управлять, специальное образование детям даю. Коле – техническое, Шурке – коммерческое. А как дело вести без денег? Как с поставщиками рассчитываться? Что с покупателей за товар получать?
– По всей стране будут большие склады. Пошил твой рабочий две пары сапог, а ему пальто нужно. Идет на склад, сапоги сдает, пальто получает. А чиновник составил десяток прошений, ему это в специальную карту вписали. Идет на тот же склад, показывает карту, и ему пару сапог выдают. Если какой-нибудь нужный закон сочинит, даже автомобиль могут дать! Так нас учит вождь мировой революции товарищ Фридрих Энгельс.
– Авто за бумажку? Далеко, брат, твой Энгельс от реальной жизни пребывает, если такое придумал, – вздохнул Александр Федорович, не знавший, что Фридрих Энгельс давно умер, и полез в шкафчик с «шустовским» коньяком, чтобы отметить возвращение родича.
В мае из казарм вернулся Лёнька. В полевой форме, с погонами прапорщика на плечах.
– Вот ты и офицером стал! – обрадовался за него Коля. – Когда на фронт?
– Я похож на дурака? – ответил двоюродный. – За богатеев кровь проливать?
– За революцию, чтобы германцы ее не удушили…
– Война, Коля, как была империалистической, грабительской, так ею и осталась! Все это «оборончество» – брехня! За то, чтобы капиталисты и помещики карманы набивали, да осетрину с рябчиками коньяком запивали гонят нашего брата на бойню! Вроде бы, дали нам всякие свободы, но как простые люди жили в нищете, так и живут! Другое нужно: войну империалистическую превратить в войну гражданскую! Свергнуть гнет капитала, заключить с нашими братьями – немецкими рабочими мир.
– Учителя наши – какие богатеи? Лишь на одно жалование живут. А все за оборону революционного отечества от внешнего врага…
– Учителя твои – либо дураки, либо буржуями подкуплены, чтобы вас – молодняк обманывать. Мне верь, а не им! Думаю, по лету мы Временное правительство скинем, и начнется у нас распрекрасная жизнь!
Скинуть по лету Временное правительство не удалось. Попытка большевиков захватить государственную власть в Петрограде провалилась. Три сотни питерских работяг да сотня солдат с матросами сложили головы ради незадавшейся авантюры. В Москве ограничились мирной демонстрацией под лозунгом: «Вся власть Советам!» Колонну пресненских рабочих возглавлял Арсений Федорович. Лёнька с кулачными бойцами шел впереди нее. И не даром. За Садовым кольцом стояли толпы лавочников, их подручных, маргиналов, коим посулили за разгон демонстрантов деньги и налили по стакану. За ними поблескивали штыками шеренги юнкеров.
– По Кольцу на Тверскую пойдем! – принял решение Арсений Федорович. – Поварскую и Никитские улицы эта контра перекрыла. На Тверской с другими районами соединимся.
– Шпионы! Германские шпионы! – бесновались толпы, не пустившие революционеров в свои кварталы.
– Погоны сними, наймит немецкий! – потянулся к плечам Лёньки выскочивший из толпы дюжий детина и свалился сбитый мощным ударом прапорщика.
Пресненцы накостыляли другим мужикам, попытавшимся завязать с ними драку. «Уложил» на мостовую хорошей плюхой жирного парня в розовой шелковой рубахе и васильковой жилетке английского сукна Николай.
– Марш в строй! – приказал ему Леонид. – Жидковат пока для драки!
Колонна между тем обрастала новыми людьми, выплескивавшимися с Брестских и других улиц, примыкавших к Садовому кольцу с севера. По Тверской шел рабочий люд – не так много, как ожидалось. Еще меньше оказалось среди демонстрантов солдат. С верхних этажей на голову демонстрантов опрокидывали горшки с нечистотами, кидали всякую гадость. Правда, все это падало на тротуары, не достигая пролетариев, шедших по проезжей части. В переулках, примыкавших к Тверской вновь бесновались толпы, в которых уже стало куда больше прилично одетых господ, снова блестели штыками юнкера.
– Что же вы не стреляете, господин поручик? – донесся до Коли вопрос, заданный командиру юнкеров.
– Нельзя! Демонстрация объявлена мирной. Пусть они начнут. Тогда мы ответим! А пока никак нельзя поддаваться на провокации, – объяснил офицер вопрошавшему.
На Скобелевской (ныне Тверская – авт.) площади собралось пять-шесть тысяч человек. В десять раз меньше, чем рассчитывали организаторы митинга. Там прозвучали слова о разгоне демонстрации рабочих и солдат в Петрограде, о солидарности москвичей с питерцами, о необходимости передачи всей полноты власти Советам рабочих и солдатских депутатов. Затем, словно гром среди ясного неба, последовало предложение разойтись по домам. Не только Коля – Арсений Федорович с Лёнькой такого не ожидали!
– Ради пустой болтовни время потратили! – в сердцах махнул рукой дядя Арсений. – Будем возвращаться домой – обязательно поддадимся на провокацию! Леонид с бойцами – вперед. Я тоже с вами буду. Ужо морды буржуям разворотим!
Коля был разочарован не меньше других. Он полагал, дело кончится, как в феврале, – боями. Одолжил даже у Шурки «бульдог», который тот где-то раздобыл взамен утопленного отцом в сортире. Пришлось аж перекреститься перед иконами и дать «честное-благородное слово», что обязательно вернет. К июлю Николай уже перечитал массу газет «Правда», «Солдатская правда», «Окопная правда», которыми его снабжал двоюродный брат. Из них следовало, что не только Россией – всем миром правит кучка капиталистов и помещиков. Из-за них ведутся братоубийственные войны, рабочие живут впроголодь, прозябают в беспросветной нужде крестьяне. Однако не долго осталось ждать светлого часа. Под ударом мощной руки мирового пролетариата рухнет многовековой гнет. Все станут равными не на бумаге, а на деле, не будет голодных и обездоленных. Ради этого Коля был готов на бой и на подвиг.
Около квартала доходных домов, принадлежавших великому русскому певцу Федору Ивановичу Шаляпину, (ныне на этом месте находится посольство США – авт.) демонстрантов ждала огромная толпа озлобленных людей, вооруженных кольями, кистенями, кастетами, обрезками металлических труб.
– Дайте-ка сюда тряпку! Сгодится сапоги чистить! – потянулся необъятный амбал к знамени, вышитому пресненскими работницами.
Не смотря на одутловатость, Арсений Федорович в миг оказался рядом с ним и долбанул кулаком в ухо. Перескочив через упавшего противника, дядюшка врезался в толпу замолотил руками, валя вокруг себя врагов. Следом за ним вклинились Лёнька, другие кулачные бойцы. Они опрокинули неприятеля, моментально рассеяли толпу. На колонну попытались напасть с фланга. Однако Коля выхватив револьвер, выстрелил в воздух. Рабочие, находившиеся с краю колонны, оказались вооружены «бульдогами», наганами, браунингами.
– Раздайся, грязь, – говно плывет! – рявкнул на громил молодой рабочий размахивая пистолетом. – Кто не спрятался – я не виноват!
Оглядываясь и костеря демонстрантов, «верноподданные» разбежались по переулкам. Пару раз вытянули брошенным колом начавшего очухиваться амбала.
– Это – зря! Не по правилам! – покосился на вновь бесчувственного громилу Арсений Федорович.
– Революция, товарищ Арсений, в белых перчатках не делается! Так учит нас товарищ Ленин, – поправил отца Лёнька. – А ну, братцы, запевай нашу любимую. Смело, товарищи, в ногу!
– Духом окрепнем в борьбе. В царство свободы дорогу грудью проложим себе! – подхватили рабочие.
Через несколько дней, когда все успокоилось, Николай встретился с Леночкой и рассказал о событиях.
– Как бы я хотела быть с вами! – вздохнула девушка. – Не пустили! Заперли на замок!
– Это – правильно! Дело было серьезное, не женское, – заметил Лебедев.
– Ты, Николенька, зря думаешь, что революция – дело только мужское. Женщины должны в ней участвовать на равных правах с мужчинами!
– Неужели и стрелять должны? – удивился парень.
– Если потребуется – должны стрелять. Однако перевязывать и ухаживать за ранеными – это тоже участие в революции. Учить читать и писать неграмотных солдат – это тоже участие в революции. Строить баррикады – это тоже участие в революции. А когда власть взята народом, строить новую жизнь – это тоже участие в революции! Так, что мы – женщины, еще свое слово скажем!
– Эх, ты – революционерка моя, ненаглядная! – притянул Коля к себе Леночку и поцеловал ее.
Девушка ответила поцелуем. Потом шептала, когда Николай целовал ее:
– Как хорошо, что отменили сословия! Теперь мы можем стать мужем и женой! И то отец, когда о тебе речь заходит, хмурится. Чувствует, что люблю тебя, но говорит: «Лебедевы – люди хорошие, но не ровня нам! Капиталы – мелковаты! Я тебе, Леночка, хорошего жениха найду! Вдового владельца мануфактуры или сынка хозяина завода. Стерпится-слюбится!» А я в революцию шла, чтобы покончить с неравенством, чтобы быть с тобой!
На каком же небе от счастья был Коля, услышав сказанное! Ведь Леночка сделала то, чего сам он стеснялся – призналась в любви, да еще сказала, что хочет быть его женой!
Потом Леночку перестали выпускать из дома. Говорили, что ей надо повторить пройденное в гимназии, дабы успешно приступить к занятиям в Коммерческом институте. Ни Князевы – на свою подмосковную дачу, ни Лебедевы – на свои пасеки не поехали. Было не спокойно. Окрестные крестьяне жгли помещичьи усадьбы, кое-где делили между собой землю дворян, купцов и даже монастырей. На Пресне власти не появлялись. Зато патрульные юнкера душу вытряхивали из рабочих, прежде чем пропустить на центральные улицы. Коле с Шуркой проникать в центр помогали мундиры учебных заведений. А им все чаще поручали дядя и двоюродный брат отнести записку по тому или иному адресу. Сам Арсений Федорович сменил английский костюм на рабочую поддевку, а Лёнька переоделся в солдатскую шинель. В лавках с каждым днем становилось все меньше продуктов, а цены на них становились все выше. И все чаще папаша Александр Федорович говаривал:
– Зря, все-таки, царя скинули! При нем безобразий хватало, зато порядок был. А теперь порядка нет – одни безобразия!
Октябрьской ночью семнадцатого года Лёнька заглянул в дом Лебедева-старшего.
– Доставай карабин, Коля! – сказал он. – Революция в Питере! Временное правительство низложено! Теперь в Москве будем устанавливать Советскую власть! Из наших – лебедевских только мой батя, да мы с тобой. Остальные, еще раз говорю, не люди – курвы! Всех обежал, все ответили: «Мы даже в пятом году не бунтовали и нынче не будем!»
– Я тоже с вами! – выскочил из своей комнатки Шурка, засовывая за ремень «бульдог».
– Куда?! – ухватил его за ухо папаша. – У нас с вами, Александр Александрович, особый разговор будет. Вам же, парни, снова скажу: не революция у вас, а хулиганство!
– Некогда сейчас за братишку заступаться! Пресненские уже во дворе Трехгорной мануфактуры собираются. Там же солдаты из Ходынских лагерей. Нам поставлена задача очистить от юнкеров Арбат, – не оглядываясь на извивавшегося по отцовским ремнем двоюродного брата, – сказал Леонид.
Быстро собрались. Раздали патроны. Дали винтовки тем, кто не участвовал в революционных боях в феврале. Остальные сохранили оружие. Надели на рукава красные повязки.
– Отныне мы – Красная гвардия! Вооруженные силы революции, – пояснил Лёнька.
Перемахнули через Садовое кольцо. У Смоленского рынка (сейчас на его месте магазин «Гастроном» – авт.) уже шел бой. Электростанция продолжала работать. Фонари освещали убитых, лежавших на рыночной площади. Прятались за лотками и киосками рабочие. В них из переулков постреливали юнкера. Внезапно где-то вдали поднялись две фигуры: девушка и опиравшийся одной рукой на нее, а второй на винтовку солдат. Из переулка выскочили несколько юнкеров. Девушка выстрелила из револьвера в сторону юнкеров. Те скрылись за углом. Уже оттуда попытались достать огнем из винтовок. Пули высекали искры из брусчатки вокруг раненого и девушки.
– Солдаты, по юнкерам пли! – приказал Лёнька. – Рабочим не стрелять! Еще эту парочку по неумелости уложите!
Несколько солдат короткими перебежками устремились на площадь. Прикрыли раненого, добежали до переулка бросили вглубь его гранату. Девушка тем временем дотащила раненого до позиций красногвардейцев. Коля узнал в ней Леночку.
Поцеловались. Затем Леночка отстранила любимого с клонилась над служивым. Вытащила из санитарной сумки с красным крестом ножницы, распорола ими солдатские галифе и, обработав рану йодом, принялась перевязывать ногу.
– Это ж надо! – закурил служивый. – Всю германскую прошел без единой царапины, а тут от своих – русских пулю получил.
– Кость не задета, пуля прошла навылет, – сообщила Леночка. – Думаю, даже операции не потребуется! Через месяц, солдатик, плясать сможете. Потерпите еще! Я вас через Садовое кольцо переведу. Там у нас лазарет.
– Юнкера по Арбату ушли, – доложили Лёньке.
– Солдаты вперед! Рабочие за ними! – распорядился он.
– Мы, товарищ командир, как один, готовы пролить кровь за революцию. А вы нас в тылу держите! – попробовал возмутиться парнишка-рабочий.
– Кровь пролить любой дурак сможет! – ответил Лёнька. – Наша задача не бездумно головы сложить, а победить! Ты в февральской участвовал?
– Довелось пострелять…
– Вот именно, что пострелять! Пока поучись воевать у солдат, прошедших фронт. Значит, рабочие идут следом за солдатами! Кого из контриков ранеными увидите – пристрелите! Еще лучше – штыками добейте! Незачем на них патроны переводить! В случае необходимости – поддержать солдат огнем из винтовок и револьверов! Задача ясна? Вперед, шагом марш!
Шли по Арбату, тесня юнкеров. На Арбатской площади уперлись в здание Александровского военного училища. Оно ощетинилось пулеметами, сразу же скосившими нескольких рабочих, выскочивших на открытую местность. Приняли решение ждать артиллерию, а пока очищать Пречистенский бульвар, Остоженку, Пречистенку, Зачатьевские и прочие переулки. Ночь перешла в день, день – снова в ночь. Коля вместе с другими куда-то бежал, куда-то стрелял. Во дворе одного из домов на Остоженке наткнулись на десятилетнего исколотого штыками пацана. Чуть поодаль лежала мертвая девушка восточной внешности.
– Это – Люсик Лисинова, – опустилась на колени рядом с убитой Леночка. – Она у нас в Коммерческом институте создала большевистскую молодежную ячейку. «Интернационал» называется… Я – тоже член этой ячейки. Люсик организовала обучение молодых большевичек санитарному делу, владению оружием…
– Девушку эту юнкера хотели изнасильничать, но, когда узнали, что вы подходите – застрелили, – сообщил вылезший их своей сторожки дворник. – Мальчонка, верно, вашим лазутчиком был. Подняли его на штыки. Ох, визжал…
Прикатил с несколькими грузовиками Арсений Федорович. Сказал, что надо ехать в Лефортово. Там в здании кадетского корпуса засели офицеры-преподаватели и ученики. Добавил, дескать – непорядок – вся Москва, кроме центра наша, а там эта мелочь «тень на плетень» наводит. Взяли солдат, оставили рабочих. Лёньке и Коле дядя велел ехать с ним в Лефортово. Быстро пролетели по центру, зиявшему разбитыми окнами и испещренными пулями стенами домов, убитыми в кожаных куртках и дешевеньких пальто, солдатских, юнкерских, студенческих шинелях на тротуарах. Рванули по пустынной Маросейке, Елоховской, Немецкой улицам. Перескочили мост через Яузу. Остановились неподалеку от кадетского корпуса – дворца, некогда построенного для Екатерины Второй. Рабочие и революционные солдаты ранее окружили здание, но на штурм идти не решались. Всякого появлявшегося в поле зрения кадетов настигали их пули.
– Много вас тут эти шкеты с их учителишками держат. А вы, ох-как, в центре нужны! Там сейчас бои разгораются! – сказал Арсений Федорович командиру лефортовских красногвардейцев.
– Пытались разоружить. Какой там! Заперлись. Стены толстые их пулями не прошибешь, – ответил тот.
– Телефон в училище есть? – спросил Арсений.
– Есть, но мы провода перерезали.
– Это хорошо! Здесь не силой, а хитростью брать надо. Рупор имеется?
– Вот, на случай переговоров прихватили, – протянули Лебедеву металлическую воронку.
– Господа хорошие! Кремль пал! Вся Москва в руках революционеров! За нами идет артиллерия! – принялся беспардонно врать Арсений Федорович. – Разнесем снарядами ваши хоромы! Тогда пощады никому не будет! Не посмотрим, что малолетки! А так мальчишек отпустим. С господами-офицерами разбираться будем. Кто даст честное слово не воевать против Советской власти, тоже домой отпустим! Даю пять минут на размышление!
– Кадетов отпустите? – уточнили из дворца.
– Отпустим, отпустим! Какие из них вояки? – заюлил Арсений Федорович.
В бойницы между мешками с песком, прикрывавшими окна, стали просовываться винтовки с белыми наволочками и полотенцами на штыках. Открылись двери. В них стали выходить офицеры и кадеты с поднятыми руками.
– Винтовки, шашки, наганы складывать справа от входа! Самим строиться вдоль стены в одну шеренгу! – скомандовал Лёнька.
Кадеты – семнадцати-шестнадцатилетние пацаны становились у стены. Рядом с ними вставали офицеры-преподаватели.
– Все? – спросил Арсений Федорович.
– Все! – ответил кто-то из офицеров.
Арсений Федорович шепнул пулеметчику, поставившему «Максим» на крышу грузовика, кивнул с кузова Лёньке.
– Заряжай! Готовсь! – скомандовал тот.
Солдаты и рабочие щелкнули затворами, подняли оружие.
– Как низость! – поняли обман офицеры. – А ну братцы, в артели и смерть красна! Запевай нашу, строевую!
– Как ныне сбирается вещий Олег отомстить неразумным хазарам, – взмыл над шеренгой неокрепший испуганный голос.
– Их села и нивы за буйный набег обрек он мечу и пожарам, – подхватили кадеты и их наставники.
– Так громче, музыка, играй победу! Мы победили, и враг бежит, ура, ура! Так за Царя, за Родину и Веру мы грянем громкое ура, ура, ура! – взмыло над окрестностями Екатерининского дворца.
– Вот, собачата! Плачут, а поют! – сплюнул Арсений Федорович и приказал пулеметчику. – Кончай их!
Служивый повел пулеметом, валя кадетов, словно снопы.
– Пли! – скомандовал Лёнька.
Солдаты и рабочие обрушили на обманутых врагов шквал огня. Перед Колей стоял его ровесник. По бледному лицу кадета стекала слеза, однако губы продолжали выкрикивать слова: «За Родину, за Веру…» Николаю предстояло оборвать жизнь сверстника. Карабин дрогнул. Пуля выбила фонтанчик кирпича из стены нал головой парня.
– Не мажь, сволочь! – больно ткнул Колю в спину Лёнька, а другой рукой дострелил кадета из нагана.
Когда все было кончено, красногвардейцы разбрелись по зданию в поисках поживы и спрятавшихся юнкеров.
– А-а-а! – раздался крик и следом глухой удар тела о брусчатку.
– Под койкой в казарме прятался, гадёныш! – сообщил высунувшийся из окна солдат.
Телефонисты, между тем, наладили связь, и дядя доложил о ликвидации очага контрреволюции. Затем велел поторопиться с зачисткой – в центре готовились к штурму Кремля и Александровского училища.
– Не следовало пленных убивать, не по правилам это… -вздохнул Николай, залезая в кузов.
– А пацана-разведчика с Остоженки юнкера по правилам на штыки подняли?! А девчонку-армянку на той же Остоженке по правилам застрелили?! Нет, брат, одержи эти шкеты верх – они бы нас с тобой, не моргнув глазом, в расход вывели! – ответил Лёнька и, вслушавшись в донесшиеся издалека раскаты, добавил. – Верно, наша артиллерия по Кремлю бьет!
