Czytaj książkę: «Гренландский меридиан»

Czcionka:

Светлой памяти отца…

Пролог

Фритьоф Нансен и Руальд Амундсен, Роберт Пири и Фредерик Кук, Роберт Скотт и Эрнест Шеклтон, Георгий Седов и Эдуард Толль. Имена этих полярных исследователей навсегда вписаны в Книгу познания человеком самых отдаленных и неприступных районов нашей планеты – ее полюсов. Сколько мужества, терпения, отчаянных надежд и горьких разочарований, сколько жертв и лишений было отдано этому пути за короткие мгновения счастливой усталости после достижения заветной цели или хотя бы приближения к ней!

Каждый километр, пройденный против сбивающего с ног, обжигающего и залепляющего снегом лицо ветра по застывшим в холодном равнодушии, а потому ненадежным снежным мостам, через бесконечные гряды торосов и клубящиеся морозным туманом разводья, каждый километр этой самой трудной на Земле дороги давался ценой нечеловеческих усилий, а порой – и самой жизни.

1888 год… Фритьоф Нансен и его спутники совершают первый пеший переход через Гренландию с ее восточного побережья, в ту пору совершенно необжитого, на западное. В те годы нога человека еще не ступала ни на Северный, ни на Южный полюса, и каждая экспедиция вносила изменения и дополнения в географические карты. Сейчас, спустя более ста лет, с географическими картами, кажется, полная ясность, но значит ли это, что отпала надобность в экспедициях? Нет и еще раз нет! Потому что и в наш просвещенный век, увы, очень немногие вполне отчетливо представляют себе, что такое Арктика и Антарктика, какая между ними разница и почему пингвины при всем их любопытстве никак не могут встретиться с белыми медведями, хотя те тоже ищут встречи с ними по другим, вполне понятным соображениям. И еще потому, что уникальные природные условия Антарктиды, этого самого высокого и холодного континента на Земле, и по сей день дают богатую пищу ученым для размышлений о прошлом, настоящем и будущем климата нашей планеты.

Я работал над этой книгой по современным понятиям чрезвычайно долго: немногим более десяти лет с многочисленными перерывами. Примечательно, что самый продолжительный перерыв между написанием первых двух глав и остальными составил ровно десять лет. За это время моя первая книга «Семь месяцев бесконечности» (и я вместе с ней) успешно выдержали три издания. Тогда я подумал, что этого будет вполне достаточно даже для тех читателей, кто с первого раза не смог оценить мое монументальное произведение. Я почувствовал, что просто обязан, несмотря на хроническую нехватку времени, завершить начатую рукопись, чтобы пролить свет на те замечательные события, в результате которых я превратился из рядового сотрудника Арктического института в широко известного в узких кругах полярного путешественника.

Для того чтобы ввести читателя в тему повествования, я позволю себе привести в заключение отрывок своего стихотворения, в котором, как мне кажется, нашли отражение удивительные моменты единения человека с антарктической природой:

Нам дано жить на этом континенте,
С ним встречать его рассветы,
Когда розовый восход
Вдруг взрывает горизонт…
Солнце вырвется на волю,
Легкий ветер холодит,
Льда сиреневое поле
Зыбь поземки шевелит,
В мираже Оазис наш
Подрастает на этаж,
И шуршит кусками льда
В умывальнике вода…
Нам дано его закаты
Провожать сквозь ночи синь,
Вспоминать, тоскуя, даты
Всех далеких именин,
Вспоминать под звон капели.
Раньше так мы не умели
Предавать себя мечте,
Как на этой широте.
Здесь нужны другие нервы,
Не в чести здесь лень и спесь,
Как нигде четвертой мерой
Время ощущаешь здесь.
А расслабился – ни криком,
Ни слезою не помочь…
Выйди, глянь, на звездных скрипках
Шелестит струною ночь,
Чернозем небесный пашет,
Месяц-плуг остер и гол,
За стеклом морозным пляшет
Серебристый частокол,
Лентой радужной Авроры
Оторочены все горы,
И застелена вода
Голубым паркетом льда…

Глава 1

Экспедиция завершилась. Экспедиция продолжается! Первая встреча с Этьенном. Июль в Париже. Декабрь в Москве. Бег с языковыми барьерами.

Апрель 1987 г. Наш маленький, но уже много раз испытанный антарктическими водами и льдами «Байкал» находился в дрейфе на траверсе станции «Молодежная» в ожидании погоды, для того чтобы взять на борт последнюю партию отзимовавших полярников и передать на неласковый берег осенней Антарктиды их смену. Погода явно не торопилась улучшаться. Из-за тяжело провисших грязно-серых туч то и дело валил мокрый липкий снег, покрывавший палубу рыхлым хлюпающим под ногами слоем и оседавший в воде у подветренного борта в виде серо-белой кашицы, сглаживавшей рябь. Прямо напротив нас на берегу едва просматривались очертания горы Вечерняя. Было видно, как порывы ветра несли снежные заряды вдоль ее обращенного к морю склона. Поднимавшийся за горой ледниковый купол совершенно растворился в облачной пелене, и о его существовании можно было только догадываться.

Выходить на палубу не хотелось. После шести месяцев работы в Антарктиде морозных впечатлений было более чем достаточно, поэтому я предпочитал промозглому ветру открытой палубы уютное тепло каюты. Время от времени «Байкал» вздрагивал всем корпусом: это вахтенный штурман давал команду в очередной раз подработать машиной, чтобы избежать назойливого внимания дрейфующих по соседству айсбергов.

Наш теплоходик, даже вытянувшись во весь свой рост от киля до клотика, на фоне внушительных соседей казался маленьким и беззащитным. Перевязанный в нескольких местах стальными тросами носовой фальшборт, подорванный два месяца назад во время шторма в проливе Дрейка, отнюдь не добавлял внушительности нашему суденышку. Все – и непогода, и айсберги, и ободранный нос – говорило о том, что пора возвращаться, оставалась последняя смена.

Нет ничего неблагодарнее, чем ожидание погоды осенью в море у берегов Антарктиды. Времени у нас было в обрез, поэтому после двух суток бесполезного ожидания капитан решил все-таки провести смену. «Байкал», осторожно лавируя между айсбергами, направили к берегу в поисках укромного, защищенного от ветра и волнения местечка, чтобы состыковаться с дизель-электроходом «Капитан Кондратьев» и провести с ним обмен пассажирами. В предвкушении стыковки – все-таки событие после однообразного ожидания – на палубах «Байкала» царило оживление. Можно было легко отличить тех, кто уже отзимовал и присутствовал на палубе в качестве наблюдателей, от тех, кому еще предстояла высадка. На первых была видавшая виды одежда, легкомысленные тренировочные брюки и вызывающая сочувствие обувь, вторые же, напротив, были облачены по всем антарктическим законам в новенькую хрустящую «кожу», несгибаемые сапоги и одинаковые синие шерстяные шапочки, делавшие их похожими на членов одной спортивной команды. На их лицах отчетливо читалась грусть расставания с комфортом кают и едва просматривалась радость предстоящей встречи с окутанным непогодой антарктическим берегом.

После нескольких неудачных попыток «Байкал» прижался наконец своим нежно-белым боком к ободранному черному плечу «Капитана Кондратьева». Тотчас же были перекинуты легкие сходни, и началось паломничество с мешками, ящиками с борта на борт. Напрасно вахтенный матрос пытался вычислить, кто и когда покинул борт судна, – это осталось тайной до самого момента отхода.

Я простился с друзьями. Ушел, согнувшись под тяжестью мешков, Гриша Кабатов, начальник аэродромного отряда. Мы с ним познакомились еще в 19-й экспедиции. Никто из нас не знал тогда, что эта встреча и проводы станут последними… Спустя два месяца Гриша вместе с тремя товарищами, двоих из которых я хорошо знал, трагически погибнут, упав с вездеходом под барьер в бухте Заря, здесь же в Молодежной…

К сожалению, редкая экспедиция обходится без человеческих жертв. Антарктида всякий раз напоминает нам, что, несмотря на современную технику и, казалось бы, обжитость районов, где расположены станции, расслабляться нельзя. На ледниковом барьере в районе станции Новолазаревская стоит небольшой скромный обелиск, увенчанный серебристой звездой. На этом месте при разгрузке дизель-электрохода «Наварин» погиб, упав с тягачом с обрушившегося ледникового барьера, механик-водитель Валерий Карлов. Во время зимовки на станции Новолазаревская мне приходилось часто бывать на барьере, и этот одиноко стоящий могильный знак на фоне бесконечных, уходящих за горизонт снегов навеял мне такие строки:

…Покосился столбик красный
С серебристою звездой,
С фотографии неясной
Смотрит парень молодой.

Лед, взъерошенный следами,
Ржаво красит антифриз,
Тот же лед сейчас под нами,
Лед, тебя столкнувший вниз…

О беде ты и не думал,
Не боялся ты судьбы,
Но тягач, сползая к трюму,
Вдруг взметнулся на дыбы…

«Наварин» подставил спину,
Груз застыл у стрел в руках,
Но заклинило кабину,
И не выбраться никак!

Промелькнуло небо в фарах,
За стеклом твое лицо…
Будто смолкла вдруг гитара,
На воде сошлось кольцо.

Только лед смотрел бесстрастно,
Охраняя свой покой…
Покосился столбик красный
С серебристою звездой…

Ждали погоды, теперь приходилось ждать «Капитана Кондратьева». Он должен был сходить в Молодежную и вернуться к нам, чтобы вывести наш хрупкий кораблик за кромку льдов. Далее наши пути расходились – мы прямо, на север в Порт-Луи на острове Маврикий, а «Капитану Кондратьеву» – налево, на запад в Монтевидео, но все равно конечный путь у нас был общий – Ленинград. После прихода «Кондратьева» мы «сели ему на хвост» и сутки шли до чистой воды. Разноголосица прощальных гудков, традиционный салют из ракетниц, и мы разошлись.

И вот тут, как мне кажется, самое время упомянуть о событии, с которого и началась для меня экспедиция «Трансантарктика». Рейс шел своим чередом, и каждый день приносил нам очередные шесть градусов широты и два-три градуса плюсовой температуры. Отвыкшие от тепла ребята все дольше грелись на солнышке, а вечерами грели души воспоминаниями, сидя в каютах за чашкой чая, кофе или того и другого.

Особенно тепло проходили дни рождения, которыми апрель нас баловал. Тот день рождения мне особенно запомнился. Мы сидели в каюте именинника Игоря Чернобровкина. Сам именинник был молод красив и слегка бледен: он неважно переносил качку, а его каюта находилась на самом носу, и поэтому ей особенно доставалось. В отличие от привычных бортовой и килевой качек, качка в этой каюте носила сложный килевращательный характер, к которому трудно было приспособиться, особенно после долгой зимовки, а Игорь уже успешно отзимовал на станции Восток. Он сознательно сел спиной к единственному иллюминатору, в котором время от времени, когда нос проваливался в очередную яму между волнами, свирепо клокотала светло-зеленая вода. Побурлив и отмыв начисто стекло, она ненадолго пропадала, и тогда все мы могли видеть небо и темные, с белыми гребнями волны. Время текло незаметно, уже была выпита не одна чашка чая, а праздничный торт был на грани исчезновения, когда растворилась дверь и на пороге возникла стремительная и элегантная фигура начальника рейса Аркадия Сошникова. Не обратив ни малейшего внимания на чай, он поздравил именинника, а затем, как мне показалось, невпопад обронил загадочную фразу о том, что мне после возвращения домой предстояла поездка в Париж для обсуждения каких-то вопросов, связанных с какой-то международной экспедицией то ли в Арктику, то ли в Антарктику! Более никаких подробностей. После этого интригующего заявления Аркадий исчез, еще раз, уже на пороге, отказавшись от чая. Мы, конечно, пообсуждали это сообщение и, разумеется, с известной долей юмора, поскольку слова «Париж», «международная экспедиция» были не из нашего лексикона. Потом эта тема отодвинулась на второй план и еще дальше, а на первый, как и должно было быть, вновь выступил именинник.

Больше в течение всего перехода до Владивостока я практически не вспоминал об этом разговоре, впечатлений и так хватало: голубые волны и золотые пески Маврикия, небоскребы и атаки на магазины в Сингапуре и т. д. и т. п.

Каково же было мое удивление, когда во Владивостоке, получая паспорт в выездном офисе нашего отдела кадров, разместившемся прямо в зале ожидания Морского вокзала, я узнал, что сразу же по прибытии в Ленинград я должен воспроизвести себя на фотографии 5 ґ 6 см 24 раза, ибо только это, а точнее, только отсутствие этих фотографий препятствует моему незамедлительному выезду в Париж. Тут я снова вспомнил сороковые широты, чай, день рождения и фразу Сошникова о Париже – раз дело дошло до фотографий, может быть, и до Парижа недалеко? Все стало понемногу проясняться в Ленинграде.

Сразу же после первых объятий моя Наталья голосом, не терпящим возражений, сообщила мне, чтобы ни о каких экспедициях с французами я и не помышлял и вообще лучше мне не ездить в этот Париж, ибо потом будет от них не отделаться. Оказывается, что ей недавно позвонили из института и торжественно сообщили, что ее муж, Виктор Ильич Боярский, на собрании коллектива представлен кандидатом в готовящуюся международную экспедицию. Однако это сообщение не произвело на мою жену ожидаемого впечатления в связи с «поздним прибытием мужа в аэропорт назначения», вследствие чего ожидаемый интервал между закончившейся и предполагаемой экспедициями грозил стать меньше предельно допустимого. В итоге разговора высокие не договорившиеся стороны одновременно положили телефонные трубки, и Наташа, оставшаяся при своем мнении, донесла его до моего ликующего от встречи сознания в аэропорту Пулково. Я пообещал во всем разобраться и выяснить все у руководства института, но на всякий случай на следующий день сфотографировался.

19 мая произошла моя встреча с заместителем директора института, руководителем Советской Антарктической программы Евгением Сергеевичем Короткевичем. Он сообщил мне буквально следующее. Какой-то француз, по профессии врач, а по имени Жан-Луи Этьенн, выступил с инициативой организации международной экспедиции через Антарктиду в период 1989–1990 годы. Маршрут экспедиции и состав участников был еще точно не известен, но было обращение Этьенна в Госкомгидромет с просьбой включить в состав советского участника. «Буквально перед твоим приездом, – сказал Евгений Сергеевич, как-то участливо взглянув на меня, – мне позвонили из Комитета и предложили, не отходя от телефона, в течение пяти минут предложить «достойную» кандидатуру. Я назвал тебя и Большиянова, что было дальше, я не знаю, но на всякий случай готовься стать собачником, так как экспедицию предполагается проводить на собачьих упряжках».

Выйдя из кабинета, я не спеша пошел домой, обдумывая на ходу все то, что услышал. Стоял чудесный весенний день, солнце купалось в еще не отогревшейся после зимы Смоленке, упирающейся зажатым в гранитные берега прямым, как клинок, руслом в бледно-серый, сливающийся с горизонтом залив. Чайки белыми зигзагами, гортанно крича, резали воздух над головой. Мною владело двойное чувство: с одной стороны, радостное предвкушение того, что должно было произойти в связи с услышанным предложением, с другой – смутное опасение того, что все это, и новые встречи с Антарктидой в совершенно непривычных для меня, а потому интересных условиях путешествия в составе международного экипажа, и вся предшествующая этим событиям подготовка могут просто-напросто не состояться по какой-нибудь из тех загадочных причин, о существовании которых обычно и не подозреваешь. Однако поскольку активно влиять на разрешение этого вопроса в желательном для меня направлении я не мог, мне оставалось только ждать дальнейшего развития событий.

Короткий период после экспедиции, как правило, проводишь в слегка расслабленном состоянии духа. Оперативные отчеты написаны во время плавания от берегов Антарктиды, основная обработка научных материалов, как обычно, отложена на послеотпускной период, а потому я даже не запомнил, чем занимался последние две недели мая. 5 июня меня внезапно вызвал к себе руководитель отдела географии полярных стран Владимир Николаевич Петров и сообщил, что мне необходимо завтра, т. е. 6 июня, быть в Москве для встречи с Этьенном. Я выехал в Москву, не очень ясно представляя, как и о чем буду с ним беседовать. Надо сказать, что в ту пору мои знания иностранных языков ограничивались немецким со словарем, а также полузабытыми навыками грузинской письменности. Я предполагал и, как выяснилось впоследствии, совершенно справедливо, что эти два великих языка не входили в область лингвистических познаний Этьенна. Поэтому в смысле языков мы с ним были полностью ортогональны. Однако эта проблема оказалась вполне разрешимой с помощью Кости Зайцева, бывшего ледового разведчика, работавшего в нашем институте, ныне же сотрудника Госкомгидромета, с тремя годами Академии народного хозяйства за спиной и английским разговорным языком.

Встречать Этьенна мы поехали с Костей на черной «Волге ГАЗ-31». Костя в белой рубашке с короткими рукавами и галстуке походил на дипломатического работника, я же в своей защитного цвета «сингапурской» униформе – на кубинского «барбудос». Наша задача слегка осложнялась тем, что ни он, ни я не имели ни малейшего представления о том, как Этьенн выглядит. Поэтому Константин, имевший по долгу службы достаточный опыт подобного рода встреч, предусмотрительно запасся специальной табличкой с аккуратной надписью: «Dr ETIENNE». В международный аэропорт Шереметьево-II мы приехали за полчаса до прибытия парижского рейса. Взмыв на пятый этаж в совершенно бесшумном лифте, мы уютно устроились за стойкой бара, где, несмотря на всю его между-народность, можно было выпить кофе и за наши деньги. Ненавязчивый голос информатора периодически извещал о прибытии самолетов. Тем не менее когда мы, следуя его призыву, спустились вниз, оказалось, что ожидаемый нами самолет уже прибыл и, более того, его пассажиры, среди которых скрывался и наш «Dr ETIENNE», уже пройдя паспортный контроль, толпились в ожидании багажа.

Рухнула последняя надежда на то, что мы сможем перехватить Этьенна в тот момент, когда он будет предъявлять свой паспорт.

Оставалась только табличка… У входа в зону ожидания, охраняемого симпатичной, но бдительной таможенницей, переминалось с ноги на ногу несколько человек. Мы подошли ближе: я – с табличкой, а Костя – с волшебной бумагой, дававшей ему и только ему заветное право проникновения за барьер, охраняемый таможенницей. Заметив нас, а точнее табличку, от группы встречающих отделился высокий худощавый мужчина с тяжелым гипнотическим взглядом черных глаз. Он был одет в замшевый пиджак шоколадного цвета и держал в руках букет из пяти великолепных гвоздик. «Вы кто?» – атаковал он вопросом Костю, который, заслонившись бумагой, уже на полкорпуса просочился в запретную для других зону. Костя, обладавший мгновенной реакцией, сделал «ход конем»: «А Вы?» Последовал ответ тоном, не оставлявшим сомнений в уверенности говорившего, что уж он-то поставит нас на подобающее место: «Я – Дмитрий Шпаро, «Комсомольская правда», – на что Константин, с достоинством выдержав паузу, ответил: «А я – Константин Зайцев, Госкомгидромет», – уверенно продолжил прерванное было движение вперед и уже через минуту скрылся в толпе пассажиров парижского рейса. Я, укрепив табличку с призывом Этьенну не проходить мимо где-то на уровне груди, переменил дислокацию, сместившись к проходу, через который уже начали выходить получившие багаж пассажиры.

Дмитрий Шпаро со своими товарищами и с зажатой гвоздикой в руках проследовал за мной и остановился метрах в пяти позади. Я перешел к полуактивной форме поиска, т. е. периодически спрашивал у проходивших мимо пассажиров, не слыхали ли они чего-либо о пассажире, чье имя красуется у меня на груди. Это происходило примерно так. Я выбирал человека, мужчину (женщин я отмел сразу), внешность которого, по моим представлениям, соответствовала романтическому облику профессионального полярника. Я представлял себе высокого, во всяком случае не ниже меня, сухощавого, подтянутого, загорелого человека с бородой или хотя бы с усами. Поэтому мысленно подгоняя окружающих меня людей под этот образ, я высматривал Этьенна на уровне своих глаз.

Костя выполнял роль «загонщика», постепенно тесня пассажиров в направлении выхода, т. е. ко мне. Неожиданно кто-то дернул меня снизу за рукав. Сначала я подумал, что это очередной приказ покинуть мой пост, вынесенный несколько дальше, чем положено, но когда я, опустив глаза, уже было собрался снова его отразить, то увидел невысокого человека, всем своим видом дававшего понять, что он именно тот, кто мне нужен. Нечего и говорить, что его внешний вид абсолютно не соответствовал сложившемуся в моем воображении. Во первых, он был невысок, не более 160 см, скорее плотен, чем худощав, а во-вторых – у него не только не было бороды и усов, но и волос на голове было не слишком много, т. е., попросту говоря, он был практически лысым. Обрамлявшие лысину темные волосы были длинными и доходили чуть ли не до плеч. Одет он был в светлую рубашку с небольшим ярко-зеленым крокодилом на груди, светло-серые широкие, чуть коротковатые брюки. Все его имущество составлял небольшой синий рюкзачок, висевший на левом плече. Пожалуй, только в одном он не обманул моих ожиданий: лицо и продолжавшая его лысина были коричневыми от загара. На загорелом лице были очень заметны глаза, близко посаженные, чрезвычайно живые, с запрятанной, но не слишком глубоко, смешинкой. Это были глаза доброго человека, обладающего, по всей видимости, изрядным запасом чувства юмора. Процесс опознания длился несколько секунд, после чего мы с вынырнувшим из-под земли Костей увлекли Этьенна за собой. На выходе произошла некоторая заминка. Выяснилось, что Шпаро тоже встречал Этьенна и гвоздики предназначались именно ему. Несмотря на подаренные цветы и то, что наши «конкуренты» пытались привлечь внимание Этьенна незамысловатыми английскими фразами, Этьенн, не раздумывая, залез вместе с нами в «Волгу», и мы, обгоняя таксистов, покатили в сторону Москвы. Было 18 часов 30 минут.

Продолжая держать всю музыку встречи нашего парижского гостя на высокой ноте, Константин с неподражаемым изяществом, как будто это было для него самым обычным делом, снял трубку радиотелефона и, не выпуская из зубов «Мальборо», сообщил в Комитет, что встреча состоялась и мы будем на месте примерно в 19.30. Трубка ответила голосом Валерия Скачкова, переняв характерные для него иронические интонации: «Ждем». Этьенн, откинувшись на спинку заднего сиденья, не затягиваясь, покуривал сигарету. Ветер, врывавшийся в приоткрытое окно машины, путал его длинные волосы и, периодически сдувая пепел с кончика сигареты, щедро посыпал им мою голову. Так мы и ехали. Я улавливал обрывки фраз немногословного диалога Кости и Этьенна и горько сожалел о своем грузинском.

До города мы добрались быстро и, имея некоторый запас времени до встречи в Комитете, решили показать Этьенну Красную площадь. Этим теплым июньским вечером площадь была прекрасна. Кирпичные стены Исторического музея, освещенные уже достаточно низким солнцем, казались оранжевыми и красиво оттеняли светло-серую черепицу крыши. Высвеченные солнцем рубиновые звезды плыли в голубом небе. Мы остановили машину у Александровского сада и через сад мимо могилы Неизвестного солдата направились к Площади. Навстречу шли по-летнему одетые мужчины и женщины, сломя голову бегали дети, попалось даже несколько молодых, но уже супружеских пар, причем белоснежные невесты казались одинаково счастливыми, а запакованные в традиционно черные костюмные доспехи женихи – одинаково озабоченными. Этьенн был впервые в Москве и поэтому с любопытством разглядывал все вокруг, отдавая предпочтение женщинам. Беседовали через Костю. Оказалось, что Этьенну 40 лет, он не женат, живет в Париже, по профессии – врач-диетолог, увлекается лыжами, парусом и теннисом и что ему здесь пока нравится. Когда мы появились в Комитете, нас уже ждали. Мы расселись вокруг длинного стола, уставленного бутылками с минеральной водой. Мы с Этьенном оказались по одну сторону стола, напротив расположились начальник Арктического и антарктического морского управления Борис Химич, его заместитель Юрий Беляев, заместитель начальника Международного управления Валерий Скачков и другие, столь же официальные, лица. Этьенн извлек из рюкзачка зеленую папку и небольшой рулон, который оказался картой Антарктиды с нанесенным на ней предполагаемым маршрутом экспедиции. Только тут впервые я увидел его во всем холодном и грандиозном великолепии. Шесть тысяч километров – через горы Антарктического полуострова, Южный полюс, Полюс холода – станцию Восток – и далее через станцию Комсомольская на побережье в район станции Мирный – и это все за один сезон! По мере того как Этьенн рассказывал, а прекрасно владеющий английским и французским языками Валерий Скачков переводил, прояснились все детали.

Идея организации международной экспедиции через Антарктику родилась у Этьенна в апреле 1986 года, когда он шел в одиночку на лыжах к Северному полюсу. И вот на этой совершенно неоживленной трассе он случайно повстречал американо-канадскую экспедицию, которая на пяти собачьих упряжках тоже шла к Полюсу. Возглавлял эту экспедицию американец Уилл Стигер. Встречи в подобных местах – явление чрезвычайно редкое и интересное, чтобы пройти незамеченным для их непосредственных участников. Вот и сейчас не знаю, кому первому – а может, и обоим сразу, Стигеру и Этьенну – пришла мысль об организации новой, рекордной по многим статьям экспедиции через Антарктиду. Относительно способа передвижения разногласий не возникло (конечно, собаки), тем более, что Уилл, уже более десяти лет путешествовавший на собаках по Арктике и Канаде, имел достаточный опыт. Этьенн согласился, понимая, что, если тащить все снаряжение на привязанных к поясу санках, за один сезон Антарктиду не пройти. Маршрут? Конечно же, самый протяженный: от северной оконечности Антарктического полуострова через Южный полюс и Полюс холода – станцию Восток – к прибрежной станции Мирный. Протяженность маршрута, трасса которого дважды пересекала Южный Полярный круг, составляла 6500 км!

«Там же в моей маленькой палатке, где едва нашлось место Уиллу с его огромной чайной кружкой, – начал рассказывать Этьенн и тут же добавил: – Уилл пришел со своим чаем, наотрез отказавшись от моего, ведь его экспедиция проходила автономно, без всякой поддержки извне, – мы подумали, что в состав участников экспедиции необходимо будет включить одного русского, так как примерно треть маршрута экспедиции, причем самая сложная часть его, пройдет через районы Восточной Антарктиды, где работают советские научные станции». Он улыбнулся и, обведя взглядом всех присутствующих, добавил: «Вот поэтому, господа, я и приехал к вам в Москву».

За прошедший год определились остальные три участника, имена которых Этьенн пока не назвал, но сказал, что это представители Великобритании, Японии и Канады. В настоящий момент штаб-квартиры международной экспедиции, которые находились в Миннеаполисе (штат Миннесота) на родине Уилла и в Париже, где жил Этьенн, были заняты поиском спонсоров и средств для ее организации. На февраль – март 1988 года были намечены тренировки на ранчо Уилла в Миннесоте, а на апрель – трансгренландская экспедиция как основной этап предварительной подготовки. Если Советский Союз откликнется на предложение принять участие в экспедиции, в задачу советской стороны вошла бы организация подбаз с продовольствием и горючим на участке от станции Мирный до 85° ю. ш. (это примерно 750 километров к югу от станции Восток). Организацию подбаз на участке трассы от старта до 85° ю. ш. брала на себя американская сторона. При этом предполагалось использовать легкий двухмоторный самолет «Твин оттер» в лыжно-колесном варианте, позволяющем ему совершать посадки на неподготовленную полосу практически в любой точке на ледниковом куполе Антарктиды.

Все работы по подготовке снаряжения, продовольствия и корма для собак, а также проведение тренировочных сборов и транс-гренландской экспедиции должна была финансировать американская сторона. Основной спонсор Этьенна – крупная страховая компания «UAP» – выделила средства для строительства парусно-моторной яхты с усиленным набором корпуса, позволявшим осуществлять плавание во льдах. Строительство яхты предполагалось завершить к началу экспедиции. Именно на этой яхте участники экспедиции, все снаряжение и собаки должны были быть доставлены к месту старта, а затем яхта, курсируя вдоль западного побережья Антарктического полуострова, должна была поддерживать связь с экспедицией по радио, а также работать в качестве ретранслятора факсимильных, телеграфных и телефонных передач на Европу и Америку.

После достижения экспедицией Южного полюса яхта должна была обогнуть Антарктиду с востока на запад и подойти в район станции Мирный, чтобы встретить участников экспедиции.

План, изложенный Этьенном, представлялся продуманным и обоснованным, некоторые сомнения вызывала возможность организации подбаз на участке между станцией Восток и Южным полюсом: организация санно-тракторного поезда в этот район затруднительна из-за его отдаленности, а состоявшие на «вооружении» советских антарктических экспедиций самолеты Ил-14 уже настолько устарели и физически, и морально, что говорить о возможности их посадки на купол на предварительно не укатанную полосу, тем более, о последующем взлете не приходилось. Этот вопрос оставили для дальнейшего обсуждения. Что же касается подбаз на участке Мирный – Восток, то их организация могла бы быть выполнена попутно одним из санно-тракторных походов, которые регулярно два раза в год совершаются между Мирным и Востоком для снабжения внутриконтинентальной станции.

Так или иначе, но в этот июльский вечер предложение Этьенна неожиданно (во всяком случае для меня) нашло поддержку со стороны представителей нашего Комитета. Этому, наверное, способствовали, с одной стороны, располагающий к благодушию субботний вечер, а с другой – возможно, то обстоятельство, что, в отличие от предшествующих «прожектов» покорения Антарктиды, с которыми обращались в Комитет любители путешествовать за государственный счет, в данном случае участие Советской антарктической экспедиции (САЭ) сводилось к выполнению только попутных работ без отвлечения дополнительных сил и средств от выполнения основной научной программы.

Как мы поняли из рассказа Этьенна, экспедицию предполагалось организовать на частные средства и она не имела пока правительственной поддержки. Зная резко отрицательное отношение Международного научного комитета по исследованиям Антарктики к подобного рода частным экспедициям, мы попросили Этьенна по возвращении в Париж предпринять шаги для придания экспедиции правительственного статуса. Этьенн пообещал сделать все, что в его силах. Тут же я был официально представлен Этьенну как потенциальный кандидат от СССР в экспедицию «Трансантарктика».