Czytaj książkę: «Время святого равноапостольного князя Владимира Красное Солнышко. События и люди»

© Издательство Санкт-Петербургской Православной Духовной Академии, 2017

* * *

Предисловие научного редактора

О святом равноапостольном князе Владимире написано уже немало книг. Практически нет книг о Киевской Руси, где бы он не упоминался. Крещение князя и крещение Руси не раз становились предметом изучения как светских, так и церковных историков. Казалось бы, привлечены данные всех возможных наук, чтобы понять эти ключевые в нашей истории события, исчерпаны сравнительно немногочисленные источники. Об этом событии думали лучшие умы России, его исследовали самые выдающиеся историки. И тем не менее, каждая новая книга о князе Владимире привлекает всеобщее внимание – столь уж значимыми и, в то же время, неоднозначными были результаты деятельности святого князя в истории нашей страны.

Предлагаемая читателю книга известного петербургского историка Ю. А. Соколова замечательна не только тем, что посвящена ключевой фигуре в отечественной истории. Ее основное отличие – это особый стиль мышления, делающий оригинальным всё, написанное данным автором. Его метод – это максимально геополитически и психологически достоверное воссоздание эпохи и характеров действующих лиц в исторической драматургии. Ю. А. Соколов пытается понять мотивацию и обстоятельства каждого поступка своих героев, «соткать» из их личностных особенностей и исторических закономерностей, событий и описаний, сравнений и обобщений единое «полотно» исторического сюжета. Такой подход позволяет увидеть жизнь людей в истории, а не какие-то абстрактные социально-политические и социально-экономические процессы. В результате читатель имеет возможность не просто прикоснуться к живой истории, к ожившим героям прошлого, но и восхититься эпическим характером как самих участников исторической драмы, так и написанной автором «словесной картины».

Работая над книгой, Ю. А. Соколов вынужден был касаться множества параллельных сюжетов и проблем. Выделяя закономерности и описывая типажи, нащупывая особенности и выявляя причинно-следственные связи, он часто приходил к неожиданным объяснениям и нетипичному прочтению отдельных исторических сюжетов. Все эти особенности делают книгу Ю. А. Соколова интересной не только для широкого читателя, но и для специалистов по истории Отечества.

Протоиерей Константин Александрович Костромин, кандидат исторических наук, кандидат богословия

Глава 1. Наследники

В самый зенит лета 1015 года умер великий князь Киевский и всей Руси Владимир Святославич. Как сообщает Нестор в своей летописи¹, кончина произошла в Берестове, княжеской резиденции, что под стольным градом. Кончине великого князя предшествовала болезнь, очевидно непродолжительная. Завершение пути того, кто войдет в историю под удивительным прозванием «Красное Солнышко», кого православные народы будут помнить и почитать как «Равноапостольного», выдалось в непростое время, и последние дни Владимира Святославича никак нельзя назвать мирными. Русские летописи не слишком щедры на подробности, но даже они рисуют лето 1015 года так, что впору говорить о тяжелом политическом кризисе, разразившемся в Киевской Руси.

Еще в прошедшем году Ярослав, четыре года как посаженный отцом править в далеком Новгороде, поднял мятеж и намеревался отделить северные земли Руси от Киева. Владимир Святославич начал готовиться к походу на Новгород. В разгар подготовки похода, почуяв возможность использовать внутренние проблемы огромной Киевской державы, на русские пределы напали печенеги. На этот вызов нельзя было не ответить. Однако считая сепаратизм Ярослава и новгородцев угрозой для государства более серьезной (и Владимиру ли было этого не знать, ведь сам он пришел во власть тридцать пять лет тому назад именно в Новгороде, подняв мятеж против своего старшего брата Ярополка), великий князь лишь приостановил подготовку к походу на север. Против печенежских ханов он отправил дружину во главе с тем, кого видел своим наследником – князем Ростовским Борисом, сыном Владимира Святославича от византийской царевны Анны. Оставшийся без дружины Киев был захвачен князем Святополком Ярополковичем, приемным сыном великого князя.

Мятежи тридцатисемилетнего Ярослава в Новгороде и тридцатипятилетнего Святополка² в Киеве имели, конечно, одну причину – проблему наследства верховной власти в Киевской Руси. Владимир Святославич старел, дни его шли к закату, обострялся вопрос о преемстве. Эта проблема была тем более непроста, поскольку, во-первых, никакого закона о престолонаследии на Руси не было, а сложившиеся традиции имели весьма широкое толкование, а во-вторых, Владимир Святославич был любвеобилен и до Крещения имел множество жен и наложниц, одаривших его большим числом детей, в том числе и сыновей. Летописи сохраняют имена либо восьми, либо девяти Владимировичей, живших в 1015 году, и, очевидно, это отнюдь не все из сыновей великого князя. Но, конечно, далеко не все обладали необходимыми для борьбы за власть амбициями, опытом и возможностями – большая часть их довольствовалась своими уделами, и активность свою они могли проявить лишь в поддержке того или иного претендента. Реальными же претендентами на власть в Киеве были три сына Владимира: Ярослав, Святополк и Борис.

Ярослав считал именно себя, как старшего из всех сыновей великого князя, наиболее законным и естественным преемником своего отца. Он до Новгорода более двадцати лет княжил в Ростове, был опытен, хладнокровен, искусен в политике. Проницательный ум сочетался в нем с расчетливостью, волей и огромным властолюбием. Не случайно его опасался даже его собственный отец. Несомненно, по дарованиям Ярослав, которому суждено войти в историю с прозванием «Мудрый», был более всего приспособлен к роли верховного правителя Киевской Руси.

Святополк хоть и не был родным сыном, но полагал именно свои права на киевский «Золотой стол» более обоснованными, ибо его отец, погибший во время усобицы 980 года, Ярополк Святославич, был старшим братом утвердившегося в Киеве Владимира. С восьми лет княжил он в Турове, и поскольку в историю он войдет «Окаянным», то рано сформировавшаяся традиция будет всячески подчеркивать враждебные отношения Святополка со своим приемным отцом. Но отношения их вовсе не были столь однозначны. Святополк часто и достойно выполнял многочисленные поручения великого князя. Его амбиции были велики, но способности к мышлению стратегическому у него не имелось – он легко поддавался настроению и внешнему влиянию, был скорее «ведомым», чем «лидером».

Борис был более всех любим Владимиром Святославичем. Надо полагать, что его образ в некоторой мере идеализирован, в том числе и потому, что он, наряду с братом своим Глебом, обретет статус первого святого на Руси. Но, очевидно, для такой идеализации в характере Бориса Владимировича имелись основания. Формально сменив на Ростовской земле в 1010 году отъехавшего в Новгород Ярослава, Борис почти все время пребывал близ отца в Киеве. Владимир Святославич не скрывал, что именно ему намерен передать верховную власть на Руси. Причиной этому была отнюдь не только личная привязанность стареющего правителя. Борис был сыном Анны³, что к времени разгорающейся борьбы за власть уже четыре года как была погребена в киевской «Десятинной» церкви Пресвятой Богородицы.

Анна в русских летописях именуется не «княгиней», а «царицей», что подчеркивало ее особый статус в клане Рюриковичей, так как она была младшей дочерью незадачливого и легкомысленного византийского императора Романа II и коварной Феофано. Следовательно, Анна была с одной стороны – племянницей крестного отца святой равноапостольно княгини Ольги, известного своей ученостью и высокомерностью императора Константина VII Порфирогенета, а с другой стороны – родной сестрой сразу двух византийских императоров-соправителей, грозного охранителя империи и Православия Василия II Булгароктона⁴ и неспособного к бремени власти, хотя и весьма злобного Константина VIII. Главное же, Анна Романовна была «кровь от крови» и «плоть от плоти» великой Македонской династии, утвердившейся в Византии еще в 886 году (т. е. почти одновременно с объединением восточнославянских племен в Древнерусское государство с центром в Киеве⁵) и, следовательно, сыновья ее от Владимира: князья Борис Ростовский и Глеб Муромский, – также были частью этой династии.

Передача власти в Киеве Борису, внуку и племяннику византийских базилевсов, сообщала Рюриковичам более высокий статус, как бы «уравнивала» статус не только самих Рюриковичей, но и возглавляемой ими Киевской Руси с Византией, не говоря уж о «статусном преимуществе» перед правящими домами западноевропейских государств. Владимир Святославич был, конечно, любящим отцом, хотя и распространялась эта любовь на его детей неравномерно, да, видимо, и не на всех. Но прежде всего он был строителем государства и до последнего думал о величии и будущем Киевской Руси. Он был уверен, что это будущее и это величие будет упрочено подчеркнутым родством правящей в Киеве династии с византийскими базилевсами. Он был уверен, что процветанию Руси будет способствовать пролонгация «брачной политики» с Византией, которая станет при желаемом им наследнике несоизмеримо с прошлыми годами более легкой и даже естественной. Понять Владимира Святославича легко: подобно иным правителям своего времени, он видел именно в Византийской империи идеал государства, быть может даже единственного «настоящего государства», т. е. такого, что является органическим и единственным безупречно легитимным наследником великих держав древности и, прежде всего, Римской империи. Совершенно сознательно Владимиром Святославичем закладывался фундамент того, что спустя четыре столетия выкристаллизуется в доктрину «Третьего Рима».

Напрасно осуждать Ярослава и Святополка как неблагодарных злодеев, – участь старших братьев, ходивших в общем мнении в наследниках киевского «Золотого стола», в случае утверждения Бориса Ростовского в переданной ему верховной власти, неизбежно оказалась бы трагичной. Канонизированный образ св. Бориса не допускает мысли о том, что он мог бы проявить жестокость в отношении кого бы то ни было, тем более в отношении своих братьев. Но тогда вряд ли можно было бы рассчитывать на победу ростовского князя в борьбе за Киев. И даже если бы вдруг обстоятельства сложились бы таким образом, что он, опираясь на находящуюся в его подчинении столь мощную силу как великокняжеская дружина, сел бы на великое княжение, все равно удержаться на нем сколь-либо продолжительное время не смог бы. Закон власти вынудил бы Бориса Ростовского прибегнуть к силе и добиться гарантий «политического небытия» старших братьев. Такой гарантией могла быть только их гибель. Следовательно, закон власти не оставлял им места среди живых, а равно и их многочисленному окружению, для которых они были патронами, и с которыми это окружение связало свое будущее. На что они могли рассчитывать?

Святополк рассчитывал на поддержку западных окраин, своего тестя – польского князя Болеслава Храброго и, как ни странно, на поддержку киевлян. Подтверждением последнего является та быстрота и легкость, с которой Святополк овладел Киевом – без поддержки элиты и плебса совершить это было бы невозможно. Считается, что на момент кончины Владимира Святославича его приемный сын находился то ли под арестом, то ли под надзором в ссылке в Вышгороде за попытку заговора, составленного при посредничестве прибывшего в Туров колобжегского епископа Рейнберна. Епископ представлял именно Болеслава Храброго. Целью заговора было свержение Владимира и захват власти до того, как она будет передана Борису Ростовскому. Однако то, что великий князь умер не в Киеве, а в Берестове, и то, что смерть его пытались на какое-то время скрыть и тело покойного государя, завернутое в ковер, тайно привезли в Киев, положив в «Десятинной церкви», свидетельствует недвусмысленно, что Святополк к тому времени уже овладел столицей Руси. Нестор в летописи пишет совершенно определенно: «…утаили смерть его, так как Святополк был в Киеве»⁶. Исходя из этого, позиции Святополка представляются в схватке за власть весьма прочными.

Ярослав находился слишком далеко от Киева. В своей жизни он не слишком-то часто бывал в стольном граде и вряд ли имел в нем влиятельных сторонников, да и для посада он оставался фигурой незнакомой. Расчитывать он мог, прежде всего, на новгородцев, а также на те окраины, которые удалось бы привлечь на свою сторону. Понятно, что Борис Ростовский продолжал политику «византинизма», начатую его отцом, что означало христианизацию Руси и окончательное вытеснение язычества, а вместе с тем и ужесточение контроля Киева над окраинами, сокращение автономных прав этих окраин. Очевидна была и позиция Святополка Туровского. Тесно связанный сговором с Болеславом Храбрым, он также продолжил бы христианизацию, хотя и с оглядкой не на Византию, а на Западную Европу.

Соответственно, Ярослав мог рассчитывать на победу только в том случае, если на его сторону встанут окраины, где было еще сильно язычество и где менее всего хотели поступиться своими вольностями. Политические реалии не оставляли Ярославу иного выбора, как выступить в роли защитника «языческих древностей». Понятно, что подобная позиция создала бы для Ярослава серьезные препятствия в Киеве и вообще в Поднепровском районе, где христианство имело давние и прочные корни. Однако Ярослав был достаточно искусен, чтобы вести двойную игру, и чтобы по мере изменения ситуации трансформировать свой образ. Кроме того, как реалист, Ярослав вполне мог, хотя бы на первых порах, ограничиваться «программой минимум», т. е. целью своей он имел не захват власти в Киеве, а отделение Новгорода и, очевидно, всех северных территорий от Древнерусской державы. Характер и масштаб личности Ярослава весьма полно раскрылся в последующие годы. Учитывая это, можно с большой вероятностью полагать, что властью в суверенном Новгороде он не ограничился бы и непременно на каком-то этапе своей жизни, когда позволили бы обстоятельства, начал войну за Киев и власть над всеми русскими территориями.

Смерть постигла великого князя Владимира Святославича в тяжелое, суровое время. Сама смерть эта была стартом к кровопролитию, в которое окажутся вовлечены все земли Киевской Руси. И хотя кончина князя, в силу возраста и наблюдаемого дряхления, была ожидаема, но, как всегда, случилось все неожиданно. А потому все, и прежде всего сторонники Бориса Ростовского, оказались не подготовлены к борьбе за власть. Поэтому смерть князя хоть на какое-то время хотели скрыть. Тайно, глубокой ночью не через двери, а через разобранный пол тело князя, завернутое в ковер, спустили на веревках на землю и ночью же, привезя его без всякого сопровождения в Киев, положили близ надгробия жены, базилиссы Анны, в церкви Пресвятой Богородицы. Мы даже не знаем, успели ли к утру изготовить гроб, или тело самого могущественного человека на русской земле оставалось завернуто в ковер. А далее случилось то, в чем должно видеть подлинную оценку жизненного пути Владимира Святославича: скрыть его кончину не удалось, и огромные толпы людей самого разного происхождения стали с утра сходиться к храму. «Сошлись люди без числа, – пишет Нестор, – и плакали по нем. Бояре, как по заступнику страны. Бедные же – как о своем заступнике и кормителе». Примечательно, что никто из сыновей к похоронам Владимира Святославича не имел отношения – великого князя и «крестителя Руси» провожал, демонстрируя искреннюю и великую скорбь, народ. Тело упокоившегося первого христианского правителя Руси было положено в мраморный гроб, который при всеобщем плаче и молитвах был установлен в церковной крипте, подле захоронения базилиссы Анны.

Владимир Святославич, как и всякий иной государь, был человеком сложной судьбы, личностью мощной, властной и многообразной, о чем свидетельствуют многие страницы летописей. Его нельзя было отнести к числу «политических вегетарианцев», да и, надо сказать, при этом качестве он не только не удержался бы во власти, но даже и не вошел бы во власть. Всеми средствами, в том числе и самыми суровыми, которые были в его распоряжении, Владимир Святославич пользовался в равной степени искусно и решительно. Его никак нельзя назвать государем мягким или непоследовательным. Но всякое действие Владимира Святославича во время его нахождения на великокняжеском «Золотом столе» преследовало упрочение и процветание Руси. Он был истинным строителем государства и столь же истинным отцом своих подданных. Если им и совершалась какая-либо суровость, если временами могучая длань власти пригибала к земле, то все знали, что причиной тому не бездумный произвол, но вынужденная необходимость, имеющая конечной целью общую пользу. Народ за тридцать пять лет пребывания Владимира Святославича во главе Руси хорошо узнал его, оценил и привык ему доверять. Народ и провожал своего государя как своего общего отца – сурового, но справедливого, властного и заботливого.

Люди стояли плотной массой и исполненные искренней скорби вокруг огромной и роскошной церкви Пресвятой Богородицы. Люди стояли и в самой церкви, обступив гроб великого князя. Никто не организовывал их, никто не сгонял и не наставлял, как надлежит себя вести. Они пришли по зову сердца, по собственной воле, являя тем великую благодарность усопшему за его непростую и заполненную трудами жизнь во благо Руси.

Этой жизни было около шестидесяти лет. Сказать точнее невозможно: обычно указывается, что Владимир Святославич родился до 960 года. Его отец в 970 году, отбывая на очередную войну и намереваясь окончить дни свои на берегах Дуная, внял просьбам новгородцев и дал Владимира им в князья. Тот был еще очень молод, но, судя по всему, из детского возраста уже вышел: ему было больше десяти лет. Когда родился у Владимира первенец Вышеслав (то ли от «чехини», то ли от «норвежской княжны Олавы»), шел 977 год. Таковы единственно известные сегодня (и уже с давних пор) временные рамки, определяющие рождение Владимира Святославича: вторая половина 950-х годов.

Время, когда родился Владимир Святославич, было полно событий поистине исторических. Основатель Священной Римской империи Оттон Великий в ожесточенной битве при Лехе разгромил венгерские орды Арпадов и навсегда остановил венгерские разрушительные набеги на Европу. И тот же Оттон Великий направил к княгине Ольге в Киев свое посольство, которое возглавил епископ Адальберт. Сама же Ольга двумя-тремя годами до того совершила поездку в Константинополь, где император Константин Порфирогенет встречал ее с великим почетом, и где в дворцовой церкви Буколеона⁷ княгиня приняла Крещение. В это же время византийские войска, сломив оборону арабов, вышли к берегам Евфрата, демонстрируя политическую и военную мощь империи ромеев при Македонской династии. На западе, у берегов Атлантики, на Пиренейском полуострове разгоралась Реконкиста – борьба христиан против арабской династии Кордовско-Аббасидского халифата. А на востоке, на берегах Тихого океана завершилась эпоха У-дай, известная как «Время пяти династий и десяти царств»; армия избрала императором полководца Чжао-Куань-иня и началась история династии Сун и последнего домонгольского объединения Китая.

Рождение от святославовой наложницы Малуши Любечанки в деревне Будятине ребенка, нареченного впоследствии Владимиром, прошло незаметно. Да и где это Будятино – никто не знает: то ли на Волыни, то ли в земле радимичей, где-то на реке Сож, то ли где-то под Псковом. Даже сама мудрая Ольга, наложившая, как свидетельствует Никоновская летопись, опалу на свою ключницу «за прелюбодейство», не могла предположить, какое грандиозное будущее у новорожденного. Что именно этот никем, кроме матери, не желаемый ребенок станет подлинным продолжателем дела своей великой бабки, что именно он определит на века исторические судьбы народов Восточной Европы. Рождение Владимира прошло незамеченным современниками. Но это рождение с полным основанием следует отнести к событиям огромного исторического значения, никак не меньшим, чем прочие, имевшие место в середине X столетия.

Глава 2. Корни

Начало истории того, кто в значительной степени определил на века судьбу восточнославянских народов, погружена в те времена, когда конфедерацией племен, раскинувшихся с севера на юг от Ладоги до Днепровских порогов, известной как Киевская Русь, управляла княгиня Ольга. Ко времени рождения Владимира она была вдовой минимум уже лет десять. Ее супруг, князь Игорь Рюрикович⁸, с которым они прожили вместе долгих более чем сорок лет, погиб в Древлянской земле. Предание, отлитое в завершенную летописную форму Нестором, возлагает вину и на самого князя, искусившегося возможностью повторного сбора дани, и на его дружину, жаждавшую легкого и незаконного обогащения, и, естественно, на самих древлян. В неразумность многоопытного князя, всю свою жизнь совершавшего полюдье и в совершенстве знавшего все сопряженные с ним традиции и обычаи, верится слабо. Скорее всего, Нестор попытался скрыть истинную причину трагедии, суть которой в глубоком политическом кризисе Руси.

В этом кризисе проявилось многое, прежде же всего, опасно обнаружившаяся слабость власти варяжской военной элиты из-за неразрешимости противоречий между варягами, русами и многочисленными славянскими племенами⁹. Противоречия стали тем более очевидными, в свою очередь, из-за обострившегося противостояния между Византийской империей и Хазарским каганатом, в жернова непримиримой политики которых попала Русь, чья государственность была весьма недолгой, условной, связанной «на живую нитку». Варягам, захватившим власть и в Новгороде, и в Киеве, удалось связать самодостаточные племена соблазнами торгового транзита от Балтики до сказочно богатого Константинополя. Образованная в 882 году конфедерация ничем более не цементировалась. Сам же транзит, а вместе с ним и зыбкое единство, оказался крайне уязвим из-за того, что низовья Днепра находились в контролировавшихся хазарами степях, в то время как смысл транзита был в торговле с византийцами. Из-за невозможности примирить (в интересах Руси) Византию и Хазарию погиб князь Олег, а спустя тридцать три года погиб и Игорь. Ход истории требовал от варягов либо отказаться от «Русского проекта», либо определиться с внешней и внутренней политикой. Определиться с внешней политикой – значит сделать выбор между Православной империей и Иудейско-тюркским каганатом; сделать выбор между христианством и иудаизмом, в конечном же счете, сделать выбор между христианством и язычеством. Определиться с внутренней политикой – значит начать настоящее строительство государства, и здесь, прежде всего, снять болезненные противоречия между варягами, русами и славянами, провести возможно более быструю и безболезненную инкорпорацию их элит, что было условием завершения этногенеза. Надеяться на то, что эти кардинальные реформы совершит старый князь Игорь, не приходилось, так как он воплощал (можно сказать персонифицировал) старые времена и порядки. Необходимость реформ требовала и появления новых лидеров, в которых сочетались бы и решительность, и преемственность, и авторитетность во всех находившихся на грани конфликта этнополитических группах.

Именно княгиня Ольга и стала таким лидером. Каким образом она оказалась приемлема для самых разных слоев населения Руси – этого мы никогда не узнаем, источники молчат о большей части жизни той, кто с 945 года стала правительницей Руси, и кто впервые стала сознательно, последовательно и упорно воздвигать монументальное здание Древнерусского государства. Одно можно сказать совершенно определенно: Ольга была политиком универсальным, обладавшим умом глубоким, хватким, проницательным, политиком тактически гибким, но и способным к стратегическому мышлению, политиком, имевшим характер мощный и властный, далекий от сентиментальности, цельный и заразительный. Господь дал Ольге долгую жизнь и привел ее на вершину власти в том возрасте, когда, казалось бы, очевиден был ее закат, когда вместе с умножением опыта истощаются душевные и физические силы, утрачиваются желания и острота восприятия. Однако же в Ольге мы не видим на 945-й год никаких признаков увядания, так как более двадцати лет она будет властным кормчим страны, направляя ее в будущее.

Первое упоминание Владимира в летописи, впрочем, и относительно развернутое, относится к 970 году. Княгини Ольги уже не было в живых, и Нестор с искренней патетикой о ней говорит: «Она первая из русских вошла в Царство Небесное, ее и восхваляют сыны русские – свою начинательницу, ибо и по смерти молится она Богу за Русь». Сын ее, Святослав Игоревич, как это часто случается у великих государственных деятелей, наследником ее дела не стал.

Отношения Ольги и Святослава драматичны, а последствия их едва не стали для Древнерусского государства трагическими.

Очевидно, Святослав, учитывая варяжские традиции того времени и то, что на момент его рождения княгине было более пятидесяти лет, являлся приемным сыном Ольги. Имелись ли у Ольги родные дети от Игоря – неизвестно, но, в любом случае, до 945 года никто из них не дожил. Имелись ли иные братья у Святослава – опять же ничего не известно, хотя и логично предположить их существование. Причина, по которой десятилетний сын семидесятилетнего Игоря стал формально наследником верховной власти на Руси, непонятна¹⁰. В отношениях Ольги и Святослава с самого начала прослеживается какая-то тайна, недосказанность и напряженность. Ольга фактически до реальной власти Святослава не допускала, предоставляя ему право выступать в роли военачальника, т. е. имея власть военную, сын Игоря не имел власти политической. Когда же Святослав остался полновластным хозяином Руси, оказалось, что собственно Русь его не интересует и ее судьбой он вовсе не озабочен.

Святослав мечтал о создании нового, своего государства в Крыму и в низовьях Дуная. Этим он начал заниматься уже в последние годы жизни Ольги. Когда же правительница умерла, он начал спешно собираться на Балканы, не намереваясь, судя по всему, возвращаться в Киев. Святослав был слишком самонадеян в своей уверенности оказаться победителем и не желал знать, что на Балканах ему придется столкнуться не только с болгарами, но и с византийцами. Противоборство дружин Святослава с армией императора Иоанна Цимисхия окажется для самого Святослава гибельным. Но в 970 году он излучал уверенность и спешил расчленить Киевскую Русь, с таким трудом собранную Ольгой, на автономные княжества-уделы, рассаживая в них своих, должно быть, многочисленных сыновей.

Святослав не мог не понимать, что между его сыновьями неизбежно и довольно скоро начнется вражда, в которой может сгореть даже память о ненадолго обретенном единстве. Думается, Святослав целенаправленно и осмысленно шел на уничтожение Древнерусского государства как объединения всех восточнославянских племен, поскольку для создаваемого им на черноморских и дунайских берегах государства никакого конкурента на севере было не нужно.

Но именно эта злодейская в отношении Руси политика дала возможность начать самостоятельную деятельность Владимиру Святославичу, который продолжит созидательное дело своей бабки, премудрой княгини Ольги. Более того, затеянное в 970 году расчленение Руси, скорее всего, просто спасло юного Владимира Святославича от гибели. Возможно, в вечно мятежный Новгород князь Святослав вовсе не намерен был направлять никого из сыновей. Надо полагать, не из жалости к их судьбе (такое чувство как жалость столь жестокосердному человеку как Святослав вряд ли было вообще знакомо), а по той причине, что в своем вечевом строе новгородцы были вполне самодостаточны. Однако, в последний момент и представители Новгорода так же просили Святослава, видя, как по всем землям рассаживаются его сыновья, князя и для себя. Обычно указывается, что Владимира новгородцы просили, наущаемые Добрыней. Участие Добрыни в судьбе своего родного племянника отрицать невозможно. Исторический Добрыня куда интереснее и сложнее своего былинного, сильно идеализированного образа. На 970-й год он находился в числе «мудрствующих бояр» и состоял посадником далекого Новгорода, т. е. хотя и входил в элиту Древнерусского государства, однако же не состоял среди узкого круга близких к Святославу людей.

Надо заметить, что новгородский посадник – отнюдь не самовластный наместник; должность его требовала особого политического искусства соблюдения интересов великокняжеской власти в Киеве и интересов новгородцев. Интересы эти были очень часто взаимоисключающими, и посаднику стоило больших усилий находить взаимоприемлемые компромиссы. Понятно, что в условиях фактического «отъезда» Святослава и расчленения Древнерусского государства Добрыня был более всего озабочен соблюдением новгородских интересов, от чего зависела и его будущность. Вряд ли он мог «навязать» свободолюбивому Новгороду князя в лице своего племянника, статус которого в клане Рюриковичей на то время был ничтожно мал. Новгороду был, очевидно, нужен князь. Во-первых, как привычный символ государственности. Во-вторых, как фигура, связывающая словен ильменских со всей остальной к югу расстилающейся Русью; новгородцы любили при всяком случае кичиться своей «особливостью», но, вместе с тем, интересы их лежали уже в пространствах огромной Руси. В конце концов, даже торговать с Византией приходилось, проходя сквозь племена, плотно обступавшие «путь из варяг в греки». Текст летописи: «В то время пришли новгородцы, прося себе князя…» (т. е. пришли, когда в остальных уделах князья были поставлены), – позволяет полагать, что новгородцы относительно князя колебались и пришли самыми последними. Добрыня в такой ситуации мог, исходя из обстоятельств, корректировать ход событий. Для него вокняжение в Новгороде Владимира было благом – князем оказывался самый близкий ему по крови человек. Святослав же, скорее всего, «дал» новгородцам Владимира, не без тайного злорадства унизить гордый Новгород, так как в клане Рюриковичей Владимир занимал последнее место как «робичич», т. е. «сын рабыни». Новгородцы же были довольны именно таким князем, поскольку статус его не позволял бы ему возгордиться и претендовать на выход из вечевой новгородской воли. Итак, в 970 году Владимир отправился с дядей и с новгородскими послами на север, в Новгород; отец же его, Святослав Игоревич, тогда же отправится с дружиной на юг, откуда ему уже не суждено было вернуться.