Czytaj książkę: «Унэлдок», strona 17
3.3 Славка
К концу третьей недели незагоревшая полоска от браслета на его руке почти исчезла. Вместе с ней исчезло и последнее зримое напоминание о том, кем он когда-то был. Теперь его лодыжку охватывал новый браслет, как зримое утверждение, кем он стал.
Раб, раб, раб… – тихонько поскрипывал браслет при ходьбе.
Но к концу третьей недели он уже почти не обращал внимания на этот голос-скрип. К тому времени Славка окончательно принял себя нового. Смирился. Успокоился. Пережив смерть Толика, он постепенно снова обрёл способность радоваться тем простым мелочам, которые были ему доступны: красоте рассвета, теплым тихим вечерам, горячему песку под босыми ногами, возможности подолгу стоять под прохладными струями душа. Прав оказался Дядёк, сказав как-то, что свобода – это всего лишь привычка не замечать неудобств. Не так уж много времени понадобилось, чтобы выработать эту привычку. Нет, он не стал считать себя свободным – до таких высот самообмана ему было ещё далеко. Но он больше не захлёбывался от жалости к себе по ночам, перестал терзаться напрасными сожалениями и бесполезным сравнением своей жизни «до» и «после» – просто жил: делал свою работу, слушал озеро, мечтал о Чите.
А ещё впервые с момента своего пленения ему захотелось петь, и он самозабвенно отдался этому порыву.
Сначала негромко, вполсилы спел «Тайну», потом уже увереннее – «Душеньку», следом исполнил красивый старинный романс «Не уходи».
Он мыл посуду и пел, пел, пел… О любви. Под аккомпанемент льющейся из крана воды. Пел. Пусть слова тех песен были чужие, но любовь-то была его!
Прошлым вечером Чита его поцеловала! Это случилось после ужина, когда она, попрощавшись, собиралась уходить к себе, в опустевший без Лидушки флигель. Он пожелал ей доброй ночи, а она вдруг, проходя мимо, наклонилась и чмокнула его в щёку. Всего-то! Но это краткое прикосновение её тёплых губ до сих пор обжигало кожу.
Славка пел.
Музыка переполняла его, текла сквозь него. Он тонул в ней, дышал ею.
Когда он закончил намывать тарелки и вышел в комнату, там была ОНА.
Чита сидела на кровати и всхлипывала, по её лицу текли слёзы. Увидев Славку, она суетливо вытерла глаза, жалобно улыбнулась и отвернулась, пряча лицо. Он бросился к ней, думая, что её кто-то обидел, упал на колени, не зная, чем её утешить. А она вдруг обхватила его голову руками и прижала к себе.
– Господи, как красиво ты поёшь! – прошептала в его макушку и шмыгнула носом. – Никогда ничего такого не слышала! Как же это чудесно!
А потом она опять его поцеловала. На этот раз в губы.
Сладость и восторг!
В тот самый момент, словно отмечая это событие, на берегу гавани выстрелила пушка, и в ответ ей раздался протяжный басовитый гудок «Орландины».
Они оба вздрогнули, и их поцелуй угас, так и не разгоревшись.
– Хозяйка приехала, – Чита грустно улыбнулась и, мягко отстранив Славку, встала. – Мне надо собираться.
Горечь и тоска…
– Пойдёшь туда?
Славка тоже поднялся.
– Мне надо в душ, – ответила она. – Во флигеле смеситель сломался, а Михаил всё никак не заменит.
– Угу, – кивнул он и посторонился, пропуская её.
Потом он слушал, как она моется, и старался ничего такого себе не представлять, но всё равно представлял и злился за это на себя и белых обезьян. И продолжал слушать, сидя за пустым столом в полутёмной комнате. Наконец вода смолкла, дверь открылась. Чита-конфетка, Чита-шоколадка в обёртке из махрового полотенца прошлёпала к шкафу, открыла скрипучую створку, обернулась через плечо.
– Я переодеваюсь.
– Ага, – он развернулся вместе с табуреткой.
Зашуршала ткань. Потом за его спиной послышались шаги босых ног.
– Я всё.
– Хорошо, – сказал он, оставаясь сидеть к ней спиной.
– Что-то будет, – вздохнула она и тут же, словно отгоняя тяжёлые мысли, воскликнула: – А поёшь ты страсть как здорово!
Он повернулся.
На ней был зелёный сарафан. Короткий. Атласный. И всё та же белая блузка. Или не та же, но точно такая же, сводящая с ума своей полупрозрачностью.
– Что будет? – спросил он, разглядывая её стройные ноги.
Она закусила губу и отвернулась.
– Хозяйка сказала, что у неё для меня большой суприз.
– Сюрприз, – поправил он.
– Ага, суприз.
– Это хорошо?
Она мотнула головой:
– Не люблю супризов. Особенно больших.
– Почему?
– Для меня она не станет ничего делать. Значит, надумала, как развлечь себя и своих друзей.
В руке у Читы что-то белело. Какие-то длинные тряпки. Славка пригляделся и понял, что это ажурные чулки.
– Им скучно, – сказал он, представляя, как белые чулки будут смотреться на её смуглых ногах. – У них всё есть, они всё могут. Это скучно – когда нечего хотеть.
– Они хотят, – Чита села на кровать, – чтоб им было весело.
– Я и говорю, им скучно.
Когда она подтянула к груди колено, чтобы натянуть чулок, Славка заметил, что под сарафаном на ней ничего нет. Жаркая волна пробежала вверх по спине, взорвалась в голове и затлела на кончиках ушей. Он поспешно отвернулся и даже закрыл глаза, но от этого всё только что увиденное никуда не исчезло, а наоборот, только ярче проявилось. И ещё та фигурка из Аркашиного ящичка тоже перед глазами возникла. И всё это наложилось друг на друга, соединилось вместе, и в голове совсем всё поплыло.
Чита, сунув ноги в маленькие алые сапожки, едва прикрывающие лодыжки, поднялась с кровати, притопнула каблучком и оправила подол сарафана.
– Ладно. Пошла я.
– Чит, – потухшим голосом позвал он, когда она уже была у выхода. – Там парней много?
Вопрос как признание. И она всё поняла. И, кажется, поняла уже не сегодня, а намного раньше. Может быть, даже в самую первую их встречу.
– Знаешь, как я делаю? – сказала она, не оборачиваясь. – Я представляю себе, что всё это не со мной. Всё, что не нравится. Так сильно проще. Словно со стороны глядишь. Попробуй.
– А если больно?
– Какая разница. Это ведь не мне больно.
Дверь захлопнулась.
Дядёк появился только час спустя и сообщил, что, пока хозяйка будет «гулянки гулять», на работу велено не выходить, а сидеть тихо и не высовываться.
**
Ночью ему приснилось, что он катится на санках по бесконечному склону огромной горы. Редкие пушистые ёлочки мелькают справа и слева, вокруг залитый солнцем, слепящий глаза снежный простор. Ему радостно и легко. А потом он замечает впереди чёрный провал пропасти. Расщелина приближается, ширится, как гигантская каменная пасть, готовая проглотить его навсегда. Славка хочет соскочить с санок – время ещё есть. Он пытается завалиться набок, но тело не слушается, оно будто вросло в деревянные салазки. Ужас пронизывает всё его существо. А пропасть всё ближе. Уже видна её нескончаемая глубина, из которой веет смертным холодом. Но вдруг Славка понимает, что это всего лишь сон. Всё это происходит не с ним, не взаправду. И он тут же успокаивается. Вместо страха приходит облегчение, пропасть превращается в реку, покрытую прозрачным тёмным льдом. Он выкатывается на этот лёд смеясь. И уже не видно гор, а река – не река, а бескрайнее заледеневшее озеро. Санки катят всё медленнее и, в конце концов, останавливаются. Он осматривается по сторонам. Берегов не видно. Он совсем один посреди ледяного безмолвия. Всё кончилось, с облегчением думает он. Но тут лёд начинает стонать и трещать, певучие белые полосы разбегаются во все стороны. Их всё больше и больше. Он чувствует, как движется, качается под ним совсем ещё недавно надёжная твердь. И даже знание того, что это только сон, не спасает от новой волны ужаса. Со страшным грохотом ломается лёд. Не только под ним, но от края до края – везде. Время во сне не подчиняется законам реальности, и через мгновение он остаётся на крохотной льдине посреди бушующего чёрного варева. Льдина пляшет на волнах, и его санки елозят по ней, грозя соскользнуть в пучину. Но не это самое страшное – он замечает, что там, в глубине, что-то движется. Что-то огромное и ещё более тёмное, чем холодная разгневанная вода. Это что-то, этот кто-то жаждет убить его – Славка точно знает это. В какой-то момент тёмный гость исчезает. Но он не ушёл – нырнул глубже, чтобы разогнаться. Славка смотрит в воду и видит, как стремительно она темнеет прямо под ним. Чудовищный удар подбрасывает его и выкидывает из санок и сна.
Сон потом долго ещё не отпускал. Стоило закрыть глаза, и Славка снова оказывался на той непрочной льдине, чувствовал ледяное дыхание большой воды и смертельную угрозу, исходящую от тёмного подводного гостя.
Дядёк заметил его маяту:
– Чего бледный, как мельник? Не бойся, не съест она тебя.
– Кто? – удивился проницательности Дядька Славка.
– Вероника Егоровна, кто ж ещё?
– А, это… Да нет, сон дурной увидал.
– Один видел во сне кисель, так не было ложки; лег спать с ложкой – не видал киселя.
– Чего? – растерялся Славка.
Но от Дядька разве чего вразумительного добьёшься?
**
Маяться без дела ещё сложней, чем работать без души. Работа, какая бы она ни была, придаёт смысл даже самому убогому и незначительному существованию, безделье же только усиливает эту незначительность. Весь день Славка сам придумывал себе занятия: намыл полы, закинул в стиральную машину постельное бельё, отдраил от копоти кастрюли и миски, расправился с паутиной, наросшей в углах потолка, начистил и наварил к обеду столько картошки, что хватило бы на десятерых. А пустой день всё не кончался.
Дядёк помогал, чем мог, но больше разговорами, нежели делом. Славка сперва слушал и даже отвечал на вопросы старика, а потом понял, что Дядёк и без него хорошо справляется и замолчал. Стал о своём думать: о Чите и её поцелуе, о хозяйке и Егоре Петровиче свет Стахнове, об отце, зиме и своём неясном будущем.
После ужина Дядёк, как всегда, ушёл молиться в часовенку на берегу пруда-иллюминатора. Но не успел Славка облегчённо вздохнуть – хоть какой-то отдых от стариковской болтовни – как в комнату ввалился Аркаша, обряженный в ярко-красную в крупный белый горох рубаху, подпоясанную зелёным кушаком с кистями. Серые шаровары заправлены в чёрные юфтевые сапоги. Волосы Аркаши, обычно взъерошенные, были аккуратно зачёсаны на пробор и блестели от обилия геля.
Белобрысый бросил на кровать пухлый целлофановый пакет и картонную коробку, процокал коваными каблуками до бака с водой, зачерпнул полную кружку и залпом выпил. Затем, утерев рукавом губы, обернулся к Славке и пробубнил:
– Переодевайся. Вон, я тебе принёс.
– Ты на клубнику похож,– не обратил внимания на «подарки» Славка.
– А ты будешь на котлету похож, если сейчас не переоденешься, – зло буркнул Аркаша.
Славка вытряхнул содержимое пакета на кровать. Там оказались тёмно-синие, в тонкую полоску штаны, рубаха с широким красным узором вышивки по груди, рукавам и подолу, тканый пояс с тяжёлыми кистями и атласный картуз с искусственной гвоздикой на околыше. В коробке обнаружились совершенно новые сафьяновые сапоги с загнутыми мысками.
– Чо за маскарад? – растерялся Славка.
– Одёжка, ослеп? Напяливай, давай!
– Да зачем?!
– За шкафом! Хозяйка велела…
Сердце ухнуло вниз. Если чего и страшило Славку, то это личная встреча с хозяйкой, от которой ожидать можно было чего угодно.
– Зачем? – глупо повторил он, вертя в руках неплохой по выделке сапог.
– Чего заладил-то? Заело?
Белобрысый снова наполнил кружку и снова выдул её в несколько больших жадных глотков. Выдохнул шумно и посмотрел на Славку. Во взгляде злость и обида – былой бесшабашной весёлости и следа нет.
– Давай, шевелись! Ждут нас!
Славка нехотя начал переодеваться.
– Ладно тебе, скажи уже, – почти взмолился он, обматываясь кушаком.
Губы Аркаши растянулись в злорадной улыбке:
– Сам щас всё узнаешь! – и вдруг каким-то потерянным и уставшим голосом добавил: – А ладно… Женить она тебя хочет. Свадьба сейчас будет.
– Чо-о? – мяукнул Славка, холодея. – Какая свадьба?
– Да вот такая…
Что-то оборвалось внутри, тихонько зазвенело в голове, перекрывая все прочие звуки, Славка плюхнулся на кровать и замер, глядя перед собой.
Аркаша тихонько выругался и уселся на кровать напротив.
– Эй, дурило! Чтоб ты знал, я б на твоём месте хотел оказаться. Читка, хоть и шлюха, но девчонка хоть куда! Понимаешь? – он противно хихикнул. – Хоть куда! Таких ещё поискать!
– Чита? – эхом повторил Славка, ещё глубже проваливаясь в омут паники.
– Ну, не на себе же Вероника Егоровна тебя женить хочет, – невесело хмыкнул Аркаша. – Это не наказание, награда. Пошли уже!
**
По дороге Аркаша поучал, как следует себя вести. Из всего сказанного Славка уяснил, что, явившись перед взором хозяйки и её гостей, следует молча поклониться в пояс, а дальше уже действовать по ситуации, согласно правилам «ничего нельзя» и «выполняй всё, что скажут». Именно этого «всё, что скажут» он и боялся больше всего.
Раньше он никогда не задумывался, а как бы сам он вёл себя, случись ему быть господином? Но после того как Дядёк спросил его об этом, нет-нет, да и задавался вопросом, а как это – быть тем, в чьём полном распоряжении находятся тело и душа другого человека? И пусть Дядёк говорит, что душа не принадлежит никому, кроме Бога – это не так. Он знает, что не так. По себе знает. Вот сейчас его душа трепещет, и заставил её трепетать вовсе не Бог. Хозяйка. Стоит ей только захотеть, и она вывернет его душу как старый полушубок. Так каково же это? Поддался бы он искушению испробовать все возможности такой власти? А это огромное искушение. В фантазиях легко блюсти нравственную чистоту. Особенно, когда эти фантазии бесконечно далеки от реальности. Всякий раз, думая об этом, он говорил себе «никогда!». Нет, он бы не стал издеваться над другими! В угоду своим низменным желаниям переступать через все божьи и человеческие нормы морали – нет, нет, нет! Но… Всякий же раз чувствовал, что не до конца честен с собой. Чита! Если бы он владел ею, как владеет ею хозяйка! Удержался бы он от того, чтобы не воспользоваться её прекрасным телом себе в удовольствие? Отказался бы насладиться её безропотным послушанием? И где-то там, на изнанке его души, таился верный ответ. И чтобы заглушить этот тихий, но настойчивый голосок, он снова и снова яростно повторял себе: «Никогда! Никогда! Никогда!»
**
На высоком берегу гавани на площадке между двумя «пушкинскими» фонарями стоял большой крытый кружевной скатертью стол, уставленный различной снедью, полупустыми бутылками и бокалами. За столом расположилось человек пятнадцать, включая хозяйку.
Чуть в стороне от стола белел небольшой шатёр, увенчанный золочёным шпилем и украшенный воздушными шарами и разноцветными лентами.
Дальше, в небольшой низине, осторожно щупал сумерки нервными пальцами костёр. Рядом с выложенным булыжниками костровищем подмигивал остывающими углями длинный мангал на изогнутых кованых ножках. По другую сторону костра на широкой садовой скамейке-качелях, подложив под голову пухлые руки, в позе младенца спал огромный толстяк в голубых шортах и розовой рубашке, из-под которой, как перезревшее тесто, вывалился рыхлый бледный живот.
При виде подошедших Аркаши и Славки гости разом загомонили, словно свора собак в предвкушении скорой кормёжки. Столько «светлых» в одном месте Славка ещё не видел никогда. Даже по телевизору. И все они смотрели на него: кто-то с любопытством, кто-то с иронией, а кто и с презрительной гримасой на лице. От этих взглядов ему стало совсем не по себе.
Белобрысый вышел под свет фонаря и согнулся в поясе.
– Привёл, Ваша Светлость.
Славка стащил с головы картуз и неловко повторил Аркашин поклон.
Ника сидела на золочёном стуле во главе стола, развернувшись спиной к гостям. Она окинула придирчивым взглядом застывшего Славку:
– Ну, привет, подарок!
– Доброго вечера, Ваша Светлость, – едва слышно прохрипел Славка непослушными губами.
Вероника Егоровна довольно улыбнулась и обернулась к гостям:
– Ну вот, мои дорогие! Наш жених! Встречаем!
Из-за стола вышел мужчина в светло-коричневом клетчатом пиджаке и узких оранжевых штанах. Он танцующей походкой подошёл к Славке и, картинно выгибаясь, осмотрел его с ног до головы.
– Хо’гошенький какой! – воскликнул он, сильно грассируя, и обернулся к Веронике Егоровне. – П’годай!
– Альберт! – засмеялась хозяйка. – Сразу быка за рога! Нет уж! У меня на него свои планы! Ты же знаешь!
– Давай поменяемся! Бе’ги любого из моих мальщищек! Ты же видела моих адонисов? Какого хочешь заби’гай! А я ещё и доплачу тебе за это чудо!
– Нет, нет и нет! Он мой! У тебя уже сколько их? Десять?
– Двенадцать, – самодовольно улыбнулся клетчатый, поглаживая пальцем бровь. – Апостолы! Все как на подбо’г!
– Вот! А у меня только двое пока. Не жадничай!
Мужчина с сожалением посмотрел на Славку и, тяжко вздохнув, пошёл обратно к столу. Проходя мимо хозяйки, он задержался и прошептал:
– Дай хотя бы поп’гобовать! Неужели ты откажешь мне в такой малости?!
– Я подумаю, – сладко жмурясь, ответила Вероника Егоровна и погладила его по руке. – Давай не будем торопиться.
Славка, слышавший этот тихий разговор, без труда понял, о чём именно идёт речь, и обмер.
«Только не это! Всё, что угодно, только не это!» – с нарастающей паникой думал он.
Вероника Егоровна тем временем подняла наполненный бокал и торжественно провозгласила:
– Всё! Господа, дамы, у нас событие, которого я давно, как вы все знаете, ждала. Мы начинаем! Аракаша, давай! Не будем тянуть…
Белобрысый прочистил горло, набрал в себя побольше воздуха и вдруг заголосил дурашливым голосом:
– У вас товар, у нас купец! Как бы ваш цветочек, да под наш кусточек!
Гости дружно рассмеялись. Короткостриженая брюнетка, сидящая ближе всех к хозяйке, захлопала в ладоши, затем схватила со стола лист бумаги, заглянула в него и, с трудом сдерживая смех, ответила:
– Просто так не отдадим, а сначала поглядим!
Аркаша подтолкнул Славку в спину, заставляя подойти ближе к столу.
– Ну, смотрите, коли так. Не калека, не дурак. Всю Рассею обойдёшь, а такого не найдёшь!
Славка растерянно смотрел на веселящихся гостей. Неожиданная волна жара окатила его, будто он вошёл в парилку. Стало трудно дышать.
– Что-то нам не разобрать, брать его или не брать… – продолжала зачитывать с листа брюнетка. – Ник, а почему тут «брать»? Он же купец, а не товар.
– Да какой купец, Яночка! – махнула рукой хозяйка. – Он тоже товар. Читай!
– …Брать его или не брать. Мы должны увидеть все молодца в его красе! Пусть разденется он весь, прям сейчас и прямо здесь!
Последняя фраза брюнетки потонула в потоке восторженных междометий гостей. Громче всех голосил клетчатый, привстав со своего места, он, размахивая вилкой, как дирижёрской палочкой, требовал:
– П’гям сейчас! И п’гямо здесь! Да-а-а! Да-а-а! Да-да-да!
– Однозначно надо брать! – широко развёл руки белобрысый. – Нам тут нечего скрывать! Наш купец-молодец всем купцам купец! Всё в порядке, убедитесь: руки, ноги и конец!
Аркаша под дружный хохот подскочил к совсем уже поплывшему Славке и скороговоркой зашептал на ухо: «Раздевайся, дуралей! Быстро раздевайся!»
Славка вздрогнул, словно его только что разбудили, ухватился обеими руками за кушак, опустил голову и сквозь сжатые зубы процедил:
– Не буду!
Смех и гомон моментально стихли.
– Одна-ако! – протянул кто-то из гостей.
Брюнетка картинно прикрыла ладошкой рот. Клетчатый улыбался во всё лицо. Аркаша больно ущипнул Славку пониже поясницы и зашипел: «Ты ш-што твориш-ш-шь?!» Тонкие подведённые брови Ники подпрыгнули:
– Как ты сейчас сказал?!
– Какой дичок! – одобрительно воскликнул клетчатый. – Ну, п’годай!
– Алик, отстань! – зло оборвала его Вероника Егоровна. – Крепс! Что ты сейчас сказал? Повтори!
– Я… не буду… раздеваться… Ваша Светлость, – превозмогая подкатившую тошноту, произнёс Славка.
– Да я его сейчас… – белобрысый ухватил Славку за ворот рубахи.
– Погоди, Аркаш! – остановила его Ника. – Погоди! М-м-м… Подарок, а скажи-ка мне, почему? Почему ты не будешь раздеваться, когда я тебе приказываю?
Славка исподлобья глядел на хозяйку. Ладони его взмокли, кончики пальцев дрожали, в горле стоял ком, мешающий дышать, кружилась голова, перед глазами всё расплывалось.
– Я… стесняюсь, – едва-едва слышно выдохнул он, чувствуя, как подгибаются ослабевшие колени.
Взрыв истерического хохота раскатился по округе.
– О, какой конфузливый! – простонал клетчатый. – Мечта!
– Смотрите, покраснел, покраснел-то! – вторила его соседка в ярко-жёлтом платье, жеманно заламывая руки.
– Он милаха! – прикусила себя за пальчик брюнетка Яна.
Такое всеобщее веселье быстро вернуло Веронике Егоровне хорошее настроение. Она вновь заулыбалась и, желая ещё больше угодить своей публике, хлопнула в ладоши:
– Аркашка! Раздевайся-ка ты! Покажи своему дружку, как это делается!
Ни слова не говоря и не секунды не мешкая, блондинчик начал снимать с себя одежду. Быстро, но без лишней суеты размотал кушак, стянул через голову свою клубничную рубаху, развязал помочи штанов. Штаны легко соскользнули вниз. Он вышагнул из них, как вышагивают из таза с водой, и застыл неподвижно, даже не прикрыв руками причинного места. Его выбритые мудя были похожи на дохлого неоперившегося птенца.
Гости приветствовали стриптиз одобрительными возгласами. Брюнетка нервно потирала пальцем уголок губ и, не мигая, смотрела в район поясницы белобрысого.
– Пусть покажет жопу, – зачарованно сказала она.
– Яна вошла во вкус! – весело воскликнул клетчатый. – Пусть, пусть покажет, Аполлоша!
Остальные одобрительно загудели.
– Развернись! – приказала Ника.
Белобрысый по-военному развернулся.
– Видишь? – Ника ласково посмотрела на Славку, ладонью указывая на крепкую Аркашину задницу. – Ничего сложного. Теперь ты!
Славка стоял.
– Ну?! – губы молодой хозяйки требовательно сжались.
Славка не двигался.
Гости негромко шушукались в ожидании развязки. Ника откинулась на спинку стула, выставив в сторону руку с пустым бокалом. Ей тут же подлили из пузатой бутылки. Она взболтнула вино в бокале, с подчёркнутой внимательностью изучила напиток на свет, сделала небольшой глоток. Зажмурилась, прислушиваясь к ощущениям. Вылила остатки в траву и снова выставила руку. Ей подлили из другой бутылки. Она повторила всю процедуру со взбалтыванием и осмотром. Пригубила. Кивнула.
Всё это время над площадкой для пикника стояла полная тишина.
– На вид, все вина одинаковы. Ну, почти одинаковы. А вот на вкус… – Ника сделала второй глоток. – На вкус такая разница бывает. Словами не передать… Аркаша, давай!
В ту же секунду белобрысый кинулся на Славку и свалил его с ног.
Гости разом выдохнули, некоторые вскочили с мест, чтобы лучше видеть потеху. Но расправа получилась короткой. Как ни брыкался Славка, как ни изворачивался, белобрысый придавил его к земле, умело вывернул руки за спину и уселся сверху, победно выкрикнув: «Готов!» Тут же ещё кто-то подбежал, пнул Славку в висок не сильно и не больно. Гомонили гости, что-то назидательно втолковывала поверженному Славке Ника, присев перед ним на корточки. Но он не слышал ни слова, оглушённый своим поражением и ожиданием того, что должно было произойти дальше.
А дальше кто-то одним сильным рывком стянул с него штаны…
**
Он стоял под фонарём совершенно голый, пунцовый от стыда и злости. Руки его были прочно примотаны Аркашиным кушаком к стойке фонарного столба за спиной. Ника и Яна с бокалами в руках, как в камерном театре, сидели на золочёных стульях в пяти метрах от пленника.
Ника была в чёрном лёгком платье, Яна – в белом, похожем на греческую тунику. Две шахматные королевы над поверженной пешкой, две богини у жертвенного алтаря. Смешение живого огня и электрического света придавало лицам девушек мистическую пластичность, постоянно искажающиеся черты будто плавились в невидимом пламени. За спинами «богинь» сиял всем своим великолепием сказочный Олимп – медово-пряничный Дворец семейства свет Стахновых.
Славка стоял у столба и остатками воли пытался удержать самообладание. Ему хотелось плакать от унижения, но он не мог позволить себе доставить своим мучителям ещё и такое удовольствие. Поэтому он только шумно дышал и изредка шмыгал носом, со страхом ожидая продолжения развлечений.
Аркаша, уже одетый, стоял в стороне, переминаясь с ноги на ногу и довольно ухмыляясь. Без кушака его рубаха расправилась, и теперь он был похож на огромную божью коровку.
– А можно я его сфотаю? – спросила Яна.
– Смотри, чтоб рыло в кадр не попало, – кивнула Ника, буравя Славку торжествующим хищным взглядом.
– Мне не нужно его лицо! – засмеялась Яна, доставая из маленькой блестящей сумочки телефон.
– Подожди! – остановила её Ника. – Ты посмотри, какие кущи! Не комильфо с таким бушом. Гадость!
Яна, морща лобик, взглянула.
– А мне нравится, – оттопырила нижнюю губку она. – Такой дикарь!
– А вы, Яночка, я погляжу, гурманка, – на авансцену вышел клетчатый, плотоядно разглядывая Славкину фигуру. – Гурманка, да… Но тут я, вне всяких сомнений, соглашусь с уважаемой Вероникой Егоровной, не комильфо! Нет! Вот если как-то этот кусток оригинально подстричь… Тогда да.
Яна несогласно фыркнула, подошла ближе и нацелила свой руфон на Славкино хозяйство.
– Аркашка! – взмахнула Ника рукой. – На чём мы там остановились?!
– Мы должны увидеть все молодца в его красе! – нараспев ответила за белобрысого Яна, продолжая снимать. – Всё! Уже увидели! Хи!
– Ну-у, – капризно нахмурилась Ника. – Дальше-то что? Чего мне всех подгонять-то надо?!
Вперёд выступил Аркаша:
– Наш купец – молодец, всем купцам купец! – Он указал руками на привязанного Славку. – А теперь и ваш черёд показать, кого берёт.
– Во-о-о-от! – Ника просветлела лицом. – Давайте уже сюда невесту!
Полог шатра распахнулся, и Тарагай, чинно ступая и улыбаясь во всё своё плоское лицо, вывел Читу.
Вместо свадебного платья на ней была короткая в обтяжку белая ночная сорочка, под которой, и это легко угадывалось через тонкий просвечивающий шёлк, больше ничего не было. Всё те же белые чулки на ногах, но вместо алых сапожек – серебристые искрящиеся в свете фонаря туфельки. Длинные, по локоть, белые перчатки, на голове небольшой кокошник-диадема, украшенный жемчугом. К кокошнику прицеплена лёгкая шифоновая фата.
Гости одобрительно зацокали языками, послышались скабрезные шутки мужчин и ответные одобрительные смешки девушек. Лицо Читы оставалось бесстрастным, она шла, глядя прямо перед собой, похожая на прекрасную ожившую куклу.
Славка был готов провалиться сквозь землю, превратиться в пепел, исчезнуть навсегда, лишь бы не видеть всего этого и лишь бы Чита не видела его таким.
Тарагай поставил «невесту» рядом со Славкой, а сам присоединился к компании воеводы и прочих охранников, находящихся тут же, недалеко от стола.
– Что, крепс? – Ника подошла к Славке почти вплотную и заглянула ему в глаза. – Хороша твоя невеста? А?
– Хороша, Ваша Светлость, – через силу промямлил он, понимая, что другого ответа от него не ждут, а молчания ему никто не простит.
– Нравится тебе девка? Отвечай!
– Нравится, Ваша Светлость, – ответил он, не смея посмотреть в сторону Читы.
– Чего лепечешь-то как неживой?
– Нравится, Ваша Светлость, – повторил Славка громче.
– Ну, так совет да любовь! – задорно воскликнула Ника и обернулась к друзьям, разведя руки в стороны. – Пора и свадьбу играть!
Гости разом загомонили ещё громче и веселей. Поднялась суета. Звенели бокалы, смеялись белозубые рты, сиял в сгущающихся сумерках великолепный Дворец. И только Чита, не шелохнувшись, всё так и стояла с опущенной головой в нескольких метрах от «позорного столба». Волосы закрывали её лицо, но Славка всё же смог разглядеть…
Она улыбалась.
– Аркаша, объявляй! – нетерпеливо взмахнула рукой Ника, возвращаясь на свой «трон».
Белобрысый поспешно вышел на площадку перед фонарём, прокашлялся и, окая в подражание церковному батюшке, забасил:
– Сего дня случаются раб Пресветлой Вероники Петровны, именуемый… – Аркаша замялся и растерянно оглянулся на хозяйку.
– Плесень, – подсказал воевода.
– Именуемый Плесень, и её же раба, известная как Чита!
Белобрысый подошёл к Славке.
– Имеешь ли ты принужденное желание быть мужем Читы, которую видишь здесь перед собой?
– Да, он имеет! – весело выкрикнула Ника.
Белобрысый повернулся к Чите, заглядывая в её неподвижное лицо.
– Имеешь ли ты принужденное желание быть женой Плесени, которого видишь здесь перед собой?
– Она согласна! – заливаясь восторгом, подтвердила Ника.
Яна не удержалась и, вскочив со стула, заверещала: «Горько!», расплескав вино.
– Властью, данной мне Пресветлой Вероникой Егоровной, объявляю вас мужем и женой! – торжественно провозгласил Аркаша. – Жених ничего не может, ибо связан, а вот невеста может поцеловать своего новообретённого мужа!
Кто-то из гостей взорвал хлопушку. Разноцветная шелуха конфетти, не долетев до «молодожёнов», осыпалась в траву.
Чита склонилась к Славке и прильнула к его губам своими.
– А я рада, – прошептала она, не отрывая губ. – Возьмёшь меня в жёны?
– Ты-то им хоть не подыгрывай, – чуть слышно выдохнул Славка. – Всё тут цирк.
– А ты по-настоящему возьми. Своей волей, а не чужой. Нам домик дадут. Яблоньку посадим…
В её больших тёмных глазах, притворяясь отражением фонаря, плескалась золотая рыбка счастья.
С удивлением Славка понял, что для Читы это никакая не игра. Что сердце её, истосковавшееся в мечтах по нормальной человеческой жизни, где есть домик, семья, яблонька, страстно желает поверить в непреложность всего происходящего. Овладев умением разделять всё на «я – не я», Чита просто отбросила всю нелепость шутовской церемонии и оставила себе только самое важное. Своё.
На какое-то время Славка сумел проникнуть в этот обособленный мир – личный мир Читы. И всё исчезло. Исчез Дворец, пьяные гости, рыжеволосая Ника. Исчезли путы, стягивающие руки за спиной. Ушла боль. Остались только они вдвоём, бесконечно свободные и счастливые. Принадлежащие только друг другу и никому больше.
– А что, и брачную ночь мы увидим? – слащавый голос клетчатого разрушил это хрупкое наваждение.
– А то! – повела плечиком Ника. – Брачная ночь на десерт!
Застолье дружно загоготало, захрюкало.
– Вот только на куст этот я любоваться не намерена! – хозяйка указала пальчиком на Славкины мудя. – Надо бы его побрить!
– Да ладно, – захлопала длинными ресницами Яна. – Пусть так будет.
– Не пусть! – отрезала Ника. – Миша, принеси нам бритву и пену. Посмотрим, ловка ли невеста.
Воевода коротко кивнул и отправился выполнять указание.
**
Чита шмыгнула носом, направила баллончик на Славкин пах и, прищурившись, нажала на распылитель. Славка вздрогнул. Густая прохладная пена с шипением вырвалась наружу, влипла в живот, повисла на курчавых волосах, большим белым слизнем поползла по члену.
– Намыливай! – подзадоривала Ника. – Рукой, рукой! И как следует!
– Не отрежь только! – предостерёг кто-то из гостей под общий хохот.
