Czytaj książkę: «Унэлдок», strona 12
Славка насупился.
– Буду звать тебя Плесень, – продолжал воевода. – Ну и как тебе здесь, Плесень?
– Никак.
– Дерзишь?
Воевода тяжело поднялся со стула.
– Нет, что вы, – отвел взгляд Славка. – Я никто, и мне соответственно здесь никак.
– Не дерзишь, – согласно кивнул воевода. – А выёжываешься.
Славка мельком взглянул на Читу и перехватил её испуганный взгляд. Воевода тем временем зашёл Славке за спину и положил свои огромные лапищи на спинку стула.
– Значит сейчас с тобой произойдёт ни-че-го, – сказал он и резко тряхнул стул.
Деревянная спинка больно ударила Славку по лопаткам.
– Миш, пожалуйста, – пискнула Чита.
– Ты, Читушка, клади в чай вареньице. Черничное. Черники нынче! Море! А мы тут сами. Агай! Развлеки нашу гостью. Скучает.
Якут перекусил нитку, отложил куртку и перепрыгнул с лавки на соседний с Читой стул.
– Давай погадаю, – зашептал он, схватив её за руку. – Я умею! Без обмана!
– Ну, погадай, – натянуто улыбнулась Чита, бросая на Славку виноватый взгляд.
Михаил навис над Славкой, широкой грудью поддавливая его к столу. От воеводы пахло потом, табаком и почему-то мёдом.
– Слушай меня, – зашептал он Славке в затылок. – Правило здесь для тебя всего одно. Выполнять всё, что тебе прикажут. Всё!
От этого шипяще-свистящего «всссё» волосы на Славкином затылке зашевелились.
– И не буди лихо, – продолжал наваливаться воевода. – Веди себя тихо. Мне на тебя насрать. Но если ты нашу хозяюшку чем расстроишь, не прощу. Раздавлю как гниду. Уяснил? Как гниду раздавлю…
Воевода быстро накрутил себя до состояния, когда никакие поводы уже не нужны.
– Я всё понял, – сказал Славка.
Но детина не унимался.
– Была б моя воля, я бы вас, бинтов поганых, утилизировал как пищевые отходы! Всех! Чтобы больше у вас даже шанса не было снова страну похерить. – Он уже почти лежал на Славке. – Ты понял меня?! Ты, Плесень, плесень на теле моей страны. Из-за таких, как ты, мы чуть в полной жопе не оказались. Оказались даже, но успели выскочить обмылком пенным в последнюю секунду.
– Он «синим» был, Миш, – неожиданно вступилась Чита. – Синим. А я всегда «белой» была. Ты бы и меня утелозировал?
– Что ты, Читочка! – воевода тут же выпрямился, голос его зазвучал весело и звонко. – Что ты! Ты же наш цветочек! Ты не виновата, что «белой» родилась. Так получилось. А вот этот… Он во враги добровольно пошёл. Скажи, Плесень! Добровольно же, да?! Как ты «белым» стал, расскажи нам?!
Славка, не мигая, смотрел перед собой, вцепившись в ручку подстаканника.
– Отца люстрировали и меня вместе с ним, – быстро проговорил он.
– Не лепи! Не вместе! Скажешь, тебе выбора не давали? А? Вот так взяли и нацепили на тебя белый удок просто за то, что у тебя батя сволочь? Скажешь, так всё было?! – Стул снова дёрнулся под Славкой. – Вот так вы и брешете без продыху! Рассказываете всем, как несправедливо с вами поступили, но умалчиваете, что у вас был выбор.
– Мой отец был не виноват, – сквозь сжатые зубы отчеканил Славка.
И снова удар по спине.
– Это ты так решил?! Или следствие? Или суд? Кто?!
Славка молчал.
– Кто, я спрашиваю?! – Удар. – Кто?! – Удар. – У тебя был выбор! Поступить как гражданин или как враг. И ты свой выбор сделал! И не плачься теперь, что с тобой поступили несправедливо! Твой паскуда-отец смуту сеял! Я всё про тебя знаю! А что ты?! Ты его поддержал! (Удар, удар, удар)…
– Миша! – Чита вскочила с места. – Прекрати! Я очень тебя прошу!
Но верзилу было уже не остановить.
Спинка стула снова дёрнулась, но не вернулась обратно и не ударила по спине, а, ускоряясь, понеслась назад и вниз. Славка опрокинулся вместе со стулом и, не успев прижать подбородок к груди, сильно ударился об пол затылком. Чай выплеснулся ему на грудь, обжигая. В глазах вспыхнуло, а едва зрение немного прояснилось, он увидел в нескольких сантиметрах от своего лица чёрную рифлёную подошву армейского ботинка. Между шишками протектора белел скрюченный окурок. А потом пахнущая землёй и ваксой подошва вжалась в его щёку, с силой придавила голову к полу и стала размеренно елозить туда-сюда, сминая и раздирая кожу.
Чита заголосила.
Славке было видно, как якут хватал её под столом за коленки и смеялся. Михаил надавливал всё сильнее и сильнее. И когда Славке начало казаться, что его череп вот-вот треснет, воевода убрал ногу и вернулся за стол.
– Ты, плесень, – услышал Славка его мертвенно спокойный голос. – Вот Чита – дикий цветок, который пересадили из помойки на клумбу. И отношение к вам соответствующее. К ней – как к цветку. К тебе – как к плесени. Живи пока. Но не радуйся. Плесень радоваться не должна. Она должна сидеть тихо и ждать, когда за ней придут и уничтожат её на корню.
Скрюченный и измочаленный Славка лежал на полу. По разодранной щеке сочилась кровь. Чита смотрела на него испуганно и удивлённо, будто только сейчас разглядела по-настоящему.
– У плесени нет корней, у неё споры, – сказал Славка поднимаясь.
– Он у вас и впрямь совсем дурак, – огорчённо вздохнул Михаил. – Агай, тащи инструменты. Начнём помалу…
**
– Ты и вправду дурак совсем?! Вот зачем ты его злить стал? – Чита едва поспевала за Славкой. – Стой! Ну, остановись же!
Славка остановился.
– Он же тебя убить мог! – Чита встала перед ним, заглядывая в лицо.
– Да и пусть!
– Дурак?!
– А ты с ним обнимаешься и чаи распиваешь?
– Ты что, не понимаешь ничего?! Совсем ничего?! Тут нельзя по-другому! Иначе не выжить.
– А зачем? – он посмотрел ей в глаза.
Чита замерла в растерянности.
– Что «зачем»?
– Выживать-то так.
– Умирать страшно… – едва слышно проговорила она.
– Мёртвым ничего не страшно, – сплюнул кровью Славка, щупая языком вздувшуюся десну. – Живые боятся. Мёртвые нет.
Чита достала из рукава платок и стала аккуратно промакивать ссадину на его скуле.
– Ты просто не привык ещё. Пойдём в общежитие. У меня там перекись есть. Рану обработать надо.
Ему хотелось обнять её крепко-крепко и разрыдаться, хотелось залепить ей пощёчину и обозвать самыми паскудными словами, хотелось целовать и целовать её огорчённое лицо: глаза, нос, губы, щёки. Хотелось умереть, чтобы ничего больше не чувствовать и не бояться.
– Пойдём, – мягко потянула она его за руку.
Он послушно двинулся за ней.
На ноге Читы чернела широкая неудобная лента обычного тюремного браслета. Точно такой же браслет обхватывал и Славкину лодыжку под штаниной. С этого момента и он, и она перестали быть никем. Рабство – это тоже статус, пусть и страшный по определению. Но статус этот сделал их ближе друг к другу. И они оба чувствовали это, молча шагая по шахматной дорожке, ведущей их в общее завтра.
2.6 Сомов
Провинциальная запущенность Новой Ладоги удручала. Перекорёженные дороги, грязные облезлые домишки, многие из которых давно пустуют, разномастные щербатые заборы и за ними, словно доисторические чудовища, забытые всеми в своих неухоженных вольерах, заросшие травой серые расшатанные сараи. Город низкий, неопрятный, как давно не мытая тарелка с размазанными по ней объедками. Единственное более-менее обустроенное место в городке – проспект Петра Первого, вдоль которого расположились все основные административные здания, включая старинный особняк, в котором разместилось земское управление МГБ.
Группа майора Каши заседала в парадном зале с живописным видом на реку Волхов.
Точки-стрелочки, циферки-буковки и хриплое «стоп-поехали», «стоп-поехали». От долгого неподвижного сидения перед мерцающим монитором у Сомова щипало глаза.
– Поехали!
Стрелка-маркер, обозначающая Олега Владимировича Григорьева, бывшего главу Департамента земельных отношений Столыпинского уезда, поползла по Красному тракту города Шлиссельбург в сторону Преображенского кладбища.
– Стоп! Третий и пятый маркеры!
– Есть третий-пятый!
– Поехали!
– Стоп! Маркер девять!
– Скорость большая, господин капитан, это машина.
– Всё равно. Может, водитель чего-то заметил. Отметь!
– Есть номер девять!
– Поехали!
Синяя стрелка свернула с дороги и поплыла над зелёными кладбищенскими кущами по направлению к Неве. Майор Каша, капитан Сомов и прочие сотрудники следственной группы напряжённо наблюдали, как разжалованный чиновник Олег Григорьев движется навстречу со своей смертью.
Маркер уткнулся в неровный край береговой линии и замер.
– Стоп. Приехали.
Там, среди старинных заброшенных могил, его и обнаружили. Григорьева бы ещё долго не нашли, но Система отреагировала на слишком долго остававшийся неподвижным маркер.
На соседнем мониторе по кругу менялись кадры с места убийства. Крупным планом лицо с жёлтым пергаментным носом и залитой чёрной кровью глазницей. Вывернутая за спину рука с массивным обручальным кольцом. Подошвы дорогих ботинок с клеймом фабрики «Витязь». Добротный тёмно-синий костюм. Обычные граждане таких не носят, если, правда, перед этим они не стояли на ступеньку выше по социальной лестнице. Предметы, что были найдены в карманах убитого, разложены на серой потрескавшейся могильной плите: серебряный портсигар, золотая зажигалка, связка ключей, пилочка для ногтей, носовой платок.
На потемневшем граните могильной плиты, возле которой лежал труп, едва читалось: «Здѣсь покоится прахъ графини Вильгельмины Казѣмировны Штохъ. Род. 28 августа 1833. Скон. 13 декабря 1871». Рядом ещё одна плита: «Штабсъ капитанъ Александръ Петровичъ Чадовъ. На 36 году отъ роду. Палъ геройскою смертью на полѣ брани подъ г.Сувалки 1914».
Уже давно на Преображенском кладбище Шлиссельбурга никого не хоронят, поэтому и навещать могилы сюда практически никто не приходит. Это было старое заброшенное кладбище, а та его часть, что тянулась вдоль невского берега, так и вовсе относилась ко временам старой монархии. Убийца выбрал очень удачное место для рандеву со своей жертвой. Во всех смыслах удачное.
– Амба! – встал, потягиваясь, Каша. – Давайте перерыв.
– А отход просмотреть? – Сомов потёр покрасневшие веки. – Вариантов-то не так много. С одной стороны дорога, с другой – Нева, с третьей – протока. А с четвёртой очистные, там…
– Просматривай, – поморщился майор. – Я уже не в состоянии, в глазах рябит.
И, прихватив с тумбочки кружку, вышел из зала.
Началась отработка свидетелей, которые могли видеть преступника, уходящего с места убийства.
– Стоп! Маркер два.
– Есть второй!
– Поехали!..
**
На смену изнуряющим рабочим дням приходили ночи. Бессонные ночи, что давят, душат, заполняют неизбывной тревогой каждую клеточку сознания. До мышечных корчей, до тошноты. От бессилия, от невозможности что-то предпринять, чтобы узнать, что же случилось с Настей.
Уже несколько раз Сомов пытался связаться с Бурцевым, но всякий раз секретарь-адъютант бесстрастным голосом сообщал, что генерал занят, а для него, капитана Сомова, никаких сообщений нет.
Если бы тело Насти обнаружили, ему бы сообщили. Если бы нашли её живой (ах, если бы!), он бы узнал об этом. А молчание означает только одно, расследование топчется на месте. И остаётся ждать и надеяться на чудо. Единственный способ вырваться из этого вакуумного мешка – занять голову чем-то другим. Чем-то, что требует глубокой вовлечённости и сосредоточенности. Работой.
**
Всего их было шесть. Шесть жертв невидимки.
Сомов который раз пробежался по списку, составленному по принципу «от первого убийства к последнему»:
– Сударыня Кийко Алевтина Николаевна, 55 лет, чиновник 4-го ряда, Директор Школы-интерната для детей-сирот в селе Уксиярви, убита (дата, предположительное время смерти) недалеко от своего дома, расположенного в элитном секторе села Уксиярви.
– Гражданка Хомякова Зинаида Павловна, 59 лет, жительница села Лопатицы, старший фельдшер – убита (дата, предположительное время смерти) в лесном массиве близь н.п Лопатицы.
– Сударь Жабинский Дмитрий Олегович, 38 лет, чиновник 3-го ряда, начальник Сектора опеки и попечительства Департамента образования Волховского уезда – убит (дата, предположительное время смерти) во время рыбалки на берегу Ольховой заводи, Лопатицкая волость.
– Гражданин Григорьев Олег Владимирович, 46 лет, бывший чиновник 2-го ряда Столыпинской уездадминистрации (руководил Департаментом земельных отношений) – убит (дата, предположительное время смерти) на Преображенском кладбище города Шлиссельбург. (Пометка: Единственная жертва, которую смерть настигла вне границ Лопатицкой волости).
– Господин свет Мулячко Владимир Васильевич, 62 года, вице-президент ОТНК «РосГосНефть», член Большого Думского Круга – убит (дата, предположительное время смерти) на своём загородном участке в Петербургской губернии в Лопатицкой волости.
– Госпожа свет Мулячко Нона Викторовна, 38 лет, супруга В.В. Мулячко, владелица сети косметических салонов «Богиня Нона» – убита (дата, предположительное время смерти) на своём загородном участке в Петербургской губернии в Лопатицкой волости».
По факту каждого убийства было составлено отдельное уголовное дело, объединённое в общую папку с названием «Ладожский невидимка».
День за днём следственная группа по нескольку раз мониторила последние часы жизни каждой жертвы, выявляя возможных свидетелей, засветившихся неподалёку от мест преступления. День за днём в подвале земского управления МГБ майор Каша допрашивал этих свидетелей, попутно прогоняя каждого по спецопроснику на благонадёжность. Но даже максимально дотошные допросы не принесли результатов. Маньяк действовал на редкость осторожно. Он словно был невидим не только для Системы, но и телесно незрим.
Рота спецназа МГБ, также задействованная в поисках, ежедневно выезжала в Лопатицкую волость и с собаками прочёсывала все подозрительные места в округе, в которых мог скрываться преступник-отшельник. И тоже пока безрезультатно.
Загадкой оставался и мотив преступника, если мотив вообще был. По крайней мере, майор Каша в этом сильно сомневался, считая, что побудительной силой убивать преступнику служит болезненное состояние психики. Двое «синих», двое «красных», двое «серебряных»… В каждой паре мужчина и женщина. Да, у майора были все основания полагать, что в волости действует психопат. Тем более что общей связи между всеми жертвами выявить не удалось. Но Сомов в версию о «преступном больном сознании» не верил. Уж больно расчётливо действовал убийца: успешно избегал свидетелей, потожировых следов не оставлял, образцов ДНК тоже. Не за что зацепиться. Но вот убийство гражданина Григорьева… Оно произошло в Шлиссельбурге, далеко за пределами охотничьих угодий душегуба. И значит, невидимке был нужен именно Григорьев и никто иной. Такая строгая избирательность подразумевает наличие серьёзного мотива.
Каша соглашался, что шлиссельбургское убийство в череде всех прочих стоит особняком. Но и этому находил объяснение:
– Григорьев проживает в Шлибурге. Так? Был чиновником с красным ремешком, но весь вышел. Депрессия. Так? Городок небольшой, все друг дружку знают. Ему на улицу выйти и сразу «здрасти». Понимаешь? Где ему ещё гулять так, чтобы его не дёргали?
– Конечно, на кладбище ему гулять, – иронизировал Сомов.
– Ну а что? Самое оно. Тихо, спокойно, безлюдно. Никого из родственников у него там не похоронено, мы узнавали, чего ему ещё там делать? Прогуливаться в одиночестве. О своей порушенной карьере скорбеть. Вот он и гулял. А маньячина его там узрел. Место для убийства идеальное. Увидал синий ремешок и грохнул себе в коллекцию.
– Хорошо. А убийца-то на кладбище чего забыл? В Шлиссельбурге, почти за сотню километров от Лопатиц.
– Кто его знает?! Он же невидимка! Ну, оказался он в Шлибурге по какой-то причине… Может, навещал кого. Подельника своего или любовницу. А на кладбище прятался. Опять же, удобно там прятаться.
Очень не хотел верить Каша, что кто-то сознательно может чинить все эти убийства. Ведь для такого не только мотив нужен, но и смелость. Отчаянная, грозная смелость. Смелость, угрожающая установившемуся порядку. Это не просто злодеяние, это самый настоящий бунт. А бунтов майор Каша не терпел. Другое дело – психопат. Чего с него взять?
Но удобная версия майора прожила недолго.
**
В пятницу всю группу срочно вызвали в столицу. Неожиданно отыскался свидетель, способный вывести следствие на неуловимого невидимку. Свидетеля обнаружила другая группа, но Бурцев настаивал, чтобы допрос проводил майор Каша.
Первым делом, прибыв в главк, Сомов направился к генералу, чтобы выяснить, наконец, как продвигается расследование по Насте. Но Бурцев его не принял, через своего секретаря передав, что всю информацию предоставит позже. И предоставил. Во время обеда Сомова в столовой Управления отыскал адъютант генерала и на словах передал, что в рамках расследования был проведён допрос начальника охраны посёлка «Елагин остров» и охранника, дежурившего у шлагбаума. «Чеснок» подтвердил, что в тот злополучный день никто из них не видел на стоянке ни Насти, ни её машины, и никакого отношения к её вероятной гибели они не имеют.
Сомов слушал адъютанта, сжав зубы:
– И это всё?
– Так точно!
– А камеры? Видеокамеры у моста проверили? По уличным камерам движение автомобиля Анастасии жар Пяйвенен отследили?
– К сожалению, насчёт камер мне ничего неизвестно.
Молоденький, гладкощёкий, разодетый, как игрушечка, адъютантик – говорящий болванчик, яркий попугайчик, способный запоминать длинные тексты и слово в слово с беспристрастным лицом повторять их кому нужно. Говорить с ним было бесполезно. А сказать Сомову было чего. Поэтому, холодно поблагодарив посланника, он тут же поспешил к Бурцеву с твёрдым намерением прорваться в его кабинет, чего бы это ему ни стоило. «Болванчик», заподозрив неладное, кинулся вслед, но Сомов бесцеремонно вытолкал адъютанта из лифта и уехал на «генеральский» этаж в одиночестве.
С Бурцевым он столкнулся на выходе из лифта.
– Господин генерал, разрешите обратиться! – Сомов вытянулся «смирно», загородив проход.
– А, это ты? – досадливо поморщился генерал. – Я же послал к тебе Милослава. Или он тебя не нашёл?
– Как раз нашёл. И по этому поводу я хочу…
– Капитан, я очень тороплюсь! Расследование идёт своим чередом. Промежуточные результаты я сообщил, как мы и договаривались. Что тебе ещё?
– Воевода охранников лжёт. Я в этом уверен!
– Честному допросу лжёт? Он, по-твоему, человек без нервов?
– Но…
– А ты не допускаешь, – голос Бурцева зазвенел, – что Анастасия Игоревна находилась на территории стоянки не в своей машине, а в чьей-то ещё?! Сейчас мы как раз проверяем эту версию. Но если ты, капитан, будешь проявлять подобную непозволительную настырность, я, в свою очередь, буду вынужден оградить тебя от информации, которая так дурно на тебя влияет. Понятно?
Сомов стушевался.
– Так точно! – пробормотал он, отступая в сторону.
Из второго лифта выскочил Милослав. Увидав Сомова, он презрительно скривил губы, отскочил обратно и, придерживая створку, чтобы она не закрылась, лихо отрапортовал:
– Карета подана, ваше превосходительство!
– О, Милослав! – с видимым облегчением повернулся к нему Бурцев. – Ты как всегда вовремя, дружочек мой! Едем!
**
Возможно ли, что всё было так, как сказал генерал? В теории возможно всё!
Сомов стоял в опустевшем коридоре генеральского этажа и потерянно смотрел на закрытые створки лифтовой шахты.
Настя действительно могла оказаться на стоянке уже в чужой машине, и тогда ни начохр, ни дежурный на КПП её бы не увидели. Почему же ему самому не пришла эта версия в голову? А потому, что он уже неоднократно просматривал запись маршрута Насти от дома до въезда на Елагин остров, и по всему пути следования Настина машина движения не прерывала, не считая коротких остановок на светофорах. Теоретически, конечно, она могла в один из таких моментов пересесть в другой автомобиль. Но зачем? Или её пересадили насильно?
Или она изначально ехала не в своей машине?
А её машину вёл кто-то другой?
И снова это мерзкое ощущение заговора и полной беспомощности.
Если вы чувствуете какой-то подвох, значит, он есть.
Да, всё могло быть так. А могло быть и как-то иначе. Но вот поверить в то, что Настя сама в своей машине выехала на закрытый мост, с которого потом рухнула в воду, он никак не мог. Всё, всё в этой загадочной истории говорило о некоей сторонней силе, которая, преследуя какие-то свои цели, устроила эту катастрофу, организовала исчезновение Насти. Исчезновение, но не смерть! В противном случае её тело бы уже нашлось.
Сомов вызвал лифт и спустился на второй этаж.
Бурцев запретил ему вмешиваться в расследование. Строго-настрого запретил. Но оставаться в полном неведении было настолько мучительно, что даже страх перед неизбежным наказанием уже не мог его остановить.
Сомов развернулся и вошёл обратно в лифт.
Материалы по любому делу можно найти в Системе, но только не по тем делам, следственные действия по которым ещё не завершены. Такие материалы находятся непосредственно у следователей, ведущих эти дела. Но ещё есть копии, которые делаются на случай пропажи или порчи оригинала. Все эти копии хранятся на отдельном сервере в Центре информационной безопасности, и доступ к ним имеют только те сотрудники, которые ведут следствие или у которых есть на то разрешение.
Да, ему запретили вмешиваться в расследование по Насте. Но он и не собирался вмешиваться, всего лишь хотел лично ознакомиться с материалами дела. Как минимум, там уже должны быть записи с камер видеонаблюдения, протоколы допросов этих двух чоповцев, протоколы осмотра машины и места аварии…
**
– Чем могу быть полезен?
Молодой поручик смотрел на Сомова с отрешённой благожелательностью монаха.
– Я бы хотел взглянуть на материалы по делу Анастасии жар Пяйвенен.
– Вы ведёте это дело? Номер какой?
– Я её муж.
Дежурный озадаченно нахмурился.
– Ясно. То есть дело вы не ведёте. А разрешение на допуск у вас есть?
– Вы не поняли. Моя жена… пострадала в ДТП. Это не преступление, а несчастный случай. При служебных расследованиях несчастных случаев не нужно никаких разрешений.
– В ДТП? – удивился поручик. – Тогда с чего вы решили, что материалы у нас? Это вам в Управление дорожного контроля надо.
– А вы проверьте.
Дежурный с сомнением посмотрел на просителя, но, помедлив, всё-таки принялся бойко стучать по клавиатуре.
– Жар Пяйвенен? Анастасия Игоревна?
– Точно так.
– Да, её дело находится в нашем ведении.
– Хорошо.
– Но… – поручик поджал губы.
– Что-то не так?
– На деле стоит гриф «Секретно», господин капитан.
– Не может быть!
– Я вынужден отказать вам и… мне также придётся сообщить о вашем интересе к закрытой информации.
– Кто ж знал, что дело засекретят? – Сомов примирительно поднял руки.
– Кто ж знал, что дело о ДТП окажется не в дорожной полиции, а у нас? – холодно парировал поручик.
По его напряжённой позе было понятно, что он в любой момент готов нажать тревожную кнопку.
– Ясно, – Сомов отступил на шаг. – Вы абсолютно правы. Вероятно, мне чего-то неизвестно. Просто поймите, пропала моя жена. Я переживаю. И это единственная причина, которая заставила меня сюда прийти.
– Я понимаю, – сухо ответил поручик, не шелохнувшись.
– Честь имею.
Сомов развернулся и покинул ЦИБ.
Он был растерян и озадачен: зачем понадобилось засекречивать материалы о безвестном исчезновении человека, произошедшем в результате дорожного происшествия? Просто так гриф «секретно» не присваивают. Такое могло произойти, только если вновь открывшиеся факты и обстоятельства указали на криминальную составляющую в том злосчастном ДТП. Или стало известно ещё что-то не менее важное. Но тогда бы Бурцев обязательно сообщил об этом. Но он отчего-то счёл необходимым рассказать только о непричастности охранников. И всё. Кинул ему пару сухих зёрнышек – на, поклюй и успокойся – тогда как у самого закрома полны секретов.
Он шёл, скрежеща от ярости зубами. Невидимая внутренняя заслонка между горячим сердцем и холодной головой прогибалась и трещала. Нет, он не успокоится! Бурцев обещал ничего не скрывать! Слово офицера давал! На таких условиях они договаривались! Условия нарушены!.. Настя! Настька! Им что-то известно! И он тоже должен это знать! Должен! Иначе и без того кошмарные бессонные ночи превратятся для него в сущий ад, эта неизвестность полностью выест его изнутри. Надо что-то делать! Найти свидетелей, которые могли видеть Настю у их дома или по пути. В конце концов, добраться до этих двоих и допросить их по-своему, без всяких детекторов. Использовать «говоруна»! Опасно, незаконно, но безотказно. Одна инъекция, и оба выложат всё, что знают! Всё выложат!
– Господин капитан!
Кто-то тронул его за плечо, и Сомов с трудом удержался, чтобы не ответить на это прикосновение ударом.
– Что?! – почти выкрикнул он в лицо опешившему подпоручику Малютину.
– Вас господин майор разыскивает. Он сейчас в допросной номер шесть будет свидетеля допрашивать. Просил вас быть.
– Я понял, спасибо, – уже много спокойней ответил Сомов.
Нельзя давать чувствам управлять собой. Холодная голова ещё ему пригодится.
**
Сомов быстро шёл по выкрашенному в бледно-зелёный цвет узкому коридору минус-первого этажа, и вдруг в гулком отзвуке своих шагов ему почудились едва уловимые звуки скрипки – совершенно чуждые этому месту звуки. Он остановился и прислушался. Теперь не оставалось никаких сомнений, музыка просочилась через звуконепроницаемую дверь одной из допросных комнат, и это означало, что там, внутри, кто-то на полную мощность включил проигрыватель.
Движимый любопытством, он повернул ручку и, едва дверь приоткрылась, бушующий в допросной № 8 штормовой «Август» Вивальди вырвался из тесных застенков и, взорвав безмолвие коридора своим агрессивным presto, в одно мгновение захватил весь подвальный этаж Управления. Несколько секунд скрипичный ураган бесновался в бесконечных коридорах, набрасываясь на стены и двери, отскакивая от них, закручиваясь в тугой вихрь, а потом также внезапно, как возник, оборвался на пике своего торжества. Но даже наступившая вслед за этим тишина в первые мгновения оглушала.
– Дверь закрой, – тихий голос Каши не сразу проник в потрясённое сознание Сомова.
Майор стоял посредине практически пустого короба допросной, глаза его влажно блестели, в руке он держал пульт от музыкальной системы, который Сомов сперва по ошибке принял за пистолет.
– Проходи, – кивнул Каша. – Тебя Малютин нашёл?
– Что? – Сомов шагнул внутрь и потянул за собой тяжёлую дверь.
– Я просил Малютина тебя найти. Буду сейчас проводить вторичку. Тебе надо поприсутствовать.
– А ты… – Сомов не знал, как сформулировать вопрос. – Ты чего здесь?
Майор задумчиво посмотрел на пульт и положил его на стол.
– Настраиваюсь.
– На допрос?
– На допрос. Музыка очищает. Как хлорка. Выжигает всё лишнее. Мне после такой подготовки никакой детектор не нужен в принципе. Я и так малейшую грязнинку, малейшую червоточинку в любом учую. И в этой очищенной пустоте, – он похлопал себя по груди, – уже не будет места сомненьям и жалости.
В его взгляде быстро затухала светлая печаль, сменяясь привычной презрительно-насмешливой холодностью.
– Знаешь, как я вижу нашу страну? Как сложную симфонию, бесконечный концерт. И моя задача вымарывать фальшивые ноты из этой партитуры. Вот тогда будет всем счастье и гармония! Пойдём, пора начинать…
**
Допрос проводится в два этапа: первичный и вторичный, или, как их называют в Конторе – «красивый» и «честный». На первом этапе дознаватель просто беседует со свидетелем или подозреваемым, задавая ему различные относящиеся и не относящиеся к делу вопросы, на которые допрашиваемый волен отвечать в свободной форме. Это – «красивый». Затем, на основании полученных ответов, составляется опросник, в котором уже предусмотрено только два варианта ответов: «да» и «нет», потому что других слов «машина правды» не понимает. Это и есть знаменитый «чеснок».
**
Испуганный человек сидел в жёстком изрядно потёртом дерматиновом кресле посредине небольшой комнаты с грязно-серыми кафельными стенами. Запястья человека были зафиксированы широкими кожаными ремнями на подлокотниках. От его головы, груди и пальцев рук в чрево компьютера, стоящего неподалёку на небольшом металлическом столе, тянулись разноцветные жилы проводов.
За компьютером расположился плешивый мужчина с бледным невыразительным лицом, обветренными губами и тусклым неподвижным взглядом. Оператор «машины правды».
В управлении работало много специалистов-полиграфологов. И все они, по наблюдению Сомова, выглядели так, словно никогда не поднимались из подвальных помещений на воздух. Тихие, невзрачные, бледнокожие – призраки подземелья.
Майор Каша, румяный и загорелый, заложив руки за спину, стоял возле стола и с сочувствием смотрел на перепуганного узника кресла. Разумеется, Каша не испытывал к допрашиваемому даже тысячной доли того, что искусно изображал лицом. Обычный ритуал дознавателей – крохотный «пряник» в тени огромного и беспощадного «кнута».
– Если вы были с нами честны, то бояться вам совершенно нечего, – вкрадчиво объяснял Каша. – Это обычная процедура. Я её сам множество раз проходил. Все сотрудники МГБ два раза в год обязаны проходить эту процедуру. Сейчас вы ответите на наши вопросы и поедете домой. Так что постарайтесь расслабиться. Потому что машина может посчитать вашу напряжённость за попытку скрыть правду. А ни мне, ни вам это ведь не нужно, да?
Человек в кресле напрягся ещё сильнее и нервно кивнул. На его красной шее вздулись вены, уголки губ уползли вниз, придав лицу выражение театральной трагичности.
– Я буду задавать вам вопросы, на которые вы должны отвечать односложно, только «да» или «нет». Как вы это делали во время настройки машины. Это понятно?
Человек в кресле снова кивнул.
– Аппарат ещё пока не включён, но лучше отвечайте уже по всей форме. Привыкайте. Любая попытка схитрить приведёт к нежелательным для вас последствиям. А любой ответ вне рамок схемы «да-нет» будет засчитан машиной, как попытка обмануть. Это понятно?
– Да, – едва слышно сказал человек в кресле.
– Замечательно! Надеюсь, вы всё поняли. Только «да» или «нет». И говорите громче.
Каша повернулся к Сомову.
– Знаешь, кто это? – тихо спросил он.
– Фальшивая нота?
– Это мы тоже выясним. – Каша иронично усмехнулся и ласково посмотрел на вжавшегося в кресло человека. – Но пока, Сом, это единственный на данный момент свидетель по нашему неуловимому гаду. И тебе надо обязательно послушать. Обязательно! Потому что… прав ты оказался, похоже. Григорьева невидимка не случайно на кладбище повстречал. Совсем не случайно. А это меняет всё дело.
Майор посмотрел на оператора детектора лжи. Тот коротким кивком дал понять, что готов к работе.
– Так, уважаемый, – Каша взял в руки листки с отпечатанными вопросами. – Наш допрос начинается. Вы готовы?
– Да, – ответил мужчина и тут же жалобно вскрикнул.
