Czytaj książkę: «Генеральская правда. 1941-1945»

©Рубцов Ю.В., 2012

©ООО «Издательский дом «Вече», 2012

Все права защищены. Никакая часть электронной версии этой книги не может быть воспроизведена в какой бы то ни было форме и какими бы то ни было средствами, включая размещение в сети Интернет и в корпоративных сетях, для частного и публичного использования без письменного разрешения владельца авторских прав.

От автора

Кому не известно выражение «солдатская правда»? Последнюю зачастую противопоставляют «правде генеральской»: солдатское, окопное знание войны, мол, куда более жестоко и объективно. Генералы сидят по блиндажам, а то и уютным кабинетам, им не сходиться с вражеским солдатом врукопашную, не бросаться под танк со связкой гранат, не снимать финкой часовых, не утопать в грязи, не рубить штыком мерзлую буханку хлеба. Им даже тоска по женскому теплу непривычна: не жена, так боевая подруга здесь же, под боком.

Подчас под такие рассуждения подводится целая философия: солдат готов отдать жизнь за други своя, генерал же, чтобы соответствовать своему назначению, напротив, будет всегда жертвовать подчиненными. Но не слишком ли грубы, прямолинейны такие суждения?

Глупо отрицать, что рядовому бойцу война видится с другого ракурса, нежели командиру дивизии, корпуса, командующему армией, фронтом. И тяжкого физического труда, телесных испытаний («шилом побреется и дымом согреется»), грязи, крови, пота на его долю приходится куда больше. Но дает ли это солдату заведомо большее, по сравнению с генералом, знание о войне, о ратном деле?

Во-первых, редкий генерал не тянул в свое время солдатскую лямку. А философии, подчеркивающей жертвенность солдата, противостоит философия высшей ответственности командира: тяжело отдавать свою жизнь, но любой фронтовик знает, каково посылать на смерть подчиненных без возможности лично разделить с ними опасность. И как бы тщательно ни был продуман и организован бой, сражение, как бы ни были минимальными потери, все равно любой командир не может отделаться от мысли, что жертв могло быть еще меньше. И тени павших преследуют его. Уж лучше сам, лично пошел бы на боевое задание…

В этом и есть суровый удел любого командира: жалости в его деле отмерена своя строгая мера, и ее излишек оборачивается жертвами не меньшими, а бо́льшими. Кто только в состоянии определить, какова эта мера, где проходит граница между разумной бережливостью и опасной жалостливостью? Эту меру и эту границу определяет сам командир, и чем выше его должность, тем цена выбора тяжелее. Генералу, маршалу ведь приходится бросать на заведомую гибель десятки, сотни тысяч. И за свой выбор он будет нести ответ до скончания не только своего собственного, но и века человечества.

Это всегдашнее состояние полководца – воистину проклятие профессии! – попытался передать в стихотворении «На смерть Жукова» Иосиф Бродский:

 
Сколько он пролил крови солдатской
в землю чужую! Что ж, горевал?
Вспомнил ли их, умирающий в штатской
белой кровати? Полный провал.
Что он ответит, встретившись в адской
области с ними? «Я воевал».
 

Солдат тоже воевал, но такая правда ему неизвестна.

Говоря о генеральской правде, автор имеет в виду и еще одну сторону профессии военачальника. В Красной, Советской Армии высший командный состав был одновременно объектом большой политики. И нередко не столько способность к управлению войсками, сколько лояльность к правящему режиму определяли военную и жизненную стезю высших офицеров.

Доказать правоту этой мысли автор намерен просто – предложив читателям, взявшим в руки эту книгу, проследить судьбу некоторых генералов и маршалов через острые коллизии Великой Отечественной войны и послевоенного времени. Политический режим – и сталинский диктаторский, и хрущевский оттепельный, и брежневский застойный, и горбачевский либеральный – боялся (скажем мягче – опасался) высших военных, особенно самостоятельно мыслящих. В зависимости от ситуации, пуская в ход то политические, то репрессивные рычаги, власть формировала высшую военную элиту под себя. В условиях всевластия верхушки ВКП(б) – КПСС выбор у людей с большими звездами на погонах был невелик: или смирить перед правителями свои амбиции, или уйти в тень, подчас загробную.

И здесь вновь обратимся к стихотворным строчкам Иосифа Бродского:

 
К правому делу Жуков десницы
больше уже не приложит в бою.
Спи! У истории русской страницы
хватит для тех, кто в пехотном строю
смело входили в чужие столицы,
но возвращались в страхе в свою.
 

Вряд ли ошибемся в предположении, что редкий солдат согласился бы разделить такую судьбу кого-то из военачальников – героев книги.

До поры до времени партийно-политическое руководство СССР, используя такой механизм, добивалось своей цели. Военная элита ни разу не выступила против него даже в тех случаях, когда явно ущемлялись ее собственные интересы. И даже отдавая своих представителей на заклание, она вместе со всеми Вооруженными Силами оставалась важнейшей опорой власти. Бесконечно продолжаться так не могло. Наступил 1991 г., КПСС, которой армия отказала в поддержке, рухнула, процессы дезинтеграции страны приобрели необратимый характер…

Материал книги базируется на многочисленных документальных публикациях последних лет, а также на архивных документах, выявленных автором в Архиве Президента Российской Федерации (АП РФ), Российском государственном архиве социально-политической истории (РГАСПИ), Российском государственном военном архиве (РГВА), Центральном архиве Министерства обороны РФ (ЦАМО РФ).

Раздел I. На войне как на войне

Очерк 1. «Крестный путь» командования Западным фронтом

В истории Великой Отечественной войны, прямо-таки насыщенной драматическими и – что там – трагическими коллизиями, тем не менее, найдется не так много документов, которые были бы сопоставимы с постановлением Государственного Комитета Обороны СССР № 169сс от 16 июля 1941 г. по остроте поставленного в нем вопроса: кто виноват в поражениях Красной Армии?

Приведем документ полностью:

«Государственный Комитет Обороны устанавливает, что части Красной Армии в боях с германскими захватчиками в большинстве случаев высоко держат великое знамя Советской власти и ведут себя удовлетворительно, а иногда прямо геройски, отстаивая родную землю от фашистских грабителей.

Однако наряду с этим Государственный Комитет Обороны должен признать, что отдельные командиры и рядовые бойцы проявляют неустойчивость, паникерство, позорную трусость, бросают оружие и, забывая свой долг перед Родиной, грубо нарушают присягу, превращаются в стадо баранов, в панике бегущих перед обнаглевшим противником.

Воздавая честь и славу отважным бойцам и командирам, Государственный Комитет Обороны считает вместе с тем необходимым, чтобы были приняты строжайшие меры против трусов, паникеров, дезертиров.

Паникер, трус, дезертир хуже врага, ибо он не только подрывает наше дело, но и порочит честь Красной Армии. Поэтому расправа с паникерами, трусами и дезертирами и восстановление воинской дисциплины является нашим священным долгом, если мы хотим сохранить незапятнанным великое звание воина Красной Армии.

Исходя из этого Государственный Комитет Обороны, по представлению Главнокомандующих и Командующих фронтами и армиями, арестовал и предал суду Военного трибунала за позорящую звание командира трусость, бездействие власти, отсутствие распорядительности, развал управления войсками, сдачу оружия противнику без боя и самовольное оставление боевых позиций:

1) бывшего командующего Западным фронтом генерала армии Павлова;

2) бывшего начальника штаба Западного фронта генерал-майора Климовских;

3) бывшего начальника связи Западного фронта генерал-майора Григорьева;

4) бывшего командующего 4-й армией Западного фронта генерал-майора Коробкова;

5) бывшего командира 41 стрелкового корпуса Северо-Западного фронта генерал-майора Кособуцкого;

6) бывшего командира 60 горнострелковой дивизии Южного фронта генерал-майора Селихова (правильно. – М.Б. Салихов. – Ю.Р.);

7) бывшего заместителя командира 60 горнострелковой дивизии Южного фронта полкового комиссара Курочкина;

8) бывшего командира 30 стрелковой дивизии Южного фронта генерал-майора Галактионова;

9) бывшего заместителя командира 30 стрелковой дивизии Южного фронта полкового комиссара Елисеева.

Воздавая должное славным и отважным бойцам и командирам, покрывшим себя славой в боях с фашистскими захватчиками, Государственный Комитет Обороны предупреждает вместе с тем, что он будет и впредь железной рукой пресекать всякое проявление трусости и неорганизованности в рядах Красной Армии, памятуя, что железная дисциплина в Красной Армии является важнейшим условием победы над врагом.

Государственный Комитет Обороны требует от командиров и политработников всех степеней, чтобы они систематически укрепляли в рядах Красной Армии дух дисциплины и организованности, чтобы они личным примером храбрости и отваги вдохновляли бойцов на великие подвиги, чтобы они не давали паникерам, трусам и дезорганизаторам порочить великое знамя Красной Армии и расправлялись с ними, как с нарушителями присяги и изменниками Родины»¹.

Итак, главную ответственность за поражения в приграничных сражениях Сталин возложил на высших офицеров, стоявших во главе войск, которые вступили в противоборство с вермахтом в первые же дни войны. И постарался довести эту мысль до всего личного состава действующей армии: несмотря на совершенно секретный характер постановления, оно было зачитано во всех ротах, батареях, эскадронах, авиаэскадрильях.

Какие же события предшествовали постановлению ГКО? Начальный период войны сложился для Красной Армии трагически. К 10 июля 1941 г. фашистские войска продвинулись в северо-западном направлении на 400–450 км, в западном – на 450–600, в юго-западном – на 300–350 км. Наша армия оставила Прибалтику, Белоруссию, значительную часть Украины и Молдавии. Создалась угроза прорыва противника к Ленинграду, Смоленску и Киеву. Только три фронта – Северо-Западный, Западный и Юго-Западный, – по неполным подсчетам, потеряли около 748 тыс. человек личного состава, 18,8 тыс. орудий и минометов, свыше 11,7 тыс. танков, около 4 тыс. самолетов². Правда, и вермахт никогда прежде не сталкивался с таким упорным сопротивлением. Невиданными оказались потери немцев в первые три недели войны – около 100 тыс. человек, 1,6 тыс. танков, 950 самолетов.

С первого дня особенно мощное наступление противник развил в полосе Западного фронта, созданного на базе Западного особого военного округа. Он бросил в сражение 50 дивизий, из них 15 танковых, в то время как Западный фронт располагал 24 стрелковыми, 12 танковыми и 6 мотострелковыми дивизиями.

Фактически именно на этом, западном, направлении вермахт, используя основные силы 4-й танковой армии, наносил главный удар, нацеливаясь на Смоленск и далее на Москву. Противник в полной мере воспользовался грубыми просчетами Сталина в определении момента и главного направления фашистской агрессии. Создав тройное превосходство в танках, орудиях и минометах, тройное-пятикратное – в живой силе, в первый же день захватив полное господство в воздухе, группа армий «Центр» нанесла нашим войскам тяжелое поражение. Уже 28 июня были захвачены Минск и Бобруйск, западнее белорусской столицы попали в окружение 3-я и 10-я армии, а остатки 4-й армии отошли за Березину. Создалась угроза быстрого выхода подвижных соединений врага к Днепру и прорыва к Смоленску.

Арест и предание суду руководящего состава Западного фронта (кроме командующего генерала армии Д.Г. Павлова, начальника штаба фронта генерал-майора В.Е. Климовских, начальника связи генерал-майора А.Т. Григорьева, командующего 4-й армией генерал-майора А.А. Коробкова, в сентябре 1941 г. был осужден командующий артиллерией фронта генерал-лейтенант артиллерии Н.А. Клич) ГКО мотивировал благородными мотивами – необходимостью «железной рукой» пресечь всякое проявление трусости и неорганизованности в рядах Красной Армии.

Однако обстоятельства расследования рождают как минимум два вопроса. Первый – только ли указанные лица должны были нести главную ответственность за поражения войск в приграничных сражениях? Второй – действительно ли генералы совершили те преступления, в которых обвинялись – струсили, проявили бездействие, допустили развал управления войсками и пр.?

Отвечая на первый вопрос, заметим: разумеется, немалая доля вины за поражение вверенных войск лежит на командовании фронтом. Однако публичное объявление имен высших офицеров, преданных суду военного трибунала, преследовало иную цель. Оно представляется не чем иным, как попыткой Сталина переложить на военачальников всю вину за катастрофические поражения и тем самым сохранить в неприкосновенности собственную репутацию. Комплекс документов, имеющихся в распоряжении специалистов, позволяет именно на вождя возложить основную ответственность за то, что войска Красной Армии встретили вражеское нападение на положении мирного времени. Из опасения дать немцам хоть малейший повод к агрессии (хотя их целенаправленная подготовка к войне не оставляла сомнений) Сталин запрещал военному руководству самые элементарные действия по приведению войск в необходимую степень боевой готовности. Жестко пресекались все попытки командующих войсками округов, в том числе Западного особого, заранее выдвинуть к границе хоть какие-то дополнительные силы.

Просчет в определении вероятных сроков нападения Германии стал наиболее роковым в ряду трагических ошибок руководства СССР. Вследствие него не было сделано главного – войска прикрытия, предназначавшиеся для отражения первого удара противника, своевременно не были приведены в полную боевую готовность. И вот за этот просчет должны были ответить далеко не те, кто в первую очередь был в нем виновен.

Сама процедура установления круга виновных военачальников явно выдавала то, что называется политическим заказом. На первом же заседании ГКО, образованного 30 июня, генерал армии Павлов был освобожден от обязанностей командующего фронтом. До 2 июля его заменили генерал-полковником А.И. Еременко, а затем – наркомом обороны маршалом С.К. Тимошенко. Членом военного совета фронта стал армейский комиссар 1-го ранга Л.З. Мехлис, продолжавший оставаться заместителем председателя Совета народных комиссаров СССР, заместителем наркома обороны и начальником Главного управления политической пропаганды (так в начале войны называлось Главное политуправление РККА). Забегая вперед, скажем, что ему в сталинских планах по поиску «стрелочников» отводилась особая роль.

Павлов, еще не зная об отстранении от должности, выехал по вызову вождя в Москву. Генерал пробыл в столице несколько дней, встретившись лишь с начальником Генштаба генералом армии Г.К. Жуковым. Сталин его не принял и лицемерно приказал возвращаться «туда, откуда приехал», хорошо зная, что бывший командующий до штаба фронта не доедет. 4 июня по дороге в Гомель, где к тому времени размещался штаб Западного фронта, Павлов был арестован. Процедуру ареста контролировал Мехлис. Ему же было поручено определить круг лиц из командного состава фронта, которые вместе с бывшим командующим должны были предстать перед судом, и сформулировать правдоподобное обоснование расправы над ними. По образцу 1937 года, чтобы надежнее отвести вину от вождя, Мехлис сфабриковал групповой «заговор».

6 июля 1941 г. начальник ГУПП собственноручно составил на имя Сталина телеграмму, подписанную также командующим фронтом маршалом С.К. Тимошенко и еще одним членом военного совета фронта первым секретарем ЦК КП(б) Белоруссии П.К. Пономаренко. В ней сообщалось, что «Военный совет установил преступную деятельность ряда должностных лиц, в результате чего Западный фронт потерпел тяжелое поражение», и назывались фамилии арестованных военачальников. Кроме указанных выше генералов В.Е. Климовских, Н.А. Клича, А.Т. Григорьева и А.А. Коробкова, в этот проскрипционный список попали заместитель командующего ВВС фронта генерал-майор авиации А.И. Таюрский (командующий ВВС Герой Советского Союза генерал-майор авиации И.И. Копец под влиянием известий о тяжелых потерях авиации фронта покончил жизнь самоубийством в первый же день войны), командир 9-й смешанной авиационной дивизии Герой Советского Союза генерал-майор авиации С.А. Черных, командир 42-й стрелковой дивизии генерал-майор И.С. Лазаренко, командир 14-го механизированного корпуса генерал-майор С.И. Оборин и некоторые другие лица, занимавшие менее высокое служебное положение.

Сталинский посланник, зная, что никакая жестокость не будет его покровителем считаться излишней, действовал грубо, подтасовывал факты, не заботясь даже о тени законности. О его «объективности» при определении круга виновных свидетельствует хотя бы судьба генерал-майора А.А. Коробкова. По воспоминаниям генерал-полковника Л.М. Сандалова, встретившего войну начальником штаба 4-й армии, она «хотя и понесла громадные потери, но все же продолжала существовать и не потеряла связи со штабом фронта». Почему же осудили именно Коробкова? Сандалов объяснял так: «К концу июня 1941 года был предназначен по разверстке (! – Ю.Р.) для предания суду от Западного фронта один командарм, а налицо был только командарм 4-й армии. Командующие 3-й и 10-й армиями находились в эти дни неизвестно где, и с ними связи не было. Это и определило судьбу Коробкова»³.

В словах генерала Сандалова нет ни малейшего преувеличения: если всмотреться в мехлисовский арестный список, то видно, что он составлен, исходя из самой настоящей разнарядки: в нем представлено по одному человеку от каждого уровня командования – фронт, армия, корпус, дивизия. В список попали даже начальник военторга и начальник окружной ветеринарной лаборатории. Как на поражении войск фронта могла сказаться их деятельность, было ведомо одному Мехлису.

Но Сталин не увидел в этом факте ничего необычного. В тот же день от него последовал ответ, в котором вождь от имени Государственного Комитета Обороны одобрял произведенные аресты и приветствовал «эти мероприятия как один из верных способов оздоровления фронта»⁴.

Многое в этой истории остается еще под покровом тайны. До сих пор не установлено даже, кто из военачальников, где и когда был арестован.

Относительно обстоятельств ареста генерала армии Павлова мы располагаем двумя, противоречащими друг другу версиями. Одна принадлежит бывшему начальнику Гомельского областного управления госбезопасности полковнику в отставке Д.С. Гусеву. На рассвете 4 июля ему позвонил Мехлис и отдал приказ «перехватить» Павлова, направлявшегося из Могилева в Гомель, когда тот будет проезжать городок Довск. Гусев прибыл в Довск и здесь узнал, что арест генерала армии придется производить не ему, а ранее прибывшей из Москвы группе ответственных работников НКВД. Когда появилась машина Павлова, один из них остановил автомобиль и предложил генералу пройти к телефону, объяснив просьбу срочным вызовом Мехлиса. В помещении почтового отделения бывшему командующему Западным фронтом предъявили ордер на арест.

Сам Павлов показывал на допросе 7 июля: «Я был арестован днем 4 июля с.г. в Довске, где мне было объявлено, что арестован я по распоряжению ЦК. Позже со мной разговаривал заместитель председателя Совнаркома Мехлис и объявил, что я арестован как предатель»⁵.

Однако по другой версии арест производил не сотрудник НКВД, а полковник Разведуправления РККА Х.-У.Д. Мамсуров⁶. Приказ на арест он якобы получил от К.Е. Ворошилова, имевшего соответствующие указания от Сталина. Журналист, опубликовавший эту версию в «НВО», утверждает, что это было 29 июня. И «отвертеться он не мог: машины с охраной для выезда за будущими высокопоставленными арестантами уже ожидали…»

Мамсуров хорошо знал Павлова по Испании, где они находились в одно и то же время, первый под псевдонимом «Ксанти», а второй – «генерал Пабло». По приводимым в той же газете воспоминаниям разведчика, 27 июня он стал свидетелем разговора, состоявшегося между Ворошиловым и еще одним маршалом – Б. М. Шапошниковым, также находившимся в тот момент в штабе Западного фронта. Климент Ефремович сказал своему собеседнику, что имеет указание отстранить Павлова от командования и отправить под охраной в Москву. Борис Михайлович согласился, что тот – командующий никудышный, но его арест в данной ситуации был бы ошибкой, он пользы не принесет, а лишь вызовет тревогу и суматоху в рядах командиров. В составленной затем шифровке на имя Сталина Ворошилов просил вождя не арестовывать Павлова, а назначить командующим танковой группой, сформированной из отходящих частей в районе Гомель – Рогачев. Но Москва подтвердила указание об аресте, и маршал отдал приказ Мамсурову.

В 60-е годы, уже будучи в должности заместителя начальника ГРУ Генерального штаба ВС СССР, генерал-полковник Мамсуров так вспоминал об аресте генералов: «Первым подошел сам Павлов. Снял ремень с пистолетом и, подав их мне, крепко пожал руку, сказал: “Не поминай лихом, Ксанти, наверное, когда-нибудь в Могилеве встретимся”. В отличие от вчерашней ночи он был почти спокоен и мужественен в эту минуту. Павлов первым сел в легковую машину. Вторым сдал оружие начальник штаба Климовских. Мы с ним раньше никогда не встречались. Он был также спокоен, ничего не сказал и сел в ту же машину. Третьим подошел ко мне замечательный товарищ, великолепный артиллерист – командующий артиллерией округа Клыч (правильное написание фамилии – Клич. – Ю.Р.). Мы прекрасно знали друг друга по Испании и всегда общались как хорошие товарищи. Он протянул свое оружие, с улыбкой обнял меня. Через несколько минут небольшая колонна двинулась в путь на Москву».

Несмотря на то, что автор статьи, из которой мы привели эту цитату, ссылается на использование архивных материалов ГРУ и ранее не публиковавшихся записей Мамсурова, картина ареста командования Западным фронтом предстает крайне противоречивой (если не фантастической) и практически ни в чем не совпадает с достоверно установленными фактами. Остаются не до конца проясненными сведения о дате (датах) и месте (местах) ареста генералов, о лицах, организовавших и производивших арест.

Заслуживающие доверия архивные материалы говорят об активной роли в аресте как раз не Ворошилова, а именно Мехлиса. Его обмен телеграммами со Сталиным дает основание говорить о том, что арестовали Павлова и его подчиненных порознь, а не вместе, как об этом вспоминал Мамсуров. Из тех же воспоминаний следует, что арест был произведен в расположении штаба фронта. Однако документально подтверждено, что Павлов был арестован в Довске и арестован не 29 июня, а 4 июля, о чем уже говорилось выше.

Если, как утверждает автор «НВО», маршал Ворошилов отдал приказ Мамсурову арестовать Павлова, Климовских и Клича еще 29 июня, причем сделать это неотложно, то, спрашивается, кто осмелился затянуть с его исполнением на пять дней, до 4 июля, и почему виновный не понес за задержку никакой ответственности, хотя приказ исходил от самого Сталина? Вызывает сомнение также факт одновременного ареста Павлова, Климовских и Клича. До 4 июня они находились порознь, и выходит, что кому-то пришло в голову арестовать их именно в Довске, для чего они должны были передвигаться из разных мест: Павлов – по пути из Москвы, другие два генерала – по логике, по пути из штаба фронта. К чему такая сложность, если органы безопасности могли произвести арест там, где им было удобнее?

Еще вопрос, рождающийся от «нестыковок»: если Климовских был арестован вместе с Павловым еще 4 июля, почему Мехлис сообщает Сталину об этом факте только 6 июля (да еще с формулировкой «Военный совет решил (выделено мной. – Ю.Р.) арестовать…»? Для такого педанта, как Мехлис, это кажется просто невозможным, тем более что речь шла о личном поручении вождя.

Словом, несмотря на то, что автор публикации в «НВО» ссылается на воспоминания столь авторитетного разведчика, как генерал Мамсуров, многое в них, как видим, не стыкуется с фактами, которые как раз сомнения не вызывают. И пока перед историками не предстанет ясная, непротиворечивая картина того, как прошел последний день на свободе для командования Западным фронтом, точку в этой истории ставить рано. Пока же, на наш взгляд, очень многое говорит за то, что организация и арест генералов были доверены (не исключено, что и с участием Мамсурова) именно Мехлису, прибывшему в штаб Западного фронта, по крайней мере, не позднее 2 июля 1941 г.

Обстановку, в которой готовилась расправа над генералами, хорошо иллюстрирует такой факт: Павлов был арестован 4-го, но лишь 5-го было оформлено постановление 3-го управления НКО СССР на арест бывшего командующего Западным фронтом. Нарком обороны маршал С. К. Тимошенко утвердил постановление, и прокурор Союза ССР В. М. Бочков санкционировал арест еще через день, 6 июля. Как видим, с самого начала высшие должностные лица не торопились связывать себя «какими-то» правовыми нормами – законность обозначалась, а не обеспечивалась.

События показали, что арест руководителей Западного фронта кардинально обстановку не изменил, да и, конечно, изменить не мог. В условиях постоянно нараставших по силе ударов вермахта войска продолжали отход. 10–12 июля противник сломил сопротивление наших обороняющихся частей в районе Витебска, южнее Орши и Могилева и стал быстро продвигаться в сторону Смоленска. Во всей полосе Западного фронта развернулось гигантское Смоленское сражение.

Если бы Сталин был последователен, он, учитывая, что перелома на фронте достичь не удалось, должен был поступить с Мехлисом так, как он обошелся с бывшим командованием фронтом. Но в том-то и дело, что армейский комиссар 1-го ранга был послан туда с иной миссией. Вождь руками своих присных добивался вполне определенной цели – дать населению страны простое и понятное объяснение сокрушительных поражений, припугнуть военные кадры тяжестью и неотвратимостью верховной кары, показать, что и с началом войны устои власти остались прежними. И судя по всему, Сталин уверился, что эта цель на Западном фронте его эмиссаром достигнута.

…Однако – вернемся к крестному пути, который выпало пройти командованию Западным фронтом. И попробуем ответить на второй вопрос из тех, что были поставлены вначале: действительно ли генералы совершили те преступления, в которых обвинялись – струсили, проявили бездействие, допустили развал управления войсками и пр.?

После ареста Павлова, Климовских, Григорьева и Коробкова доставили на Лубянку во внутреннюю тюрьму. Началось следствие, пошли допросы.

С самого начала и политические, и военные власти не стеснялись в средствах, создавалась лишь видимость законности. О том, что арест Павлова был санкционирован лишь спустя два дня после фактического взятия его под стражу, уже говорилось. Само постановление на арест, подписанное заместителем начальника следственной части 3-го управления НКО старшим батальонным комиссаром Б. С. Павловским, не содержало доказательств вины, а свелось к надуманным мотивам, чтобы хоть как-то обосновать сам факт заключения генерала под стражу⁷. Точно так же постфактум Павловским было вынесено, а Тимошенко утверждено постановление о содержании под стражей, как мере пресечения в отношении Павлова. Обвинительное заключение по делу всех четверых генералов (их следственные дела были объединены в одно), утвержденное заместителем наркома внутренних дел СССР комиссаром госбезопасности 3-го ранга В. С. Абакумовым 21 июля 1941 г., также было бездоказательным, не содержало ни отсылок к конкретным материалам, на основании которых перечисленные выше лица были арестованы, ни ссылок на доказательства, которые свидетельствовали бы о виновности привлекаемых к уголовной ответственности лиц.

По ходу дела постоянно велась переквалификация преступлений, в совершении которых обвинялись подследственные, а затем и подсудимые. Тот же Павлов был арестован и заключен под стражу, как подозреваемый в преступлениях, предусмотренных ст. 58—1б и 58–11 УК РСФСР. Эти же статьи фигурируют в обвинительном заключении в отношении Павлова и Климовских. Григорьев и Коробков обвинялись в преступлениях по ст. 193—17б УК РСФСР. А уже на следующий день, 22 июля, дело в судебном заседании Военной коллегии рассматривалось с предъявлением обвинения уже совершенно по иному кодексу – не РСФСР, а Белорусской ССР – и новым статьям: Павлову и Климовских – ст. 63—2 и 76 УК БССР, Григорьеву и Коробкову – ст. 180-б УК БССР. Судя по протоколу судебного заседания, подсудимые об этой переквалификации поставлены в известность не были, председательствующий Ульрих лишь спросил, получили ли они копию обвинительного заключения и познакомились ли с ним.

Да простит читатель педантизм автора, но нельзя не проследить эту цепь беззаконий до конца. В приговоре Военной коллегии действия всех четверых подсудимых были вновь переквалифицированы, на сей раз на ст. 193—17б и 193—20б УК РСФСР.

В процессе следствия беззаконие заявляло о себе раз за разом. Первый допрос генерала армии Павлова 7 июля продолжался непрерывно 15 часов. Следователи сразу же требуют: «…Приступайте к показаниям о вашей предательской деятельности». Павлова – как обухом по голове: следствие только началось, а его не просто подозревают в совершении преступления – ему, по сути, уже предъявляют обвинение.

Естественно, допрашиваемый категорически заявляет, что он не предатель. Следователи тут же перебивают его следующим вопросом: «У следствия имеются данные, говорящие за то, что ваши действия на протяжении ряда лет были изменническими, которые особенно проявились во время вашего командования Западным фронтом». Генерал вновь настаивает: «Я не изменник, злого умысла в моих действиях, как командующего фронтом, не было». Категорически возражал он и против предположений, что кто-то из его подчиненных совершал изменнические действия⁸.

Бывший командующий подробно описал обстановку, сложившуюся после нападения гитлеровских войск, свои действия по управлению войсками. Прорыв немецких войск он объяснял их огромным превосходством в танках и авиации, а также утратой связи с первых часов войны.

Но следователей это, судя по всему, мало интересует. Они завершают допрос тем же, с чего и начали, добиваясь от Павлова признательных показаний о том, что тот намеренно открыл фронт противнику: «Напрасно вы (Павлов. – Ю.Р.) пытаетесь свести поражение к не зависящим от вас причинам. Следствием установлено (когда? – Ю.Р.), что вы являлись участником заговора еще в 1935 г. и тогда еще имели намерение в будущей войне изменить родине. Настоящее положение у вас на фронте подтверждает эти следственные данные».