Czytaj książkę: «Римские каникулы»

Czcionka:

Юрий Дольд-Михайлик

Пролог

За стенами комнаты бурлит Рим. Чужой город… Из окон самолета Григорий видел его панораму. Она промелькнула, словно кадр из фильма, потом земля взмыла вверх, здания, купола церквей, деревья стали клониться набок, словно срезанные крылом самолета, и, кружась в беспорядке, возникали то справа, то слева, перемежаясь с голубизной неба и вставшими дыбом зелеными полосами виноградников, полотном дорог, акведуками.

Казалось, город был вот тут, рядом. Но от аэропорта Чампино пришлось долго ехать по шоссе, пока оно не влилось в городские улицы, миновав первые достопримечательности Рима.

В аэропорту Григория и Вайса встретил сдержанный молодой человек с высоким, сжатым у висков лбом и внимательным взглядом темно-карих, почти черных глаз. Представившись как секретарь «лица, предупрежденного о приезде гостей из Испании», он молча подвел прибывших к машине и сам сел за руль. По дороге Григорий, озабоченный чересчур конспиративным поведением встречающего, не прислушивался к его коротким пояснениям. Остатки древнеримского некрополя, вход в катакомбы святого Себастиана, мавзолей Цецилии Метеллы… Все эти названия Гончаренко улавливал лишь краем уха, и они гасли, не доходя до сознания, как это бывает с посторонними звуками, которые не воспринимает привыкшее к шуму ухо.

Думая о поездке в Италию, Григорий чувствовал себя почти на пороге родного дома. Устроив Агнессу, он легко доберется до Югославии, а там уж дорога на родину ему знакома. Издалека все казалось простым, легко осуществимым. A случилось так, что, приехав в Италию, он фактически оказался лишенным свободы действий и все его планы могли полететь вверх тормашками. Встревожил его и пакет, который пилот передал встречавшему их человеку. Нетрудно догадаться, что в письме содержатся какие-то инструкции Нунке и Думбрайта, касающиеся Григория. Мало им одного наблюдателя, трижды проклятого Вайса… Боже упаси: вдруг их поселят вместе, в одном номере! Днем и ночью видеть рядом с собой эту омерзительную рожу, знать, что водянистые, красноватые глаза похожего на белую крысу альбиноса подозрительно следят за каждым твоим шагом, словом, даже выражением лица.

К счастью, эта неприятность миновала Григория. Машина остановилась у двухэтажного дома на виа Палермо, и таинственный секретарь таинственного лица коротко доложил:

– Мы предпочитаем, чтобы наши гости останавливались в частных пансионатах. В этом заказан номер для вас, синьор Шульц! Ваш спутник будет жить неподалеку. Адрес я напишу.

Перекинувшись несколькими словами с хозяйкой пансионата, молодой человек провел Григория на второй этаж, сам открыл дверь номера, расположенного напротив лестницы.

– Надеюсь, вам будет удобно. Если что-нибудь понадобится, позвоните мне, спросите Джузеппе. На этом листке я написал свой номер телефона и адрес синьора Вайса.

– Благодарю за заботы, синьор Джузеппе! Наконец-то я знаю, как вас величать. А не кажется ли вам, что столь таинственное поведение напоминает игру в прятки? Кто эта персона, секретарем которой вы отрекомендовались? В какой зависимости мы от нее находимся? Могу ли я выходить из пансионата или должен ждать аудиенции, чтобы получить специальное разрешение? Я прибыл сюда с несложным заданием, оно скорее носит частный характер, и непонятно, почему я должен скрываться в каком-то пансионате, а не жить в гостинице, которая придется мне по вкусу? Согласитесь, во всем этом много непонятного, а для человека в моем положении, я бы сказал, обидного.

По мере того как Григорий говорил, в нем нарастало раздражение, а лицо Джузеппе оставалось непроницаемым.

– Простите, я человек подчиненный и выполняю лишь то, что мне поручено. На дальнейшее мои полномочия не распространяются. Синьор, личностью которого вы интересуетесь, очевидно, встретится с вами вечером и сам ответит на все ваши вопросы. Отдыхайте! А мне разрешите попрощаться: ваш спутник, наверно, нервничает, ожидая так долго в машине.

Дверь за Джузеппе закрылась.

Уф, как хорошо остаться одному, раздеться, умыться, вытянуться на прохладном одеяле. После болтанки в самолете, езды на машине так приятно чувствовать под ногами твердую почву, отдаться плавному течению мыслей, всегда предшествующему сну. Вот уже дремота легко касается век, расслабляет мышцы, туманит голову. Еще миг – и окружающий мир исчезнет, перестанет существовать, хоть на короткое время выпустит Григория из своих цепких объятий. Миг… Молоточек незримого Времени уже поднялся, чтобы отбить его. Но почему же он не опускается? Да потому, что из самых глубин убаюканного сознания всплывает воспоминание, и как ни старается Григорий отогнать его от себя, оно неизменно возникает, как только он оказывается на новом месте: приезд в Сен-Реми, гостиница, Моника… Нет, теперь не уснуть, это он знает по опыту. Лучше думать о чем угодно, только не о том дне, вернее днях, которые дали ему так много, а отняли все. Закинув руки за голову, Григорий лежит с открытыми глазами, а мысли его убегают в далекое прошлое.

Своенравная память, словно камешки из потока, выбрасывает на берег крупицы забытого.

…Солнечный день, тень мальвы на стене, босые ноги жжет раскаленный гравий дорожки. Мальчонка перебегает ее, и маленькие ступни погружаются в подорожник, разогретый солнцем, но все же прохладный. Куда он бежит, что произошло в этот день? Ничего… Разве назовешь событием чувство радости и единения со всем миром, пронзившее маленькое существо. Солнце – это он, мальва – это он, и вон то облачко – тоже он…

…Снегу намело по пояс, а от школы до их дома, будочки железнодорожного обходчика, далеко. Началась метель. Мальчик бежит, ему страшно. Кружится снег, земля сливается с небом, отяжелевшие ноги не слушаются, вязнут в липкой вате. Как далеко до дома! Где он, дом? Его замело, замело весь мир. Мальчик один среди молочно-белого тумана. Крошечная фигурка на фоне белой пустыни…

То же чувство безмерного одиночества Григорий испытал еще раз. Это было в один из дней сорок первого года, когда Григорий Гончаренко, разведчик Советской Армии, перешел линию фронта. Там, у немцев, он должен перевоплотиться в барона фон Гольдринга, сына и выученика своего отца, шпиона-диверсанта, засланного в Советский Союз.

Наплывом возникает лицо оберста Бертгольда, с которым в тот памятный день он вступил в неравный бой – неопытный юноша, знающий жизнь по книгам, и матерый волк, перегрызший не одно горло, повидавший множество ловушек и научившийся их обходить.

Что помогло тебе тогда победить? Хорошая подготовка, тщательно, до мельчайших деталей, разработанная операция, какие-либо особые черты характера? Нет, не это. Столкнулись две воли, закаленные в разных горнилах, в одном пылало чистое, горячее пламя высоких идей, в другом чадило зловоние растленного мира. Разная закалка, разное оружие. Твое, Бертгольд, сломалось, разлетелось вдребезги, а мое оттачивалось, ведь я должен был всегда держать его наготове.

Бертгольд, призванный раскрыть меня, сам попался: его ослепили два миллиона марок, положенных Зигфридом Гольдрингом в швейцарский национальный банк. После смерти отца они стали собственностью Генриха. Но почему же только Генриха? Если женить его на Лоре…

Работая во Франции, потом в Северной Италии, лейтенант фон Гольдринг, обер-лейтенант фон Гольдринг, гауптман фон Гольдринг не раз попадал в сложные ситуации, порою даже смерть заглядывала ему в глаза.

Но то, что пришлось породниться с Бертгольдами, было, пожалуй, самым тяжким испытанием. Зато именно это дало возможность отлично законспирироваться, выполнить задания.

Теперь, когда вспоминаешь, какими сложными они были, даже не верится, что все это оказалось под силу одному человеку. Раскрыть тайну подземного завода в Проклятой долине, достать чертежи, уничтожить палача Гартнера… Правда, Григорий дважды чуть не поплатился жизнью: первый раз – при взрыве в ресторане, затем в гестапо, откуда спасся столь оригинальным способом… Оружие для дивизии, которое он фактически передал маки… Фотоснимки объектов на Атлантическом валу… Спасение Людвины Декок, посланницы французских партизан… Да и вся информация, для сбора которой требовалось столько изобретательности…

Стоп, парень! Слишком уж ты расхвастался. Ничего бы ты не сделал один, без помощи маки, без дружеской поддержки Курта и Лютца, без…

Григорий останавливает бег мыслей. Моника! Снова ее лицо! Но не расплывчатое, как бывает в полусне, а реальное, живое, он даже слышит, как тихий вздох срывается с губ, которые вот-вот что-то произнесут, а может, только улыбнутся…

Как случилось, что ты не сберег ее? Единственную любовь, озарившую твою жизнь…

Только в Северной Италии ты узнал, кто ее убийцы, кто швырнул Монику под колеса грузовой машины. Виновники расплатились за это жизнью. Миллер, Заугель, Бертгольд… правда, не только за нее, а за всех, кого они замучили и кого могли замучить еще.

Кастель ла Фонте. Замок графа Рамони. Высоченные покои. Бессонные ночи, когда сердце разрывалось от тоски. Спасло Григория новое, необычайно сложное задание: надо было узнать, где расположен завод, изготовляющий радиоаппаратуру для летающих снарядов, и любой ценой раздобыть чертежи этого нового оружия. Григорий не так скоро, как хотелось бы, но все же выполнил приказ своего командования. Да, это задание было самым сложным. Должно быть, именно поэтому ты не заметил, что над твоей головой собираются тучи. Впрочем, это могло произойти и раньше. После первых твоих попыток с помощью Лидии, горничной племянницы графа Рамони, и Курта предупредить местных партизан-гарибальдийцев о грозящей им опасности. А когда ты помог бежать Матини, когда исчезли предупрежденные тобой Лидия и Лютц, у гестапо появилось достаточно оснований, чтобы серьезно заинтересоваться особой Генриха фон Гольдринга. Так бы, наверно, и случилось, если б не стремительный ход событий: поспешная эвакуация гитлеровцев из Кастель ла Фонте, восстание военнопленных на секретном заводе и страшное решение Бертгольда затопить долину, в которой был расположен завод. Генерал предложил взорвать плотину огромного искусственного озера. Но взлетел на воздух только замок. Гарибальдийцы буквально в последние минуты успели спасти плотину – и одновременно покончить с тем, кто был автором этого проекта.

Снова наплывом возникает лицо Бертгольда – страшное, перекошенное от бешенства. Прежде чем автомат командира гарибальдийцев прошил палача, Григорий успел шепнуть ему, кто скрывается под именем Генриха фон Гольдринга…

Война кончилась. Ты бы мог поставить на этом точку и продолжать учиться. Но существует закон дружбы и братства. Получив от Курта письмо и узнав, что Матини попал в беду, ты поспешил ему на помощь. И попал в западню.

Спровоцированное столкновение с американским солдатом. Камера смертников. Попытка купить твою честь ценой предательства… Нет, сначала эта неудачная попытка, а потом уже камера смертников… На рассвете тюремный врач «из гуманных соображений» принес ампулку с ядом. Помнишь, как ты перекатывал ее на ладони, словно определяя весомость блага, таящегося в ней? Стоило только раздавить зубами тонкую оболочку… Но все твое человеческое достоинство восстало против этого. Ты хотел умереть, как положено мужчине… A вот от сигареты не отказался. Какой же курильщик откажется от последней затяжки?

Заметив движение в узком тюремном дворе, где происходили казни, ты закурил. Горький и одновременно сладковатый привкус табака. Может быть, это только показалось? Ты глубоко затянулся еще раз…

A пришел в себя только в Испании.

Тебя выкупили у американцев, как вещь. Втащили в самолет, как багаж самоуверенного, надменного Нунке. И распоряжаться тобой он собирался, как вещью. Правда, достаточно ценной. Иначе бы тебя не назначили преподавателем русского отдела в школе разведчиков под Фигерасом.

Не знал Нунке, что, выкрав своего бывшего подчиненного Гольдринга, он собственноручно привез в школу бомбу замедленного действия.

Западня. Безысходность. Ты еще прикован к постели. А все мысли направлены на одно: как бежать отсюда? Даже нарвавшись на пулю. Отрезвил первый же разговор с Нунке: недобитые фашисты готовятся к реваншу не только здесь, в школе «рыцарей благородного духа», а повсюду. У них могучие покровители за океаном, где тоже разрабатываются тайные планы, направленные против Советского Союза и других социалистических стран.

Фред Шульц. Теперь он Фред Шульц. Здесь все работают под вымышленными именами. Даже главный заокеанский босс Думбрайт.

Не скоро удалось Григорию подать о себе весточку на родину и получить оттуда инструкции, а вскоре и верного помощника – Домантовича. Его доставил сам Думбрайт вместе с группой бывших власовцев, ставших курсантами школы.

Милый Мишка Домантович, отчаянный Мишка Домантович. Нам приходилось враждовать, чтобы ни у кого не вызвать подозрений.

Но в редкие минуты, когда мы оставались наедине и знали, что за нами не следят, что поблизости нет подслушивающих аппаратов, какой отрадой был короткий разговор, вскользь брошенная шутка, просто пожатие руки.

Был у тебя, Григорий, еще один островок среди этой трясины, где ты мог отдохнуть душой, – вилла патронессы школы Агнессы Менендос. Вначале ты враждебно относился к этой женщине, и если бы не ее дочка-калека, маленькая Иренэ…

Теплое, щемящее чувство пронзает сердце Григория. Он видит красивую голову молодой женщины, бледное личико девочки, которое всякий раз как бы озаряет внутреннее сияние, когда она видит дорогих ее сердцу людей.

Как безжалостно и цинично падре Антонио и Нунке использовали семейную трагедию Агнессы. Какими путами оплели эту неопытную и малообразованную женщину, чтобы окончательно подавить ее волю. До самого последнего времени Агнесса верила, что школа «рыцарей благородного духа», которую она возглавляет, – учреждение, занимающееся добрым делом: в нем обучается воинство Христово, которое принесет людям науку любви и милосердия, и Мадонна воздаст ей за это, вернув Иренэ здоровье. Бедная, обманутая душа! Именно здоровьем Иренэ и пренебрегли, для того чтобы держать тебя в руках, чтобы прятаться за такой надежной вывеской, как школа рыцарей – поборников веры.

Ну и морды же были у Думбрайта и Нунке, когда они узнали о бегстве Агнессы в Италию! Так ловко их обмануть! Поехать как бы к папе римскому и забрать с собой все деньги, лежащие на счету. Это рука падре, только падре… Думбрайт даже заикался. Немедленно вернуть его и Агнессу с ее калекой! Поручить это дело Фреду!

И вот ты в Риме, Григорий. Он бурлит за стенами этой комнаты.

Чужой город…

1
Над Шпрее сгущаются тучи

На открытых окнах шелестят спущенные шторы. Звук этот невыносимо раздражает Витторио Рамони. Шум напоминает щелканье бича, погоняющего время – такое драгоценное именно ранним утром. Единственное время, когда граф может отдаться любимому делу… Сегодня, правда, по собственной вине Витторио задержался чуть ли не на полчаса: примерял рабочую куртку, принесенную портным. Но что поделаешь, если ты принадлежишь к таким утонченным натурам, для которых окружающая обстановка во время работы значит очень много: будь то цвет авторучки или собственная одежда.

Витторио проводит гребешком по светло-каштановым, негустым, но волнистым волосам, потом подходит к зеркалу, висящему в простенке, и еще раз осматривает себя. Покрой мягкий, теплый тон светло-серой материи, черные бархатные отвороты – все очень элегантно и, главное, к лицу. В этой одежде он похож на своего прапрадеда, который глядит на него с потемневшего от времени портрета. Тот же утонченный овал лица, спокойные полукруги бровей над ласковыми задумчивыми глазами, прямой нос. Чувственные, чуть крупноватые губы придают лицу особую оригинальность: борьба плоти и духа! Этим отличались все предки Витторио, так же, как и этот прапрадед: он прожил бурную жизнь развращенного вельможи, оставив, впрочем, потомкам фундаментальный исторический трактат о венецианской школе искусств ранней поры Возрождения. Должно быть, от этого прапрадеда Витторио и унаследовал склонность к литературе.

Для «разгона» граф всегда начинает свой рабочий день с переписки заготовленных накануне черновиков. Толстая тетрадь в сафьяновом переплете раскрыта. Буквы быстро нанизываются друг на друга, образуя ровные строки.

«Судьба Италии – это судьба Нарцисса, который, влюбившись в собственное изображение, тихо умер от неудовлетворенной любви. Итальянцы, очарованные величием своего прошлого, восхищенные непревзойденной красотой древней истории, как бы парализованы экстазом самосозерцания. Они отказались от действий – единственной движущей силы любого прогресса, и тем самым привели нацию на край бездны. Возвращаясь к событиям недавнего прошлого, отчаянной и действительно героической попытке пробудить дух народа для деятельной творческой жизни…»

Не закончив фразу, Витторио Рамони перечитывает написанное и самодовольно улыбается. Придет время, благодарные потомки отдадут должное своему летописцу. Ничего, что сейчас приходится тайком писать эти мемуары, работать урывками, в редкие минуты, свободные от повседневных забот.

А заботы окружают со всех сторон и, по мере того как жизнь страны нормализуется, становятся все сложнее.

В послевоенном Риме

Для постороннего глаза Витторио Рамони – просто беспечный бонвиван, завсегдатай светских салонов Рима. Их двери, наглухо закрытые для мелкого адвокатишки, которым еще недавно был Витторио, теперь широко распахнулись для единственного наследника графа Рамони.

Благоприятствовала этому трагическая гибель старого графа и его любимицы Марии-Луизы. Еще совсем недавно скандальное поведение молодой вдовы служило темой злорадных перешептываний. Теперь же ее сделали чуть ли не великомученицей. Еще бы! Так нелепо погибнуть под грудой развалин в расцвете молодости и красоты. Конечно, это дело рук гарибальдийцев, хотя они и очень старались выгородить себя, распространяя слухи, будто замок взлетел на воздух по приказу какого-то эсэсовского генерала.

Великолепно осведомленный о том, как все произошло, Витторио помалкивал. Так выгоднее для дела, а следовательно, это и есть истина. Кстати сказать, новейшее философское течение трактует понятие истины именно с точки зрения выгоды. Ради одного этого стоит почитать труды апостолов прагматизма. Не помешает, если практика будет опираться на теорию. Это всегда импонирует.

Сделав соответствующую пометку в календаре, граф снова склонился над тетрадью. Но все написанное дальше не составляло единого целого. Придется переделывать…

Поработав еще с четверть часа и поняв, что работа сегодня не клеится, Витторио нажал кнопку звонка.

Чуть слышно постучав в дверь, горничная остановилась у порога в позе почтительного ожидания.

– Синьор прикажет подать кофе?

– Да, Лидия, – Витторио внимательным взглядом окинул фигуру молодой женщины и с удовольствием подумал, что не ошибся, взяв на службу бывшую служанку Марии-Луизы. Сестра отлично ее вышколила, горничная совершенно лишена налета назойливой фамильярности, с которой держится большинство слуг-итальянцев.

Чашка крепкого кофе и две хорошо поджаренные тартинки – вот и все, что можно позволить себе на завтрак, если хочешь сохранить спортивную форму и ясную голову.

Сегодня утром это особенно важно. Придется откровенно побеседовать с руководителями «Итальянского социального движения» о падении дисциплины среди членов организации.

Пригубив принесенный горничной кофе, Витторио поближе придвинул телефон и набрал нужный номер.

– Батисто Флоренти? Да, я… Нет, нет, приезжайте немедленно, дело срочное… Нет, на моей машине, вы ее знаете… Будет ждать у кафе.

Второй раз за сегодняшнее утро Витторио испытал большое удовлетворение. Вот и осуществились его честолюбивые мечты! Он уже не пешка, которую игроки двигают по шахматной доске. Сам включился в большую игру, сам может приказывать. Не важно, что о его далеко идущих полномочиях знают всего несколько доверенных лиц. Верхушка всегда должна быть законспирирована, скрываться в глубоком подполье. Да и для личной безопасности так лучше. Хотя правительство де Гаспери и относится к организации с откровенной благосклонностью, но что будет завтра или послезавтра – неизвестно. Этот сброд в рабочих организациях тоже группирует силы, недовольство политикой кабинета министров растет, коммунисты все выше поднимают голову и множат свои ряды.

Батисто Флоренти не заставил себя долго ждать. Хозяин нескольких первоклассных парикмахерских, он никак не мог служить живой рекламой своих заведений. Плохо выбритый, с жирными кольцами волос, нависавшими над вспотевшим лбом, Флоренти производил впечатление человека, который испытывает органическое отвращение к воде, мылу, ножницам и гребешку. О полном равнодушии к собственной внешности говорил и костюм из светлой альпаги, весь покрытый грязными пятнами.

Здороваясь, Батисто долго пожимал руку Витторио пухлыми волосатыми ладонями и, словно вконец измученный затраченным на это усилием, тяжело опустился в кресло.

– Простите, простите, для моей комплекции сегодня чересчур жарко. Фу ты, совсем взмок, словно только что вылез из ванны. Понимаете, моторчик того, – толстяк коснулся рукой груди, – и, честно говоря, разволновался. Почему, думаю, немедленно? Что-нибудь случилось?

– И очень неприятное, прочтите вот это, – Витторио перебросил через стол сложенную вчетверо газету. Одна из статей на нижней полосе была отчеркнута красным карандашом.

Все еще тяжело дыша, Флоренти быстро пробежал заметку глазами.

– Пхе! Неужели вас это так взволновало? Трое молодчиков в темном переулке пересчитали ребра четвертому. Обычное мелкое происшествие. Даже удивительно, чтобы на страницах газеты…

– A вы обратите внимание на заголовок и внимательно прочитайте комментарии редакции.

– «Бандитский налет или вражеская вылазка?»… Могут спрашивать сколько угодно.

– К сожалению, они не только спросили, но и ответили. Потерпевший и свидетели узнали всех троих и утверждают, что все они члены нашей организации – МСИ. А редакция к перечисленным фамилиям прибавила еще и адреса, точно указав, кто где проживает.

– A, «Унита». Что ж, дадим опровержение… Можно и в суд подать на газету за клевету.

– Трюк уже известный. И не забывайте, есть свидетели.

– Их заставят молчать. А мы подготовим каждому отличное алиби и – все!

– Вы, Батисто, неплохой организатор, но политик из вас… Неужели вы до сих пор не поняли: реорганизация подполья для того и проводится, чтобы всю нашу работу построить на основе железной дисциплины. Реванш мы можем взять, лишь тщательно к нему подготовившись, и подготовка эта не должна привлекать к себе внимания. Иначе мы не сможем сконцентрировать наши силы, объединить в самую мощную организацию все те группы, которые до сих пор действовали на свой страх и риск, по принципу «кто в лес, кто по дрова». А, черт…

Произнося эту тираду, Витторио постукивал ножом для разрезания бумаги по краю стола, словно отрубая фразу от фразы, с каждым разом удары становились все более увесистыми, и, наконец, лезвие из слоновой кости не выдержало и надломилось. Рамони с сожалением смотрел на ручку и обломок, торчавший в ней.

– Антикварная вещь… подарок… Поглядите, сколько изящества в линиях. Безусловно, работа выдающегося мастера, возможно, даже самого несравненного Челлини, – бормотал граф, сокрушенно покачивая головой.

– Жаль, как жаль, – горевал и Флоренти, надеясь своим сочувствием смягчить Рамони. – Но ведь ручка целехонька. Я думаю…

– Я не кончил, – сухо прервал его Витторио. – Руководству МСИ следует запомнить: наше движение – явление не узко патриотическое, наша организация – лишь звено большой цепи, которая тайно куется повсюду, во всем мире. Придет время, и эта цепь стреножит большевизм, опутает его, повалит… Теперь вам ясна мера нашей ответственности? Как осторожно мы должны действовать?

– Синьор Рамони! Присоединяюсь, двумя руками подписываюсь под всем, что вы сказали. Но сделайте скидку и на наш пестрый состав. Ведь до сих пор каждый действовал, как ему заблагорассудится! Попробуйте их обуздать, прибрать к рукам! Котел взорвется, если его держать под высоким давлением, закрыв все клапаны.

– Чтобы этого не случилось, вы сами должны планировать каждую акцию, заранее продумав все детали, учитывая все возможные последствия. Надо обеспечить своих людей лазейками, по которым они могут ускользнуть. Не так, как в данном случае, – Витторио брезгливо поморщился, ткнув карандашом в газету.

– Что же вы посоветуете?

– Объявить, что вся троица исключена из рядов МСИ. Потребовать привлечь их к уголовной ответственности. К какому отделению полиции относится район, где это произошло?

– Сегодня же узнаю.

– Наверняка там есть наши люди. Договоритесь, чтобы виновных арестовали и широко оповестили об этом в прессе. А спустя несколько дней, когда все забудется, ребят можно будет отправить куда-нибудь на север. В район озера Комо или Гарда. Кстати говоря, поступили сведения, что там до сих пор слоняются какие-то подозрительные молодчики. Присматриваются и принюхиваются.

– Будет сделано.

Распрощавшись с Батисто Флоренти, Витторио долго и тщательно мыл руки. Он брезговал «парикмахером», но отдавал должное его организаторским способностям. Сразу же по окончании войны очень окрепли «Комитет национального освобождения» и «Всеобщая итальянская конфедерация труда», вот тут-то Батисто, словно старый хитрый лис, и прорывал тайные ходы, по которым бесследно исчезали могущественные приспешники фюрера и дуче.

Для своих мемуаров Витторио записал фамилии многих беглецов, конечно, наиболее известных. Мир когда-нибудь ахнет от удивления, услышав эти имена. А пока списки надежно спрятаны в одном из тайников старого Рамони. Дядя очень любил тайники и устраивал их чуть ли не в каждой комнате. О существовании некоторых из них племянник знал, о других – догадывался. Поселившись на его вилле, Витторио долго тешил себя своеобразной игрой – выстукивал стены и ящики в поисках дядюшкиных тайников. Один из них – тот, что за книжными полками, – собственно говоря, и ввел его в узкий круг тех, кто собирался творить историю. Слишком уж важные документы оказались в руках наследника, чтобы можно было игнорировать молодого Рамони.

Теперь Витторио не любит вспоминать об этом. Ему нравится думать, что он достиг нынешнего положения исключительно благодаря своим незаурядным способностям и талантам, умению держаться в обществе.

Нет, не ему сетовать на судьбу. Особенно теперь, когда в личной жизни произойдет столь существенная перемена. Через неделю вернутся родители Марианны и состоится разговор, которого он ждет с нетерпением и некоторым страхом. Умберто Висконти придется позабыть о гордости и смириться с фактом: их невинная дочурка сама бросилась в объятия Витторио, и он не первый, кто сбил ее с пути. Пусть благодарит Бога, что нашелся человек, готовый покрыть ее девичий грех.

Этот план возник у него случайно, когда Марианна рассказала ему, что в автомобильной катастрофе погиб друг ее детства Андреа Досетти. Она тогда очень плакала, встревожив родителей взрывом отчаяния. Выслушав этот рассказ, Рамони не придал ему значения, и только намного позже, когда наивная монастырская воспитанница стала выделять его среди других… Бедная девочка! Она так и не поняла, что сама должна обесчестить себя. Ослепленная любовью, Марианна ведет себя с Витторио так неосторожно, будто нарочно афиширует их отношения. Вот и сегодня! Они условились встретиться ровно в двенадцать на вокзале Сан-Паоло, где соберется вся их небольшая компания, чтобы отправиться на берег моря. Полагалось хотя бы написать ей записочку, предупредить, что сегодня он не сможет прийти. Витторио не сделал этого своевременно, а теперь уже поздно, часы показывают половину второго. В три у него важная встреча, и если Джузеппе в ближайшее время не вернется…

Джузеппе появился в два.

– Синьор, все в порядке, гостей встретил, поселил в частных пансионатах. Они почти рядом, следовательно…

– Пилот ничего не передал?

– Вот письмо.

Витторио осторожно надрезал конверт и развернул вложенный пополам листок. Исписана была лишь первая страничка. Пробежав ее глазами, Рамони прочел вслух:

«Дорогой друг! Для возобновления давних контактов с вашей автомобильной промышленностью наша фирма “Испана Сюиза” откомандировала в Рим специальных представителей: Фреда Шульца и Герберта Вайса… Оба хорошо знакомы с делом, владеют итальянским языком, но в вашей прекрасной столице не бывали. Совершенно естественно, что при возобновлении деловых связей у них могут возникнуть непредвиденные трудности. Фред Шульц объяснит вам, в чем заключается сложность обязанностей, возложенных на него, как представителя нашей фирмы. Очень сожалею, что мне самому не посчастливилось еще раз повидать Рим и побыть в вашем обществе, столь для меня приятном. Надеюсь, моя просьба не очень обременит вас, в свою очередь, хочу заверить, что всегда к вашим услугам.

Иозеф Нунке».

– Какое впечатление производят прибывшие?

Секретарь Витторио пожал плечами, потом рассмеялся:

– Что касается Вайса, то с уверенностью можно сказать: воздушным асом он не был. Едва добрел до машины. Должно быть, сейчас отлеживается. Второй – Шульц – держится независимо. Очевидно, в оркестре Думбрайт – Нунке играет не последнюю скрипку. Да и из письма ясно, что в основном мы будем иметь дело с ним.

– Тогда вот что: в девять привезите Шульца сюда. Закажите ужин и все прочее.

– Будут еще какие-либо поручения?

– Прикажите подать машину. Я сейчас переоденусь.

Через полчаса Витторио уехал.

– К синьору кто-нибудь приходил? – спросил Джузеппе у Лидии, когда та вошла в кабинет, волоча за собой пылесос.

– Простите, я думала, вы у себя, хотела прибрать…

– Надо привести в порядок письменный стол. Вот разберусь с газетами и уйду. А вы спокойно включайте свою машину – она мне совершенно не мешает, жужжит даже приятнее, чем кое-кто из газетных писак. Как и пылесос, они стараются заглотнуть как можно больше грязи… Так кто приходил?

– Синьор Флоренти. Видите, сколько пепла на ковре?

– А-а! Батисто! Что же, грязь он оставляет повсюду, куда бы ни ступил. В прямом и переносном смысле слова… Курт не сказал вам, что это за…

– Курт? С какой стати он станет говорить о нем… Или о ком-нибудь другом, кто здесь бывает? – Лидия пожала плечами и стала сметать пыль, орудуя то пылесосом, то тряпкой, то веничком из мягких перьев.

Какое-то странное выражение пробежало по лицу Джузеппе. Но Лидия этого не заметила. А если бы заметила, то испугалась бы еще больше, потому что именно страх, вызванный намеками секретаря, она старалась сейчас преодолеть.