Czytaj książkę: «Камрань, или Невыдуманные приключения подводников во Вьетнаме»

От автора

Уважаемый читатель! Позвольте без лишних сантиментов с флотской прямолинейностью сразу ввести вас в курс дела. Целью моего труда является описание событий, происходивших во вьетнамском порту Камрань в те достопамятные времена, когда советские подводные лодки ещё бороздили просторы мирового океана, вызывая чувства уважения и страха у наших империалистических врагов. Я не профессиональный писатель, литературных институтов не заканчивал, жизнь и флотскую службу постигал изнутри, поэтому представляю всё как есть – без лакировки и приукрашивания. Хочу заметить, что книга эта – не мемуары, а вполне себе художественное произведение, и я постарался сделать так, чтобы читалась она с интересом и легко: здесь и флотский неподражаемый колорит, и яркие характеры, и динамичное повествование… Но будьте осторожны! Погружения, всплытия, аварийные тревоги и прочий экстрим – это, конечно, да, но флотский юмор – вот что самое опасное! Я категорически не рекомендую читать книгу беременным и тем, у кого слабое сердце. Ещё прошу сильно меня не ругать за редкие, но всё же встречающиеся крепкие выражения. Наш повседневный разговорный язык далёк от рафинированного, ханжески стыдливого языка высших сфер. И, повествуя о флоте, о его реальных, живых людях, невозможно в некоторых местах не употребить колоритные, придающие дополнительную сочность образу или ситуации, совершенно уместные словосочетания (естественно, что только в контексте, оправданном художественной необходимостью).

Ну а если ещё что-то не так, то сделайте скидку на моё рабоче-крестьянское происхождение, а также хоть и высшее, но всё же минно-торпедное образование. Все имена-фамилии являются вымышленным, совпадения – не более, чем случайность.

А теперь – за чтение! Даю слово офицера – скучать не придётся!

Не служил бы я на флоте,

если б не было смешно.

(Из флотского фольклора)

Пузо в масле, нос в тавоте,

но зато – в подводном флоте!

(Оттуда же)

1

Глубоководное погружение

За бортом плескалось и булькало. Постепенно растворяясь в сгущающейся темноте чёрная громадина корпуса субмарины медленно уходила в глубину. Солнечный морозный день, синее небо, шумы моря и ветра – всё это осталось там, наверху, и теперь существовало лишь в воспоминаниях. Стрелка глубиномера неспешно скользила вниз по циферблату. Что-то завораживающее, сладостно-тревожное было в этом неумолимом падении.

– Седьмой отсек осмотрен, замечаний нет, глубина сто метров!

– Есть седьмой, – гулко, словно с того света, голосом старпома прохрипел центральный.

Замечаний нет – это, конечно, сильно сказано. Если приступить к перечислению их всех, на это уйдет часа два, но толку не будет – о них и так все знают, так как в центральном посту происходит приблизительно то же самое. Так же, как и у нас, ещё с перископной глубины, там начался дождик. Через изношенные сальники клапанов и забортной арматуры внутрь лодки неумолимо сочится морская вода. Интенсивность протечек с ростом наружного давления всё возрастает.

Нельзя сказать, что льёт как из ведра, но боцман, сидящий на рулях глубины, предусмотрительно накинул на плечи плащ-палатку.

Но не везде дела обстоят так плачевно. Ещё раньше, едва только по отсекам разнеслось: «Приготовиться к погружению, осушить трюма, выгородки, цистерны грязной воды, сточного топлива, продуть баллоны гальюнов, вынести мусор!», мы, обитатели седьмого отсека, приняли соответствующие меры предосторожности: скатали с коек матрацы, сложили их и всё, что не должно было намокнуть, в сухом надёжном уголке – в самой корме, в аппендиксе между торпедными аппаратами. Потом в местах наиболее вероятного поступления воды расставили вёдра и подвесили на подволочные клапаны несколько пустых банок из-под регенерации. И вот, приготовившись таким образом к возможным неприятностям, сидим, благоговейно устремив взгляды на мертвенно светящийся в полумраке отсека зеленоватый круг глубиномера, и сквозь капель, звонко цокающую в расставленные сосуды, напряженно прислушиваемся к переливам воды и таинственным звукам за бортом.

Шутка ли – идём на глубоководное погружение! Это своеобразный экзамен, который должна пройти каждая подводная лодка, готовящаяся к выходу на боевую службу. Необходимо погрузиться на предельную глубину и, оставаясь там, пройти несколько часов полным ходом, совершая различные манёвры и пристально наблюдая за поведением корабля. Затем надо успешно всплыть, что, как вы понимаете, тоже немаловажно.

Ради чего это делается? Не с целью же заготовки для нужд фармацевтической промышленности выработанного моряками адреналина? Конечно нет, хотя добра этого там хватает и становится порой жалко, что пропадает оно почём зря. Цель тут одна – проста до примитива и прагматична до скаредности. Во-первых, чтобы убедиться, что и там, в условиях экстремального забортного давления, все системы и механизмы подводного корабля работают нормально. Прагматизм же заключается в том, что если что-то и лопнет, отвалится или просто сломается, не выдержав испытания на прочность, то починить всё можно будет в специализированном заводе, который находится тут же, буквально за углом. Если же скрытый дефект не обнаружится и поломка произойдёт в океане, за много тысяч миль от базы, то все ремонты обойдутся неизмеримо дороже (если, конечно, будет ещё что ремонтировать!).

Между тем стрелка глубиномера продолжает скольжение по бледно-фосфорному полю циферблата. К привычным звукам за бортом постепенно прибавляются новые. На глубине сто сорок метров корпус обжался и время от времени начал явственно потрескивать. Нитка, предварительно туго натянутая от борта к борту, дала слабину и немного провисла посередине. Кое-где вода в ёмкости уже не капает, а, журча, стекает вполне ощутимыми струями. Что поделаешь, кораблю почти тридцать лет, капитального ремонта не было давно, скорее всего – никогда, а текущие и различные внеплановые – это обычное латание дыр!

– Глубина – сто пятьдесят! – под мелодичные звуки капели следует очередной доклад в центральный пост.

Прохрипев обычное:

– Есть седьмой! – центральный с сухим щелчком отключается, и в отсеке вновь восстанавливается журчащая тишина.

Прислонившись ухом к ледяной трубе торпедного аппарата, я пытаюсь услышать звуки моря за бортом. Фоновый шум со временем изменился. Куда-то пропали сухие потрескивания креветок. Может быть, на такой глубине они уже не водятся?

Вдруг гулкую тишину отсека пронзает резкий, холодящий внутренности металлический скрежет, как будто в напряжённых связях железных конструкций за бортом что-то не выдержало огромной нагрузки и, получив долгожданную свободу, хлёстко лопнуло или от чего-то оторвалось.

– Бр-ррр… – Дрожь, пронизывающая и неприятная, сродни той, которая возникает при резке тупым ножом пенопласта или от трения куском железа по стеклу, заставляет непроизвольно содрогнуться и податься с места. Вовремя взяв себя в руки, чтобы сгрудившиеся вокруг матросы не заподозрили признаков замешательства у своего командира, я не спеша встаю, обхожу отсек и, склонившись к «Каштану»¹, спокойным, совершенно бесстрастным голосом (чего это мне стоило!) произвожу необходимый в таких случаях доклад:

– Центральный! Резкий металлический звук по правому борту в районе ЦГБ² номер девять, выше ватерлинии… отсек осмотрен, замечаний нет… глубина сто семьдесят метров…

С чувством облегчения от осознания выполненного долга и от того, что дальше с этой ситуацией предстоит разбираться не мне, я вновь усаживаюсь в кресло с видом на глубиномер и с надеждой смотрю на эбонитовую коробку «Каштана». Я совершенно уверен, что после такого происшествия последует команда на всплытие.

Но нет. Весьма похоже, что, несмотря на эффектный шум и душещипательный антураж, данное событие в центральном посту никого особо не встревожило. Как я потом узнал, такое часто случается при погружении на старых лодках. Это отрываются плохо приваренные или проржавевшие листы лёгкого корпуса или крепления, которыми он жестко связан с прочным корпусом, не выдерживающие нагрузок при обжиме. Но погружение на всякий случай приостановлено, по трансляции раздаётся обычная для подобных случаев команда «осмотреться в отсеках», и после приёма докладов о том, что везде всё нормально, сползание в бездну продолжается.

Глубина сто восемьдесят… сто девяносто… двести!.. Наша цель – двести пятьдесят метров! Это рабочая глубина подводных лодок нашего типа, предельная двести восемьдесят, но на такую глубину старые лодки посылать уже не рискуют.

В перерывах между осмотрами корпуса и докладами в центральный пост мы успели посвятить в подводники двух карасей, прибывших в экипаж пару недель назад. Это их первое погружение, и надо же, как повезло – сразу на предельную глубину! Счастливчики! По заведённой традиции, новобранцам пришлось выпить по полному плафону вкуснейшей забортной воды, нацеженной из самых девственных глубин солёного Японского моря. Сейчас новоявленные подводники сидят бледные, икают и из последних сил борются с приступами подступающей рвоты. А что делать? Незыблемые флотские традиции! Все через это проходили, и никто ещё не умер.

В трюме переливается накопившаяся вода. Надо бы откачать, да поздно. Помпа может справиться с забортным давлением только до ста метров, а уже за двести! Немного осталось! Напряжение предельное, кажется, сейчас что-то оборвётся в натянутых связях внутри организма или звонко лопнет какая-нибудь ненадёжная пружинка.

Глубина – она, как скорость, захватывает. Это как на машине, когда давишь на педаль до отказа: сто пятьдесят, сто шестьдесят, сто восемьдесят… двести!!! Сердце выскакивает из груди, ты весь сливаешься в единое целое с машиной. Каждую неровность дороги ощущаешь собственной кожей… На глубине – то же самое.

– Глубина двести двадцать! Осмотреться в отсеках! – вновь доносится из центрального замогильный голос старпома.

С увеличением глубины протечки вроде ослабли, да и в трюме воды, кажется, уже не прибавляется. Вновь делаю ритуальный обход по периметру и заученно докладываю в центральный пост:

– Седьмой отсек осмотрен, замечаний нет, глубина двести двадцать!

Доклады из всех семи отсеков следуют один за другим, и старпом едва успевает отвечать на них своё вездесущее:

– Есть!

Между тем нитка между бортами провисла ещё больше, и уже не верится, что несколько минут назад она была туго натянута. Корпус продолжает неприятно потрескивать под давлением всё большей и большей силы сдавливающих его объятий. То гулкими постукиваниями, то металлическим скрежетом отзывается он на испытываемое предельное напряжение. Проходя мерзкими вибрациями по железу корпуса, а затем по всему организму, каждым звуком этот груз наваливается на человека.

Взгляды уже не прикованы к стрелке глубиномера, глаза самопроизвольно поднимаются наверх к низким сводам подволока. Не хочется думать, сколько десятков или сотен тонн ледяной воды держит сейчас на себе эта нависшая, вся в клапанах и трубопроводах, конструкция. Насколько надёжно она защищает нас от чудовищного давления? И всё сильнее ощущаешь тяжесть и смертельную опасность этого водяного столба над головой. В голове непроизвольно возникают мысли:

– Выдержит? А как если вдруг…

А что под нами? И там не легче! До грунта – пара трамвайных остановок – что-то около двух километров! Зачем глубоководное погружение планировать на такой большой глубине? Ведь если что-то случится и лодка провалится за предел, шансов спастись не будет совсем. Хотя, если честно, случись что-нибудь даже и на гораздо меньшей глубине, на тех же двухстах пятидесяти метрах, то шансов спастись будет ровно столько же. Аварийно-спасательное снаряжение подводников рассчитано на выход с глубины всего лишь до ста метров. Таким образом, получается, что, выбирая место для глубоководного погружения и, соответственно, глубину под килем, в штабе флота, скорее всего, исходили исключительно из гуманных соображений: чтобы в случае катастрофы люди долго не мучились. А так, если что – хлопок, корпус сплющит со всем содержимым – и дело ясно: снимай экипаж в полном составе со всех видов довольствия. На меньшей глубине всё равно спасти никого не получится. Но люди могут ещё жить в затонувшей подводной лодке, страдать, на что-то надеяться неделю, а то и две, пока не замёрзнут или не задохнутся.

Именно так и произошло на «Курске». Лодка затонула вообще на ста метрах, и, тем не менее, спасти никого не удалось. Справедливости ради должен заметить, что спасти не смогли не потому, что не умели или не хотели, а потому что танком прокатившиеся по флоту девяностые не оставили камня на камне от АСС³, и для полномасштабной спасательной операции не было ни сил, ни средств. Остаётся только догадываться, как провели эту последнюю неделю обречённые на гибель подводники, какие чувства они испытывали, находясь в кромешной темноте промозглого, сырого отсека, до последнего вдоха надеясь на спасение. Вот последнее письмо офицера «Курска», которое без кома в горле невозможно читать: «Милые мои Наташа и сынок Саша!!! Если у вас это письмо, значит, меня нет. Я вас обоих очень люблю. Наташа, прости меня за всё. Сынуля, будь мужчиной. Я вас крепко целую».

2

Аварийное всплытие

Плавное сползание в бездну продолжается. Несмотря на некоторое душевное волнение и общее напряжённое состояние, особого беспокойства ситуация у меня не вызывает. К этому времени, будучи уже старым лейтенантом (именно старым, а не старшим), то есть отслужив на подводных лодках почти два года, но не получив ещё третью, старлеевскую, звёздочку, я успел основательно промаслиться и не на шутку заматереть. Я утратил ту нежную розовощекость и восторженную наивность во взгляде, по которой безошибочно можно определить невинного лейтенанта-выпускника. Мои лицо и китель приобрели землистый оттенок, а просветы на погонах из ярко-жёлтых превратились в насыщенно-серые. До самых костей я пропитался тем неистребимым духом дизелюхи, перебить который были не в состоянии ни русская баня, ни сауна, ни даже самый «бронебойный» из отечественных одеколонов – «Шипр». В глубоководных погружениях к этому времени мне уже не раз пришлось поучаствовать, и о том, что это может быть опасно, я особо не задумывался.

Безмятежно журча, лениво переливается вода за бортом. Клацают, периодически открываясь-закрываясь, перепускные клапаны гидравлики. С глухим шипением перекладываются кормовые горизонтальные рули. Капают на голову и стекают за шиворот слёзы выступившего на подволоке конденсата – надышали уже. Всё буднично и спокойно. Ощущение уютного, сырого… склепа. Как обычно…

– Седьмой, глубина двести тридцать метров, замечаний нет! – Как и положено, через каждые десять метров, продолжаю я монотонные доклады.

– Есть седьмой! – вновь, словно из другого измерения, хрипит через дребезжащий динамик центральный пост.

– Седьмой, глубина двести сорок метров, замечаний нет! – Никак не желая успокоиться, снова докладываю я.

В этот момент вновь что-то звонко лопается и с металлическим, раскатистым грохотом ударяет по корпусу. Ощущение такое, словно весомый кусок железа свалился с высоты в гулкий, вибрирующий трюм. Звук доносится откуда-то спереди, но я не могу определить, с какого борта. На всякий случай, резво обежав отсек, я докладываю в центральный пост об осмотре.

Реакция центрального на этот раз озадачивает. Её попросту нет. Центральный молчит! Нет ответа! Повторяю доклад – результат тот же! Время замедляется, растягивается, секунды, что называется, кажутся вечностью. Внутренне напрягшись и мигом вспотев, я начинаю готовиться к худшему. И, как всегда, предчувствия меня не обманули.

Неожиданно напряженная тишина разрывается оглушительным трезвоном колоколов громкого боя. Через секунду оживает и «Каштан»:

– Аварийная тревога! Поступление воды в пятый отсек! Аварийное всплытие!

Тягучие мгновения тишины…

– Три электромотора полный вперёд! Боцман! Кормовые рули на всплытие! Держать дифферент пятнадцать градусов на корму… Пятый, доложить обстановку! – разносятся по трансляции резкие, словно пулемётные очереди, лаконично-лающие слова команд.

Я физически ощущаю, как шевелятся на голове в секунду намокшие волосы, и надпочечники, пульсируя и сокращаясь, вбрасывают в кровь всё новые и новые порции адреналина.

– Этого ещё не хватало…

Я растерянно смотрю на предательски замолкшую на самом интересном месте, а сейчас оглушительно шипящую и временами издающую резкие сухие щелчки переговорную коробку «Каштана».

– Может быть, я не расслышал? Не так понял? Может, тревога учебная? А может… там, в пятом, перестраховались и не так всё плохо…

Загудели, запели надрывно три главных гребных электродвигателя, забурлила, заклокотала взбаламученная винтами вода за кормой. Задрожал, поблёк в плафонах и без того неяркий свет. Оглушающие, раздирающие душу звуки аварийной тревоги, резко смолкнув, всё ещё звучат в ушах. Но если что и показалось, то эти трели ни с чем невозможно спутать! Тревога явно не учебная…

Глубина 250 метров! Но стрелка глубиномера не думает останавливаться и продолжает движение вниз…

Сердце молотит, грохочет в висках пулемётом, подступает к горлу и почти выпрыгивает из груди. По всему телу разливается неприятная слабость.

– Мне же ещё только двадцать пять лет! Неужели… вот здесь… сейчас… произойдёт то… непоправимое…

Ощущение роковой неотвратимости чего-то страшного, неведомого, которое знал, что существует, но которое всегда было где-то там, далеко, а сейчас оказавшееся вот тут, рядом, накатывается волнами замогильного холода. Возникая в груди, словно наполняя хрупкий стеклянный сосуд, этот холод растекается по всему телу. Он сковывает мышцы и волю, путает и перемешивает в голове мысли и слова. Мысли вспыхивают и пропадают, едва родившись, образуясь и тут же разваливаясь на отдельные слова и междометия.

– Ну почему? Да разве так можно? Да разве со мной… что-нибудь может случиться? Это с другими может, а со мной… никогда!!!

Пронзительный ужас выстуживает изнутри, по коже пробегает промозглый озноб, а свитер и ватные штаны впитывают стекающие по груди и спине холодные струи пота.

– Помоги, Господи! – наконец-то обретаю я способность связно мыслить и обращаюсь к тому, в которого никогда не верил и о ком никогда до сей поры не вспоминал:

– Помоги нам выбраться! Господи… помилуй!!!

Я срываюсь с места, адреналин подрывает, что-то надо делать, но что? Авария в пятом, все решения и действия сейчас предпринимаются только там и в центральном посту. По аварийной инструкции, которую все подводники знают назубок, в случае поступления воды необходимо выполнить ряд соответствующих действий: доложить на ГКП⁴, включиться в средства индивидуальной защиты, загерметизировать переборки, обесточить приборы, которые могут быть затоплены, и т.п., и только потом все силы кидать на борьбу за живучесть.

Но это если авария произошла в своём отсеке или в смежном. Нас же от аварийного отделяет ещё один отсек, и всё необходимое мы сделали ещё по сигналу тревоги перед началом погружения. Сейчас же мы можем только смирно сидеть в своём закупоренном помещении и по обрывкам фраз, долетающих из центрального поста, предполагать, что же творится на корабле.

Вот уж действительно, когда секунды кажутся вечностью! Едва две минуты прошло, а уже о чём только ни успел передумать. Я даже мысленно представил себя великаном и, зайдя в море по пояс, попытался поднять нашу лодку руками. Но это не помогло, стрелка глубиномера так и не шелохнулась.

– Продуть цистерны главного балласта! – в голосе командира ни нотки паники! Это меня несколько обнадёживает. И хотя продувать балласт на такой глубине – бессмысленное занятие, но впоследствии я понял, чем руководствовался командир, принимая такое решение: лучше уж израсходовать весь запас ВВД⁵ , используя последний шанс, чем сгинуть в пучине с его полным запасом.

Вот с реактивным рёвом воздух высокого давления врывается в балластные цистерны, расположенные рядом с нами, за изгибом борта, в узком пространстве между «прочным» и «лёгким» корпусами. Упругие струи пытаются вытеснить наружу тонны балластной воды, что на такой глубине сделать весьма непросто – противодействие водяного столба очень сильно снижает эффективность работы сжатого воздуха.

По железу корпуса, по трубам ВВД, скрежеща и натужно гудя, пробегают волны зубодробительной вибрации. Воздух, ранее закачанный мощными компрессорами в десятки высокопрочных, легированной стали четырёхсотлитровых баллонов и хранящийся там до сей поры под давлением двести килограммов на каждый квадратный сантиметр, истошно ревя, выполняет свою нелёгкую работу. Сейчас всё зависит только от того, что в данный момент совершается быстрее: продувается балласт или аварийный отсек наполняется забортной водой. Наша надежда на спасение в том, чтобы всё же быстрее продувался балласт!

Все взгляды вновь прикованы к зеленоватому циферблату: стрелка глубиномера, медленно клонившаяся всё это время, наконец-то остановилась возле отметки 280 (предельная глубина!) и, чуть подрагивая, замерла в раздумье…

– Ну, давай же! Ну, качнись назад! Ну, стрелочка… ну, хоть немного… – беззвучно шевелю я губами, молящим взором гипнотизируя бесстрастный прибор. Бледные матросы угрюмыми тенями сгрудились за моей спиной и с отчаянием обречённых смотрят то на меня, то на глубиномер, то на безмолвную, непривычно долго молчащую коробку «Каштана». Они ждут от меня как от командира отсека грамотных и решительных действий, но что я могу предпринять? Как могу я предотвратить неконтролируемое сползание в бездну этой многотонной железной громадины?

– Что происходит на корабле? Почему молчит трансляция? – проносятся в голове безотрадные мысли.

Но вот прекратился душераздирающий рёв, угасли вибрации в трубах ВВД. В отсеке наступила зловещая тишина, ещё более тревожная, чем раньше. Всё, что можно было предпринять, уже сделано, и сейчас остается только одно – ждать.

Корпус продолжает противно потрескивать, журчит стекающая с подволока в тазы и банки забортная вода. Новый хлёсткий удар где-то по правому борту! Снова что-то пружинисто отрывается и, громыхая по железу, падает в узкое пространство между корпусами. Волна парализующего холода вновь пробегает от пяток до макушки, когтистой лапой сжимает грудь, на лбу выступает ледяная испарина.

Впоследствии, уже в гражданской жизни, бывали у меня разные ситуации, но происходило всё настолько быстро, что подчас даже и испугаться-то не успевал. Машинально, на полном автомате предпринимались какие-то действия, и лишь после приходило понимание того, как велика и близка была отступившая опасность. Нервно куря, сдерживая предательскую дрожь в руках, вдруг начинал явственно ощущать задним числом приходящий страх. Но никогда не было мне так страшно, как сейчас. Растянутое во времени липкое, ползучее чувство осознания собственной обречённости и совершенной беспомощности холодным обручем сдавливало горло и грудь. С той мерзкой детальной отчётливостью и непостижимой скоростью, с какой, возможно, перед глазами умирающего проносится вся его жизнь, мне мысленно представилась в развитии вся кошмарная картина разворачивающейся катастрофы.

Там, в пятом, в нескольких метрах от меня, произошло что-то непоправимое. Под чудовищным давлением с оглушающим шипением и свистом в отсек врывается тугая, твердая, как железный прут, ледяная струя. Сокрушая всё, она сбивает с ног и калечит людей, оказавшихся у неё на пути. Натыкаясь на непреодолимые препятствия, она разбивается в пыль, заполняя отсек густым промозглым туманом. И с каждой секундой лодка стремительно тяжелеет и тяжелеет, принимая в себя всё новые и новые тонны воды!

– Что дальше? Видит Бог, ничего хорошего…

За считанные минуты пятый будет затоплен полностью. Теоретически лодка ещё может всплыть с одним затопленным отсеком. А практически… и с такой глубины? Затопив пятый, через несколько секунд море неминуемо вломится и сюда; межотсечные переборки не рассчитаны на такое дикое давление! Как глупо вот так погибать: не видя врага в лицо и не имея ни единой возможности противодействовать обстоятельствам!

Там, наверху, за железной скорлупой корпуса, за четвертькилометровой толщей воды сейчас ещё светит бледное зимнее солнце, в высоком небе плывут ватные облака, упругий ветер срывает пенные барашки с игривых волн, и воздух – морозный, свежий! Ещё дальше, за невнятным горизонтом, – скалистый берег в кружеве прибоя, переливающийся по сопкам тёплыми огоньками вечерний город. Беззаботные люди, спешащие по своим делам, знакомые запахи, милые звуки… Жизнь – такая желанная и далёкая!

Неужели прямо сейчас раздастся оглушительный хлопок, море с металлическим скрежетом сомнёт эту тонкую переборку, отделяющую свет от тьмы, и свинцовой тяжестью ворвётся сюда? И никуда не убежать, не спрятаться! И вдруг сразу всё кончится?! И навсегда?! И никто никогда не узнает, что здесь произошло, какие мысли в последнее мгновение проносились в моей голове…

– А ну хватит истерить! – прерываю я разматывающийся перед глазами видеоряд моего больного воображения. – Мы вроде бы ещё живы и, кажется, уже не тонем!

Я бросаю взгляд на глубиномер и убеждаюсь, что стрелка находится на всё той же отметке в 280 метров. Нервно, чуть заметно подрагивая, она словно замерла в раздумье – куда податься. Хрупкий, едва установившийся баланс может быть в любую секунду нарушен. В какую сторону качнётся этот роковой маятник?…

– А ну-ка быстро разошлись по местам! Нечего тут торчать у меня за спиной! – прикрикиваю я на растерянных бойцов, сгрудившихся возле меня, и с деланным оптимизмом кричу в «Каштан» доклад об осмотре отсека. Там моего оптимизма не разделяют – доклад остаётся без ответа.

Чтобы хоть чем-то занять поникший духом личный состав и по возможности отвлечь от упаднических настроений, даю команду приготовить к использованию дыхательные аппараты (в данных обстоятельствах абсолютно бесполезные), а сам зачем-то начинаю натирать суконкой бронзовое кремальерное кольцо торпедного аппарата.

– Последний парад наступает… – мелькает в голове созвучный ситуации куплет из «Варяга», и я криво усмехаюсь.

Где-то под ногами, в сырой щели неглубокого трюма, натужно гудят три линии вала, вращая на полных оборотах винты. Там, в корме, за дейдвудными втулками водонепроницаемой переборки, за границами прочного корпуса, в тишине и холоде вечного мрака они сейчас из последних сил молотят чёрную воду, выталкивая нашу жалкую скорлупу из губительных объятий глубины.

Но вот стрелка глубиномера едва заметно качнулась! Неужели?! Нет… показалось…

Вибрации от бешено вращающихся винтов заставляют содрогаться весь корпус подводной лодки. Сквозь мягкое сиденье я собственным задом ощущаю, как ворочаются прямо подо мной массивные гребные валы. Где-то над головой, на одной из коек верхнего яруса, в объемном камбузном лагуне, стеклянно позвякивает хранящаяся там посуда. Я чувствую и явственно слышу, как время от времени так же стеклянно и мелодично позвякивают и мои собственные зубы. От вибрации, надо полагать…

Словно в театре перед началом спектакля, всё тускнеют и тускнеют в плафонах на подволоке лампы накаливания. Постепенно их цвет превращается из ярко-желтого в чуть красноватый, а на зигзаги спиралей уже совсем не больно смотреть. В отсеке становится ещё сумрачнее и как бы даже прохладнее. Вся энергия запасённого в аккумуляторах электричества идет сейчас прямым ходом на самое главное – на питание прожорливых электродвигателей. До отсеков доходят лишь жалкие её остатки.

Работающие на полных оборотах электромоторы гигантскими насосами вытягивают из аккумуляторных батарей сотни и тысячи ампер столь дефицитного здесь, на глубине, электричества. Вся эта искрящаяся, раскаленная лава всасывается, втискивается в проводящие жилы силовых кабелей и проносится по бортовым кабельтрассам через всю подводную лодку. Миновав притихший центральный пост, вобрав в себя дополнительные потоки энергии из аккумуляторных ям четвёртого отсека, она проходит через аварийный пятый и, влекомая неведомой электродвижущей силой, вливается в электромоторный отсек. Тут плотно сжатая в кожухах изоляции энергия наконец-то получает долгожданную свободу.

– Только бы выдержала проводка! Только бы не пробило изоляцию! Только бы где-нибудь не полыхнуло!

Стиснутые по окружности раскалёнными обмотками статоров, бешено вращаются массивные якоря-роторы мощных электромоторов. Они жадно поглощают это раскалённое и живительное для них пойло. Адским жаром пышет железо вокруг. Пронзительно и надсадно воют вентиляторы, безуспешно пытаясь всё это дело охладить. Горячий воздух обжигающими упругими струями разносится по электромоторному отсеку.

Но весь этот ад, все эти жизнь и борьба существуют где-то там, далеко. У нас же в седьмом по-прежнему тихо, промозгло и сумрачно.

– Надо бороться! Надо что-то делать! – вновь вскакиваю я, шумно отлипая от дерматина кресла, и вновь опускаюсь на своё место, раздавленный и обессиленный осознанием собственной никчёмности. В голове невообразимая какофония мыслей и чувств:

– Хочу жить!!! Там, наверху… там всё… там – ветер, мороз, воздух! Если уж умереть, то не здесь, не сейчас! Пусть это будет завтра! Пусть сегодня! Но пусть это произойдёт наверху… на воздухе! Но только не тут, не так, не сейчас… Нет!!!

Стрелка глубиномера продолжает мелко подрагивать, вибрируя вместе с железом корпуса. Я смотрю на её трепетный танец и словно магическое заклинание бормочу под нос:

– Давай… Давай… Давай… – и продолжаю машинально водить суконкой по медной поверхности торпедного аппарата, давно уже отполированного до блеска.

И тут словно благая весть снизошла на меня. И хотя в отсеке ровно ничего не произошло и не изменилось, всё оставалось таким же, как и секунду назад, я вдруг ощутил, что душа моя как бы встрепенулась и тело непроизвольно подалось вверх. Какими-то потаёнными фибрами души я уловил тот переломный момент, то робкое движение качнувшегося в нашу пользу маятника, которые вселили в меня уверенность, что всё будет хорошо. И хотя стрелка глубиномера подрагивала всё на тех же 280 метрах и даже вроде бы опустилась ещё на пару делений, но я уже знал, что мы всплываем и скоро окажемся на поверхности!

Подтверждение этого не заставило себя долго ждать. Воздушный пузырёк в дугообразной, изогнутой выпукло вверх стеклянной трубке дифферентометра нехотя качнулся влево и медленно пополз… пополз… Градус… два… три… пять!

– Ура!!! Всплываем! – раздался за моей спиной чей-то истошный крик и тут же осёкся, словно в страхе, что может вспугнуть этот едва забрезживший шанс на спасение.