Czytaj książkę: «Россия и современный мир №3 / 2013»

Россия вчера сегодня, завтра

Ленин и Сталин сегодня

Ю.И. Игрицкий

Игрицкий Юрий Иванович – кандидат исторических наук, главный редактор журнала «Россия и современный мир».

Прочтя этот заголовок, многие могут спросить: а с чего вдруг Ленин? Этот нынче мало актуальный, редко поминаемый и чужой современной российской толпе человек?

Но ведь факт, что не будь Ленина, не было бы и Сталина. Конечно, на дворе не 1930-е годы и тогдашний штамп «Сталин – это Ленин сегодня» не возвышает Сталина, а скорее компрометирует его в глазах твердых сталинистов, которым державный национализм внутренне близок, а пролетарский интернационализм, напротив, совершенно чужд. Но все же Сталин вышел из шинели Ленина и ленинизма – обойдясь, правда, с последним так же, как сам Ленин обошелся с марксизмом, переиначив европоцентристскую теорию на русский лад. Если тот увидел в России – не в Европе – мотор мировой революции, то этот, отбросив революционные мечтания, вернул Россию / СССР в русло развития мировой державы, которая призвана конкурировать с ведущими капиталистическими державами за гегемонию в мире и к которой через годы большинство деколонизовавшихся стран будут относиться точно так же, как к последним. Констатируя, что ленинизм в качестве доктрины левого революционаризма безнадежно увял, приходим к выводу, что история все более разводит Ленина и Сталина по разным углам.

I. Ленин

Исторические фигуры посмертно живут в умах людей сначала как живая память об их делах, затем все больше как персонажи политической публицистики, учебников истории и литературы в самом широком смысле слова. Российская научная лениниана по существу исчерпала себя. В советский период было невозможно ни добавить ни одного штриха к окаменевшему образу «Ильича», ни тем более убавить что-то в этом образе – это само по себе уже было исчерпанием, но все же несло в себе неизбежность изменений в нужное время. Такое время пришло после краха советской политической системы и идеологии; ожидаемо произошло переосмысление практической деятельности Ленина, были выплеснуты негативные эмоции – прежде всего в связи с рассекреченными документами, высветившими его как безжалостного политика, готового жертвовать человеческими жизнями ради сохранения власти (книги А. Арутюнова «Досье Ленина без ретуши» [1] и «Ленин: Личностная и политическая биография» [2], Л. Колодного «Ленин без грима» [17], переизданный в 2001 г. том Д. Волкогонова «Ленин: Политический портрет» [5])¹. Затем имели место одинокие попытки хотя бы частично реабилитировать таким образом переосмысленного Ленина, представив его продуктом своего жестокого времени, неким орудием истории, чью логику он стремился постичь и претворить в жизнь (труды В. Логинова «Владимир Ленин: Выбор пути» [18] и Е. Плимака «Политика переходной эпохи: Опыт Ленина» [23])², а также откровенно апологетические трактовки деятельности «Ильича» [4; 14; 25; 26]. Вне этих негромких баталий можно отметить анализ деяний Ленина в контексте российской истории, осуществленный С. Тютюкиным и В. Шелохаевым в более общей работе, посвященной русскому марксизму [28]. С добавлением ряда работ [12; 3; 24] это, пожалуй, все, чем богата отечественная лениниана ХХI в.

Совсем иначе выглядит сталиниана. Но об этом чуть позже.

Россия устала от революций – эта фраза стала сакраментальной, ее повторяли в последние четверть века все, кому не лень, от высших кремлевских сановников до оппозиционно настроенных интеллектуалов. Поэтому Ленин – революционер не нужен ни власти, ни интеллигенции (за исключением небольшого числа ортодоксальных коммунистов, нуждающихся в самоидентификации посредством идентификации с идолами прошлого). А державник Сталин мог бы в определенных условиях быть востребованным нынешней властью. Скажу больше, он и был бы ею востребован, если бы не шлейф преступлений, тянущихся за ним и компрометирующих его, сталинскую, вертикаль власти.

Но повторю еще раз: Сталин вышел из шинели Ленина. Именно накинув ее на свои плечи, он стал 80 лет назад «Лениным сегодня». Потом он перекроил шинель под себя, и в ходе этой перекройки погибли миллионы советских людей. Ответственность Сталина за становление сталинизма и господство сталинщины, степень и масштабы преступлений сталинского режима – вот что не дает спать спокойно ни ненавидящим, ни превозносящим этот режим. Одни говорят: все это было, и он виноват. Другие: нет, не было, а если и было, то виноват не он.

Этот наш российский накал страстей трудно понять «из-за бугра». Тамошние обыватели давно забыли (если знали), кем вершилась российско-советская история в первой половине ХХ в., а историки и исследователи в целом изучают эту историю спокойно, а то и отрешенно. За рубежом образ Ленина не претерпел кардинальных изменений – ни в либерально-демократической, ни в социал-демократической, ни в леворадикальной политической мысли. Как был Ленин в этой мысли (во всех ее проявлениях) выдающимся тактиком политической борьбы, нацеленной на захват и удержание власти, прирожденным лидером, способным придать радикальную направленность умеренно оппортунистическим дискуссиям – так он им и остался. Был ли у него комплекс отмщения царизму за казнь брата, какая часть в нем была еврейской крови, сколько у него было любовниц, болел ли он сифилисом, был ли «немецким шпионом», отдавал ли лично указание расстрелять Николая II и его семью – все эти и подобные вещи в течение какого-то времени интересовали публицистов, но не серьезных политиков и ученых. (Хотя, конечно, они относились к деятельности Ленина по-разному соответственно своим прокламированным ценностям, эти различия были и сохранились в оценочных знаках «плюс / минус».) И поскольку Ленин за пределами России остается значимой исторической фигурой, иностранная литература о нем и о событиях, в которых он принимал участие, продолжает выходить за рубежом (отмечу, в частности, второе издание монографии известной французской исследовательницы Элен Каррер д’Анкосс [15])³.

Вовсе не предполагая обзора и анализа этой литературы, выделю также переведенную на русский язык книгу венгерского историка Тамаша Крауса «Ленин: Социально-теоретическая реконструкция». Этот объемный фолиант, основанный на большом числе источников, свидетельствует, что если ленинизм по существу умер, творческая лениниана еще жива. Автор, исследователь левосоциалистических убеждений, не приемлет демонизации Ленина – это его право. Но для нас важно то, что и он, позитивно (разумеется) оценивая роль Ленина в истории, признает, что порой преувеличивает теоретическую обоснованность политических действий главного большевика [18, c. 20], что провидения Ленина относительно послереволюционного развития России не оправдались [18, с. 392], что созданная им партия подменила собой государство и заботилась прежде всего о «поддержании власти обособившихся, привилегированных слоев» [там же, с. 387].

Для Т. Крауса, живущего в центре спокойной ныне Европы (финансовые проблемы не в счет), реконструкция образа Ленина важна как потому, что он видит в нем крупнейшего революционера мирового масштаба, так и еще больше потому, что, как он сам пишет в заключительных строках своей книги, изучение деятельности Ленина помогает разрушить апологетический подход к буржуазному обществу.

Ну а в сегодняшней России, расположенной на периферии Европы и раздираемой противоречиями?

Как ни парадоксально, сегодня в России, когда в спектре политических сил и идеологических предпочтений явственно заметны леворадикальные и леводержавные оттенки, Ленин чувствовал бы себя неуютно. Не он, вождь российских большевиков и творец октябрьского переворота, а его «верный ученик» Иосиф Сталин все чаще возносится на щит и знамя левого дела. Не на него, а на Сталина равняются противники капитализма и критики нынешнего режима в России. Не его, а Сталина хотят видеть у власти поборники «сильной руки». И даже сами представители и сторонники режима с бóльшим историческим почтением относятся не к нему, а к Сталину. Грустно и унизительно для правоверных марксистов-ленинцев. Это ли не лучшее свидетельство того, что для Ленина и его идей остается все меньше места в политической жизни его родной страны? И, воскресни Ленин, обидней всего для него было бы то, что в народе помнят не его, а Сталина, а среди молодежи только узкий слой всяких-разных «кружковцев» интересуется его творческим наследием.

Но понятным образом и память, и интерес сохраняются как удел профессиональных историков, изучающих общественный процесс в России. И сегодня, и через десять лет, и через столетие будут изучать историю России конца XIX – начала XX в., а в исторических текстах (и книжных, и электронных) читатели увидят знакомые имена: Ленин, Николай II, Распутин, Столыпин, Керенский и т.д. И сейчас, и потом будут востребованы оценки этих фигур, их исторической роли и значения, да и личностей тоже.

Оценки эти будут скорее всего разниться – как разнятся они сейчас. В мировом масштабе они разнились всегда. Если в СССР официально всегда был один Ленин – марксистско-ленинский, истпартовский, капээсэсный, то за рубежом по большому счету было по крайней мере два Ленина – коммунистический и некоммунистический; по малому – гораздо больше. Коммунистический Ленин имел два подвида – леворадикальный и умеренный, еврокоммунистический. И некоммунистический Ленин тоже имел два подвида – социал-демократический и буржуазный. Ну и, конечно, все изучающие Ленина за рубежом могли иметь (и имели) свои личные точки зрения на этого политического деятеля и его дела. Это довольно грубое деление ленинианы, в действительности оно более дробное, но и из него явствует, что там, где допускается свободное выражение политических взглядов, единой точки зрения на отца-основателя революционаризма ХХ в., вождя Октябрьской революции и Советского государства не может быть по определению.

Эмоционально-ценностное восприятие Ленина сглаживается со временем, но и сейчас в среде российской диаспоры за рубежом есть люди, воспринимающие (вслед за Буниным) этого человека как «бешеного и хитрого маньяка», а в среде коммунистов – как «человечнейшего человека».

Понятно, что он не был ни тем, ни другим – просто потому, что в этом случае он становится одномерным маркузианским человеком, которому не место в политике. Между тем именно в политике (с позиций современности можно сказать: в реальной политике, в Realpolitik) он проявил себя одной из самых крупных, если не сказать крупнейшей, фигурой ХХ в. Тут все надо учесть: и разрыв с идеологией и стратегией II Интернационала (к какой социальной группе мог бы успешно апеллировать в России собственный, доморощенный Бернштейн или Каутский?); и допущение того, что социальный взрыв может произойти в крестьянской стране, истощенной мировой войной (а до мировой войны Ленин ничего подобного и не говорил); и ставку на социальную дезорганизацию и политический вакуум в России (а не на созревание парламентской, учредительной поддержки) как на благоприятствующий революции фактор; и готовность в ходе переговоров о Брестском мире с Германией отступить, отдать территорию в обмен на время, необходимое для консолидации власти (хотя обсуждение этого вопроса в партии чуть не вызвало ее раскол); и предложение концессионных сделок классовым врагам-капиталистам (и с ними можно и нужно договариваться к своей выгоде). Это послужной список (далеко неполный) гибкого прагматического политика, понимавшего, что на скамье оппозиционера можно просидеть до естественной кончины; революционер же не должен упустить ни одного шанса для взятия власти. Первая мировая война и внутрироссийский хаос дали ему наивыгоднейший шанс, которым он в полной мере воспользовался и без которого Красного Октября просто не было бы. Да можно сказать еще проще: его не было бы без Ленина. Десяток троцких, сталиных, зиновьевых, каменевых не заменили бы здесь одного Ильича. Мог бы состояться альянс правых и левых социалистов на Демократическом совещании, а позже – на Учредительном собрании, и страна пошла бы каким-то иным путем, но вот этого радикального, разрушительного (не кровавого, а именно разрушительного; в Феврале было больше жертв) события Русской революции, именуемой Красным Октябрем, точно не было бы.

Гражданская кровь, «кровь былей» (Пастернак) начала обильно литься позже, когда Ленину и его соратникам стало необходимо отстаивать свою власть. Гражданская война стала ключевым оселком проверки нравственного потенциала победившей партии и ее отношения к собственному народу. Важно, однако, понять, что готовность прибегнуть к решительно любым, в том числе кровавым, средствам в борьбе за власть, выработавшаяся в толще большевистской партии в ходе Гражданской войны, Ленину была присуща изначально. С какого именно момента? После казни брата? (Наум Коржавин: «Какая сука разбудила Ленина? Кому мешало, что ребенок спит?».) Во время первой русской революции? В годы конспирации и эмиграции? Летом 1917 г., когда он скрывался от полицейских агентов Временного правительства? Мнения могут быть разными. Но уже в начале января 1918 г. в споре с Марией Спиридоновой о том, морально ли будет разогнать Учредительное собрание, Ленин сказал, как отрубил: «Морали в политике нет, есть только целесообразность».

Целесообразность сохранения и укрепления власти партии, романтически называемая «революционной целесообразностью», проявлялась далее во множестве ленинских указаний: поощрять массовый террор, расстреливать без «идиотской волокиты» (т.е. без суда), «повесить (непременно повесить дабы народ видел)» не менее определенного количества классовых врагов, брать заложников, загородиться от врага живой изгородью из десяти тысяч буржуев, за которыми поставить пулеметы, ограбить церковь (назвав это изъятием ценностей), сжечь целый город (Баку), выдворить за границу или в ссылку элиту российской науки и т.д.⁴. И все это ради народа? Во имя диктатуры пролетариата? Эту мнимо классовую, властно-партийную логику развенчивают расправы над самим пролетариатом в 1918–1919 гг.: расстрел недовольных действиями советской власти трудящихся в Предуралье, на Урале, в Сибири и других местах, в том числе митинговавших рабочих в Астрахани (по С.П. Мельгунову, 2 тыс. жертв; может, меньше, может, больше, сути не меняет); жесточайшее подавление Кронштадтского мятежа в 1921 г. Прав оказался, стало быть, осмеянный разномастными историками Керенский, когда на Первом Всероссийском съезде Советов назвал Ленина и его соратников «держимордами старого режима», для которых главные средства политической борьбы: арестовать, разгромить, убить.

Конечно, белый террор был не намного лучше красного, но классово близкие себе слои белые не репрессировали. Ленин был готов пойти на это, потому что рассчитывал как на твердую опору только на «сознательных рабочих», понимая при этом, что «передовых и сознательных рабочих» в России мало. «Остальная масса» против нас, заявлял он. Ее надо было учить и воспитывать политически, в том числе методом устрашения («пусть видят и трепещут», говорил он), прививать ей трудовую этику, поскольку русский человек – «плохой работник» в сравнении с трудящимися передовых капиталистических стран.

Испытывая почти паническую боязнь потери власти в неустойчивой военно-политической ситуации лета 1918 г. (ибо проигрыш означал бы уход Ленина и его партии в полное небытие), руководство большевиков совершило еще более жуткое деяние, чем французские якобинцы, казнившие Людовика XVI и Марию-Антуанетту. Те были гильотинированы по решению Конвента путем голосования (праведному или неправедному решению – другое дело). Николая II и его семью расстреляли без суда и следствия из-за угрозы захвата Екатеринбурга белочехами, а поскольку детей императора и судить-то было не за что, в прессе сообщили, что казнен один самодержец, а его семья перевезена в «надежное место». (В сентябре 1941 г. точно так же, ввиду приближения войск вермахта, были расстреляны политические узники орловской тюрьмы, включая Марию Спиридонову, боровшуюся вместе со своими соратниками – левыми эсерами, как и Ленин, против царизма. Этот акт – не вина Ленина, но следствие инициированного им порядка внесудебной ликвидации политических противников.)

Будучи в политике прагматиком и законченным циником, Ленин тем не менее оставался человеком идеи. Всепоглощающей и немеркнущей, способной адаптироваться к меняющимся условиям (наиболее яркие примеры – допущение возможности антикапиталистической революции в одной, притом не самой передовой, стране; после победы революции переход от военного коммунизма к нэпу). Эта идея состояла из двух частей / задач: 1) совершить такую революцию; 2) заменить капиталистический общественный строй социалистическим. Для выполнения первой задачи было необходимо создать дисциплинированную партию – и Ленин ее создал; для выполнения второй задачи создать новое государство – Ленин создал и его. Тут ни убавить, ни прибавить, а споры могут носить только ценностный характер – хорошо это или плохо. По масштабам ХХ в. как деструктивная, так и креативная деятельность Ленина не знала равных.

Полагаю, однако, что было бы неверно считать Ленина креатором тоталитарного режима. Незачем было бы ему призывать к обучению кухаркиных детей искусству государственного управления, если цель государства – тоталитарный контроль над обществом; для этого хватило бы и ЧК. Ленин не зажимал, а поощрял внутрипартийные дискуссии, требуя одного – всей партии подчиняться принятым решениям. (Впрочем, в этом он не был оригинален. Нет и не было такой политической организации, руководство которой поощряло бы фракционность.) Критики в свой адрес Ленин не боялся, можно сказать, он ждал ее, так как получал возможность лишний раз изложить свою точку зрения и «приложить» оппонентов. Когда в партийных инстанциях обсуждались меняющиеся условия мира с Германией на переговорах в Брест-Литовске, Ленин (подсчитали историки) 6 раз оставался в меньшинстве, однако все же продавил подписание мирного договора. Злопамятным, в отличие от своего «верного ученика», не был.

Но черты личности Ленина и стиль его руководства, вехи его побед и поражений (конечно, были и поражения, взять хотя бы его призывы к гражданской войне в период двоевластия весной–летом 1917 г., приведшие к преследованию его и поставившие всю работу большевистской партии под угрозу) – все это имеет самое отдаленное, самое минимальное отношение к современности, так как те исторические условия и сложившаяся ситуация повториться сейчас не могут, и извлечь из них полезный опыт негде и некому. Тактическое наследие Ленина вряд ли дождется своей востребованности.

Для того чтобы обнажать системные недостатки нынешнего социального порядка в России, Ленин не нужен. Они видны и без Ленина. После него и вплоть до настоящего времени сотни компетентных исследователей самой разной идеологической ориентации показывали (и показали) эти системные недостатки на примере развитых капиталистических стран. Капитализма второй половины ХХ в. Ленин не предвидел – этот капитализм вместо того, чтобы породить пролетарскую революцию, похоронил все надежды на нее. Здесь главный стратегический просчет Ленина; он почуял недоброе, когда были подавлены революции и вооруженные восстания в Европе, но пересмотреть свою теорию революции не смог или не успел.

Для того чтобы понять, что социализм (как, впрочем, и капитализм, и любая другая общественная система) не вводится декретами, Ленин тоже не нужен. России в ее нынешнем состоянии никакой социализм не светит. Так называемый скандинавский социализм был бы предметом мечтаний, но он предельно далек и от ленинского теоретического наследия, и от нынешней российской действительности.

Для того чтобы обличить бюрократию, которую Ленин (как и Троцкий) смертельно ненавидел, он сейчас тоже не нужен. Другая страна, другой бюрократ (побратавшийся с предпринимателем), а если что и общее, так это невозможность одолеть бюрократию. Ни с Лениным, ни без Ленина. Впрочем, это, как и практически безнадежная борьба с коррупцией, не вопрос теории.

Даже для того чтобы разжечь революционный пожар в отсталых странах (о развитых речи нет), где больше горючего материала для социального протеста, Владимир Ильич не нужен. Скорее уж сгодился бы Ильич Рамирес Санчес – но только, чтобы бомбы бросать, а не вершить социальную революцию. В этом, может быть, и есть продление жизни Ленина – назовет какой-нибудь радикальный интеллигент в розовеющей Латинской Америке свое чадо «Илич» или даже «Ленин», и возьмет это чадо в руки уже не «Государство и революцию», а подрывное устройство, чтобы пополнить ряды террористов, последователей народовольцев, эсеров, Камо Тер-Петросяна и Кобы. Только не он станет анафемой погрязшего в потребительском довольстве цивилизованного мира, а террорист этнонационалистического или конфессионального покроя. Опять не по-Ленину. (Но в данном случае – и слава Богу, с Россией будет меньше негативных ассоциаций.)

Изменить данный ход вещей может только глобальная катастрофа, подобная той, которой явилась Первая мировая война и без которой не было бы Русской Революции, да и о Ленине знали бы только историки. Необходимость существования исторической науки остается главным залогом памяти о вожде большевиков⁵. О нем будут писать и в будущем – и, вероятно, во все более спокойных тонах, как пишут сейчас о великих революционерах Запада.

II. Сталин

Борис Пастернак в поэме «Высокая болезнь» написал о Ленине: «Он управлял теченьем мыслей / И только потому – страной». О Сталине можно сказать с точностью до наоборот: он управлял страной и, будучи абсолютным управителем, управлял и мышлением граждан этой страны.

Именно поэтому Сталин до сих пор востребован определенной частью российского общества. Его экспроприаторские подвиги в Закавказье, побеги из тюрем и ссылок, вольготная жизнь в Туруханском крае и даже участие в Гражданской войне никого не интересуют. Он нужен как управленец, ибо главная проблема, стоящая сегодня перед Россией – это проблема управления ею. Кому, как и во имя чего управлять – более важных вопросов нет.

Литература о Сталине множится как из рога изобилия. Можно вспомнить, что нечто подобное наблюдалось и в годы «перестройки», когда горбачёвская политика гласности открыла путь к переоценке сталинского периода советской истории. Тогда это были в основном статьи резко критического характера⁶. Сейчас в книжных магазинах полки ломятся от книг, призывающих вспомнить, как процветала страна при Сталине и какого мирового величия она достигла, невзирая на происки внешних и внутренних врагов, несмотря на их попытки ликвидировать не только сталинское государство, но и самого Сталина (на вопрос о том, не была ли смерть Сталина насильственной, авторы этих книг дают ответы в диапазоне от «возможно» до «конечно, да»). Навскидку назову несколько произведений такого рода, вышедших в конце 2012 – начале 2013 г.: М. Ошлаков. Сталин их побери! 1937: Война за независимость СССР; Н. Стариков. Сталин: Вспоминаем вместе; Ю. Емельянов. Разгадка 1937 года; Ю. Мухин. Убийство Сталина и Берии: Величайшее преступление ХХ века; А. Елисеев. Сталин против «оранжевой чумы»: Глобальный заговор 1937; А. Кофанов. Русский царь Иосиф Сталин. Исследователи считают, что вполне можно говорить о сложившейся историографии сталинизма конца прошлого – начала нынешнего века, и анализируют этот историографический массив [20]. Одно только издательство РОССПЭН в серии «История сталинизма» выпустило в последние пять лет 117 книг, посвященных различным явлениям и процессам советской истории, которые прямо или опосредованно связаны с деятельностью Сталина и отражают его роль в развитии страны⁷.

Социологические опросы равным образом свидетельствуют, что Сталин занял определенную нишу в умах изрядного числа россиян, причем эта ниша прочно удерживается на протяжении последних лет. Сошлюсь на регулярные опросы, проведенные сотрудниками ВЦИОМ и выявившие, что в России есть люди, относящиеся к Сталину с восхищением (1% от числа опрошенных в 2008 г., 2% – в 2010 г., 1% – в 2012 г.), с симпатией (соответственно в те же годы 8%, 7% и 6%) и с уважением (22%, 23%, 21%) [6, с. 112]. Почти совпадают с приведенными данными за 2012 г. результаты опроса ВЦИОМ в феврале 2013 г.: восхищаются – 3%, симпатизируют – 6, уважают – 27%⁸. Речь идет, таким образом, о трети или четверти населения страны – это много, очень много. Эти цифры оттеняются показателями отношения к Сталину с неприязнью и раздражением (11% – в 2008 г., 12 – в 2010 г., 12 – в 2012 г., 14% – в 2013 г.), с отвращением и ненавистью (соответственно 4, 5, 4, 6%), со страхом (соответственно 7, 7, 7, 5%) – мы видим, что сумма позитивных оценок Сталина перевешивает сумму негативных. Однако существенно то, что треть россиян или чуть больше стабильно демонстрирует безразличие к персоне человека, являвшегося безраздельным «хозяином» страны на протяжении четверти века. С точки зрения текущей полемики вокруг его деяний этот показатель на руку антисталинистам – ничто так не обидно для великих мира сего, ничто так не умаляет их имидж как индифферентность и забвение масс. Учтем вместе с тем, что неопределившаяся масса всегда остается потенциальным резервуаром пополнения рядов любой из конфронтирующих сторон.

Более важными представляются вопросы и ответы, касающиеся политики и практической деятельности Сталина – ведь в конечном счете «уважать» можно и антагониста, а «бояться» своего кумира. Так вот, на вопрос, оправданы ли жертвы советского народа в сталинскую эпоху свершившимися достижениями, большинство респондентов согласились с формулировкой «нет, их ничем нельзя оправдать»: 60% в 2008 г., 58 – в 2010, 61 – в 2011, 60% в 2012 г. На вопрос, существовала ли политическая необходимость репрессий или они явились политическим преступлением, которому нет оправдания, 72% приняли вторую точку зрения в 2007 г. и 66% в 2012 г. [6, с. 114–115].

Здесь надо, конечно, иметь в виду, что вину за жертвы и репрессии, которые однозначно ассоциируются в обыденном сознании с периодом правления Сталина, поклонники последнего возлагают не на верховного правителя, а на его окружение, партийных функционеров и силовые ведомства. То есть в оправдании они действительно отказывают – но Ягоде, Ежову, Берии, а также Хрущёву, Маленкову, Жданову и иже с ними⁹. Это отчасти объясняет необычно высокий процент обвинителей среди опрошенных. Насилие и террор вызывают естественное человеческое неприятие в мирное время, поэтому лишь 9% в 2007 г. и 13% в 2012 г. сочли, что репрессии были исторически оправданны.

Почему число оправдывающих сталинский террор возросло? Причина видится в том, что люди благодаря печати, телевидению и радио, а также воочию, на собственном опыте, наблюдают постоянный рост коррупции, мздоимства, презрения к закону во всех общественных институтах, на всех этажах власти и связанного с нею бизнеса. Правоохранительные органы и судебная система исправить ситуацию не могут уже потому, что сами изрядно коррумпированы. Причем речь идет не только о таких тривиальных в сегодняшней России явлениях, как распил и откат. Старательное и неукоснительное исполнение лежащих вне правового поля распоряжений вышестоящего начальства – это тоже один из видов коррупции, ибо он предполагает определенное непрямое вознаграждение в будущем (карьерный рост, доступ к ресурсам). В народе, вздыхая, иной раз говорят: «Эх, нет на них Сталина!»

Сталинисты среди публицистов и историков, удовлетворенно принимая эти вздохи за свидетельство своей правоты, ведут себя, мягко говоря, непоследовательно. Вот бы им повторить такое сетование… Вместо этого они достаточно дружно принимаются убеждать общественность: нет, не товарищ Сталин виноват в репрессиях и терроре, а совсем другие лица – те, кто проникли в его окружение, предали его и насадили своих ставленников в партии и органах безопасности.

Скажем сразу: изучая советскую историю 1930-х годов трудно не признать, что инвективы современных сталинистов в адрес практически всех «деятелей партии и государства» обоснованы. Все они в той или иной мере причастны к совершавшимся преступлениям. Но вот отделить их от Сталина (точнее, Сталина от них) нет никакой возможности. Согласно концепции Ю.Н. Жукова [10], самую широкую волну репрессий, волну 1937 г., инициировали партийные руководители, ответственные за неудовлетворительную хозяйственную деятельность и готовые найти «вредителей» и «шпионов» в подведомственных им регионах с тем, чтобы взвалить вину на них. Кто усомнится в этом? Кто будет спорить с тем, что многие из них старались перещеголять друг друга в разоблачении внутренних «врагов», с которыми еще недавно пили водку, провозглашая тосты за здоровье Сталина, светлое будущее и посрамление мирового империализма? Вот только их Хозяин, хоть иногда морщился, видя слишком примитивное вранье, слишком большой перебор в донесениях о многих тысячах врагов социализма, получал огромное удовлетворение от ликвидации всех тех, кто мешал ему на пути к установлению абсолютной личной диктатуры.

Конечно, ему мешали не эти многие тысячи в низах, бесконечно далекие от борьбы за власть в Кремле и не желавшие быть к ней ближе; ему мешали те в высших эшелонах партии, кто еще помнил политическое завещание Ленина и настороженное отношение того к Сталину; те, кто прошел горнило внутрипартийной борьбы 1920-х годов и ломал голову, кого поддержать – Сталина или, может быть, Зиновьева, Каменева, Бухарина, а то и главного «рогатого» – Троцкого; те, кто позитивно воспринял рост авторитета Кирова; те, кто видел просчеты и дутые итоги пятилетних планов и коллективизации – словом, те, кто мог слишком критически отнестись к его, сталинскому, руководству построением социализма в одной стране. Однако в спокойной политической обстановке убрать с дороги зиновьевых, каменевых и бухариных было бы сложно – масса, и беспартийная, и тем более партийная, послушная, но значимая свой величиной, могла не понять причин репрессий: ведь в действительности рядом, на родной улице, в родном цеху в подавляющем большинстве случаев не было не только такого числа «вредителей», но вообще ни одного (за редчайшим исключением, когда у кого-то возникали личные счеты с властью, как, например у Николаева, убийцы Кирова).

Сделал ситуацию беспокойной, напряженной, гнетущей, зовущей к доносительству сам Сталин. Конечно, переход от более или менее сытого и относительно умиротворенного социально нэпа к форсированной индустриализации без необходимых материальных средств, к раскулачиванию не только кулаков, но и середняков, затаскиванию крестьян в колхозы (обоснованность всего этого комплекса по сути революционных мер и методов их осуществления – отдельная тема), сам по себе влек за собою рост общественных противоречий и сопротивление ущемленных слоев и групп. Но и накал этих противоречий, и сопротивление спали к середине 1930-х годов. Именно это не устраивало Сталина, так как делало оппозицию его личной власти и его политическому курсу в стране и партии скорее мнимой, чем реальной. За океаном оставался главный оппонент Троцкий – но он был уже не в силах влиять на ход событий в стране, все, что он мог – клеймить сталинизм за рубежом, завоевывая умы левой молодежи антитермидорианскими лозунгами и раскалывая международное коммунистическое движение. Чтобы запустить новый мощный маховик подавления всякой оппозиции, было необходимо снабдить эту кампанию (кампании) неким теоретическим обоснованием. Этим и занялся Сталин.