Czytaj książkę: «Нерукотворный», strona 44
Теперь Майрон правил на даерских землях, и те больше не являлись инаковерующими, не были враждебными. И даже Адора почитала его, как почитала погибшего супруга. А Лавель, увы, требовалось гораздо больше времени, чтобы принять, что папа больше никогда не вернётся домой. Будучи ребёнком, она с трудом понимала происходящее. Ей не был важен какой-то там Исэйас, как был важен отец. Но, когда она вырастет и станет сильным Постигателем при дворе, возможно, всё осознает. В конце концов, во имя Исэйаса Марцелла Даерский и погиб. Он добился того, за что так отчаянно сражался. И, вероятно, ни о чём не жалел, засыпая навсегда.
***
Мариан сидел перед камином и пил парное молоко. Рядом расположился Малуум, укутавшись в плед. Поместье его за прошедшее время почти восстановили, и с улицы, не прекращая, доносился шум бурной деятельности. Рабочие, не покладая рук, трудились, как когда-то давно. В комнате было необычайно тепло. Пламя красиво танцевало, отбрасывая причудливые тени. Беспощадно клонило в сон, но тут раздался тихий голос Малуума:
– И как вам, господин, роль правителя Обители Вечности?
Мариан скромно улыбнулся, сделав очередной глоток молока:
– Очень… ответственно. Но папа во многом помогает мне и подсказывает.
– Замечательно. Я не сомневался в вас ни на секунду.
В свете огня Мариан был так красив: золотистые кудри аккуратно собраны в хвост шёлковой лентой, на белом атласном кафтане поблескивали драгоценные камни, но самое главное, что в серебристых глазах ярко горел живой огонёк. Годы в заточении так не смогли погасить его, пусть и оставили на душе шрамы.
Малуум спросил:
– А как вы спите?
Мариан нахмурился и потёр переносицу, честно ответив:
– Скверно. Кошмары мучают. Но это ничего! Это пройдёт, я уверен.
– Стакан тёплого молока с ложкой мёда на ночь помогает спать крепко. Помните, я говорил?
Мариан искренне улыбнулся:
– Я бы и не подумал пренебречь вашим советом. Всё-таки вы – мой близкий друг.
Внутри у Малуума растеклось приятное тепло. Поток Страсти впервые за долго время действительно расслабился, отпустив тревоги. Дёрнув головой по привычке, он взглянул на стоящий в углу мольберт с холстом. Мариан и раньше рисовал Малуума, но именно этот портрет собирался подарить ему. Так они и коротали вечера вместе: пили чай, молоко, рисовали, читали и очень много разговаривали. Мариан увидел в умбророждённом очень интересного бессмертного ещё в детстве и не усомнился в этом даже спустя столько лет, искренне уважая его и любя.
– И когда вас ждать в гости в следующий раз?
– Очень скоро, если я вам, конечно же, не надоел.
Малуум рассмеялся:
– Мариан! Я очень ценю время, которое мы проводим вместе. Честно признаться, мне одиноко, и от этого я очень устал. Потому нет, вы мне не надоели. Ни в коем случае! Мне нравится смотреть, как вы рисуете. Нравится слушать истории о том, что происходит во дворце и столице.
– А я очень люблю ваши стихи. Люблю это поместье и с нетерпением жду, когда созреют первые яблоки. В садах ваших, не сомневаюсь, очень красиво. Летом я непременно буду рисовать, сидя в тени деревьев.
– Вот и решили, – согласился Малуум.
Мариан лениво потянулся, зевнул и сказал:
– А сейчас мне пора. Время близится к вечеру. Завтра будет тяжёлый день.
– Я провожу.
Они попрощались, и Мариан вернулся во Дворец Тысячи Звёздных Плеяд, сразу же поднявшись в свои покои. Уснул он быстро, однако ночь, как и любая другая, не радовала безмятежностью и покоем. В душе нарастала тревога – к кровати юного господина подкрадывался очередной кошмар. Перед глазами вновь была камера, полумрак и холод. Из раза в раз бессмертный возвращался туда и снова оказывался замурован, спрятан от целого мира. Руки по старой привычке тянулись к стреле и принимались затачивать её, вкладывая в каждое действие злой умысел. И неизбежно являлось всепоглощающее чувство вины. Неужели руками Великого Мастера действительно сотворяется оружие, предназначение которого отнять жизнь Всеотца? Какое кощунство! Какое страшное преступление? Но что он мог поделать? Стоило лишь воспротивиться приказу императора, как за этим тут же следовало суровое наказание: били сильно, унижали и запугивали. Иногда сил на побои не жалели – так колотили, что даже на бессмертном теле синяки едва успевали заживать. А однажды вырвали клок волос, протащив за них по грязному полу, усыпанному стружкой. Надежды на спасение не было. Казалось, бесконечные боль и страх навсегда стали близкими соседями.
И так по кругу, кошмар за кошмаром – всегда одно и то же. Замурованная камера, полумрак, холод, а потом тело вспоминало о боли. И там, где когда-то были синяки, снова ныла кожа, и ломило кости. Мариан кричал во сне, захлёбываясь слезами и умоляя не прикасаться к нему. Он съёживался, обхватывая себя руками, и едва не падал с кровати, неосознанно стараясь забиться в угол и спрятаться. И сейчас он громко завопил. Тело прошиб пот. Но на сей раз в воспалённое сознание вдруг вторгся спасительный голос самого родного и близкого человека.
– Мариан! Мариан, я здесь! Я рядом! Всё хорошо, сынок!
А потом его руки аккуратно притянули бьющегося в истерике юношу к себе, нежно поглаживая по голове. Мариан открыл-таки глаза, задыхаясь от слёз, и первое, что отчётливо ощутил – папины духи. Азариас сидел на кровати и обнимал его. В глазах стояла боль. Казалось, отец испытывал её точно так же, как сын.
– Ты дома, – всё повторял он. – Я здесь, с тобой.
До этого момента им так и не довелось поговорить по душам. Азариас уже начал было думать, что потерял сына навсегда, что тот больше никогда не захочет иметь с ним ничего общего после раскрывшейся правды. Честно говоря, Господин Вечность и не надеялся на иное, всё прекрасно понимая. Будь он на месте Мариана, возможно, презирал бы собственного отца и стыдился.
Но Мариан в свою очередь ничего подобного не испытывал. Азариас и не представлял, как он был благодарен за тепло и за то, что кошмар отступил. Папа рядом вопреки всему, и это главное. Чуть успокоившись, Мариан вытер мокрое лицо рукавом ночном рубашки, насквозь пропитанной потом, а потом шёпотом признался:
– Невыносимо спать, папа. Стоит закрыть глаза, и я… я сразу же там. Не здесь, не в безопасности. И всё тело так сильно болит!..
– Я знаю, – мягко ответил Азариас, продолжая гладить его по голове. – Но это пройдёт. Просто нужно больше времени. Мы справимся с этим недугом. Обещаю.
Юноша закивал, не сомневаясь в сказанном.
– Я так устал, папа. Но я боюсь засыпать.
– Я не дам тебя в обиду. Больше никто никогда не посмеет тебя и пальцем тронуть.
Совсем как дитя, Мариан прижимался к груди отца, шмыгая носом. Азариас начал медленно покачиваться, баюкая своего уже взрослого, но так нуждающегося в заботе и теплоте сына. Он любил его больше всего на свете и был готов отдать всё, лишь бы Мариан отыскал желанный покой.
С губ тихо сорвались слова старой колыбельной, которую Климин сочинила сама и пела сыну, когда тот ещё был младенцем:
– Я вечером явлюсь к тебе
И принесу с собой звезду
Всю в золоте и серебре
Прямо с небес, красивую…
Мариан прислушался, смутно вспоминая эту колыбельную. И маму, по которой страшно скучал.
– Я ей украшу балдахин,
Лучами подошью матрас
И разожгу большой камин,
Чтоб согревал он ночью нас…
Бархатный голос Азариаса осторожно проникал в самую душу и находил маленькие струнки, приятно поглаживая их и утешая.
– В стране пушистых облаков
Нам будет ветер песни петь,
Даст одеяло из цветов,
Чтоб мы могли под ним сопеть…
Мариан медленно опустил веки, погружаясь в сон. Дыхание его выровнялось. Поток Постижения прекратил рисовать пугающие образы.
– Я отгоню тревоги прочь,
Не дам нарушить твой покой,
Отныне тихой будет ночь,
Не бойся, спи, сыночек мой…
К концу колыбельной юный господин сладко спал, полностью расслабившись в руках отца. Азариас ещё сидел с ним какое-то время, а потом аккуратно положил на кровать, накрыл одеялом и, поцеловав в лоб, точно маленького мальчика, вернулся в свои покои, где так и не смог сомкнуть глаз. Его ночи тоже наполнены тревожными мыслями, но делиться ими с сыном он ни за что не стал бы, как и с кем-либо. Ведь то было его наказанием – нескончаемое чувство вины, самобичевание и целая вечность несчастья. Он заслужил чувствовать себя ужасно и помнить о том, что наделал. Целых восемь лет Азариас испытывал лишь всепоглощающую злость на всех и каждого, а теперь избавился от неё. На смену пришла ненависть к самому себе. И никуда она теперь не уйдёт, до скончания веков нависая над головой владыки вечности.
Он не знал, что в эту самую секунду душа его погибшей жены, будто призванная старой колыбельной, напоследок заглянула в окно покоев Мариана. Коснувшись стекла, она посмотрела на спящего сына, мысленно прощаясь. Уходя, Климин отпускала прошлую жизнь, чтобы переродиться среди звёзд. Она отпускала воспоминания о том, как в день её гибели Азариас сидел в опустевшем дворце на полу, обнимая её обезображенное, изъеденное умбрами тело. В абсолютной тишине он тихо плакал, с ног до головы испачкавшись в крови любимой и единственной женщины. Именно это воспоминание причиняло нестерпимую боль, ведь в тот страшный день окончательно разрушилось то, что Госпожа Мудрость ценила больше всего на свете – семью. Но теперь Климин могла уйти и наконец упокоиться. Она будет жить в каждой книге, написанной под её началом, в каждом учении, в каждом произведении искусства… А теперь ещё и среди звёзд, в объятиях Вселенной.
На утро Мариан проснулся бодрым и отдохнувшим. Остаток ночи удалось проспать крепко, без кошмарных сновидений. Он был готов приступить к работе. После завтрака во Дворец Тысячи Звёздных Плеяд явились Аелия и Всеотец. Мариан сел за веретено, принявшись наматывать лучи и тени на пряху, а потом скручивать их, сотворяя самые настоящие нити. Солнцеликий хватался за падающие через окно солнечные лучи, а Баиюл тянул куски из тёмных углов покоев. Руки Мариана ловко двигались, а тонкие изящные пальцы аккуратно и очень бережно собирали готовые нити, боясь их спутать. Работа эта была кропотливая. Ниточки получались такими тонкими, что трудно было разглядеть. Лучи и тени не были податливым и привычным материалом, потому одну такую нить приходилось скручивать на протяжении нескольких часов. Многие рвались, и всё приходилось начинать сначала. Для восстановления сердца Бьерна требовалось их очень много, по меньшей мере не одна тысяча. Всё дело было в толщине. Нити получались очень хрупкими и, если сотворить их слишком мало, был риск, что сияющая рана на божественном сердце попросту не стянется. Ни у кого не было сомнений в том, что работа эта затянется на очень долгое время. Возможно, даже не на один год.
Так оно и вышло. Когда нити были готовы, Мариан попытался вшить их в сердце Бьерна, но большая часть тут же оборвалась. И даже для Великого Мастера, руки которого не способы разрушать, это оказалось очень тяжёлой задачей. Сидя над телом Бьерна день ото дня, юноша только и успевал смахивать выступивший на лбу пот и сдувал падающий на лицо непослушный локон. От напряжения краснело лицо, а после долгих попыток начинали дрожать руки, и тогда требовался отдых.
И к моменту, когда работа наконец была окончена, минуло целых пять лет.
***
Баиюл лежал в раскрытых ладонях статуи Матери Маеджи, устремив взор в неизменное звёздное небо. А они смотрели в ответ сквозь стеклянную куполообразную крышу, подмигивая. Сюда бог приходил либо для того, чтобы поразмышлять, либо чтобы не думать вовсе. Тут он отдыхал. И только веки его сомкнулись, как до ушей донёсся до боли знакомый звук, заставивший тут же подскочить. Где-то пела скрипка.
В абсолютном нетерпении Баиюл сорвался на бег, направляясь в покои Бьерна. Не постучав, не прождав больше ни секунды, он бесцеремонно ворвался, распахнув двери и увидев стоящего у окна младшего брата. Выглядел он немного устало, помято, но это не мешало бессмертному сохранить прежнее изящество. В руках – скрипка и смычок, наполняющие покои самой прекрасной музыкой. Баиюл не посмел бы отвлечь его, не решился оборвать эту песню без слов и стоял как вкопанный, не в силах поверить своему счастью. И тогда Бьерн обернулся сам. Такой же красивый, искренний, настоящий. Живой.
– Привет, – улыбнулся он, прекратив играть.
Баиюл подбежал к брату и крепко обнял, не отпуская ещё очень долго. Тот едва слышно зашипел от боли, и только тогда Всеотец вспомнил о едва затянувшейся ране на его груди, отступив. Он не знал, что сказать. Слова путались, никак не собираясь в предложения. Баиюл лишь смотрел на Бьерна, и глаза его впервые за долгие годы искрились настоящим счастьем.
– Вот сыграть захотелось, – сказал Бьерн, указывая на скрипку. – Как проснулся, руки сами потянулись. Казалось, я не играл целую вечность. А сколько же я спал?
– Около пяти лет.
Бьерн поначалу не поверил, а потом ужаснулся.
– Целых пять лет! Пять лет в абсолютной тишине и пустоте. Я грезил о музыке, мечтал вновь прикоснуться к струнам, чтобы услышать хоть что-то! Какой кошмар…
Баиюл ободряюще улыбнулся, ответив:
– Что эти пяти лет в сравнении с целой вечностью, уготовленной нам?
Бьерн молча сел на кровать, уставившись перед собой. В голове не укладывалось. Он силился вспомнить, что было до забвения, но никак не мог. Казалось, сон этот не был настолько долгим, а на деле столько времени прошло. Чувствовал бессмертный себя растерянно. Раздражало беспамятство, ведь до забвения было что-то очень важное, что никак нельзя было забывать. Или… кто-то? В голове зашевелился поток Постижения, стараясь вернуть Бьерна в прошлое. А потом, спустя пару мгновений, с губ сорвалось:
– Аелия…
Глаза его широко распахнулись. Он в панике спросил у старшего брата:
– Что с Аелией? Что с Ферассом? Всё в порядке? Марцелла выстрелил в меня, и я потерял сознание. А дальше – пустота.
Баиюл опустил взгляд, не желая ворошить прошлое и возвращаться в те страшные события, и только ответил с улыбкой:
– В двух словах всего и не расскажешь. Так что иди и посмотри сам. Аелия, несомненно, тебя заждался. Рассвет только показался из-за горизонта, и, возможно, наш солнцеликий господин ещё даже не проснулся. Но, думаю, его совсем не смутит твой ранний визит.
Бьерн чувствовал перемены в Баиюле, и они его радовали. Старший брат выглядел таким счастливым, что хотелось улыбаться и смеяться вместе с ним. Неужели что-то изменилось? А если так, то насколько сильно? Бессмертный не хотел больше ждать и, приведя себя в порядок, последовал совету Баиюла. Он покинул Мацерию, оказавшись вдруг в зелёном лесу. Было невероятно тепло. Бьерн остановился, удивлёнными глазами глядя на живую листву, играющуюся с лёгким ветерком, будто бы никогда такого не видел. Пели птицы. В самом деле птицы?! А под ногами – мягкая и яркая трава. Стояло лето. Самое настоящее лето! Выходит, зима всё-таки отступила.
Очень хотелось застыть в этом восхитительном мгновении, но всё же Бьерн направился дальше, прямо в Сияющий Дворец. Он шагал по улицам Рэниума и, оглядываясь по сторонам, всматривался в безмятежные лица людей, слушал их повседневные разговоры, смех и всё больше поражался происходящему. Столица жила, не зная бед.
А когда бессмертный преступил порог дворца, желая пройти прямо в покои, его вдруг окликнул звонкий юношеский голосок:
– Здравствуйте!
Он обернулся, увидев перед собой молодого парня с невидящими глазами. Черты лица показались знакомыми, и, поразмыслив немного, Бьерн смог узнать в нём старого знакомого.
– Велес?
Тот поклонился, а потом широко улыбнулся, ответив:
– Да, господин, это я! Прошу прощения, если отвлёк. Просто хотел поздороваться! Вас все очень заждались.
Бьерн вспомнил, что Велес не мог говорить, и, слушая его звонкий голос, даже подумал, что всё ещё спит, и ему снится какой-то чудесный сон. Но тут юный Постигатель пояснил:
– Мама всё-таки отправила меня на службу к солнцеликому господину, как только я повзрослел. Вот, учусь теперь многому, чтобы стать достойным советником. Очень стараюсь! Даже говорить заново научился! И теперь хочу ещё раз поблагодарить вас за то, что тогда спасли меня от неупокоенного.
Постигатель низко поклонился.
– Возможно, если бы не вы, меня бы тут не было. Призрак сгубил бы меня! Спасибо за доброту и неравнодушие к беде маленького мальчика!
Бьерн тепло улыбнулся, скромно ответив:
– Не за что. Я очень счастлив, что ты сейчас здесь, Велес. Ты и не представляешь, насколько. Скажи, пожалуйста, солнцеликий господин уже проснулся?
***
Аелия сидел за столом, с грустью вчитываясь в заговорённый пергамент. Он получал их постоянно и бережно хранил каждый. На них были стихи, пропитанные болью и не стихающей скорбью, выведенные аккуратным знакомым почерком. Строчки этого письма и вовсе били по сердцу:
«И вечности бренной мне будет мало,
Не хватит на то, чтоб с тобой проститься,
Ведь в сердце вонзили острое жало –
Отныне в нём мрак ядовитый таится.
Я скорбью жестокой скован до боли
Не может, не хочет душа отпустить.
Не ведает мир, сколько выплакал соли,
И сколько ещё слёз готов я пролить.
Клянусь своей жизнью: забыть не смогу
И буду смотреть сквозь время устало
На то, как делили с тобою судьбу,
На то, как тебя когда-то не стало.
Клянусь я и в том, что тысячи лет
Не хватит на то, чтобы напрочь забыться.
Хоть правда и в том, что тебя рядом нет,
Мне всё равно с этим никак не смириться.
И годы спустя себе верен останусь,
Отвечу, как есть, ничего не тая:
С глазами твоими вовек не расстанусь,
Они навсегда теперь слабость моя.
Люблю тебя преданно, крепко и страстно
Скажу это громко, без тени стыда
Пусть воля Вселенной нам не подвластна,
Люблю бесконечно, люблю навсегда…»
Подперев щёку рукой, Аелия раз за разом перечитывал стихотворение Малуума. Солнцеликий не сомневался, тот писал их и сжигал, думая о Минцзэ и надеясь, что она их когда-нибудь увидит. Но получал их именно Аелия, ведь энергетика у него с Девой Солнце была идентична. Вот пергамент и приходил к нему, потому что добраться до звёзд не мог – слишком уж далеко. Недосягаемо.
Малуум не знал, кто их получает, а Аелия и не собирался раскрывать ему правду. Быть может, в этом умбророждённый находил утешение? И лишать его маленькой радости солнцеликому точно не хотелось. Он убрал пергамент в ящик, где уже лежала стопка таких же, когда в двери постучали. Кто бы это мог быть? Неужели что-то срочное, раз беспокоят в столь ранний час? Владыка солнца не был готов принимать гостей и даже не успел умыться после пробуждения. Растрёпанные волосы свисали с плеч, на теле – мятая и не по размеру большая рубашка. Открывать никому не хотелось, и он крикнул:
– Кто там?
А потом мимолётно промелькнула мысль: быть может, стоило и вовсе притвориться спящим, чтобы отложить дела на потом? Но тут из-за двери раздался голос, от которого сердце забилось чаще.
– Прости, солнцеликий господин, если разбудил. Это всего лишь я.
Аелия резко вскочил со стула, и тот грохнулся. Споткнувшись о его ножку, солнцеликий и сам едва не упал, помчавшись к дверям. А когда распахнул их и увидел Бьерна, почти лишился сознания от радости. Тот улыбался, расставив руки в стороны и зазывая в объятия.
День начался поистине необыкновенно. Сегодня, спустя целых пять лет, наконец всё встало на свои места.
Глава 25. Конец. Или начало чего-то нового?
Аелия рассказал Бьерну обо всём, что произошло. И не просто рассказал, а показал. В тот же день они направились во Дворец Тысячи Звёздных Плеяд, чтобы встретиться с Марианом, потом – в Даерский Дворец, где Бьерн увидел Майрона, которому так к лицу бессмертие. В Умбровом Лесу всё шло своим чередом. Доротея отвечала за восстановление «Удушья Спящих Гор» и продолжала оберегать смертных от чудовищ. В Рэниуме же вновь начал работать Дом Воинствующих под началом того самого Улисса, и на учёбу уже заступили будущие ищейки.
– Ты же помнишь его, Бьерн? Помнишь? – спрашивал Аелия, не прекращая рассказывать.
И Бьерн тут же вспоминал. А потом они, как и обещал Аелия, отправились в небольшое путешествие – прямо к морю, где провели несколько дней, засыпая на песчаном берегу под звёздами. И Бьерн сыграл на скрипке, ведь он должен был сыграть для Аелии. Как и обещал. Они так много разговаривали, танцевали и продолжали делить одну душу на двоих. Навсегда.
Они считали, что, вернувшись обратно, их путешествие закончится. Но на самом деле оно только начиналось. И впереди была целая вечность.
***
Однажды Мариан по случайности узнал о том, что Всеотец утратил свою душу. Бог, вероятно, уже и думать про это забыл, ведь у него и без того было много хлопот. Но вот Великому Мастеру это не давало покоя. Он уже сумел восстановить божественное сердце, что само по себе казалось невозможным. А что насчёт целой души? Ведь без неё никак, без неё к звёздам не отправиться, когда придёт время.
Мариан много думал об этом, пытался понять, как сотворить то, что способна создать лишь Вселенная. Достаточно ли у него сил, достаточно ли власти, чтобы суметь выполнить такую сложную задачу? С прошлого раза у него ещё остались нити из солнечных лучей и теней. Быть может, стоило хотя бы попробовать?..
И одним тихим вечером Великий Мастер решительно сел за ткацкий станок, готовый к работе. Возможно, у него получится.
Конец.
