III
Путь домой краток, соседний дом. Дверь квартиры. Лицо тёти Лены. Дверь комнаты. Пора начинать. Генерал достаёт краски, достаёт холст, раздевается. «Сейчас так прикоснусь, так прикоснусь!». Стук в дверь. Полушёпотом произносит.
– Кто там такой умный?
Одевается. Открывает дверь. И твою то мать, единственный друг Генерала Киски, такой же городской безумец, как и он сам. На той почве и сошлись, только друг из глины лепил. Пепельницы всякие, портсигары и прочую ненужность, хоть и изредка продавались. Взъерошенный, заплаканный, сопли на кулак наматывает. Длинное пальто в пол, старое и чуть ли не дырявое.
– Че такое?
– Генерал, пойдём выпьем…
В руке болтается бутылка водки, наполовину выпитая. Поделать нечего, хоть и не в планах. Соратничество и товарищество дело безотказное, даже если не хочется, а завтра на работу.
– Пойдём, чего уж тут.
Замызганная тысячами коммунальная кухня. Ей не меньше больно чем всем им вместе взятым. Сотни ног топчутся здесь постоянно и плюют, пьют, нажираются в слюни. Сотни лиц высматривала эта кухня, точнее пол сотни, ведь ног сотня. Разглядывая узоры на жестяном чайнике, что стоит здесь, светлая голова начинает выдавать такую шизофазию, что становится страшно обоим. Водка в рюмках, время вслушиваться в это невнятное журчание.
– Что случилось то?
– Да просто видишь, видишь, мы все здесь, и я клоп, и ты клоп, нет я червь, я клоп, и я признаю со всем своими принижением, что страдаю, что ничего не могу понять, для чего всё так. По жалкому евклидовскому уму своему, не могу допереть че происходит, всё здесь несправедливо в этом мире. Ты мудак тот ещё, Генерал. И когда ты меня здесь зарежешь, я не встану и не обниму тебя, так же и лань не ляжет подле льва. Понимаешь о чём я?
– Достоевского бля ненавижу, вот что я понял.
– Да ну это, я это просто, чтобы понятнее было. Ему ведь виднее. Но я же чувствую! Чувствую тоже самое! Точь-в-точь! Я такой же, как и он!
– А че ты Прапорщик тогда глиномес, а не Достоевский?
– Ну это другой вопрос уже, знаешь ли. А ты мудак мог и поддержать.
– Че тебя поддерживать, пускатель слюней. Это новый виток всего лишь, комарик укусивший, сейчас найдёшь себя быстренько, смотри!
Стопки оказались внутри Генерала и Прапорщика. На голодный то желудок, сейчас обоих обжигает, разгоняет тепло по телу. Маленькая печка, засунутая внутрь. Вот потом и спрашиваете почему люди пьют вёдрами, а стекает по подбородку без разбора у всех, что молодых, что старых. Они не собираются заканчивать, вся ночь впереди. Сон мелок и жалок, в сравнении с экзистенциальностью обоих на этой кухне. Здесь сейчас начнётся парад и шоу, фокусы, иллюзии, клоуны, акробаты, языкоблуды, беллетристика словами, всё что угодно. Коллективная шизофаза.
– Давай ещё по одной, там точно всё пройдёт!
И следом, и следом. Бесы и демоны. Чёртики, белки. Все подряд. Содом и Гоморра. Шум и крики. Споры и дискуссии, вновь братание.
– Прапор, пошёл нахуй отсюда!
– Ты че? Всё? Закончился?
– Да ты меня оторвал от самого интересного, от мечты моей, от всего чем я живу, от любви, от Бога!
– Че?
– Я тебя сейчас раскрашу, вот что!
Распахивается дверь кухни. Большой силуэт и только. Только тёмное пятно. Отблеск слабой лампочки.
– Вы что, совсем охренели здесь тунеядцы сраные?
Кажется, тётя Лена всё-таки, обнаружила греческий амфитеатр по сильному шуму и высоким восклицаниям, хлопкам в ладоши с трибун.
– Елен Палвловао, мы уже всё, всё хорошо здесь, я с Прапором сижу!
– Да я вижу, что не с Маршалом, заканчиваете, спать мешаете, на работу ведь завтра, военачальники сраные.
– Что сраные то сразу?
Хлопок дверью, иначе не происходит. Ничего нового абсолютно. Всяко лучше, нежели в подъезде. Пора укладываться спать. Прапора на пол, на старые подушки от дивана, которые Генерал нашёл возле парадной. Себя самого на кровать. Сейчас полетит на крыле птице, засыпает. Ночь то оказалась коротка. Ничего не мешает видеть сны, продолжение вечерней шизофазы. Генерал поднимался с девушкой по великой лестнице в небо, ну в массе общей в плане – все поднимались. И добравшись до конца их почему-то остановили вдвоём прям возле ворот. Ну они-то и сели на ступеньки перед вратами и стали ждать пока что-нибудь придумают. Люди стоят смотрят, ждут очереди своей, они вдвоём сидят общаются. Воспроизвёлся февральский сон. Киска начал плакать в грудь девушке, сам не зная отчего, но предполагаю, что исповедовался и грехи выплакивал. Ну всё по голове она его погладила, поднялись оба и пошли дальше за руку в ворота. Пустили.