Czytaj książkę: «Огни эмиграции. Русские поэты и писатели вне России. Книга третья. Уехавшие, оставшиеся, вернувшиеся в СССР»
Вступление
– Господа, меня мучают вопросы, разрешите их мне…
Федор Достоевский, «Записки из подполья»
Первая книга – «Отечество. Дым. Эмиграция» (2016), вторая – «И плеск чужой воды» (2017). И вот третья – «Огни эмиграции». Трилогия, почти «Хождение по мукам». Текстовой триптих о русском народе (включая и иные национальные вкрапления) – На Родине и вне ее. О России и Западе. О житье-бытье, о взаимоотношении власти и народа, о боли и страдании, о рабстве и бунте, о прочих российских реалиях советского и послесоветского периода. Однако не обо всем народе, а лишь о его передовом отряде, о мыслящей интеллигенции и еще более узкой прослойке – о поэтах и писателях, о творцах.
И, как всегда, хочется танцевать от печки. Вспомним несколько звучных цитат:
Люблю отчизну я, но странною любовью…
М. Лермонтов, 1841
Прощай, немытая Россия,
Страна рабов, страна господ.
И вы, мундиры голубые,
И ты, им преданный народ…
Все тот же Михаил Юрьевич, 1825 год – об аракчеевском режиме.
Другой классик великой русской литературы Федор Тютчев считал, что «в России канцелярия и казармы…» и что «все движется около кнута и чина…».
Каждый, кто глуп или подл,
наверное, предан престолу.
Каждый, кто честен, умен,
предан, наверно, суду.
Это поэт Михаил Михайлов (1829–1865). Положение России сравнивал с Европой, где он немного пожил и написал очерки «Парижские письма» и «Лондонские заметки». За напечатание прокламаций Чернышевского Михайлов был приговорен к каторжным работам на руднике. Прожил всего лишь 36 лет.
Поборник совести и чести
Идет с сумою иль в тюрьму…
Вторил Михайлову Лиодор (Илиадор) Пальмин (1841– 1891), поэт либерального направления. Его стихотворение «Реквием» стало революционной песнью «Не плачьте над трупами павших бойцов…». Эти строки в предреволюционную эпоху читала с эстрады Мария Ермолова.
Иван Аксаков в одном из писем 1865 года признавался:
«Ах, как тяжело, как невыносимо тяжело порою жить в России, в этой вонючей стране среди грязи, пошлости, лжи, обманов, злоупотреблений добрых малых мерзавцев, хлебосолов-взяточников… Чего можно ожидать от страны, создавшей и выносящей такое общественное устройство, где надо солгать, чтобы сказать правду, надо поступить беззаконно, чтобы поступить справедливо, надо пройти всю процедуру обманов и мерзостей, чтобы добиться необходимого законного…»
Какой суровый приговор. Неужели Россия в реальности такова, усомнится какой-нибудь патриот. И ему, конечно, нельзя знакомиться с мыслями и рассуждениями Александра Герцена, ибо в его сочинениях можно вычитать такое, что уж совсем конец. К примеру: «Россия – отчасти раба и потому, что она находит поэзию в материальной силе и видит славу в том, чтобы быть пугалом народов».
И сразу вспоминаются песни сталинских времен:
Гремя огнем, сверкая блеском стали,
Пойдут машины в яростный поход,
Когда нас в бой пошлет товарищ Сталин
И первый маршал в бой нас поведет!..
Борис Ласкин, «Марш танкистов»
Но это мы забежали вперед. А вот царская Россия! Ее советские историки рисовали в основном черными красками, хотя, конечно, и было за что. Эмигрировавший из России поэт Серебряного века Константин Бальмонт в стихотворении «Памяти Герцена» (1920) писал:
Россия казней, пыток, сыска, тюрем,
Страна, где рубят мысль умов сплеча,
Страна, где мы едим и балагурим
В кровавый час деяний палача.
Страна, где пляшет право крепостное,
Где змей – царем, змееныши – царьки,
Где правило – разгул в грязи и зное,
Страна метелей, рабства и тоски…
А «наше все» Александр Сергеевич Пушкин не только клеймил царя и его сатрапов, но и не пожалел, не посочувствовал народу:
Паситесь, мирные народы!
Вас не разбудит чести клич.
К чему стадам дары свободы?
Их должно резать или стричь.
Наследство их из рода в роды
Ярмо с гремушками да бич…
Любимый мой читатель, как вы относитесь к погремушкам да бичам? В советские времена (о нынешних умолчу) были и погремушки в виде «Волги-Волги» и «Веселых ребят»; перелеты летчиков-героев и папанинцы на льдине. А на другой чаше весов – борьба с врагами народа и ад ГУЛАГа.
Опять же, если вспоминать прошлое, которое плавно переходит в настоящее, то Россия, по определению классика Салтыкова-Щедрина, – некий Ташкент, «страна, лежащая всюду, где бьют по зубам».
Подобных убийственных мнений множество, и, пожалуй, еще одно. Писатель Сухово-Кобылин, попавший в лапы судебной системы и изведавший все ее прелести:
«Богом, правдою и совестью оставленная Россия – куда идешь ты в сопутствии своих воров, грабителей, негодяев, скотов и бездельников…»
Все! Хватит! Закрываем сезон цитирования. И в заключение приведем различные строки, которые наш безвременно ушедший современник Александр Щуплов выстроил в единое четверостишие:
Широка страна моя родная,
И не жаль мне прошлого ничуть!
Я другой такой страны не знаю,
Я б хотел забыться и заснуть…
Все эти цитатные танцы от печки приведены лишь для того, чтобы понять истоки диссидентства в Советском Союзе и связанные с ними многочисленные случаи депортаций и эмиграции. Покидали страну одни из лучших ее умов. Гонения инакомыслящих и категорические запреты на свободу слова слились в СССР в единое целое. О том, как люди творческих профессий и при каких обстоятельствах покидали пределы Родины, и пойдет речь в данной книге – «Огни эмиграции». Хотя можно написать и иначе, как поссорились между собой строгая дама Идеология с легкомысленной дамой Литературой. Они, как выразился Андрей Синявский, стилистически не уживались. Стилистика тоталитаризма и стилистика свободы.
«Свобода приходит нагая», – восклицал Велимир Хлебников. «Нет, – говорили охранители, – извольте надеть штаны!»
Свобода слова – это свобода критиковать недостатки, обнажать проблемы и требовать справедливости. Жить не по понятиям, а по законам.
В «Апологии сумасшедшего» Петр Чаадаев откровенно писал: «Я не научился любить свою Родину с закрытыми глазами, с преклоненной головой, с запертыми устами. Я нахожу, что человек может быть полезен своей стране только в том случае, если ясно видит ее; я думаю, что время слепых влюбленностей прошло, что теперь мы обязаны Родине истиной… Мне чужд, признаюсь, этот блаженный патриотизм лени, который приспособляется все видеть в розовом свете и носится со своими иллюзиями и которым, к сожалению, страдают теперь многие дельные умы…»
Как ответило государство на эти высказывания Петра Чаадаева? Известно: ему приклеили клеймо «сумасшедший». В советские времена подобная практика применялась часто, о чем будет рассказано в книге.
В «Огнях эмиграции» представлена фактология, как власть боролась с инакомыслящими «критиканами», начиная с 60-х годов прошлого века. 60-е, 70-е, 80-е, 90-е, нулевые и далее годы. Писательские имена, книги, преследования, аресты, эмиграция – все через край, с трепетом и болью. Кто захочет узнать правду о недавнем прошлом, тот прочтет книгу. Кто живет с закрытыми глазами и замкнутыми устами, тот пусть отложит ее в сторону. Кому истина, а кому – блаженное неведенье.
Но тут не следует забывать еще одно важное обстоятельство: почти все мы перекормлены любовью к России. Нас распирает гордость за великую Россию, прекрасную литературу. Мы восторгаемся ее военными победами, ее героями и полководцами. Что ни имя – набат, колокол, звук литавр. Пушкин, Суворов и т.д.
А необъятные просторы России! А чудесная природа! А несметные богатства – нефть, газ, леса, пресная вода, золото, металлы… А наш народ – великий, великодушный, милосердный, добрый, справедливый… Обо всем этом постоянно пишут, говорят, слагают стихи и песни. Мы самые-самые. Мы самые лучшие в мире. И многие в это искренне верят.
Но, может быть, хватит любить Отчизну с закрытыми глазами, не видя многочисленные беды, несчастья и развал некогда великой державы? И может быть, пора наконец расстаться с жестоким режимом, с самодержавной монархией, с восточной деспотией и с вечным византийством Кремля?..
Собирая материал для книги, я вздрагивал и ужасался, погружаясь в историю России и ее литературы все глубже. Но при этом мне хотелось узнавать все больше. Увы, собрана и отражена только маленькая часть того, что было. Насколько это захватывает и цепляет или оставляет равнодушным (подумаешь, чем удивил?) – судить не мне. И утешает изречение Сенеки: Id facere laus est, quod decet, non quod licet (То делать похвально, что подобает, а не то, что дозволено).
12–13 июня 2017
Беглец Печерин: ненависть и любовь к России
Я родился в стране отчаяния…
Из письма В.С. Печерина
Вспомним персону, известную только историкам, литературоведам да книгочеям. Это Печерин. Не лермонтовский Печорин из «Героя нашего времени», а реальная личность.
Итак, Печерин Владимир Сергеевич. Поэт, переводчик, мемуарист, мыслитель. Родился 15/27 июня 1807 года в Киевской губернии, а окончил свои дни 19 апреля 1885 года в Дублине. По матери – русский дворянин. Отец – кадровый российский военный польского происхождения.
Владимир Печерин рос необычным ребенком, в детстве просил у Бога: «Возьми меня с собой туда, на Запад». То есть подсознательно испытывал генетическое стремление на родину, к праотцам. Вместо Запада родные увезли его в Петербург учиться, где он вскоре поразил учителей знанием иностранных языков и античной литературы. Перед молодым Печериным засияла блестящая карьера, а он ею пренебрег, более того, неожиданно для всех покинул Россию, по существу, став беглецом, добровольным эмигрантом.
Не так давно на Западе вышли две книги, посвященные его жизни: Елены Местергази «Печерин как персонаж русской культуры» и русской эмигрантки, живущей в США, Первухиной-Камышниковой «Эмигрант на все времена». Тут следует заметить, что и до революции феномен Печерина привлекал внимание, правда, писали о нем скупо и сдержанно. Пожалуй, его лучшая биография принадлежит перу Михаила Гершензона: «Жизнь Печерина», изданная в 1910 году. В ней автор отметил, что Печерин «хотя ничего не сделал, зато много и глубоко жил», что, разумеется, не всем удается.
В современной книге Елены Местергази педалируется решение Печерина покинуть Россию как-то чересчур по-женски: ему бы жениться! Возможно, житейские добрые обстоятельства наверняка смягчили его нарастающее недовольство собой и своей судьбой. Но Печерин избегал женитьбы, для него она была непозволительной роскошью. Бедность умеряла его желания. Сделаем и мы предположение: а возможно, Печерину, как «датскому Сократу» Серену Кьеркегору, женщина в доме – всего лишь помеха для умственных занятий. Да, и еще одна причина. Как признавался Печерин: «Состояние литературы наводит тоску. Ни светлой мысли, ни искры чувства. Все пошло, мелко, бездушно». Про царский режим и сложившееся при нем общество Печерин говорить спокойно не мог – только с содроганием. А раз так, то как жить дальше в России?! Только на Запад, в «страну святых чудес», как выражался его современник Алексей Хомяков.
Ну а теперь несколько штрихов из биографии Печерина. Его домашним образованием и воспитанием занимался немец-гувернер, поклонник Жан-Жака Руссо и принципов его педагогики по книге «Новая Элоиза». Именно заезжий гувернер привил юному Печерину идеи вольности и христианского равенства. Развил независимость суждений, избавил от многих иллюзий (как утверждал Руссо, «прекрасно только то, чего нет») и вместе с тем наполнил его душу максимализмом до краев… С таким багажом молодой вольнодумец и руссоист поступил на историко-филологический факультет Петербургского университета, где проявил себя с блеском. И как пытливый талантливый юноша-студент, и как начинающий поэт и переводчик. В частности, следует отметить его перевод поэмы Шиллера «Желание лучшего мира». К лучшему миру стремилась и душа самого Печерина.
В марте 1833-го Печерин среди лучших студентов был отправлен для продолжения образования и подготовки к профессорской деятельности в Берлин. За время пребывания за границей Печерин совершил пешеходное путешествие по Швейцарии и посетил Италию. За рубежом, и особенно в Берлине, Печерин столкнулся с неприязнью к русским, которых многие местные жители считали «гуннами, грозившими Европе новым варварством». Молодого Печерина угнетало противоречие между негативной репутацией России и казенным патриотическим славословием. Что русские – самые лучшие в мире. И, конечно, уваровская триада: самодержавие, православие, народность. Эта триада резко контрастировала с реальной жизнью европейских стран. Свои чувства Печерин отразил в письме на родину от 5 июня 1834 года поэтическими строчками, ставшими впоследствии громко знаменитыми:
Мне сладостно отчизну ненавидеть
И жадно ждать ее уничтоженья!..
В июне 1835-го Печерин возвратился в Петербург и стал трудиться в качестве преподавателя греческой словесности в Московском университете. Его карьера блестяще началась и сулила высокое продолжение, но неожиданно для всех окружающих Печерин в феврале 1836 года (за год до гибели Пушкина) отпросился в отпуск и в июле навсегда покинул Россию. Отправил сам себя в эмиграцию. Спустя годы признавался своему знакомому Чижову: «…я исполнил священный долг самосохранения, оставаться в России было бы равносильно самоубийству».
В своих «Замогильных записках» Печерин отмечал, что к решению остаться в Европе его подтолкнуло отвращение, которое внушила ему «грубо-животная жизнь» русских людей, «живущих лишь для того, чтобы копить деньги и откармливаться…». То есть «жить в брюхо», как сказал один из русских классиков.
О своем побеге из России Печерин писал в «Записках»:
«Не осуждайте меня, но войдите, вдумайтесь, вчувствуйтесь в мое положение!.. Молодой человек с дарованиями, с высокими стремлениями, с жаждой знаний, <…> один, без наставников, без книг, без образованного общества, без семейных радостей, без друзей и развлечений юности, без цели в жизни, без малейшей надежды в будущем!..
А вот и другая картина. В Англии, в Америке – молодой человек, преждевременно возмужалый под закалом свободы, уже занимает значительное место среди своих сограждан… все пути ему открыты: наука, искусство, промышленность, торговля, земледелие… – выбирай, что хочешь! Нет преграды. Даже самый ленивый и бездарный юноша не может не развиваться, когда кипучая деятельность целого народа ему кричит: вперед! go ahead! Он начинает дровосеком в своей деревушке и оканчивает президентом в Вашингтоне! А я в 18 лет едва-едва прозябал, как былинка, кое-как пробивался из тьмы на божий свет; но и тут, едва я подымал голову, меня ошеломляли русскою дубинкою».
Власть расценила отъезд Печерина как бегство и возбудила по поводу его невозвращения на родину судебное преследование, но он его проигнорировал, спокойно странствуя по Европе, от Парижа до Цюриха, от Базеля до Льежа, ища сообщества людей, вместе с которыми он мог бы бескорыстно служить человечеству по образцу первых христиан. Многим Печерин казался воплощением Дон Кихота или вторым Руссо.
Почти профессор Московского университета, Печерин поначалу в Европе вел жизнь бесприютного нищего, продавал гуталин, работал секретарем у какого-то английского капитана, примыкал к различным политическим группкам, то был коммунистом, то сенсимонистом, то подвизался в качестве миссионера-проповедника, благо в совершенстве знал иностранные языки. Однажды, наблюдая искрящиеся брызги низвергающихся сверху потоков воды, Печерин подумал: «Какое наслаждение – умереть в водах Рейнского водопада».
Но чем бы ни занимался Печерин в европейских странах, он не уставал размышлять о социальном переустройстве мира. Его герой в стихотворении «Торжество смерти» выражает крайнюю степень несогласия с установившимися порядками на земле:
И к богу кричит: «Я не хуже Тебя!
И мир перестрою по-своему я!»
О, сколько до Печерина, ну и после него, находилось таких переустроителей мира – и философов, и политиков, и ученых-экономистов, и что? Переустроили страны и перевоспитали народы, привели все в гармонический социальный рай?..
В 1840 году Печерин отказался от православной веры и принял католичество. А затем стал послушником монастыря Сен-Трон. Впоследствии Печерин совершил еще один поворот и в качестве миссионера отправился в Англию, и именно здесь началась активная переписка Печерина с Герценом. Оба сошлись на почве неприятия самодержавной России. А власть тем временем вновь предприняла попытку вернуть на родину вольнодумца-беглеца. В конце концов сенат в России вынес окончательное решение о лишении Печерина всех прав состояния и лишил его возможности когда-либо вернуться домой.
Живя в Лимерике (Ирландия), Печерин не порывал связей с Россией, регулярно читал «Колокол», переписывался с Герценом и Огаревым, верил в исключительное предназначение России («Пора нам удивить Европу»), возобновил писание стихов («Не погиб я средь крушения…» и др.). И главное – начинает писать мемуарную прозу «Замогильные записки» («Apologia pro vita mea»), то ли подражая французскому писателю Шатобриану, то ли полемизируя с ним. Стиль Печерина четкий, ясный, несмотря на признания в том, что он «почти разучился русской грамоте».
У Печерина было явно филологическое призвание. В биографическом очерке В. Мильдона (альманах «Лица», 4-1994) отмечается, что для Печерина филология была не профессией, а способом жизни; он жил как филолог – в словах, среди слов, и для него мироустройство определялось возможностями словоустройства, ибо в слове он видел суть и человека, и самой жизни. Печерин как-то обронил: «Вся моя жизнь сложилась из стихов Шиллера…»
Творчество – и свое, и чужое – было спасительным кругом в бушующем стихийном море. «Вот, – думал я, – вот единственное убежище от деспотизма! Запереться в какой-нибудь келье, да и разбирать старые рукописи» («Замогильные записки»).
Размышляя о судьбе России, Печерин не ищет каких-то особых путей ее развития, а считает, что ей следует идти «путем всемирного развития человечества». Славянофилы вызывали у него полное неприятие. Печерин утверждал, что время церквей прошло и «каждому человеку угодно, а государство должно полностью отказаться от всякого вмешательства в дела совести».
Выскажи кто-то эти идеи сегодня, то какая бы буря негодования и протеста поднялась. Но Печерин жил на свободном Западе и свободно высказывал свои мысли.
В Европе Печерин нашел родственную душу в лице князя Петра Владимировича Долгорукова (1816–1868), дерзнувшего «истину царям с улыбкой говорить», в частности потребовавшего освобождения крестьян с землей. У Печерина с Долгоруковым была длительная и интенсивная переписка по проблемам России, как ей развиваться дальше.
В июне 1864 года Печерин писал князю: «Почтеннейший Соотечественник…». И далее:
«Я никаких отрадных вестей не ожидаю из России, пока не переменят образа правления. Впрочем, я не знаю, что и думать о нашем народном характере. Граф де Метр сказал ужасную истину: «Chaque people a le gouveznement qu’elle merite – Каждый народ имеет то правительство, которое заслуживает» (фр.).
Ведь самовластие кажется так по сердцу нашему народу. Как они любят прислуживаться, шпионствовать и пр. – как рукоплескать каждой мере жестокости! Вот что меня ужасало – вот от чего я бежал! Помилуйте! Если бы я остался в Москве, я бы теперь был почтенным профессором Московского университета.
И был толст, и был богат,
Носил бы стеганый халат
И пил бы за здоровье Муравьева!…»
Сноска для молодых читателей: Михаил Муравьев (1796– 1866), государственный деятель царской России, ярый крепостник, жестокий палач польского национально-освободительного восстания 1863 года. Вошел в историю под прозвищем Муравьев-Вешатель».
20 января 1855 года Печерин признается Долгорукову, что им «владеет чрезвычайный страх – страх сделаться старой женщиной. От этого страха я бежал из России… и этот страх заставляет меня оставить Дублин. А ведь кажется, в каком уголке земли я не мог бы жить спокойнее, независимее, комфортабельнее, чем здесь. Но ведь это безвыходная жизнь. Что сегодня и завтра, жизнь без ума и без борьбы. Мне не с кем поменяться мыслями…»
По Лермонтову:
А он, мятежный, просит бури,
Как будто в буре есть покой…
Печерин постоянно жаловался Долгорукову, что годы проходят и что жизнь наша быстро летит к роковому пределу. «Al termine vola (я лечу к своему концу – итал.), как говорил Dante».
Жизнь действительно летела к концу, и Владимир Печерин в конце концов нашел упокоение весною 1886 года на одном из старых кладбищ Дублина, немного не дожив до 78 лет. Удивительно, но русский человек Печерин похоронен в Дублине, а великий дублинец – писатель Джеймс Джойс, этот Одиссей и Улисс, окончил свой жизненный путь в Цюрихе. Превратности судьбы и мятежного духа.
Евгений Евтушенко посвятил Печерину строки:
Он Достоевским был замечен,
А может быть, на небесах…
Евтушенко прав: судьба Печерина перекликается со многими героями Федора Михайловича. Печерин как князь Мышкин, сбежавший из России от бесов и прочих российских упырей…
***
А теперь из далекого прошлого перенесемся в недавнее прошлое, свидетелями которого были многие сегодняшние люди, в основном пенсионеры, конечно, и оно, это недавнее время, уже затуманено в памяти. Немного проясним его. Вот краткая хроника 60-х годов (книга Юрия Безелянского «Огненный век», издательство «Пашков дом», 2001).
