Czytaj książkę: «Выбор»

Czcionka:

ISBN 978-5-4485-8517-3

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Глава I

Вероника

Вероника сидела в полупустом коридоре московского онкоцентра имени Блохина. С самого первого посещения этого страшного приюта последней надежды ее не покидало чувство, что безнадежные, по большей части, пациенты действительно очень похожи на блошек. Маленькие, серенькие, безликие… Из последних сил цепляющиеся за жизнь.

До двенадцати лет, она даже не задумывалась о смерти. Все началось вполне безобидно. Вероника с самого детства была активным ребенком. Уже с первого класса школы она была не только отличницей, но и активной участницей общественной жизни школы. Без нее не обходилось ни одного школьного мероприятия. Соревнования, школьные концерты, кружки – все ее. Родители, педагоги не могли нарадоваться, отмечая и гордясь ее успехами. Мама тревожилась за дочь, предлагала снизить нагрузку, которую Вероника впрочем, не считала таковой. Ей нравился этот ритм жизни. Даже в летнее время ее было невозможно заставить поиграть во дворе или отдохнуть. В девять Вероника увлеклась спортивным ориентированием и походами и, вдруг, начала бредить горами. Мать успокаивала себя, полагая, что рано или поздно Веронике это надоест и она сама отступится, а если нет, ну что ж, может оно и к лучшему. Знания никогда не бывают лишними. И на здоровье это практически не отражалось – за десять лет жизни самым серьезным заболеванием была обычная краснуха и мелкие простуды. Никто не был удивлен, когда однажды, на кружке танцевального, Вероника потеряла сознание. Все было списано на слишком большую нагрузку. Родители все же настояли, и она отдохнула, несколько дней провалявшись дома с книжкой. Это был первый звоночек, но к нему никто не прислушался. И Вероника с новыми силами окунулась во все краски детства и первой, самой яркой в жизни влюбленности. Вероника была счастлива. Была. Она уже и забыла что это такое. Все изменилось не в один день. Но начало этому было положено в ее двенадцатый канун нового года на школьной елке. Вероника помнила, как они вышли на сцену спеть happy new year, как удивилась тому, что все вокруг залито красным светом, по ногам вдруг прошел ледяной ветерок и Ника упала. Она даже не успела понять, что случилось. А дальше были долгие разговоры, наподобие этому, за закрытыми дверьми, бесконечные анализы, каждый раз сменяющие друг друга диагнозы. Больше всего мама Ники боялась услышать – эпилепсия. Все оказалось куда хуже. Когда врачи, наконец, поставили конечный диагноз – Глиобластома головного мозга, и родители и Вероника не сразу поняли значения этого слова. Врач, молодой худой мужчина, под укоряющие взгляды коллеги, не стал церемониться и объяснил все одним словом – Рак. Вероника много раз слышала о больных, сгорающих как свечка, людях и не могла поверить, что ей уготована такая же судьба. И долго не могла понять, принять каждодневных маминых слез, глухого отчаяния в глазах, папиной злости. В школе тоже все стремительно изменилось. Друзья отворачивались от нее один за другим, относясь так будто она уже умерла. А она не хотела этого понимать и принять. Она была жива! Врачи запретили все, что она, когда то так любила. Спорт, танцы – теперь все это осталось в прошлом. Приступы становились все чаще, все сильнее болела голова. От бесконечных уколов, процедур, клиник, сменяемых, одна за одной, легче не становилось. Мама, старательно сдерживая слезы, просила потерпеть ее, не сдаваться. Вероника уже давно проштудировала множество литературы, и может быть в силу своего возраста, намного спокойнее приняла факт что шансов у нее один из тысячи. Она не могла принять лишь одного – то что болезнь отобрала у нее все что она так любила. И часто ревела по ночам так, что бы никто не слышал. Первым сдался отец. После очередного приступа судорог, рвоты он, молча собрал вещи и ушел. Вероника и Вера Петровна остались один на один с болезнью. Накопленные немногочисленные средства ушли в первые же полгода борьбы. Отец уже перестал считать ее живой и не считал нужным помогать живому трупу. Он однажды так и сказал это матери, прямо при Нике. Он, любимый папа, который когда то носил ее на руках, возил на спине и называл ее его куколкой. И больше всего Вероника боялась не смерти, а то, что уйдет и мама. Но она держалась. Плакала, распродавала вещи, что бы купить очередное лекарство и упорно не сдавалась. Через год борьбы им ненадолго удалось победить болезнь. Тогда Вероника не смогла даже улыбнуться. Химеотерапия, с бесконечными уколами лекарств, вместе с выпавшими волосами, словно лишила последних сил. Но поседевшая, в раз постаревшая мать плакала от счастья. Они уже заново начали строить планы на жизнь. Вероника вернулась к домашнему обучению, вновь начиная ощущать краски жизни, которые теперь казались в разы ярче. Все оборвалось через полгода, когда они только-только начали вставать на ноги. Но теперь болезнь действовала стремительнее, враз сбив и Веронику и Веру с ног. И Ника, видя превратившуюся в раз в сгорбленную старушку мать, приняла для себя страшное решение. Она больше не хотела этого. Не хотела начинать все сначала, и пока мама искала очередные средства хотя бы на первичные лекарства, а сиделка куда то ушла, впрочем, как и всегда, она попыталась покончить с собой. Уже привыкнув к мыслям о смерти, Вероника долго хладнокровно, так несвойственно для девочки, только вступающей в подростковый период, выбирала способ уйти. Она решила повеситься, что бы маме не пришлось оттирать кровь, но этот способ пришлось отбросить. У нее хватило сил лишь на то что бы сползти с кровати. И пришлось выбрать второй. Вероника не почувствовала ни боли ни страха. И лишь острое отчаяние, пока хирург зашивал порезанные вены, а мама билась в истерике в коридоре.

Следующие полгода оказались еще тяжелее. Найденных денег хватало лишь на поддержание жизни. Вера сходила с ума, оставляя дочь одну, на сиделку денег уже не было. Больше всего она боялась прийти и увидеть что Ники больше нет. Если раньше она могла взять кредит, теперь, из-за просроченных платежей ей везде отказывали. Она унижалась, вымаливая копейки у бывшего мужа, который часто даже не пускал ее на порог квартиры, умоляла людей, заходя в различные организации, обращалась в фонды. Денег было слишком мало. Вероника угасала на глазах, а она ничего не могла сделать. Врачи могли лишь подержать в ней жизнь, и хоть немного ослабить боль. А в один из дней, особенно отчаянных, потому что закончились лекарства и Вера знала, что будут особенно сильные приступы, случилось чудо.

Вера отдала бы все на свете, что бы оказаться на месте Ники. Взять всю ее боль на себя. Эти лицемеры, зовущие себя врачами, давно отправили их умирать домой и Вера практически доходила до грани безумия, когда Ника кричала, захлебываясь болью, на матрасе, оставшемся от проданной кровати в пустой квартире, а соседи долбили в двери и яростно вопрошали когда она уже сдохнет. Она их уже даже не ненавидела. Она привыкла. Невозможно было лишь свыкнуться с мыслью, что твой ребенок умирает, а ты ничего не можешь сделать. Она уже даже нашла людей, готовых купить ее почку.

Вероника никак не могла понять, почему же так долго… Она уже час ждала в коридоре, пока мама о чем то спорила с доктором. В день когда у Ники уже не осталось сил даже на страх, на мысли о смерти, да даже на элементарное – открыть глаза, мама вернулась поздно, но счастливая. Она давно ее такой не видела. А вскоре ее уже везли в клинику и боли (о, чудо!) не стало. Как она узнала позже, кто-то прислал огромную сумму денег, которой бы хватило и на новый курс лечения, и на операцию и на восстановительный период. Какой-то большой меценат, как говорили по телевизору, пожелавший таким образом пропиариться. И Нике и Вере было на это глубоко плевать. Для них это был новый шанс. Но почему же так долго. Для них ведь каждая минута промедления чревата смертью. Она же может наступить в любой момент. Все анализы сданы, снимки сделаны, она даже стала чувствовать себя лучше, практически обходиться без инвалидной коляски, да к в чем же дело? Почему врач выставил ее в коридор? Что он от нее скрывает? Ника пыталась угадать, что происходит в кабинете, заглядывая через смотровое окно и не могла понять, почему мама плачет, сует ему в руки деньги, а доктор пытается ее успокоить. Ника давно так не пугалась, как тогда, когда столкнувшись глазами с ней, мама оттолкнула доктора и выйдя с мертвенно-бледным лицом, хотела что-то сказать, но сделав пару шагов упала без сознания.

Вера Петровна не сразу смогла принять услышанное.

– Боюсь уже слишком поздно. Вы сами видели снимки. Глиобластома перешла в четвертую фазу. Опухоль дала метастазы. Они уже в легких, в почках. И мы уже не в силах это остановить. Надо было вести сразу, как только начались первые признаки, а теперь уже слишком поздно. За лечение не возьмется ни один врач. Вера Петровна, я понимаю, что с этим тяжело смириться, но постарайтесь это принять. Вероника проживет максимум три месяца. Максимум. Не поймите меня неправильно, я могу посоветовать несколько хороших хосписов, где ей помогут облегчить состояние…. Там обеспечат лекарствами, а эти деньги оставьте, они пригодятся для похорон…

– О чем вы говорите? Какой хоспис? Но ведь есть же улучшения. Она начала есть, приступы стали реже… Вы не правы…

– Вы же знаете что это только благодаря лекарствам…

Вера больше не могла его слушать. В голове бешеным хороводом бились, сталкивались с друг другом мысли, толкающие действовать, а не тратить такие драгоценные минуты на бесполезную болтовню. Сознание не могло принять страшной правды. Все зря. Этого не может быть… Только не ее Вероничка, только не после стольких страданий. Вера снова и снова твердила себе что обязательно что-нибудь придумает… Обязательно. Вера видела, как Вероника со страхом заглядывает в кабинет. Ей вдруг до ужаса захотелось схватить ее и бежать оттуда. От этих ужасных палачей, которые уже не видят что перед ними ребенок, живой ее ребенок. Лишь без конца твердят что она умрет… Умрет. Как она объяснит их слова Нике? Вера не смогла сделать и нескольких шагов. В голове тяжелым молотом зазвенели колокола и мир растаял в пелене.

Роман

Утро снова оказалось недобрым. С раскалывающейся от боли головой, Роман сел в кровати, не помня, откуда среди шелковых простыней появилась обворожительная молоденькая девушка. Хотя, для него подобное было не впервой и в этот раз вызвало лишь раздражение. С трудом поднявшись, он не торопясь подошел к журнальному столику и, трясущимися пальцами, втянул через стодолларовую купюру дорожку кокаина. Порошок обжег носоглотку холодом и разлился по телу приятной эйфорией. Чувствуя новый прилив сил и удовольствия, он вернулся в кровать и начал освобождать из простыней сонную фотомодель.

Роману повезло родиться в семье богатых и знаменитых родителей. С раннего детства его окружало все самое лучшее. Лучшие гувернантки, лучший лицей, лучшие автомобили и девушки. Родители не чаяли души в будущем наследнике и старались дать ему все самое лучшее. Однако, все было не так гладко, как того хотели родители. Золотой ребенок явно наслаждался и пользовался предоставленной вседозволенностью, не разграничивая на хорошо и плохо. С каждым годом его забавы становились все менее безобидны. И никакие угрозы лишения денег, наказания не имели эффекта. Как выяснилось однажды, в выбранном родителями лицее, хорошие оценки он получал лишь от того, что постоянно угрожал учителям лишением спонсорской помощи, курсы иностранных языков и экономики он, так же, посещал лишь под жестким контролем матери, впрочем, очень скоро он начал срываться и на ней, оскорбляя ее прямо в лицо. Вслед за этим начались проблемы с законом. Отцу постоянно приходилось вытаскивать его из непонятных компаний, которые совсем не соответствовали его статусу, решать вопросы с органами, когда любимый ребенок, на подаренном дорогом авто устраивал гонки по ночным улицам города, или выбрав девушку, во что бы то ни стало, добивался ее. Зачастую против ее воли. Тогда приходилось платить большие деньги за молчание ее родителей и лечение их ребенка.

После окончания лицея сын устроил очередной бунт, не пожелав пойти учиться в выбранную академию финансов и управления. Его яркий протест, выраженный в поступлении в какой-то заурядный филфак, и громком скандале с отцом, вылился в драку, а после в пьяный заезд по городу и жуткую аварию, где погибла молодая мамочка со своим ребенком. Впервые в жизни, отец пошел против воли матери, ее истерик и мольб помочь любимой кровиночке. Собрав волю в кулак, он решил проучить сына, а заодно и оградить от отца семейства сбитой девушки, который буквально дежурил под окнами КПЗ, норовясь устроить самосуд. Нет, конечно, он не собирался оставлять в тюрьме сына. Но для острастки, Роман просидел до самого суда, без какой либо помощи родителей. А на суде, когда уже все было подготовлено и всем закрыли рты, выяснилось, что виноватым в аварии оказалась сама мамаша, переходившая дорогу в неположенном месте. Он сам даже практически поверил в это. Однако мера возымела эффект. Роман словно понял, что натворил и все его бесконечные недетские игры закончились. А вскоре он забрал документы с филфака и отбыл на учебу в Англию.

По его возвращении выяснилось, что все вовсе не так радужно, как хотелось бы родителям. Вернувшись, он занял место заместителя отца в их холдинге, впрочем, толку от этого было мало. Он прекратил свои опасные игры с законом и человечески судьбами, теперь играл меньше, но его по-прежнему мало интересовали финансы и благосостояние семьи. Теперь все уходило на алкоголь и наркотики.

Алексей

– До конца! – раз за разом бешено кричал потемневший от копоти комбат. Все вокруг горело, и легкие разрывал дым. Кричали все, комбат, солдаты, только начавшие держать автомат, кричали чехи. Крики боли, злости, отчаяния. Вот еще один из их роты, совсем зеленый пацан, бросив заклинивший автомат, бросился прочь. Прямо под пули чехов. Крик оборвался практически сразу, голову разнесло несколькими пулями. Продержаться. Скоро придет помощь. Должна прийти, впрочем, в это мало кто верил. Совсем рядом громыхнул взрыв, убив еще троих осколками. Леха упал, сбитый волной боли чуть ниже колена. Нет, нельзя сдаваться. Сжав зубы, он передернул затвор и снова принялся бить по духам. Прогремел взрыв и последняя прикрывавшая бойца стена осыпалась, похоронив под собой еще двоих. Теперь их осталось трое: он, комбат и раненый мальчишка. Все делали ставки, что этот рыжий сорванец, только закончивший школу первым и поляжет, казался уж больно хилым и слабым. На практике же, первыми полегли сильные и смелые. А сорванец совсем не по-детски орал матом и удивительно метко метал гранаты. Сейчас он тихо скулил перетягивая простреленные ноги. Идти он точно не мог. Затянув ремнем ногу Леха в надежде посмотрел на комбата и батя все понял, прокричав сквозь грохот войны, что надо рвать когти. Не сговариваясь, они подхватили Рыжего под руки, батя выглянул из проема, определил, как и куда бежать, на пути следования как раз постоянно поднимались фонтанчики от пуль. Эх… добежать бы.

Рывком бросились на улицу, уже по ходу, пришлось оставить Рыжего за горой из крошева бетонных стен, слишком уж сильно обложили огнем. Дали ему калаш и рассредоточились, батя в одну сторону Леха в другую, что б своим помочь, прикрыть подход. Заскочив в бетонный проем, он тут же споткнулся и вовремя упал, пули просвистели над головой. Пригнув голову повернулся, рядом на спине лежал их готовый сослуживец, череп оказался раскрыт, пуля вошла в левый глаз, моментальная смерть. Еще из двоих двухсотых узнал майора, который еще недавно кричал о приближающихся двух «коробочках», которые бы обязательно прикрыли огнём, а там и танки, помогут им уйти. Так и замер со своей бешеной белозубой улыбкой. Боялись его за это. Вдруг перестали свистеть пули над головой, где то утробно заурчал танк и зазвенели траки. Чичи отходили, подгоняемые броней. Были попытки огрызаться мухами, но танк разносил их в клочья. Леха заорал от счастья, понимая, что теперь выйдут и тут же оборвался. В брешь в стене он четко увидел опирающегося на ствол Рыжего. Тот радостно махал рукой и что-то орал, а прямо на него неслись несколько чехов. Леха успел увидеть, как Батя тоже высунулся из укрытия и, размахивая руками, кидал в рыжего камни и орал. И Леха заорал, не понимая, что среди этого грохота никто его не слышит. Через мгновение один из чичей вспорол Рыжему живот и бросился бежать дальше. Сорванец упал на колени, плюясь кровью, а прямо на него теперь уже ехали наши. Ромка замер, смотря как танк гусеницами давит мальчишку. А потом на негнущихся ногах подошел к горке бетона. Рыжему был конец. Его крючило в посмертных судорогах, отделенные в поясе ноги словно пытаясь согреться, терлись носками кирзачей друг об друга. Пальцы на руках еще скребли грязь, а голова…. Шапка слетела с головы и рыжий ежик теперь покрывали брызги бурой крови, а губы медленно, как у младенца превращались в какой-то оскал, словно он все еще пытался кричать. Кто-то хлопнул Леху по плечу, и он заорал как никогда в своей жизни.

Он еще долго сидел в кровати, сжав побелевшие от напряжения пальцы в замок и сдерживая бьющую все тело дрожь.

Ира…. – тихо позвал Леха и осекся. Иры больше нет. Уже почти шесть лет. И Иры и их доченьки. Анечка прожила всего полгода.

После боя в Грозном он попал в госпиталь, а потом снова в бой, к своим. Там он чувствовал себя живым, а стоило вернуться на гражданку и начиналось существование. Дома поначалу летал в облаках, не понимал окружающий мир. Не отпускало. По ночам – снова Чечня, бои и Рыжий. Это было как мания.

Он продолжил службу, а между командировками старался помогать матери и по максимуму занять себя, что бы засыпать и не видеть снов. На гражданке ему не нравилось. Никакой дисциплины, грязь, наркотики. ВСЕ БЫЛО НЕ ТАК. Не за это он воевал. Не за это погибали пацаны. Злость закипала каждый раз при виде несправедливости, творящейся в мирной жизни, хотелось разнести все к чертям. Как чехов. Непонимание перерастало в злость, он уже и не помнил сколько раз срывался на драку, но старался сдерживаться. Ради матери. Там на войне, поначалу он был восторге, переполнял азарт, до первого же ночного боя, а по утру, глядя на мертвых сослуживцев, понял, что его никто там не ждет. А дома ждут. Мать. Она ждала. И он держался ради нее. Кто бы ее защитил кроме него? А потом мать умерла. На работе от сердечного приступа. И он ушел в запой. По черной. Спирт осетинский, цыганская черняжка не понятно как, с кем, где и когда. Именно тогда он, можно сказать, и увидел впервые Иру. Вернее она его. Он как всегда приполз после отбоя из своей части в квартиру, но дверь открыть уже не смог и уснул. А проснулся от того, что его трясла какая-то девчушка. Меньше его раза в два, хрупкая, тоненькая как веточка она трясла его, пьяного здоровенного детину и ругала на чем свет стоит. Он не сразу понял что ей нужно, но все-таки, разлепив глаза, понял что спит вовсе не у своей двери, а в нескольких метрах от нее. Ему тогда стало до безумия стыдно, но собраться воедино он все еще не мог и лишь пьяно пробормотав что-то, отполз к своей двери и, натянув на лицо воротник бушлата, что бы не видела хотя бы лицо, снова уснул. Но девочка вдруг не стала отступаться и все продолжала что-то требовать. Стыд перешел в злость, он огрызнулся, даже попытался встать и в итоге снова упал. Он снова уснул. Девочка все ворчала, что-то требовала, но алкогольный сон уже не отпускал. Он хотел проснуться, когда почувствовал, как кто-то лазит по карманам, но не смог. А утром проснулся в своей прихожей со старыми прокуренными обоями и так и не смог вспомнить, как все-таки открыл дверь. Вспомнил девочку, с брезгливо перекошенным милым личиком тормошащую его, и стыд снова накрыл с головой. Вот тогда он и понял что докатился. Совсем. Первым желанием было да, напиться. Тогда он еще сдержался. И тогда же впервые понял, что еще жив. Все пытался понять, где видел эту девочку, и вообще, откуда она взялась. Прислушался к утренней тишине. Тихо. Напившись воды из крана, подошел к окну. Как давно он не смотрел на город. Он приоткрыл форточку и задохнулся морозным воздухом. Градусник за окном показывал минус сорок.. Холод облизал голову и более менее привел в чувства. Когда уже допивал замызганный графин с водой, за стеной у кого-то начал звонить будильник. Леха невольно вслушался. Вот протопали быстрые легкие шажки и следом чуть тяжелее. Соседи проснулись. И Ромке пора было собираться на службу. Дом просыпался, оживал, кто-то готовил завтрак, судя по запаху яичницу, где-то работал телевизор, разговаривали люди, кто-то ругался, кто-то смеялся. Только у Ромки было тихо. А он сидел и слушал звуки чужой жизни пока стрелки на часах не отмерили половину восьмого. Пора в часть. Он быстро накинул бушлат, нацепил шапку и вышел в подъезд. И у соседней двери увидел ту самую девочку-веточку, она закрывала дверь. Увидев его, она бросила снисходительно-надменный взгляд, а Алексей, снова сгорая от стыда, натянул воротник и бросился бежать в часть. Эта девочка что-то изменила в нем, заставила понять, что он катится в никуда.

На пьяную голову он уже не замечал, как над ним откровенно потешается даже зелень. Новобранцы, и те, его уже ни во что не ставили. Батя, который когда то помогал ему держаться на плаву, не давал спиться, вставляя жесткие зуботычины, остался служить на Кавказе, с остальными встречался редко, у части были свои семьи и цели, у другой, у тех, которых он когда то сам считал слабаками и никчемными людьми, не осталось ничего кроме бухла и ночлежек на случайных хатах. И если совсем недавно он еще считал себя зависшим где-то между, то в то утро, сидя в столовой и грея руки о стакан с мутноватым крепким чаем понял, что опустился на самое дно и теперь либо остаться и сдохнуть, либо выплывать. Его уже даже не направляли в командировки, которые так спасали, попросту не беря в расчет. И командир части держал наверно лишь из жалости. Так противно от себя самого ему еще никогда не было.

За неделю ломки и борьбы с бешеным желанием напиться, злости, он сумел поставить на место в открытую насмехающихся над ним новобранцев. Долго проветривал квартиру, стирал засаленную форму, одежду, чистился, мылся и потом долго довольно улыбался. Теперь это было больше похоже на его родной дом. Почти так же, как когда мамка была еще жива. И теперь каждый вечер он невольно прислушивался к звукам, идущим из-за стены и что-то внутри радостно замирало, когда слышал этот звонкий голосок девочки-веточки. Тогда он чувствовал себя таким живым. Часто слушал как к ней приходили ее одногрупницы и они вместе готовились к семинарам, или разбирали лабораторные работы. И он смеялся над собой, над тем, что запал на девчонку и не решался даже сказать «привет». Стоило ее увидеть, как сердце ухало в пятки и, он буквально убегал. Однажды, случайно, они практически одновременно подошли к подъезду, она вдруг поскользнулась и, сломав каблук, упала. И он долен был ей помочь, должен, но снова так глупо растерявшись, превратившись в тупого мальчишку, просто перешагнул и взбежал на их пятый этаж, спрятавшись за дверью с ухающим сердцем. Наверно у нее случилось что-то еще, она громко плакала среди тишины, а он царапал кулаками стену, от желания броситься к ней, и злясь на себя из-за своей тупости и слабости. И он все же решился и на следующий день купил ей огромный букет белых хризантем. И даже тут не решился подарить, а оставил букет возле дери, а потом следил в глазок как она удивленно оглядывалась, как на пухленьких губках появилась улыбка, а на раскрасневшихся от мороза щечках вспыхнул яркий румянец. Она радостно схватила букет и скрылась за дверью, и он тоже невольно заулыбался, а через час к ней кто-то постучался. В глазок он увидел какого-то нелепого студентика, нерешительно переминающегося с ноги на ногу. Она выпорхнула и, с веселым щебетом, затащила паренька в квартиру, благодаря за цветы. За его цветы. И Леха не выдержал, выскочил в подъезд и забарабанил в ее дверь, лишь бы прервать это их уединение. Девочка выпорхнула в одном халатике и, когда столкнулись с ней глазами, он снова оторопел и нерешительно попросил занять соли. Девочка удивленно подняла бровки и, нахмурившись, скрылась за дверью. Он даже не поверил что вернется и снова стыдясь себя, скрылся за дверью а через мгновение, в дверь постучали. На пороге стояла она, кутаясь в тоненький халатик в промерзшем подъезде и непонимающе хлопая большущими глазами.

– А соль? – он что-то промямлил и взял кружку, коснувшись ее пальчиков, а она уже спешила скрыться в квартире, бросив напоследок испуганный взгляд и прозвенев запираемым замком. Вскоре за стеной заиграла музыка и Леха боялся даже представить чем они там занимаются. И ушел студентик только утром, вместе с ней.

А потом и вовсе все поменялось. Он уехал в очередную командировку, Чечню. Начались привычные будни, боевые дежурства и редкие зачистки. Поначалу его редко брали, видимо опасаясь очередного срыва в запой. Но эта девочка… Теперь у него будто появилась цель. И он держался. Теперь он хотел, что бы она гордилась им. Его даже на время оставили ночные кошмары, а снилась только она. И он искренне верил, что по возвращении обязательно ее добьется.

Через полгода, возвращаясь из командировки, он широко улыбался, сжимая в руке букет белых роз. Он был уверен, что именно теперь он готов, он справится, и будет добиваться ее столько, сколько понадобится. Улыбка стала еще шире, когда увидел возле их подъезда кортеж свадебных машин, он представил, как совсем скоро позовет своих боевых товарищей на их с девочкой свадьбу и шагнул в подъезд. И с каждым этажом улыбка блекла. Да, свадьба была на их пятом этаже. У этой самой девочки. Уже на четвертом они встретились. Она, в красивом невесом платье радостно смеясь, спускалась в окружении подруг. Веселый гомон разливался на весь подъезд и буквально оглушил Леху. Он даже успел подумать что она его не заметила, но когда в закипающей ярости, вычеркнувшей всю его нерешительность окрикнул их, она замерла со все той же сбивающей улыбкой, а он сунул ей букет, и неожиданно для себя самого пожелал ей счастья. Девочка удивленно посмотрела на цветы и беззаботно чмокнув его щеку, выпорхнула на встречу семейной жизни.

Он держался, старательно пытаясь убедить себя, что быть холостяком не так уж и плохо. Хотя один вечер стал похож на другой. Иногда выпивал и проводил вечер с какой-нибудь малознакомой девицей. После очередной командировки, уже как по сценарию, он снова встретил у подъезда девочку-веточку. Руки были заняты пакетами с продуктами и она никак не могла открыть дверь. Она все еще была для него желанной чистой и такой недостижимой… Теперь она была чужой женой и это охлаждало голову. Он придержал дверь, даже поздоровался и помог донести пакеты. Как же он завидовал ее мужу. И не понимал его. Довольно часто из-за их стены доносилась приглушенная ругань.

Как-то раз, поздно вечером, когда он возвращался с какой-то очередной пьяной девицей, увидел ее на ступеньках. Она сидела и плакала навзрыд, а при виде их начала стыдливо растирать слезы ладошками и поспешила скрыться в квартире. На следующий день он выцепил ее мужа и долго, с пристрастием объяснял ему, как нужно вести себя с женой. Юнец испугался и в их семье наступил мир. Знала бы она, сколько боли ему это стоило.

В один из вечеров он нашел ее страницу в соцсети и, с бьющимся в горле сердцем, предложил дружить. И она приняла предложение. Как же он был счастлив. Они разговаривали практически обо всем. Как-то незаметно они сдружились так, что она стала считать его лучшим другом. А он, прячась под чужой фотографией, не решался признаться, кто он на самом деле. Она часто жаловалась на мужа, вернее на то что вышла замуж за мальчика, а не за мужчину, а он, скрипя зубами советовал как лучше найти к нему подход. Они часами говорили практически обо всем, затрагивая даже самые интимные темы. И она с искренним интересом слушала о его службе, командировках. А однажды поставила ультиматум либо он присылает свое фото, либо общения больше не будет. Она хотела видеть его настоящего, и он решился, попросив выйти ее в подъезд. Она тогда ничего не поняла, но он настоял. Когда он вышел, она курила, сидя на ступеньках и писала ему очередное сообщение полное непонимания. Он сел рядом и игнорируя то, как она опасливо отодвинулась от него подальше, улыбнувшись, протянул ей руку:

– Алексей – она натянуто улыбнулась и бросив в ответ «Ира», так и не подав руки в ответ, снова уткнулась в телефон, прося объяснить что происходит и зачем он просил выйти ее в подъезд. Она еще не поняла что это он. Даже когда его телефон пикнул, сообщив о сообщении. Ему тогда вдруг стало так смешно и, скрывая улыбку, тоже закурив, он написал ответ: «Ты хотела видеть меня настоящим. А у тебя милая футболочка. Бабочки такие красивые» и добавив смайл отправил сообщение, глядя на ее реакцию. Секунду она хмурила брови, сжимая телефон, и вдруг вспыхнув щеками, подняла на него нерешительный взгляд:

– Вы?.. Ты?! – он кивнул, все так же улыбаясь абсурдности ситуации и безумно боясь, что теперь она испугается или вспомнит, как он валялся пьяный под ее дверью. Она хотела, что-то сказать, но оборвалась на полуслове. Казалось целую вечность они смотрели друг другу в глаза, он в них просто тонул как вдруг она, видимо все еще не веря выхватила у него телефон. Пролистав их переписку, она снова посмотрела на него с игривыми огоньками в глазах, залилась стыдливым румянцем и, вдруг закрыв лицо руками, засмеялась, а у него с плеч словно сбросили тяжелейший груз. Он так боялся, что она больше не станет его слушать и попросту исчезнет, но этого не произошло. Еще полночи они, забыв обо всем, просидели на ступеньках разговаривая буквально обо всем. А в третьем часу ночи, вышел ее муж, о котором казалось, забыла даже она, и, опасливо скосив взгляд на Леху, позвал ее домой. И она, по-дружески пожав ему руку, упорхнула, словно забыв как жаловалась на него, вернее на то, что они будто чужие люди. А уже на рассвете она прислала новое сообщение с просьбой не говорить о том, что она рассказывала о муже. Конечно, он бы не сказал. Он сходил от нее с ума, а она видела в нем лишь друга. Сходил с ума от ревности, когда слышал, как ее любит муж. И если поначалу он еще надеялся, что она выберет его, со временем надежда умерла. Они так же много общались, он встречал ее вечерами, и старался как можно дольше продлить их общение, стоя у двери, но она уходила к мужу. И он даже смирился и попробовал смотреть на нее не как на женщину. Однажды привел домой медсестру из их части, которая уж слишком настойчиво оказывала знаки внимания. Думал, может так будет легче смириться с мыслью, что Ирка так и останется другом. Несколько дней они не общались, Леха не выходил в сеть, а в его прокуренной квартире начало пахнуть пирожками и борщем. Он не ожидал, но Ира не выдержала первой. Как когда то и он. Когда он в очередной раз стараясь забыть о девочке-веточке, вминал в диван медсестру, в дверь настойчиво начали стучать, когда он накинув штаны открыл дверь, Ира стояла с тарелкой пирожков.