Czytaj książkę: «Роковое глиссандо»

Автор благодарит свою сестру Алину за вдохновение в написании романа.

© Юлия Руденко, 2016

На фото обложки Сергей Воропаев

ISBN 978-5-4474-3222-5

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Часть I

Глава 1. Письмо

Девочка моя родная, прости меня. Моя жизнь неудачника гроша ломаного не стоит. Я совсем не тот, кого все окружающие видят во мне. Я разбит и сломан давно-давно. Все, чем я занимался после – играл, стоя на спящем вулкане, который долго-долго готовился разверзнуться лавой, и вот, наконец, это произошло. Мои чувства к тебе разрывают меня на части, ты возродила меня – того, наивного и впечатлительного парня, которым я был когда-то. Зачем ты это сделала? Я снова полон боли, она просится наружу криком и ненавистью к своему прошлому.

Когда я встретил тебя, думал, ты – очередная пустышка, которая доставит мне несколько пикантных моментов, и которую я сменю следующей такой же. Родители наделили меня внешностью Алена Делона и рождением в странной стране Россия, которую не то, что понять, но уже и верить в которую невозможно. Они забыли, правда, оставить сыну денег, когда ушли в мир иной. Но я их не виню. Практически во всех сказках главные герои были бедными: что Иван-дурак, что Кот в сапогах, что Буратино. Так что по всему выходило: я – не последний персонаж в сказке под названием «Реальность».

Внешность моя оказалась скорее бременем. Потому что когда тебя хотят все окружающие девушки, а ты влюблен в одну, и именно она тебя отвергает, это совершенно невыносимо. Все твои мысли рядом с Той, одной… И ты забываешь про себя… А тебя достают звонками другие… И в какой-то момент ты оказываешься в их постели… Но представляешь-то себя рядом с Ней, единственной… Становишься сам себе противен… Так случалось несколько раз в юности, после чего я приказал себе никогда никого не любить и стал Мистером Бронированное Сердце. Но теперь я вижу, что все мои влюбленности были лишь жалкими репетициями того, кто там, на небе, играется нами, по сравнению с тем, что я испытываю сейчас к тебе. Прости меня! И не поминай лихом.

Мою первую любовь звали, как и тебя, – Настя. Мы учились с ней в одной школе. Она – на два класса моложе. Я так часто искал ее взгляда на переменах, что это не прошло незамеченным для ее подруг, которым нравился я и которые периодически звонили мне по телефону. Порой я даже не знал имен тех девчонок. Бла-бла-бла могли длиться часами, но мои дополнительные занятия еще в двух школах – спортивной и музыкальной – не давали насладиться девочкам моим голосом в полной мере.

И вот однажды произошло чудо. Когда я стал приставать к одной из звонивших – она мне импонировала более всего – с расспросами типа «Гюльчатай, открой личико», девушка пообещала ответить кто она на следующий день. Почему-то я подумал, что больше ее не услышу. Но нет, она действительно выполнила данное мне обещание, чем повергла в минутное замыкание. Волна безумной радости облила меня с ног до головы. Я готов был вскочить с трубкой телефона и прыгать от счастья, но тогда бы она оторвалась от аппарата (как жаль, что тогда сотовых не было, и как хорошо, что было время, когда их не было!).

Она сказала… Господи, она правда сказала… Сказала, что ее зовут…

– Настя Бережнова.

– …Настя? – спросил я насколько возможно равнодушнее спустя пережитое мгновение сердечного скачка в проникновение мировой энергетики всех любовей земных тысячелетий.

– Да. Мы с тобой в ДЮСШ на тренировках иногда пересекаемся…

– А… Ну конечно… Я тебя знаю!

Так вот какой у нее голос! Ласковый и мягкий, нежный и податливый! И я столько общался с ней о какой-то ерунде! И мог сморозить чего-нибудь лишнего! О чем мы с ней говорили-то? Стоп! О кино, да. Мы обсуждали «Ассу», «Маленькую Веру», «Интердевочку»… Какая она оказывается еще и эрудированная! Настя Бережнова!

– Чем ты сейчас занимаешься? – задал я определенно банальный вопрос оттого, что растерялся.

И получил не менее банальный ответ:

– С тобой разговариваю.

– Ну это понятно. А вообще?

– Да так… Ничего особенного… Убралась в комнате, английский сделала… Начала «Красное и черное» читать, и стало скучно… Вспомнила про тебя…

– Ммм… А со мной значит не скучно?

– Нет! Что ты? С тобой как-то… Даже слово не могу подобрать… Романтично что ли…

– Горжусь собой! Я круче Стендаля!

– А ты чего делал сегодня?

– Оу! Я много чего успел! Хочешь сюрприз?

– Хм… Удиви!

– Не бросай трубку. Я сейчас…

Максимально близко подтянув телефон к пианино, я открыл ноты Шопена и заиграл Ноктюрн до-диез минор. Педагог моя, правда, ругалась, что у меня не получается тонко интонировать печальные трели в мелодии. Но для Насти, не знатока классической музыки, это было не важно, поэтому я уверенно и вкрадчиво одновременно перебирал клавиши, как умел.

– Ну как? – спросил я после того, как замер последний бас.

– Знаешь, – ответила Настя после молчания. – Я не ожидала, что ты… Так… Можешь… Прям до слез, если честно…

Эффект был произведен! Мой восторг от себя самого рвался наружу, но я сдержался и печально, как бы ненароком, спросил:

– Слушай, может, встретимся вечерком где-нибудь в парке? Погуляем…

– Ой, нет, Паш! Я вечером занята, помогаю подруге кое в чем…

«Размечтался!»

– А послезавтра? – наивно предположил я снова.

– Ммм… Послезавтра… – протянула она задумчиво. – Давай тогда завтра и решим. Я позвоню тебе. Пока.

И гудки… Вот так вот просто и легко оказалось – взять и прервать общение тогда, когда я только поверил в свое счастье…

Я досконально помню тот наш разговор, потому что вел дневник, куда скидывал все пережитое за день. Спасибо, хоть оставила надежду. И когда утром мы встретились на лестнице в школе, путешествуя с урока на урок, я многозначительно кивнул Насте, но не более, – нужно было придерживаться ее правил, чтобы не спугнуть своей активностью, и дождаться звонка.

Встреча была назначена ею на ближайший выходной. Она сказала, что идет с подругами в кино, а я собирался с парнями на дискотеку в местный клуб нашего подмосковного городка Орехово-Зуево. Но мгновенно сориентировался и предложил подождать ее после сеанса с тем, чтобы пойти в клуб вдвоем. Она согласилась.

У меня было время, чтобы прийти в себя и немного поставить голову на место. Потому что такая скорая реализация моей тайной мечты не могла быть правдой. Однако, почему не могла? На глазах у всей школы разыгрывался настоящий спектакль неземной любви моего одноклассника Димки Шеремета и учащейся на класс ниже Александры Тупиковой, что всем наблюдающим со стороны эти их робкие держания за руки на переменах и поцелуи украдкой приносили не только радость за них, но и тайную зависть. Я не был исключением. Я завидовал Шеремету со страшной силой. Красавчик-блондин, он был отличником и гордостью учителей. Гордился педколлектив и учебой Тупиковой, в противовес Димке имеющей о природы смуглую кожу и черные, как смоль, волосы, которые были зачесаны назад и скромно стянуты резинкой в маленький хвостик.

Моя Настя носила длинную косу и держалась в школе более чем скромно. Я и на дискотеках-то ее ни разу не видел (странно, что она так легко решила пойти туда со мной!). В этом году у меня должен был быть выпускной, а ей предстояло учиться еще два года.

Ну и вот настал назначенный час. Народ повалил из кинотеатра, а я стоял невдалеке и ждал ее. Жаль, что я не курил, – хотелось как-то унять волнение. Настя шла в числе последних зрителей с двумя подругами. Несмотря на темное время суток, площадь была ярко освещена, и я надеялся, что она сама подойдет ко мне, одинокому Дон Кихоту, не заметить которого было невозможно. Но моя Дульсинея преспокойно болтала о чем-то с подругами и наверно так бы и продефилировала мимо, если б нервы мои не выдержали, и я не сделал бы резкий выпад к ней, когда они со мной поравнялись. Я даже схватил ее за руку. Именно не взял, а схватил! Я был взвинчен изнутри своими долгими ожиданиями и желаниями настолько, что контроль над собой был теперь окончательно утерян, как я ни старался выглядеть примерным и спокойным.

Настя и ее подруги, с которыми мы тоже пересекались в спортивной школе, посмотрели на меня с таким неподдельным ужасом, что я готов был провалиться от стыда на том же месте и немедля ретироваться с «поля боя».

– Паа-ша?.. Ты чее-го?.. Ту-ут?.. Дее-ла-ешь?.. – заикаясь, испуганно спросила Бережнова.

От ее руки, в которую я намертво вцепился и не собирался выпускать ни при каких условиях, исходило тепло, которое и придало мне некоторую уверенность, и я уже вернул себе свой коронный томный взгляд с поволокой, так возбуждающе действующий на девочек.

– Так, давай не морочить друг другу головы! Отпускай своих подруг! Пусть они идут домой! И пошли! – уже по-свойски распорядился я.

А для полноты эффекта обретенного над собой контроля грубо скомандовал девочкам:

– Идите-идите!

– Девочки, стойте! Паша, куда пошли? – завопила Бережнова, пытаясь все-таки выдернуть свою руку из моей.

«На дискотеку, дурочка ты моя застенчивая, – так и хотелось ответить ей. – А потом – целоваться в твоем подъезде, а после… ходить по школе, держась за руки, а потом-потом, после-после… я конечно претендовал бы на большее!».

Но вместо этого я немного свысока и сдержанно произнес:

– Ты сама мне звонила! Отпираться бессмысленно. Так что не тяни время, идем!

– Дааааа? – все еще не сдавалась она. – Я самааа тебе звонила? Ну, может, напомнишь тогда, о чем мы с тобой типа договорились?

Тут мне пришло в голову, что возможно она передумала встречаться, но не дозвонилась мне, а при подругах раскрывать наш секрет тайного общения не хотела. Я так же резко отпустил ее локоть, как и схватил.

– Ладно, даю тебе время подумать насчет наших встреч. Позвони мне завтра и сообщи о своем решении.

В тоне, пробившимся во мне из подражания отцовским указаниям своей секретарше, была непререкаемость. Позади удалявшегося меня по направлению к клубу не было слышно ни слова.

Как выяснилось позже, звонила мне все-таки не Настя, а одна из ее подруг, устроившая этот розыгрыш. Милая моему сердцу Бережнова стала сторониться меня, как последнего… не буду говорить кого. Я сделал себе татуировку на правой кисти руки «Настя», за что получил выговор от родителей. В любви я был разочарован, понял, что высокие отношения не для Павла Весника, вернее, что они возможно будут, но лишь на краткий временной отрезок. А раз так, то и заморачиваться насчет поиска ее, вечной, и верности до гроба не имело смысла. Бог не предусмотрел удачу на этом пути для меня. Более того, я намеренно сам стал разрывать все отношения с противоположным полом на самом их пике, что доставляло мне хоть какое-то удовлетворение, пусть даже носившее садомазохистский оттенок.

Зачем я тебе пишу о себе, любовь моей жизни, великая для всех и самая близкая для меня, Анастасия Фордиани? Наверно, потому что дальше ничего не будет. Я уйду. Уйду насовсем. Не хочу мешать тебе быть счастливой с другим. Не хочу жить так, как я жил до сих пор. Но жить без тебя для меня равносильно смерти. И такая жизнь мне тоже не нужна. Да, я мог бы поставить тебя перед фактом перед тем, как исчезнуть, и тем самым выпросить твое дальнейшее местонахождение со мной. Только ты сделала бы это из жалости, а жалость унижает. Я дерзнул хотеть твоей любви. Высокой любви. В самом высшем ее понимании. Той, которая для меня не предусмотрена небом в принципе…

Глава 2. Лариса

Лариса Игнатова, как обычно, постучала ранним июльским утром 2012 года в номер «Марриотт Гранд-Отеля», где остановилась известная в России певица Анастасия Фордиани: «Housekeeping!.. Housekeeping!…». Лариса подрабатывала здесь последние два года горничной, и, как обычно, хотела провести уборку номера.

Впервые она увидела Москву в раннем детстве. Мама привезла ее из Краснодара на медицинское обследование. Что-то было не в порядке с почками. За свое послушание в медицинском центре она выпросила у матери в подарок розовый веер, которым потом и закрывалась на переменах в школе от надоедливых мальчишек, играя роль классической дамы XIX века, подсмотренную ею в каком-то сериале. Ее планы на будущее были как минимум грандиозны и четко определенны.

– Вырасту – стану известной актрисой, выйду замуж, у нас будет огромный дом и двое детей: старший мальчик Антон и младшая девочка Арина, – хвасталась подругам-одноклассницам Лариса.

Почему именно Антон и Арина, она затруднялась ответить. А почему актрисой? Потому что мама ее записала в театр-студию при Дворце культуры.

«Иии-эээ-ааа-ооо-уууу-ыыы… Ти-тэ-та-то-ту-ты… Ди-дэ-да-до-ду-ды… Тидди-тэддэ-тадда-тоддо-тудду-тыдды», – заставляла каждое занятие тренировать дикцию и контроль за дыханием ее руководитель Инга Юльевна. И Лариса тщательно работала над собой. Правда чувствовала себя скованно по природе своей внутренней застенчивости. Одно дело – понтоваться перед подружками, а другое – действительно становиться кем-то значительным. Тем не менее, по какому-то щучьему веленью именно ей стали доставаться главные роли. Но она смотрела на сделанные фотографии спектаклей и готова была разрыдаться: такой страхолюдиной она себе на них казалась! А подходила к зеркалу и видела иное отражение – милую и симпатичную девочку. В чем тут был секрет? Она не понимала, но очень хотела стать красивой и фотогеничной, чтобы ее лицо украшало журналы всего мира!

Профессиональной фотомоделью после школы стала не она, а одна из ее «партнерок» по студии – отчужденно и холодно державшаяся на занятиях Ирина Баринова. Будучи на пару лет старше Ларисы и на пару килограммов тоньше, она списалась по интернету с каким-то англичанином, влюбила его в себя, а тот, очарованный, готов был ради нее на все. Это «все» состояло из: подаренного Ирине к свадьбе дорогого колье с колечком, силикона на грудь, мерседеса последней модели и внедрения в среду голливудских моделей. Ирина прочно прописалась на страницах западных и наших глянцевых изданий. А Лариса влюбилась в соседского парня, который не то, что яхты для путешествий на побережье Тенерифе не имел, а и даже велосипеда на балконе.

Она глаз не смела поднять на него во дворовой компании, и вскоре вообще отказалась от вечерних тусовок на лавочке у подъезда. Потом со слезами на глазах узнала, что он расписался с какой-то девицей из Кореновска, когда та «залетела». Лариса проревела несколько дней, пока мать не подключила к проблеме все возможные инстанции – врачей, педагогов, друзей. Казалось, весь мир теперь только и будет говорить о том, что Лариса Игнатова – неудачница и уродина. Казалось, планета Земля терпит ее здесь только из жалости. Но антидепрессанты вскоре все-таки оказали свое действие. Семнадцатилетняя девушка закончила школу и отправилась в Москву поступать – не много не мало – в театральное училище имени Бориса Щукина. Имя этого Бориса Ларисе ни о чем не говорило. Она знала одно: если судьба забрала у нее любимого человека, значит должна как-то компенсировать в карьере.

Экзамены в «Щуку» были провалены, на что Лариса никак не рассчитывала. Но случайное знакомство с редактором отдела издания «Коммерсант» изменило ее отношение к этому. Он был низенького роста, пузат и с бородой. Он хотел Ларису. Слово за слово – разговорившись в очереди на кассу «АШАНа», он назначил ей свидание, – и она пришла. Артур Попов убедил Ларису не сдаваться и не торопиться покинуть столицу. Пообещал создать все условия для работы в издании.

Первая экскурсия по редакции закончилась сексом на полу в кабинете энергетика, милостиво отдавшего Артуру ключи, так как почти во всех других кабинетах и коридорах стояли видеокамеры. После этого он оформил Ларисе постоянный пропуск, удостоверение корреспондента и показал ее рабочее место среди множества компьютерных рядов.

– О заработной плате мы, как сама понимаешь, говорить пока не можем, меня просто не так поймут: здесь студентки МГУ годами пишут бесплатно. Вот попечатайся годик, сдай экзамены на журфак, а потом поговорим о деньгах.

Артуру было легко так говорить, но ей-то нужно было на что-то жить, да и общежитие оплачивать. Она, конечно, поскиталась немного по массовкам, где зарабатывала 500 – 800 рублей за день. Но на это уходило столько сил! Лариса даже не понимала почему: ведь делать почти ничего не было нужно. Наверное, сумасшествие толпы, рвавшейся в кино и на сцену любым путем, давило своим негативом.

Тем не менее, через несколько дней после разговора с Поповым Лариса приняла его условия. А произошло следующее…

В виду отсутствия богатого папы, да даже вообще какого-нибудь папы, а также родственников в Москве, Лариса остановилась в общежитии гастарбайтеров на Бабушкинской. В комнаты бывшего двухэтажного типового детского садика были натыканы двухъярусные железные койки, между которыми не то, чтобы поставить вещи, а и пройти-то можно было только бочком, глубоко втянув живот. В каждой обитали по четырнадцать – шестнадцать человек. Работали кто кем: кто няней в частной семье, кто телохранительницей, кто администратором кафе, кто продавцом в супермаркете… И однажды нежданно-негаданно заявился в общагу «ревизор». Ну то есть не совсем ревизор, а толстый дядька-майор соседнего отделения тогда еще милиции. Взятку с коменданта хотел стянуть за проживающих тут без прописки граждан ближнего зарубежья. И как назло начал проверку с комнаты, где жила Лариса. Она находилась в комнате с двумя девушками, которые работали в ночную смену, а Игнатова вообще в этот день решила устроить себе редкий выходной.

– Документики ваши, будьте добры, – с ехидной улыбочкой протянул майор.

Игнатова первой протянула свои: паспорт и удостоверение журналиста.

Майор осторожно раскрыл паспорт после того, как внимательно прочитал про «Коммерсант». Переспросил:

– Вы работаете в «Коммерсанте»?

– Да, в отделе расследований, – легко и беззаботно ответила Лариса, как будто на ее счету были не то чтобы десятки, а сотни собственных раскрытых преступлений.

Майор со странным взглядом медленно огляделся по сторонам:

– Ну… и… как вам тут живется?

– Нормально! – также бодро прощебетала Игнатова.

Майор полиции вернул ей документы обратно, не удостоил своим вниманием двух оставшихся девушек азиатской внешности и торопливо покинул помещение.

После этого Лариса поняла: журналист – звучит не только гордо, но и грозно. Авторитет ее в глазах коменданта и обитательниц комнаты резко подскочил.

Ей повезло устроиться на работу ради зарплаты в «Мэрриотт Гранд-Отель». Величие в архитектуре, местоположении и убранстве внутреннего декора – все отвечало высокому уровню жизни, к которому решила стремиться Игнатова, так как с любовью не свезло. Обязанности горничной она выполняла хорошо, чем не раз заслуживала поощрения руководства. Сменила общежитие на съемную комнату. На выходных посещала различные культурные мероприятия, о которых и писала для «Коммерсанта». Артур свою протеже не бросал, по мере возможности печатал. Эти заметки весьма помогли ей в сдаче экзаменов в следующем году на бюджетное заочное отделение журфака МГУ, куда был жесточайший отбор, но не отвечали лидерским амбициям Игнатовой. Она хотела доказать и Попову, и себе, и читателям, что может написать навзрыд, на грани фола… Для этого нужна была тема. Серьезная эксклюзивная тема. И такая тема в ее жизни появилась.

Когда Лариса Игнатова не услышала никакого ответа от Анастасии Фордиани, то открыла номер своим ключом. Легкий ветерок из открытого напротив двери окна красиво теребил белую тонкую гардину, а заодно – какие-то исписанные листы бумаги, разбросанные по полу. Бросив взгляд на широкую двуспальную кровать слева огромной квадратной комнаты, Лариса, было, хотела отпрянуть назад, захлопнуть дверь и постучаться снова, так как под одеялом кипельно-белого цвета явно находилась певица. И она уже шагнула за порог в коридор, как вдруг замерла в нерешительности. Игнатову полоснуло неясной еще тревогой. Страх за свое самовольное вторжение во время присутствия гостя отеля в номере сменился другим страхом, идущим откуда-то снизу и сжимающим все в груди какой-то безнадежной тоской. Что заставило ее заволноваться? Рот певицы! Голова была неестественно запрокинута назад – за маленькую подушку под шеей, и рот широко открыт… Он был открыт и… недвижим! Лариса осторожно прислушалась, не меняя своей дислокации. Так и есть – ни шороха, ни сопения, ни дыхания не раздавалось со стороны кровати. Игнатова на цыпочках вернулась в номер, хотя усердствовать особо не стоило – идти по мягкому ворсистому ковру даже на каблуках, шумя, было невозможно.

Анастасия Фордиани, песни которой то и дело появлялись на первых позициях хит-парадов, сейчас лежала в номере отеля бездыханной. С робкой надеждой Лариса поднесла руку к ее лицу, но дыхания, даже малого, не почувствовалось. Певица была мертва.

На тумбочке, притулившейся вплотную к кровати, стояли два пустых флакона из-под каких-то таблеток и прозрачный стакан с едва покрывавшей донышко водой. Мелькнувшая снова надежда на слишком глубокий сон от таблеток, развеялась как дым, когда она попыталась пошевелить Анастасию за плечо.

– Анастасия! – шепотом позвала она. – Вы живы?

Тишина.

Игнатова вспомнила, как неделю назад администратор сказал ей, что по просьбе продюсера и гражданского супруга Анастасии Фордиани тайные видеокамеры слежения в ее номере были отключены. Свою интимную жизнь с женой он старался тщательно оберегать от назойливых папарацци. Значит, узнать, что именно произошло в номере, и добровольным ли был уход из жизни, представляется теперь маловероятным. «Эх, и шумиха теперь поднимется в прессе! Начнут из пальца свои версии высасывать!» – с горечью подумалось девушке. Хоть и виделись они с Анастасией мельком, но песни ее цепляли душевной теплотой и глубиной.

Посмотрев на Анастасию в последний раз, осознав историческую значимость момента, и стерев набежавшую слезу, Лариса зачем-то также на цыпочках, будто оберегая теперь уже вечный сон Анастасии Фордиани, направилась к выходу докладывать о случившемся. Шорох за спиной заставил ее вздрогнуть и резко повернуться. Один из листов бумаги, гонимый порывом ветра, приподнялся и шлепнулся об изогнутую ножку столика, стоящего в центре. Лариса шагнула к нему и подняла.

«…Когда ты прочитаешь это письмо, меня уже не будет. Дай бог, чтобы тело мое подняли со дна Москва-реки сразу и похоронили необезображенным от времени, гнили и рыб. Не хочу, чтобы ты видела меня некрасивым. Знай, по-настоящему я любил в своей жизни тебя одну! Никого и никогда более! Прости… И прощай… Милая моя… Единственная… На-стя…», – строки письма вдруг обожгли своей страстью Ларису. Этот мужчина сейчас возможно действительно лежал на дне реки. А вдруг нет? Нужно быстрее сообщить о случившемся в администрацию отеля! Пусть вызывают полицию и разбираются… Стоп!.. «Стоп, Лариса!» – приказала Игнатова сама себе. Что наша полиция раскрыла за последнее время? Проходят годы, а тайна смерти Листьева, Рохлина, Саровойтовой, Холодова и других, о ком мы даже не знаем, так и остается тайной за семью печатями. Поддавшись внезапной ненависти к правоохранительным органам, Лариса Игнатова второпях собрала все листы с пола, проверив – не забрался ли какой под кровать. Теперь у нее была тема для скандальной публикации в «Коммерсанте»! Она сама со всем этим разберется!

Засунув листы себе под пояс стрингов, как не раз делала со шпаргалками на экзаменах, Лариса стремительно выскочила из номера и побежала звать на помощь. Терпеливо выдержав все допросы следователя, она была отпущена под подписку о невыезде до окончания следствия по делу.

Представившись позже чужим именем корреспондентки газеты «Московский комсомолец», Лариса выяснила в полиции по телефону-автомату о последних происшествиях и найденном двое суток назад в Москва-реке теле мужчины по имени Павел Весник. Не оставалось никаких сомнений – это был автор письма.

И вот она в который раз перечитывала его, пытаясь понять – отчего в этом мире двоим любящим людям (а Анастасия Фордиани доказала своим ответным поступком, что она тоже любила Павла Весника) даже в XXI-м веке не удается быть вместе. Почему техническая и сексуальная революции не привели людей к свободе в чувствах, а наоборот продолжают заставлять держать их в тисках свои подлинные эмоции? Или это будет происходить во все времена с теми, кто обладает сильным характером и сильной волей?