Czytaj książkę: «Стаи. Книга 3. Столкновение миров», strona 23
– Вам хорошо говорить, вы ведь тут, во дворце, а не там!!!
Жуков побагровел от вспыхнувшей злости, но каким-то образом сумел побороть гнев, и сурово заметил:
– Оба моих сына в Московии. Первая дивизия народного ополчения, третий полк. Они никуда не собираются эвакуироваться, и уж тем более, прятаться за моим именем.
Повисла неловкая пауза, в которой у людей была прекрасная возможность задуматься над собственным местом в кровавом кошмаре разразившегося кризиса. Кто ты, что ты можешь? Через что предстоит переступить на этом страшном пути, и кого оставить за спиной? Что за цену заплатит каждый из собравшихся, что готов отдать, чем пожертвовать ради всех и каждого? Сколько крови своей и чужой придётся пролить на алтарь победы?
Лесавесима, явно прочитав мысли десятков собравшихся в императорском дворце, по лицам солдат, что разделили с ней тесный для столь большого существа отсек боевой машины, поняв, что за сомнения и порывы охватили странные человеческие души, сказала:
– Хватит склок! Мы все – разумные взрослые люди, и каждый выберет себе ношу по силам.
И снова люди не стали спорить с легендарной сириной, слишком многое она сама отдала ради тех, кто долгие годы был рядом. И даже в борьбе ради совершенно незнакомых людей серая молния никогда не задавалась вопросами типа зачем, и ради чего, ибо знала ответ. Ради себя самой, для того, чтобы однажды уйти из этого мира со спокойной душой, не вымазавшейся в грязи самоуспокоения и сделок с совестью…
* * *
Иногда он задумывался, где же всё-таки в бою проходит граница между нормальными человеческими эмоциями и механическими действиями, превращающими живое существо в биологический придаток сложных систем воздушного корабля? Часто командир экипажа ловил себя на мыслях, что переступает эту границу.
Может, так и нужно? Вдруг просто разум, стараясь отгородиться от ужаса войны, от переживаний и сомнений, ставит какой-то блок на пути чувств? Может, просто это такая борьба с перегрузкой, которая в любом случае будет терзать тебя в каждом боевом вылете? Способ не накапливать усталость в душе, которая, в конце концов, выжжет всё внутри, оставив равнодушную ко всему окружающему пустую биологическую оболочку отсчитывать те самые среднестатистические вылеты, что отпускает судьба пилоту до роковой встречи с вражеской ракетой или истребителем?
Или это что-то твоё, спокойное и даже безразличное изначально к чужой жизни? Может и так…
Ширяев, да и весь экипаж белоснежного бомбардировщика прекрасно сознавали, какими последствиями аукнутся людям внизу полученные безжалостные приказы. Но для всех, кроме самого молодого офицера их дружной семьи, этот вылет практически не отличался от десятков таких же боевых вылетов на Арене, и даже некоторые учебные вызывали куда как больше эмоций. Но штурман, всего год как покинувший стены училища, явно нервничал:
– До точки сброса шесть минут.
В голосе чувствовалось напряжение, переданное прекрасной гарнитурой сквозь расстояние, разделяющее многими метрами кабины, и шум двигателей, и командир экипажа понял, что через миг взволнованный товарищ по оружию снова не удержится и задаст вопрос. Так и есть.
– Господин полковник, а может всё-таки отменят?
Когда летающий комполка стратегических ракетоносцев, настоящий зубр дальних полётов и точных ударов, лично получает задание на вылет, это значит только одно. Задание сверхважное и спустилось с самого верха, а от успеха или не успеха зависит нечто большее, чем престиж полка или чья-то карьера. Прекрасно зная все особенности котла армейской кухни, из которого и рождаются директивы, командир спокойно ответил:
– Нет, не отменят.
Странно, но настойчивость младшего по званию ничуть не раздражала, даже вызывала некоторое умиление своей наивностью и невинным взглядом на жестокие реалии войны. Юноша (какой из него ещё мужчина, если комполка почти втрое старше, если он ещё и пороха не нюхал?) явно старался соотнести собственные переживания и душевные порывы с…
С чем? С неизбежностью, вне всякого сомнения. Вся система построена так, чтобы выполнению задания не помешало слабое звено, даже если это одна из ключевых фигур в экипаже ракетоносца. В конце концов, случись на борту хоть что, даже открытое неповиновение приказу сверху, это едва ли отразится на качестве выполнения задания: командир корабля имеет полную власть над всеми системами и не допустит отказа от выполнения. Его не трогают всякие сантименты, нет в голове сомнений об оправданности жертв, которые вызовет хоть разрушение плотин, хоть ядерный взрыв над центром мегаполиса вражеской державы – будь в голове Ширяева подобные сомнения, он бы не сидел в левом кресле трёхсот тонного красавца. Но у штурмана сомнения были:
– А как же люди внизу?
– Какие люди? – с иронией спросил командир. – Ты в оптику глянь, поинтересуйся, что под крылом?!
Даже не включая внутреннюю видеосвязь, полковник готов был спорить на что угодно – подчинённый, как маленький ребёнок, выполнил в точности полный сарказма и даже какого-то умиления, и жалости одновременно, настойчивый совет. Он словно собственными глазами видел, как закрытая прозрачной полусферой головка оптической системы сначала судорожно завертелась, смазывая резким движением картинку на мониторе, и только через пару секунд перестала испуганно метаться, и почти застыла на месте, медленно провожая зорким оком плывущий внизу пейзаж.
Присыпанный снегом перешеек был безотрадно пуст, даже промелькнувшая в разрывах облаков поперёк курса дорога, длинной лентой пронзающая необъятные леса, ничем не выдала суетливого бегства людей. Не было на ней видно машин, спасающихся от ожидающегося в скором времени потопа, только едва видимая с многокилометровой высоты колея, проложенная колёсами, белый снег, да поля замёрзших озёр слева и справа.
– Ну? – выдержав многозначительную паузу, ехидно спросил полковник. – И где же люди?
Теперь он был готов поспорить, что кислородная маска штурмана начала прикипать к коже от резкого повышения температуры – молодой офицер уже почти горел от смущения за неудобства, доставленные по глупости старшему по званию. Ещё выдержав небольшую паузу, Ширяев добавил:
– То-то…
Она часто и подолгу спала в огромном подземном помещении среди своих братьев и сестёр. Почти двенадцатиметровое тело, сверхплотная концентрация новейших достижений в области конструкционных материалов, двигателестроения, электронных систем защиты и нападения, не подавало признаков жизни долгие годы, пока не приходили люди и не будили чудовище. Но лишь на короткое время.
Она за всю свою жизнь не поднималась в небо, только в положенный срок техники будили электрические цепи и, протестировав работоспособность, убедившись в отсутствии изъянов, снова обрывали живительный ручеёк электронов. И она снова уходила в небытие. Но сегодня всё было по-другому.
Её впервые после сборки вывезли на свежий воздух, под хлопья падающего снега, заботливо укрытую брезентом от непогоды, будто это малое дитя, а не смертоносная ракета, способная вмиг испепелить хоть десять, хоть миллион человек. Люди суетились вокруг в преклонении перед ней, богиней разрушения и смерти, отдавая дань уважения совершенному существу, рождённому в огне и пламени.
А её саму вскоре ждали радостные события, и даже целых два.
Перед короткой дорогой от склада до ракетоносца вместо привычного контейнера, набитого чем-то, пахнущим так же, как и штабеля открыто лежащих на улице, едва прикрытых навесом, стальных болванок, чей удел, не познав красот жизни, короткой, но удивительно яркой, рухнуть со звенящей высоты вниз в неуклюжем падении, ей подарили горящую невидимым огнём сердцевину. Живая и тёплая даже в глубоком сне в стылой бетонной коробке склада, спрятанного глубоко под землёй, она была дремлющим солнцем, сжатым в комочек тяжёлого металла.
Вторая радость последовала тут же, вслед за первой – её снова упрятали в герметичный отсек, такой же тёмный, как опочивальня, в котором прошла почти вся жизнь, но, вдобавок, очень тесный, маленький настолько, что она едва не касалась его стенки остреньким носиком.
Эти события были для неё подсказкой, и всё отступило перед нахлынувшим предвкушением свободного полёта – по цепям уже бежал ток, уже Создатель пророчил ей длинной вереницей кодов начертанный путь. И она, отбросив обиды на несправедливости мира, заточившего серебристую красавицу в темницу, казалось, на века, в предвкушении с нетерпением отсчитывала минуты и секунды до старта.
Успешный взлёт выдал себя дрожью во всём теле носителя, вдруг резко оборвавшемся, остался только размеренный гул двигателей, монотонно отсчитывающий минуты короткого полёта. В такт им ударила полная торжества песня, что серебристое чудо пело самой себе.
Я буду пламенем и светом, я буду заревом ночным,
Я освещу тебе планету, и тьму мы вместе победим.
Мы солнцем испарим утёсы, смахнём угрюмость серых дней,
Разгоним тучи, сдвинем оси, заставим трепетать людей.
В испуге облака уступят нам бесконечный небосвод,
И память о короткой жизни из летописи не уйдёт.
Нет в мире тех чернил цензуры, что замарают этот след,
Нет палачей, что страхом, пулей, заставят выполнить обет.
Никто и никогда не сможет стереть все краски и штрихи,
Что начертала в небосводе рука художника. Беги!
Куда спешишь ты, человечек, ведь сокол всё равно быстрей?!
Что радости в короткой жизни, в однообразье скучных дней?
В отсек ворвалась и знакомая, и незнакомая стужа разряжённого воздуха. Знакомая, потому что, такова её судьба, напророченная ещё до рождения, в те времена, когда на огромном станке, в жарком мареве бесконечная нить стекловолокна плела её хищный корпус, не знакомая, потому что ледяные порывы впервые в жизни огладили стремительное тело, заставили едва заметно трепетать прижатые к бокам крылья.
Ведь ты смешон в своём старанье, живущий миг лишь муравей,
Секунды смысл мироздания, лишь капля в ручейке людей!
Ручей тот быстро растворится в тумане вечной пустоты,
Растает призраком привычно на ленте Млечного Пути.
Всё так и будет веселиться огонь галактики и звёзд,
Так, может, присоединиться? Растаять в океане грёз?
К чему цепляться за мгновенье, к чему тебе весь хоровод?
Ведь стрелкам безразлична цифра, секунда, сутки или год!
Что даст тебе ещё минута средь океана стылых лет?
Давай зажжём костёр безумства, давай оставим этот след!
И в термоядерном пожаре зажжем звезду поярче той,
Что бледным светом указала мне путь в бессмертие, и пой!
Замки освободили богиню разрушения, и она с радостью устремилась прочь от сковавшего её в теснине отсека ракетоносца. Прочь! Все с дороги! Я уже расправила крылья!
Пой так же, как поют нам песни далёкие огни светил,
Сольёмся вместе в поднебесье и в Космос светом улетим!
И пусть на дальнем горизонте, увидят пламя наших тел,
Узреют миг звезды рождения, смерь пустоты и стаи стрел.
В бег бесконечный их запустим, мы станем частью их пути,
Сольёмся с вечность, и с грустью проводят нас те муравьи.
Уйдут навечно поколенья, растает в склепах рыхлый тлен,
И лишь огонь наш будет вечно плыть меж галактик. Что теперь?
Уже ярким факелом пылали дюзы, всё быстрее и быстрее бежала под крыльями смешная суета крошечных машинок, что разбегались во все стороны от траектории полёта, как мальки, спасаясь от стремительного рывка щуки. Где-то далеко за хвостовым оперением испуганным скатом заложил крутой вираж огромный воздушный корабль, выпустивший её на волю, но ракета не оглядывалась назад.
Нет ей дела до пролетевших мгновений, до лихого поворота, что уберёг от столкновения со скалой, вынес в свободное пространство, что широкой лентой застывшей на морозе воды мчалось где-то внизу. Крутые горы, убелённые снегами леса – это лишь ориентиры, цепляясь за которые её разгорячённый мозг сверялся с курсом, поправляя украденные порывами ветра метры выверенного Творцом маршрута, тут же оставшиеся за спиной и забытые без сожаления. Вперёд! Вперёд!
Что скажешь, мой создатель милый, мой перепуганный пророк?
Ведь знал же ты, что будет этот короткий, яркий перелёт!
Ведь знал же, что, оставив в тучах свой дымный след, я заспешу
На встречу со своей судьбою, и что тебя я прихвачу!
Знал – белоснежною невестой, одетой в чёрное вдовой,
Приду я ангелом двуликим – обручены уже с тобой!
Так протяни смелее руку, дай мне надеть кольцо огня
На палец, что письмом чудесным, открыл дорогу для меня.
И не трясись листом осины – ты сам и выбрал этот путь,
Ты сам вдохнул и жизнь, и силы в безжизненную мою суть!
Чего теперь-то испугался, ведь я твоя судьба навек?!
Позволь же за руку мне взяться, любимый, глупый человек…
Серебряная стрела, разматывая хвост едва заметного дыма, чуть повернула короткие крылышки, за секунду до столкновения погасила двигатель, и метеором устремилась вниз. Хрупкое тельце чудовищным ударом проломило хиленькую корочку льда, брызнули во все стороны осколки пластика и металла, принявшие на себя жёсткий удар. Но прочная сердцевина пробила созданный холодами панцирь, вспенила толщу воды…
Неописуемых размеров гриб с красивой короной вырос из-за нерушимой бетонной плотины, сложенной, казалось, великанами. За считанные секунды стена воды и пара поглотила циклопическое сооружение, и мир не увидел первых секунд жизни грандиозного рукотворного водопада…
* * *
«Стрела» – удивительный самолёт. За невзрачным названием кроется невероятная мощь Искусственного Разума, способного по единственному слову доставить людей и грузы хоть с одного материка на другой без намёка на присутствие экипажа в кабине вообще.
Сложная сеть спутников, что висит над головой в пустоте ближнего космоса, не даст уйти с намеченного маршрута, подскажет последствия взаимодействия атмосферных фронтов, океанов и суши, а если уж и не удастся разминуться с проливными дождями, то ничего страшного! Автоматические системы посадки крупного аэропорта, что осматривают пространство на триста шестьдесят градусов, выведут усталого странника на идеально точную траекторию посадки или взлёта.
Но даже если вдруг цивилизация рухнет, погаснет опутывающая планету невидимая сеть электронной связи, застынут безжизненными глыбами искусственные спутники, замрут все частоты радиоэфира, «Стрела» всё равно найдёт дорогу. Она помнит карты материков вплоть до мельчайших деталей природных и техногенных ландшафтов, знает о сезонных изменениях погоды в любой точке освоенного и не освоенного континента, острова безбрежного океана, хоть тропического, хоть полярного.
Расстояние вообще для неё не имеет значения. Пар, нежданно-негаданно, вернулся в авиацию после того, как двигатели внутреннего сгорания осмеяли саму идею использования разогретой до большой температуры жидкости в качестве движителя самолёта. Не зря говорят: хорошо смеётся тот, кто смеётся последним…
Компактный реактор позволил создать замкнутый цикл: вода превращается в пар, пар передаёт свою энергию лопаткам турбины, те вращают винт, на «Стреле» целых четыре, нет, даже восемь, работающих соосными парами, после чего снова конденсируется в жидкость. Немалая масса реактора, защиты от излучения, трубопроводов, конденсоров и резервуаров для H2O с лихвой компенсировалась главным плюсом. Нет больше стремительно тающих объёмов биокеросина, не надо ломать голову над тем, как совместить маршрут, время, дальность и всё остальное в единую систему, позволяющую дотянуть из пункта «А» в пункт «Б» – дальность полёта ограничена только выносливостью экипажа да способностью агрегатов выдержать положенный ресурс. Всё. Лети, хоть на край света! И они летели.
Лис давно знал о существовании старого комплекса Института, откуда и началась история Эволэка. Не одну соню лет назад затерянный меж бескрайних солёных озёр Южного континента остров стал первой ступенью. Отсюда Пагодов впервые осуществил первый практический уход души и разума контактёра в созданный им же мир тонких материй. ИБиС, эволэк, Эфирный мир, эти термины родились позднее, но старт был дан именно тут, и история заставила вернуться к истокам.
Институт был спешно перебазирован с севера. Понимая, что только предельно жёсткие меры по соблюдению карантина смогут уберечь Новую Россию от катастрофы планетарного масштаба, руководство Державы, взвинченное страшным нашествием до точки кипения, не пожелало и слушать об исключениях – поражённый материк будет в блокаде столько, сколько понадобится. Хоть десять лет, хоть сто. Таков был ответ на просьбу. Пришлось возвращаться на Остров, оставив чудесный замок пустым, надеясь, что, остыв от эмоций, Императрица изменит решение…
Элан нервничал очень сильно, и вопрос тут был не в самой идее пленить нескольких молотоголовых тварей и доставить их для изучения – идея абсолютно необходимая, неоспоримо правильная. Вот чего он не мог понять…
– Не знаю, что нашло на Анну Сергеевну, – покачал головой сидящий в кресле правого пилота кицунэ.
Он скорчил физиономию, мимикой и голосом копируя выступление Владычицы:
– Блокада материка – наша единственная надежда на спасение! И тут же приказывает тащить тварей, пусть и связанных по рукам и ногам, на стерильный континент!
Когда профессор Иригойкойя услышал из уст Императрицы этот приказ… Не то, чтобы правящая династия была не в курсе наличия в запасниках русского языка нецензурной брани, но… Лис воздушной стихии выдал такую тираду, что все достижения Аммы на поприще словесного творчества просто потеряли актуальность, причём, содержание пламенной речи, судя по всему, Анне Второй стало известно.
Та не стала даже обижаться, или, во всяком случае, держала обиду при себе, но приказ повторила: исследования чудовищ, что мёртвых, что живых, переносятся на «Остров». Довод тот же – после завершения работ на перешейке Кумалова, пересечение широты «линии Маннергейма» хоть по суше, хоть по воде, хоть по воздуху, будет дозволено только с письменного разрешения Дворца, и только при соблюдении драконовских мер безопасности. Кроме того, хвостатому светилу науки напомнили, что размножаться твари самостоятельно не могут.
Элан не сдавался и сыпал, вперемешку с руганью, на вельмож примеры эволюционных казусов. Самый главный контраргумент против этого опасного шага – прецеденты смены пола у высокоорганизованных существ, когда отсутствие, например, мужских или женских особей не позволяло размножаться. Кто даст гарантию, что «рабочие» особи не претерпят коренной трансформации? Да, они двадцать четыре часа в сутки будут под присмотром и надёжной охраной, но…
Ещё одна опасность заключалась в способности (уже практически доказанной кровавыми делами) молотоголовых связываться друг с другом на громадном расстоянии. Пусть, местность, где в давние годы основали Остров, и была пустынной, но она могла косвенно повлиять на поведение стай, обесценить саму идею тактикой выжженной земли остановить продвижение полчищ захватчиков. Если попавшие в плен сородичи сигнализируют своим братьям и сёстрам о наличии бескрайних просторов континентов, скрытых от их взора узкой полоской пепла сожжённых лесов и отравленных озёр, то что?
Что предпримут завоеватели? Соберут несметную армию и прорвут оборону? Пойдут на астрономические жертвы сегодня ради процветания в далёком завтра? Если да, то как они спланируют (ибисовцы без колебаний стали первыми применять именно это слово, признавая за врагом несомненный интеллект) удар? Где будет время и место решительно наступления? Будет ли это лобовой удар несметных ратей северных варваров о крепостные стены, или коварный обходной маневр по морским просторам? А плавают они прекрасно…
Уйдя глубоко в собственные мысли, Иригойкойя чуть не упустил момент, когда остекление кабины открыло вид на огромный мегаполис. Горы из стекла и бетона ощетинившимся дикобразом вздыбили равнину острыми иглами, словно громадный неживой зверь засел в необъятной яме, оставив снаружи только колючки, к которым со всех сторон подступала зелень лесов.
Но, по мере приближения, стало видно, что «иголочки» – грандиозные сооружения, стала всё лучше и лучше различаться паутина дорог, разрезающая город на квадраты и прямоугольники кварталов. Лента реки, давшая городу название, рассекала муравейник пополам с запада на восток много сот метровой лентой неспешного течения, усеянной скорлупками крошечных, и не очень, судов.
Ещё немного ниже, и видны вереницы машин, стекающиеся в город со всех концов света, а когда «Стрела» поравнялась с самыми высокими пиками небоскрёбов, оставляя их по левому борту, открылся вид на аэропорт, плотно заставленный пассажирскими и военными самолётами. Яркие, как попугаи, или наоборот, невзрачные, стремящиеся скрыться от глаз даже на фоне серых бетонных полос, они радовали сердце своей многочисленностью.
– Ух, ты! – Кицунэ запрыгал на сидении, даже ремни не смогли удержать этого радостного танца. – Времени зря не теряют! Молодцы!
Ещё пара секунд, и открылись эллинги дирижаблей, и от числа серебристых сигар зарябило в глазах: три, казалось, бесконечных ряда посадочных мачт были забиты до отказа, только несколько мест были свободны, но неспешно набирающие высоту исполины воздушного океана, и спешащие на посадку, говорили о невероятной интенсивности движения.
– Это едва ли поможет избежать масштабного побоища, – Мирра, стоящая прямо в проходе между пилотских сидений, не разделяла восторгов своего друга.
– Да, ты права, – как-то сразу сник и в раздумьях сдвинул брови Элан. – Мегаполис есть мегаполис. Это Огнегорск с его едва ста тысячами жителей можно вывезти за сутки, а тут масштаб работ просто невероятный!
Хельга вдруг довольно резко повернула огромный самолёт прочь от аэропорта:
– Мирра! Сядь и пристегнись! Нас завернули на круг ожидания!
– Ага, – пробурчала бойцовская рыбка, спускаясь в застеклённый нос штурманской кабины, – раз у нас неограниченна дальность полёта, то и держать нас в режиме ожидания можно неограниченно долго!
Элан проводил её печальным взглядом. Олег, и ещё несколько бойцов спецназа пропали без вести в Мурманской мясорубке – вот уже четверо суток от них не приходило вестей, хотя само подразделение, сильно поредевшее, сумело вырваться из этого ада. Подруга не плакала в их присутствии, но в разговорах с детьми чувствовалось, что женщина едва сдерживается. Она ещё ждёт, но уже не надеется…
Слова Мирры оказались пророческими. Шли минуты, монотонно гудели винты, один круг за другим оставался позади, а «Стрела» всё никак не привлекала внимания диспетчеров аэропорта. Даже дремавшая в грузовом отсеке Лесавесима растеряла остатки терпения и заглянула в кабину:
– Что, на диспетчерской вышке уже всех съели? Сорок минут болтаемся!
Она бы с радостью вывалилась прямо с аппарели, уйдя в свободный полёт из нутра неживой птицы. Элан на её раздражение только погладил перья: его дочурка терпеть не может ездить по земле в поездах и машинах, но ещё больше серую молнию раздражали дальние перелёты на самолётах. Она ещё до физического рождения, ещё в Океанесе, привыкла сама контролировать воздушную стихию, выбирать пути в бесконечном океане невесомого газа.
– Терпи, солдат, – приободрил он летунью. – А на счёт «сожрали» вынужден огорчить – сообщают, что в черте Московии пока тварей не обнаружено, хотя, я сомневаюсь, что дела так и обстоят.
– Подземные коммуникации? – сделала предположение летунья.
– Именно! – ответил кицунэ.
Он в который раз окинул взглядом невероятное по занимаемой площади бетонное поле города, края которого едва было видно в застилающей Московию дымке даже с высоты птичьего полёта:
– Страшно подумать, сколько тысяч километров путей скрыто под землёй…
Хельга невесело усмехнулась, перечисляя:
– Канализация, ливневые трубы, по которым можно хоть на грузовике ездить, паутина метро, коммуникации для электрических кабелей, склады и связывающие их подземные дороги – настоящий пирог из множества коржей, уходящий вглубь на многие десятки метров.
Доченька с мамой была абсолютно согласна:
– Сотни больших и малых туннелей, которые даже теоретически невозможно взять под контроль! – Она скосилась на папаню. – Я под землю не полезу!
Элан кивнул:
– Я тоже, хватит с меня вольфрамовой шахты!
Иригойкойя сам был бы рад избежать участия в новой масштабной мясорубке: задача его команды – заполнить распятые растяжками тросов в грузовом отсеке клети. Город уже потерян, и вопрос только в том, кто сумеет выбраться из окружения, а кто – нет. Но, есть одна проблемка, и плут уже чувствовал её присутствие…
Не прошло и часа, как диспетчера, наконец, соизволили обратить внимание на «Стрелу», да и то, только после того, как потерявший терпение кицунэ высказал в открытый эфир недовольство столь продолжительной задержкой. Им дали зелёный свет, и Хельга ловко пристроилась в хвост колонны садящихся с минимально допустимыми интервалами самолётов. На стоянке железная леди вообще проигнорировала попытки регулировщиков вмешаться в процесс парковки воздушного корабля – работники аэропорта не на шутку перепугались, когда огромный, но изящный самолёт лихо стал забирать в сторону, целясь носом в промежуток между двумя военными «Русланами». Но железная леди с безупречной точностью рассчитала все параметры движения их парового чуда, и «Стрела» замерла в точном соответствии с разметкой стоянки, не зацепив соседей. Единственным последствием их лихой посадки стала ругань с вышки, да несколько лишних секунд, что они подарили сумасшедшему ритму работы аэроузла, секунды, которые однозначно спасли чью-то жизнь, унесённую под облака серебристыми крыльями лайнера…
Лису не надо было никаких систем навигации, телефонов и прочих высоких технологий, чтобы понять, куда именно направить прилетевший специально за ними вертолёт – присутствие в городе невероятного числа соратниц и соратников скрыть было невозможно. Один из небоскрёбов был словно объят невидимым простому человеку огнём, и профессор просто указал пилотам на карте площадку на крыше железобетонной свечи.
Уже на подлёте от рвущейся во все стороны, едва сдерживаемой железным самоконтролем, силы сводило голову неприятными спазмами, и посадка только подтвердила правильность предположения. Стоило только выбраться из грузового отсека на открытую все ветрам площадку, с которой был виден, как на ладони, город, и команду встретила шумная делегация эволэков, казалось, всех поколений.
Верхние этажи были отданы целиком самому необычному подразделению, которому только предстояло принять участие в сражении за Московию…
– Ты же сам говорил, что нужна тысяча таких, как я! – весело кричала Диолея на ухо кицунэ, стараясь пересилить свист турбин винтокрылой машины. – Вот мы и собрались!
Многие откликнулись, и плут, бойцовская рыбка, Нечаев со своими бойцами, и железная леди застряли, обнимаясь и целуясь со всеми знакомыми, и не очень, соратниками. Лесавесима вообще чуть не сошла с ума от счастья – Хилья примчалась с другого континента, не решаясь бросить сестру в трудный час…
Самый верхний этаж небоскрёба превратился в настоящий улей – штаб эвакуации и сопротивления, где команду «ловцов» приняли со всем радушием. Элан, наконец, увидел воочию маршала Жукова, и тот взял неугомонного профессора в оборот.
На громадном экране раскинулась карта города, на которой различными цветами и цифрами кварталы поделили на зоны эвакуации: цвета указывали на плотность оставшегося населения, цифры – очерёдность вывоза жителей.
Памятуя печальный опыт Огнегорска, никто не стал спорить с биологами, и самый бледный цвет имели именно южные кварталы, указывая на почти полное отсутствие там людей.
– Как всегда, – мрачно заметил Геннадий Алексеевич. – Полукруг петли, сжимающейся уже четверо суток, и свободный просвет на южных трассах!
Он щёлкнул что-то на панели, карта города провалилась, и вместо детальной паутины улиц и дорог осталась только серая клякса посреди белоснежных лесов и полей. Огибающая Московию стая невероятной по протяжённости буквой «С» стягивал удавку на шее обречённого города – дуга красных огоньков загибала фланги всё сильнее.
– Как спрятать среди лесов полчища чудовищ? – недоумевал Маршал, тыча указкой в свободный, вроде как, сектор.
– Это действительно очень странно, – ибисовцы дружно ломали голову над этой загадкой, но ответа не находили, и Элан развёл руками, – Разведка ведётся с воздуха, основа – термальная оптика.
Он сделал пару шагов вперёд, к карте, а множество офицеров самых разных рангов внимательно слушали.
– Тысячи особей, образующих кольцо окружения, не скрывают своё присутствие. Они двигаются, загоняя добычу в капкан, и разведчики регистрируют эту бесконечную цепь – разгорячённые погоней тела выдают их с головой. Но как скрыть ударную группировку?
Иригойкойя разговаривал сам с собой, и вопрос одного из штабистов застал его врасплох:
– Вы же говорили, что они могут резко снижать температуру тела.
Он немного подумал, но нашёлся.
– Да, могут, но это замороженное состояние противоречит подвижности, – ответил увешанный оружием профессор. – В природе так всё устроено: чтобы двигаться на большие расстояния, надо сжигать много энергии, которая и преобразуется, в том числе, в тепло.
– Да, неувязочка, – заметила Хилья. – Сосредоточение ударного кулака молотоголовых мы прозевали и под Огнегорском, и под Мурманском. В первом случае катастрофы удалось избежать просто чудом и большой ценой, а во втором вообще случилась настоящая трагедия.
– Хельсинки повезло, – заметила её сестра, – город с трёх сторон окружён морем, а единственный путь удалось превратить в искусственное море!
«Хельсинская» стая чудовищ, не имея альтернативы, атаковала портовый город в лоб, и понесла немаленькие потери: невообразимые массы воды Шишкинского водохранилища смели ещё две плотины (к тому же, в нужный момент поражённые тяжёлыми ракетами, но уже с обычной боевой частью), а потом и головные полчища агрессоров, успевшие спуститься в низину. Рукотворное цунами несло в своих бурных потоках бессчётное множество вырванных с корнями деревьев, и умение прекрасно плавать мало кому из молотоголовых помогло – кадры, снятые с самолётов и спутников, поражали воображение.
Библейский потоп, ни больше, ни меньше! Частокол хвойных деревьев сменила усеянная обломками гладь, перед которой в нерешительности замялся враг…
– И тут снова старая песня! – Жуков хмуро посмотрел на карту. – Мы видим только тоненькую ниточку загонщиков, и ничего, что бы указывало на присутствие врага в разрыве!
Карта снова надвинулась на зрителей, показывая пустоту между кончиками буквы «С», а маршал заметил:
– Самое главное, что им тут негде спрятаться! Обычный лес. Ладно, было бы огромное озеро, куда можно спрятать на дно полчища этих тварей. Но ведь и того нет…
