Czytaj książkę: «Поэтические переводы сонетов У. Шекспира 1 – 154»

ВВЕДЕНИЕ.

С тех пор, как 20 мая 1609 года издатель Томас Торп заплатил за регистрацию сборника и экземпляр книги «Шекспировы сонеты» 6 пенсов, кого только не вдохновляли они на написание поэтических переводов. Не буду всех перечислять, хотя, список получился бы впечатляющий. Почти каждый советский поэт считал долгом оставить свою поэтическую версию, особенно после награждения С. М. Маршака в 1949 году Сталинской премией (второй степени) за переводы сонетов У. Шекспира. Сейчас в списке так называемых «классиков» более сотни известных и заслуженных поэтов; и, сравнивая свои переводы между собой, эти авторы частенько вели жаркие дискуссии о точности, вольности, недостатках и лучших качествах предложенных вариантов.

Сам У. Шекспир с момента отдельной публикации в 1599 г. 138-го и 144-го сонетов, потом издания книги Торпом в 1609 г. и до своей смерти в 1613 г. ничем не подтвердил своё авторство. А когда через 150 лет англичане этим озаботились, то, не нашли ничего лучшего, как признать автором человека, бывшего в творчестве далеко не посторонним, автором постановок в королевском театре, и чьё имя как будто было указано в названии «Шекспировы сонеты». Других доказательств в пользу настоящего создателя до сих пор не найдено.

Чтобы читатель смог полноценно оценить точность предложенных мной переводов, к каждому сонету предлагается торповский оригинал на английском языке, и построчный перевод на русском от признанного шекспироведа, члена Союза переводчиков России А. А. Шаракшанэ, который проделал большую работу, смог учесть мнения многочисленных исследователей и отразить английские слова, фразы и идиомы в их значениях, соответствующих времени написания сонетов. Поэтому, если решите проверить подстрочник с помощью Яндекс-переводчика, имейте это в виду, и не удивляйтесь возможным расхождениям.

Ознакомиться полностью с этим серьёзным трудом, а также с его собственными поэтическими переводами вы можете в книге Шаракшанэ А.А. "Сонеты Шекспира" М.: ИМЛИ РАН, 2018. – 384 с. ISBN 978-5-9208-0559-1; https://yadi.sk/d/B5q2wHnEG_of6Q.

Данный подстрочник выполнен без художественного приукрашивания, как, например переводы В. Гюго, обеспечивает точное построчное соответствие оригиналу со всей, к сожалению, присущей опубликованным Т. Торпом оригинальным текстам, некоторой неоднозначностью толкования.

Я не ставил целью отразить в переводе каждое слово из подстрочника, к тому же это сделать физически невозможно, а постарался в ограниченной по объему форме понятными современными образами передать содержание. Сам С. Я. Маршак говорил, что только две трети из его переводов – это чистый перевод, а третья часть – лирика, в которой он вместе с Шекспиром высказал и себя.

Темы некоторых сонетов вполне могут показаться несовременными и неактуальными. Что поделать, жизнь не стоит на месте. Поэтому следующая моя книга будет сборником вольных переводов «по мотивам» на тему, которая будет чем-то близка оригиналу, но всё же иметь более актуальное современное наполнение. Четыре из них в качестве анонса я размещу вместе с поэтическими переводами к сонетам №71 – №74. Надеюсь, что они вас и развеселят и заставят задуматься. Желаю приятного чтения!

ПОЭТИЧЕСКИЕ ПЕРЕВОДЫ.

1.

От всех прекрасных, лучших образцов

Мы жаждем ожидать его потомство,

Чтоб после увядания отцов,

Вновь восхищаться, видя эти свойства.

Но ты, имея ум и ясный взгляд,

Питаешь годы топливом цинизма,

И создавая дефицита ряд,

Находишься в плену у прагматизма.

Собою украшая этот мир

Как лучший из прекраснейших творений,

Хоронишь содержания эфир,

В бесплодном расточительстве умений.

Пойми нас, сохрани свой образ милый,

Всё то, что есть, не схорони с могилой.

Оригинал и подстрочный перевод А. Шаракшанэ (здесь и далее взяты из книги Шаракшанэ А.А. Сонеты Шекспира. М.: ИМЛИ РАН, 2018. – 384 с. ISBN 978-5-9208-0559-1, https://yadi.sk/d/B5q2wHnEG_of6Q:

From fairest creatures we desire increase,

That thereby beauty's rose might never die,

But as the riper should by time decease,

His tender heir might bear his memory:

But thou, contracted to thine own bright eyes,

Feed'st thy light's flame with self-substantial fuel,

Making a famine where abundance lies,

Thyself thy foe, to thy sweet self too cruel.

Thou that art now the world's fresh ornament

And only herald to the gaudy spring,

Within thine own bud buriest thy content,

And, tender churl, mak'st waste in niggarding:

Pity the world, or else this glutton be,

To eat the world's due, by the grave and thee.

От прекраснейших созданий мы желаем потомства,

чтобы таким образом роза красоты никогда не умирала,

но, когда более зрелая роза* со временем скончается,

ее нежный наследник нес память о ней.

Но ты, обрученный с собственными ясными глазами,

питаешь свое яркое пламя топливом своей сущности,

создавая голод там, где находится изобилие,

сам себе враг, слишком жестокий к своей милой персоне.

Ты, являющийся теперь свежим украшением мира

и единственным глашатаем красочной весны,

в собственном бутоне хоронишь свое содержание

и, нежный скряга, расточаешь себя в скупости.

Пожалей мир, а не то стань обжорой,

съев причитающееся миру на пару с могилой.

* Всюду в тексте подстрочного перевода курсивом даны слова, добавленные для большей связности текста.

2.

Когда твой возраст осадит отряд

Морщин глубоких вместо похвальбы,

На молодых оценят их наряд,

А на тебе – лохмотьями судьбы;

И спросят, где сейчас та красота,

И где твоё богатство прежних дней,

Ответить, что по-прежнему крута,

Не сможет даже ушлый прохиндей.

А если бы ты в оправданье мог

Сказать, что детям передал секрет,

Они сейчас прожитого итог,

И в красоте их часть твоих побед,

То б ощутил, как прежде молодой,

Горячей кровь с холодной головой.

Оригинал и подстрочный перевод А. Шаракшанэ:

When forty winters shall besiege thy brow,

And dig deep trenches in thy beauty's field,

Thy youth's proud livery so gazed on now

Will be a tottered weed of small worth held:

Then being asked where all thy beauty lies,

Where all the treasure of thy lusty days,

To say within thine own deep-sunken eyes

Were an all-eating shame, and thriftless praise.

How much more praise deserved thy beauty's use,

If thou couldst answer, `This fair child of mine

Shall sum my count, and make my old excuse',

Proving his beauty by succession thine.

This were to be new made when thou art old,

And see thy blood warm when thou feel'st it cold.

Когда сорок зим* возьмут в осаду твое чело

и выроют глубокие траншеи на поле твоей красоты,

гордый наряд твоей юности, который теперь так привлекает взгляды,

все будут считать лохмотьями;

тогда, если тебя спросят, где вся твоя красота,

где все богатство цветущих дней,

сказать, что оно в твоих глубоко запавших глазах,

было бы жгучим стыдом и пустой похвальбой.

Насколько похвальнее было бы использование твоей красоты,

если бы ты мог ответить: "Этот мой прекрасный ребенок

подытожит мой счет и станет оправданием моей старости", –

доказав его сходством с тобой, что его красота – это твое наследство.

Это было бы как будто снова стать молодым, когда ты стар,

и увидеть свою кровь горячей, когда ты чувствуешь, что в тебе она холодна.

* По понятиям эпохи, сорокалетний возраст для человека означал наступление старости

3.

Вглядись в себя, и так реши по виду:

«Пора создать наследника себе,

Продолжиться в потомке индивиду,

И испытать родительство в судьбе».

Нет женщины, которая не примет

Твоё посланье сердца и руки;

И разве назовёшь ты чьё-то имя

Тех, кто ответом были бы строги?

Для матери ты – чудо отраженья,

С тобою вспомнит время лучших лет;

Так, ты с детьми повторишь от рожденья

До зрелости раз пройденный сюжет.

И чтобы о себе оставить память,

Ты образу не дай в земле растаять.

Оригинал и подстрочный перевод А. Шаракшанэ:

Look in thy glass and tell the face thou viewest,

Now is the time that face should form another,

Whose fresh repair if now thou not renewest,

Thou dost beguile the world, unbless some mother.

For where is she so fair whose uneared womb

Disdains the tillage of thy husbandry?

Or who is he so fond will be the tomb

Of his self-love to stop posterity?

Thou art thy mother's glass, and she in thee

Calls back the lovely April of her prime;

So thou through windows of thine age shalt see,

Despite of wrinkles, this thy golden time.

But if thou live rememb'red not to be,

Die single, and thine image dies with thee.

Посмотри в зеркало и скажи лицу, которое ты видишь:

пришло время этому лицу создать другое,

так как, если ты не обновишь его свежесть,

ты обманешь мир, лишишь благодати какую-то мать*.

Ибо где та, чье невозделанное лоно

пренебрежет твоей пахотой?

Или – кто настолько безрассуден, что станет гробницей,

чтобы из любви к себе не дать появиться потомству?

Ты – зеркало для своей матери, и она в тебе

возвращает прелестный апрель своих лучших лет;

так и ты, через окна своей старости**, увидишь,

вопреки морщинам, это свое золотое время.

Но если ты живешь, чтобы не оставить о себе памяти,

умри в одиночестве, и твой образ умрет с тобой.

* Т.е. лишишь какую-то женщину счастья материнства.

** Здесь "through windows of thy age" (через окна своей старости) можно понять как "старыми глазами" или "в своих детях".

4.

Зачем свою ты расточаешь прелесть,

И красоту не ценишь так, как должно?

Природа часто проявляет щедрость,

Но лишь взаймы, вернуть кому не сложно.

Так почему ты уделяешь мало

Вниманья красоте – её умножить?

Не позволяй, чтоб юность проедала,

Не оставляя больше, кроме крошек.

С самим собою заключая сделки,

Обманешь лишь себя же по итогу;

И перед смертью выяснится: мелкий

Отчет о жизни предъявляешь богу.

И заберёшь ты красоту в могилу,

Не проявив божественную силу.

Оригинал и подстрочный перевод А. Шаракшанэ:

Unthrifty loveliness, why dost thou spend

Upon thyself thy beauty's legacy?

Nature's bequest gives nothing, but doth lend,

And being frank she lends to those are free:

Then, beauteous niggard, why dost thou abuse

The bounteous largess given thee to give?

Profitless usurer, why dost thou use

So great a sum of sums, yet canst not live?

For having traffic with thyself alone,

Thou of thyself thy sweet self dost deceive:

Then how, when Nature calls thee to be gone,

What cceptable audit canst thou leave?

Thy unused beauty must be tombed with thee,

Which us d lives th'executor to be.

Расточительная прелесть, почему ты тратишь

на себя свое наследие красоты?

Завещая, Природа ничего не дарит, но лишь дает взаймы

и, будучи щедрой, она дает взаймы тем, кто щедр*;

так почему, прекрасный скряга, ты злоупотребляешь

обильным даром, данным тебе, чтобы отдавать?

Ростовщик без прибыли, почему ты используешь

такую великую сумму сумм, и при этом не имеешь средств к жизни?

Ведь, заключая сделки только с одним собой,

ты, милый, обманываешь только самого себя;

а когда Природа велит тебе уйти,

какой приемлемый бухгалтерский отчет ты сможешь оставить?

Твоя неиспользованная [не пущенная в рост]** красота должна быть похоронена с тобой,

Тогда как, будучи использованной, она живет в качестве твоего душеприказчика.

* В этой строке оригинала оба эпитета, "frank" и "free", имеют значение "щедрый"; второй также может содержать намек на вольность сексуального поведения.

** Всюду в тексте подстрочного перевода в квадратных скобках приводятся значения слов подлинника, которые не переданы в переводе из-за существенной многозначности слов или потому, что их прямая передача по-русски звучала бы неприемлемо коряво или непонятно.

5.

Создавшее прекрасный механизм,

Что образ – взгляд не в силах оторвать,

Оно же уничтожит эту жизнь,

Сотрёт с лица всей красоты печать.

Неумолимо Время к естеству,

Зима заменит лето в свой черёд:

Деревья сбросят пышную листву,

Дорожки белым снегом занесёт.

И если квинтэссенцию тепла

не сохранять в стеклянных бутылях,

Утратятся секреты ремесла

И память о цветенье на полях.

Но если из цветов извлечь эфир,

Цветы живут и радуют наш мир.

Оригинал и подстрочный перевод А. Шаракшанэ:

Those hours that with gentle work did frame

The lovely gaze where every eye doth dwell

Will play the tyrants to the very same,

And that unfair which fairly doth excel;

For never-resting time leads summer on

To hideous winter and confounds him there,

Sap checked with frost and lusty leaves quite gone,

Beauty o'ersnowed and bareness everywhere:

Then were not summer's distillation left

A liquid prisoner pent in walls of glass,

Beauty's effect with beauty were bereft,

Nor it nor no remembrance what it was.

But flowers distilled, though they with winter meet,

Leese but their show; their substance still lives sweet.

Те часы, которые своей тонкой работой создали

прелестный образ, на котором останавливаются все взгляды,

поведут себя как тираны по отношению к нему же

и лишат красоты то, что все превосходит красотой,

поскольку неутомимое время ведет лето

к отвратительной зиме и там губит его:

соки будут скованы морозом, а пышная листва исчезнет,

красота будет занесена снегом, и всюду будет голо.

Тогда, если эссенция лета не была сохранена,

жидким узником, заточенным в стеклянных стенах,

вместе с красотой будет утрачена ее животворная сила,

не станет ни красоты, ни памяти о том, какова она была.

Но если из цветов выделена эссенция, то, хотя их постигает зима,

они теряют* только свой вид, а их сладостная сущность по-прежнему живет.

* Согласно комментаторам, в этом месте оригинала "leese" следует читать как "lose".

6.

Не позволяй зиме обезобразить

Эссенции цветов до сохраненья,

И защити в сосуде их от грязи,

От увяданья и уничтоженья.

На будущее заложи основу,

Защиту от природных недородов,

Когда ты породишь себя другого,

То вправе больше ожидать доходов.

Родишь десятерых и будешь счастлив,

Когда все десять на тебя похожи,

Тогда и смерть в какой-нибудь напасти

Тебя совсем не сможет уничтожить.

Решай быстрее, ты ведь всех прекрасней,

Не стань добычей смерти и несчастий.

Оригинал и подстрочный перевод А. Шаракшанэ:

Then let not winter's ragged hand deface

In thee thy summer ere thou be distilled:

Make sweet some vial; treasure thou some place

With beauty's treasure ere it be self-killed:

That use is not forbidden usury

Which happies those that pay the willing loan;

That's for thyself to breed another thee,

Or ten times happier be it ten for one;

Ten times thyself were happier than thou art,

If ten of thine ten times refigured thee:

Then what could death do if thou shouldst depart,

Leaving thee living in posterity?

Be not self-willed, for thou art much too fair

To be death's conquest and make worms thine heir.

Так не позволь грубой руке зимы обезобразить

в тебе твое лето до того, как выделена твоя эссенция;

наполни сладостью какой-нибудь сосуд, обогати какое-то вместилище [место]

сокровищем твоей красоты до того, как она самоуничтожится.

Такое использование [помещение в рост] не является запрещенным ростовщичеством,

оно делает счастливыми тех, кто оплачивает добровольную ссуду;

ты вправе породить другого себя

или стать в десять раз счастливее, если "процент" будет десять к одному.

Десятикратно умноженный, ты был бы счастливее, чем теперь,

если бы десять твоих детей десять раз воспроизвели твой облик;

тогда что могла бы поделать смерть, если бы ты покинул этот мир,

оставив себя жить в потомстве?

Не будь своенравным, ведь ты слишком прекрасен,

Чтобы стать добычей смерти и сделать червей своими наследниками.

7.

С рассветом Солнце бросит первый луч,

И сразу все глаза к нему направят,

Восторженно он выйдет из-за туч,

Служа великолепию и славе.

Потом светило покорит зенит,

Как человек за будущим в погоне,

И взгляды смертных ярко отразит

Сопровождавшим ход на небосклоне.

Потом оно, заканчивая труд,

Пойдёт к закату, светом угасая,

А преданные прежде, отвернут

Свои глаза с темнеющего края.

Так и твоя закончится судьбина,

Умрёшь, коль не оставишь даже сына.

Оригинал и подстрочный перевод А. Шаракшанэ:

Lo in the orient when the gracious light

Lifts up his burning head, each under eye

Doth homage to his new-appearing sight,

Serving with looks his sacred majesty;

And having climbed the steep-up heavenly hill,

Resembling strong youth in his middle age,

Yet mortal looks adore his beauty still,

Attending on his golden pilgrimage:

But when from highmost pitch, with weary car,

Like feeble age he reeleth from the day,

The eyes (fore duteous) now converted are

From his low tract and look another way:

So thou, thyself outgoing in thy noon,

Unlooked on diest unless thou get a son.

Гляди: когда на востоке благодатное светило

поднимает пылающую голову, внизу все глаза

отдают почести этому новоявленному зрелищу,

служа взглядами его священному величеству;

и когда оно взобралось на крутой небесный холм,

напоминая крепкого молодого человека в расцвете лет,

вгляды смертных по-прежнему любуются его красотой,

сопровождая его блистательное [золотое] путешествие;

но когда с высшей точки, на изношенной [утомленной] колеснице,

как дряхлая старость, оно, шатаясь, покидает день,

глаза, прежде преданные, отворачиваются

от этого низкого участка пути и глядят прочь.

Так и ты, теперь вступающий в свой полдень,

Умрешь, никому не нужный, если только не заведешь сына.

8.

Не странно ли, от музыки гармоний

Не радуется твой прекрасный слух;

И любишь запах не из благовоний,

И принимаешь чистоту грязнух?

Настроенные струны неизменно

Созвучьем оскорбляют звуковым.

Наверно, потому: союзом верным

В безбрачье обвиняешься ты им.

Смотри на струны: как супруг с супругой,

В согласье с каждым свой ведут рассказ,

Семью напоминая точной фугой,

Где нету нот фальшивых ни на раз.

В единый голос слившийся тандем

Поёт: «Так ты окажешься никем».

Оригинал и подстрочный перевод А. Шаракшанэ:

Music to hear, why hear'st thou music sadly?

Sweets with sweets war not, joy delights in joy

Why lov'st thou that which thou receiv'st not gladly,

Or else receiv'st with pleasure thine annoy?

If the true concord of well-tun d sounds,

By unions married, do offend thine ear,

They do but sweetly chide thee, who confounds

In singleness the parts that thou shouldst bear;

Mark how one string, sweet husband to another,

Strikes each in each by mutual ordering;

Resembling sire, and child, and happy mother,

Who all in one, one pleasing note do sing;

Whose speechless song being many, seeming one,

Sings this to thee, `Thou single wilt prove none.'

Сам музыка для слуха, почему ты печалишься, слыша музыку?

Приятное не воюет с приятным, удовольствие радуется удовольствию;

почему же ты любишь то, что принимаешь неохотно,

или же принимаешь с радостью то, что тебе досадно?

Если верное созвучие хорошо настроенных струн [звуков],

соединенных в [брачные] союзы, оскорбляет твой слух,

так это потому, что они мягко упрекают тебя, губящего

в безбрачии [музыкальные] партии, которые ты должен исполнить.

Смотри, как струны, одна – любезный супруг другой,

ударяют, каждая с каждой во взаимном порядке,

напоминая родителя, ребенка и счастливую мать,

которые, все как один, поют одну радостную ноту.

Их песня без слов, в которой несколько голосов кажутся одним голосом,

поет тебе: "Ты один окажешься ничем".

9.

Не из боязни ль огорчить вдову,

Растрачиваешь силы, одинокий?

Когда умрёшь бездетный наяву,

Оплачет этот мир тебя в итоге.

И будет вечно бедный мир скорбеть,

Что не оставил от себя потомства,

А женщина способна вспомнить ведь

Всё, даже взгляд, от первого знакомства.

Подумай, то, что тратишь, этот мир

Всё сохранит и разместит уместно;

Потерян поколения кумир -

И красоту не восстановишь вместо.

Те, кто в душе не любят никого,

Убьют и не себя лишь одного.

Оригинал и подстрочный перевод А. Шаракшанэ:

Is it for fear to wet a widow's eye

That thou consum'st thyself in single life?

Ah! if thou issueless shalt hap to die,

The world will wail thee like a makeless wife;

The world will be thy widow and still weep,

That thou no form of thee hast left behind,

When every private widow well may keep,

By children's eyes, her husband's shape in mind:

Look what an unthrift in the world doth spend

Shifts but his place, for still the world enjoys it,

But beauty's waste hath in the world an end,

And kept unused the user so destroys it:

No love toward others in that bosom sits

That on himself such murd'rous shame commits.

Не из боязни ли увлажнить глаза вдовы

ты растрачиваешь себя в одинокой жизни?

О! если тебе случится умереть бездетным,

мир будет оплакивать тебя, как лишенная пары* жена.

Мир будет твоей вдовой и будет вечно скорбеть,

что ты не оставил после себя никакого своего образа,

тогда как любая обыкновенная вдова может хранить,

вспоминая по глазам детей, облик мужа в своей душе.

Подумай: то, что мот тратит в этом мире,

только переходит с места на место, так как мир по-прежнему обладает этим,

но растрата красоты – это ее конец в мире,

и, не используя** ее, владелец ее уничтожает.

Нет любви к другим в груди у того,

кто совершает над самим собой такое убийственное злодеяние.

* Согласно комментаторам, в этом месте оригинала "makeless" следует читать как "mateless".

** Речь идет о выгодном использовании, приносящем "проценты", то есть рождении детей.

10.

Неправда, друг, что ты не одинокий,

Для этого ты слишком себялюб;

Возможно также, что по нраву многим,

Но лично сам, на чувства очень скуп.

Та сдержанность – убийственна без плюсов,

Тебя не остановит вред себе,

Стремясь разрушить крепкий тыл союза,

Служивший основанием в судьбе.

О, измени и мысли, и сомненья,

Неужто, что-то лучше, чем любовь?

И запусти в сознанье измененья,

Чтоб испытать свою влюблённость вновь.

И ради всех нас, сотвори потомка

Чтоб в детях красота звучала громко.

Оригинал и подстрочный перевод А. Шаракшанэ:

For shame deny that thou bear'st love to any,

Who for thyself art so unprovident.

Grant, if thou wilt, thou art beloved of many,

But that thou none lov'st is most evident;

For thou art so possess'd with murd'rous hate,

That 'gainst thyself thou stick'st not to conspire,

Seeking that beauteous roof to ruinate

Which to repair should be thy chief desire:

O change thy thought, that I may change my mind!

Shall hate be fairer lodged than gentle love?

Be as thy presence is, gracious and kind,

Or to thyself at least kind-hearted prove:

Make thee another self, for love of me,

That beauty still may live in thine or thee.

Стыдись! Неправда, что у тебя есть любовь к кому-то –

у тебя, который в отношении себя так неразумен;

Можно согласиться, если угодно, что ты любим многими,

но что ты никого не любишь, совершенно очевидно;

ибо ты так одержим убийственной ненавистью,

что не останавливаешься перед тем, чтобы строить козни самому себе,

стремясь разрушить прекрасный кров,

забота о сохранности которого должна быть твоим главным желанием.

О перемени свои мысли, чтобы я мог изменить свое мнение!

Неужели ненависть должна иметь лучшее жилище, чем нежная любовь?

Будь, как само твое присутствие, милостивым и добрым

или к себе, по крайней мере, прояви добросердечие:

сотвори другого себя, ради меня,

чтобы красота могла вечно жить в твоих детях или в тебе.

11.

Старея, в то же время расцветёшь

В ребёнке, что жена твоя вскормила,

Твоя частичка, на тебя похож

И молодая кровь твоя же в жилах.

И в этом – мудрость, красота и рост,

Без этого – природы увяданье.

Когда бы все, как ты, держали пост,

Наш мир не пережил бы испытанье.

Пусть те, кого Природа создала

Не сохранять, погибнут без потомства;

Но те, в кого вложила всё она,

Должны приумножать без скопидомства.

Ты для Природы лишь с печатью отпрыск,

И ты рождён, чтоб чаще ставить оттиск.

Оригинал и подстрочный перевод А. Шаракшанэ:

As fast as thou shalt wane, so fast thou grow'st

In one of thine, from that which thou departest,

And that fresh blood which youngly thou bestow'st

Thou mayst call thine, when thou from youth convertest:

Herein lives wisdom, beauty, and increase,

Without this, folly, age, and cold decay:

If all were minded so, the times should cease,

And threescore year would make the world away.

Let those whom Nature hath not made for store,

Harsh, featureless, and rude, barrenly perish:

Look whom she best endowed she gave the more;

Which bounteous gift thou shouldst in bounty cherish:

She carved thee for her seal, and meant thereby,

Thou shouldst print more, not let that copy die.

По мере того, как ты будешь приходить в упадок, так же быстро ты будешь расцветать

в одном из твоих детей, из того, что отделишь от cебя,

и ту свежая кровь, которую ты, будучи молодым, подаришь,

ты сможешь назвать своей, когда утратишь молодость.

В этом – мудрость, красота и рост;

без этого – безрассудство, старость и холодное увядание.

Если бы все думали так, как ты, времена прекратились бы,

и за три двадцатилетия* мир исчез бы.

Пусть те, кого Природа создала не для того, чтобы сохранять, –

неотесанные, уродливые, грубые, – погибнут бесплодными;

но кого она наделила лучше всего, тем она дала больше**,

и этот обильный дар ты должен заботливо приумножать.

Она изваяла тебя как свою печать, и имела в виду,

чтобы ты произвел больше оттисков, а не дал погибнуть этому образцу.

* Т.е. за человеческий век.

** В оригинале – трудное для истолкования место. Возможное прочтение: "…всем, кого Природа наделила лучше всего, она дарит и больше шансов оставить потомство". По другой версии, "the" в строке 11 следует понимать как "thee"; в таком случае вся строка означает: "кого бы и как бы природа ни одарила, тебе она дала больше".

12.

Когда я обращаю взгляд на время,

Как чудный день закончиться готов;

И отцветающую хризантему,

И седину в прическах стариков;

Когда я вижу без листвы деревья,

Великолепных в прежней красоте,

Увязанные в снопы насажденья

На тех полях, что нынче в наготе.

Тогда я задаюсь простым вопросом,

И понимая, смертные мы все,

Что после нас другой апофеозом

Пройдёт опять по жизненной стезе.

Но спрятаться от времени есть средство,

Потомством заполняя наше место.

Оригинал и подстрочный перевод А. Шаракшанэ

When I do count the clock that tells the time,

And see the brave day sunk in hideous night,

When I behold the violet past prime,

And sable curls all silvered o'er with white,

When lofty trees I see barren of leaves,

Which erst from heat did canopy the herd,

And summer's green all girded up in sheaves

Borne on the bier with white and bristly beard:

Then of thy beauty do I question make

That thou among the wastes of time must go,

Since sweets and beauties do themselves forsake,

And die as fast as they see others grow,

And nothing 'gainst Time's scythe can make defence

Save breed to brave him when he takes thee hence.

Когда я считаю удары часов, сообщающих время,

и вижу, как прекрасный день погружается в отвратительную ночь;

когда я смотрю на отцветающую фиалку

и на соболиные кудри, сплошь посеребренные сединой;

когда я вижу голыми, без листвы, величественные деревья,

прежде укрывавшие от жары стадо,

и зелень лета, всю увязанную в снопы,

которые везут на дрогах, с белой колючей бородой;

тогда я задаюсь вопросом о твоей красоте,

понимая, что ты должен исчезнуть вместе со всем, что уничтожено временем,

поскольку все прелести и красоты пренебрегают собой

и умирают, как только видят, что подрастают другие,

и ничто от серпа Времени не может защитить,

кроме потомства, которое бросит ему вызов, когда оно заберет тебя отсюда.

13.

О, пусть, бы ты себе принадлежал!

Но это, ведь, пока живёшь на свете.

Старайся, чтоб в конце твой идеал,

Твой милый образ воплощали дети.

Природа красоту дала взаймы,

И чтоб аренда не кончалась эта,

И ты как прежде рядом был с людьми -

Сын должен повториться силуэтом.

Кто дом своей семьи не укрепит,

Не стал бы содержать его достойно,

И зимним бурным ветрам вопреки,

И смерти преждевременной убойной?

И помни, друг, что говорил другим:

«Вот мой отец», – пусть сын так скажет им.

Оригинал и подстрочный перевод А. Шаракшанэ:

O that you were your self! but, love, you are

No longer yours than you yourself here live;

Against this coming end you should prepare,

And your sweet semblance to some other give:

So should that beauty which you hold in lease

Find no determination; then you were

Your self again after yourself's decease,

When your sweet issue your sweet form should bear.

Who lets so fair a house fall to decay,

Which husbandry in honour might uphold

Against the stormy gusts of winter's day

And barren rage of death's eternal cold?

O, none but unthrifts: dear my love, you know

You had a father, let your son say so.

О, пусть бы ты принадлежал себе*! но, любовь моя, ты

не дольше будешь принадлежать себе, чем ты сам живешь на этом свете [здесь].

К неминуемому концу ты должен готовиться

и свой милый образ подарить кому-то другому,

чтобы красота, которую ты получил в аренду,

не имела окончания; тогда ты стал бы

принадлежать себе снова после своей смерти,

когда твой милый отпрыск воплотит твой милый облик.

Кто позволит такому прекрасному дому прийти в упадок,

когда бережный уход мог бы достойно поддержать его

вопреки бурным ветрам зимнего дня

и опустошительному наступлению вечного холода смерти?

О, никто как моты! возлюбленный мой, помни:

у тебя был отец; пусть твой сын скажет то же.

* Другое возможное толкование: "пусть бы ты оставался собой".

14.

Я предсказаний не ищу у звёзд,

Хотя, и астрономией владею,

Не предскажу, что будет путь непрост,

Болезни иль удачную затею.

Не подскажу, что вот произойдут

События из горя и трагедий,

Правителям – последствия причуд,

Которые увижу я на небе.

Но вижу то я по глазам твоим,

И эти звёзды мне подскажут верно,

Что все несчастья всё же избежим,

Когда собой займёмся непременно.

Иначе, предскажу тебе о том:

Не сохранишь ни красоту, ни дом.

Оригинал и подстрочный перевод А. Шаракшанэ:

Not from the stars do I my judgment pluck,

And yet methinks I have astronomy,

But not to tell of good or evil luck,

Of plagues, of dearths, or seasons' quality;

Nor can I fortune to brief minutes tell,

Pointing to each his thunder, rain and wind,

Or say with princes if it shall go well

By oft predict that I in heaven find:

But from thine eyes my knowledge I derive,

And, constant stars, in them I read such art

As truth and beauty shall together thrive

If from thy self to store thou wouldst convert:

Or else of thee this I prognosticate,

Thy end is truth's and beauty's doom and date.

Свои суждения я не собираю со звезд,

и все же, полагаю, я владею астрономией,

но не так, чтобы предсказывать удачу или неудачу,

чуму, голод, или то, какими будут времена года;