Czytaj książkę: «Моя работа в Москве и Финляндии в 1939-1941 гг.», strona 6

Всё же условия были различными. Характер народов, их военные качества, географическое положение и т.п. не были одинаковыми. Если бы финский народ был твёрдо убеждён в том, что ему нечего бояться со стороны России, то Финляндия была бы, как я и сказал Сталину, автоматической защитницей Советского Союза от попыток агрессии через её территорию. Кремль не придавал нашей обороноспособности никакого реального значения. Разгром хорошо вооружённой Финляндии – в 1939–1940 годы мы были плохо вооружены – потребовал бы достаточно большой армии. Переброска такой армии через широкое море в континентальную часть Финляндии, через удобные для обороны побережье, острова и шхеры, для боевых действий на территории Финляндии не мог не быть сопряжён со значительными трудностями, особенно в ситуации, как предполагал Кремль, если эта великая держава, в данном случае Германия, не была связана масштабной агрессией против Советской России. Сомневаюсь, что Кремль учёл всё это в своих расчётах.

Такая политика Советской России, при которой Финляндия могла бы придерживаться провозглашённого нейтралитета, как она решила и была готова поступить, была обоснована с точки зрения интересов и самой России. Создание миролюбивых и добрососедских отношений между Финляндией и Советской Россией заслуживало, по моему мнению, большего внимания, чем то, какое ему уделял Кремль. Есть повод добавить, что в истории отношений Финляндии и России можно найти подтверждение моему тезису. Политика России в отношении Финляндии, как при царе Николае II, так и при большевиках, начиная с 1939 года, вряд ли обеспечивала интересы Российского государства и приносила нужные результаты.

Я рассматривал отношения Финляндии и Советского Союза с точки зрения Советской России. Я встал на позицию «реальной политики» великих держав, в которой малым народам и их интересам не придаётся никакого значения. Но должно ли всегда быть именно так? Неужели за малыми государствами не будет признаваться никакого права на самостоятельную жизнь? Будут ли они всегда рассматриваться лишь как объект великодержавной политики? Этот вопрос каждый финн, находившийся в подавленном состоянии души, задавал себе осенью 1939 года.

Возможно, читатель воскликнет: «Что за странные фантазии, что за сентиментализм! Во внешней политике надо быть твёрдыми, хладнокровными, циничными – цинизм даже считается свойством настоящей дипломатии. Во внешней политике правят эгоизм, “интересы”». Но какова, собственно говоря, «хладнокровная» и «эгоистичная» политика великих держав, если посмотреть на неё с точки зрения их собственных интересов? Была ли она целесообразна и мудра?

Все великие державы, точнее их руководители, сами решают, чего требуют «интересы» их государства; они сами размышляют, что есть «государственный интерес». Иными словами, речь идёт только о субъективном заключении лидеров, что́ они считают интересом своего государства и поэтому думают, не использовать ли для этого пафосное выражение «политическая необходимость». Последствия и результаты, положение различных народов и всего мира можно объективно установить и зафиксировать. Их разрешено критиковать – нам, малым государствам, особенно после того, как мы сможем страдать от этого в той же мере, в действительности даже больше, чем те, кто вызвал эти страдания: великие державы. Зачастую, обычно после крупных бедствий и человеческих страданий, становится понятно, что тот воображаемый «государственный интерес», та «политическая необходимость были ошибками.

Я пишу эти строки летом 1943 года, когда результаты государственной политики великих держав у всех на виду. По крайней мере, сейчас должно быть яснее ясного, к каким трагическим результатам эта политика привела и великие державы, в какую жуткую ситуацию она ввергла Европу и весь мир. Мир – не только его совесть, но и в буквальном смысле этого слова лежащий при смерти, изуродованный и кровоточащий мир, – составляющие его малые и крупные народы безнадёжно взывают к более мудрой и гуманной политике. Вместе с великими державами и мы, малые, присоединяемся к этому крику отчаяния. С чистой совестью мы, малые, можем сказать, что не являемся виновниками этого бедствия. Мы спрашиваем, неужели не откроются глаза у руководителей великих держав; неужели они на собственном горьком опыте не поймут, что насущные интересы как больших, так и малых народов связаны с тем, чтобы справедливости и морали в конце концов было воздано должное, чтобы они имели влияние в международных отношениях?

Как с точки зрения интересов больших, так и малых народов вряд ли можно не заметить, что политика великих держав привела к трагическим результатам, собственно говоря, завела в тупик. Но великие державы, похоже, не следят внимательно за своими конкретными «интересами», хотя и постоянно говорят о них. Возможно, ими или, точнее, их правительствами, управляет тайное, свойственное человеческой натуре влечение, жажда превосходства, гегемонии, стремление к мощи и «славе» своего государства, присущий всем им «империализм». Утверждают, что «человек – это хищный зверь». Лидеры великих держав считают себя «инструментами судьбы, провидения в гигантском потоке исторических событий». Они сами субъективно решают, какова сокровенная цель «покровительницы истории». Такой путь ведёт в хаотический, иррациональный мир, где отсутствуют предпосылки для диалога и мышления. Неким утешением становится лишь основанная на исторических фактах констатация, что планы превосходства, гегемонии в течение последних столетий не приводили к успеху, но были обречены на провал. Но снова возникает сомнение: хотят ли и способны лидеры великих держав извлечь урок из своего опыта?

Судьба распорядилась сделать нашу страну соседкой великой державы России. И какой державы! Великой державы, которая по своему населению в 50 раз крупнее Финляндии и богата материальными ресурсами; извечного и единственного врага Финляндии, против кого столетиями оборонялся наш народ, которого мы боялись и намерениям которого не доверяли; великой державы, главным принципом политики которой на всех этапах истории была территориальная экспансия, завоевание всё новых стран, и в состав которой, пусть с собственными правами, Финляндия входила в течение 100 лет; и, наконец, государства, внутреннее экономическое и общественное устройство которого, а также мировоззрение, идеалы и устремления являются чуждыми общественным условиям Финляндии и идеалам народа Финляндии. Боязнь того, что Советский Союз стремится вернуть границы царской России, подчинить Финляндию своей власти, уничтожить и погубить её, что его вступление на континентальную часть территории Финляндии способствует осуществлению этих целей, была как никогда близка к осуществлению.

Проблема малых народов и государств касается не только Финляндии. Малых народов и государств много. Они никуда не исчезли. В 1938 году, до начала Второй мировой войны, в Европе было, если не принимать в расчёт совсем крошечные и Польшу, 21 малое государство, общая численность населения которых достигала 143 миллионов человек, а с Польшей, которая находилась в том же положении, 177 миллионов. Иначе говоря, практически столько же, как и население тогдашних четырёх великих держав – Германии, Англии, Франции и Италии, на территории которых в Европе проживали в общей сложности 211 миллионов человек. Это более чем в два раза больше, чем население крупнейшей на тот момент европейской великой державы – Германии. Население же любой из оставшихся трёх держав превышало его в 3–4 раза. Оно было равно населению как европейской, так и азиатской части Советской России вместе взятых. Собственно говоря, Францию вряд ли можно отнести к великим, поскольку её 40-миллионный народ не может противостоять в войне 80-миллионной Германии. То же касается и Италии.

Несмотря на это, малые государства играют в международной политике незначимую роль, а великие державы обращаются с ними в реальности только как с объектами политики. Этот вызывающий озабоченность факт, конечно, зависит от того, что малые государства разобщены, занимают различное положение и их объединение в солидарную в военном отношении силу, к сожалению, невозможно. Кроме того, разнятся интересы малых государств и их отношение к великим державам. Обеспечение жизни и будущего столь большого количества населения, да ещё имеющего столь важное значение для успеха всего человечества, трудно переоценить. В прогресс и культуру человечества малые народы внесли свой вклад: одни – весьма заметный, подчас даже больший, чем какая-то великая держава. Другим, несомненно, ещё предстоит сделать это, если им дадут спокойно работать. Рано или поздно необходимо найти решение проблемы безопасности народов.

Но в 1939 году мы находились ещё далеко – бесконечно далеко – от пути права и справедливости. Господствовала грубая политика силы великих держав. В мире доминировало кулачное право. Это нам нельзя было забывать, хотя в Финляндии обычно именно так и поступали.

V
В Хельсинки 16–21 октября

В Хельсинки мы прибыли утром 16 октября. На вокзале нас встречали председатель парламента, премьер-министр и некоторые другие члены правительства, посол Швеции, а также большая толпа людей. По сообщениям газет, после моего отъезда в Москву количество иностранных корреспондентов практически удвоилось.

После того как я побывал у министра иностранных дел Эркко, собрался «военный кабинет», в который входили премьер-министр Каяндер, министр иностранных дел Эркко, министр финансов Таннер и министр обороны Ниукканен. Я выступил с отчётом о переговорах в Москве. После заседания я предложил премьер-министру Каяндеру, чтобы Таннер отправился вместе со мной в Москву, поскольку речь шла об очень серьёзных и важных делах. Каяндер принял моё предложение. Согласился и Таннер. Позднее я сказал об этом Эркко, который тоже согласился со мной. Таннер в течение многих десятилетий был моим другом, мы вместе участвовали во многих делах. Например, мы хорошо и весьма успешно работали вместе на мирных переговорах в Тарту. Он был председателем Социал-демократической партии и влиятельным политиком. У меня было две причины сделать такое предложение: переговоры были настолько важны, что я не хотел брать на себя всю ответственность. Вторая причина заключалась в следующем: я издавна был известен как человек, который особенно хотел избежать противоречий с Россией и с помощью переговоров снять возникающие разногласия. Если бы я один выступал в качестве представителя Финляндии, то могло возникнуть представление, что я не достаточно жёстко вёл себя на переговорах, где достижение результата, даже в самом лучшем случае, было сопряжено с неприятными для нашего народа жертвами. «Только бы П(аасикиви) не сломался», – написал Эркко Таннеру в письме, которое Таннер опубликовал в своих мемуарах (см. с. 95)¹. Эта точка зрения отражала мнение обо мне как старом приверженце линии газеты «Суометар» не только Эркко, но и многих других. Для того, чтобы развеять подобные сомнения, мне было важно взять с собой влиятельного, авторитетного человека. Мы с Таннером придерживались одной общей линии. Я, однако, был готов поддержать более далекоидущие уступки, чем Таннер, поскольку не думал, что можно выйти из ситуации иным путём, и считал, по свойству своего осторожного характера, что опасность войны надо было любым образом предотвратить. Таннер, похоже, считал опасность возникновения войны меньшей, чем я. Внешняя политика, где очень часто нельзя опереться на достоверные факты, и в которой правильность или ошибочность решения становятся известны только в будущем, не была самой сильной стороной личности Таннера, как станет ясно позже. Присущая Таннеру лаконичность, а также недостаточное знание русского языка привели к тому, что его высказывания на переговорах приобретали более жёсткую форму, чем та, к которой он стремился. Я в молодости довольно хорошо овладел русским языком: в 1892 году, при сдаче экзамена на степень кандидата философии, предполагавшего владение русским языком как в устной, так и письменной форме, я получил по русскому наивысшую оценку “laudatur” («похвально»). Но поскольку я не говорил на русском более полутора десятилетий, то и язык мой оставлял желать лучшего. Конечно, у нас была возможность прибегать к помощи переводчика, но дискуссия шла в свободной форме, с участием всего четырёх человек, без того, чтобы предварительно просить о возможности выступить, и, поскольку наши позиции были вполне понятны, мы считали такой формат наиболее целесообразным. Иной раз Сталин, заметив, что я не могу подобрать нужное слово, помогал мне.

Сразу после обеда состоялось совещание, на котором присутствовали «военный кабинет» и высшее военное командование – маршал Маннергейм, начальник Генерального штаба генерал-лейтенант Эстерман, генерал Эш, а также я и Ирьё-Коскинен плюс наш военный эксперт полковник Паасонен и в качестве секретаря начальник отдела МИДа Нюкопп.

Самыми сложными вопросами были, естественно, база на полуострове Ханко и перенос границы на Карельском перешейке. В отношении островов в Финском заливе и полуострова Рыбачий в районе Петсамо было легче прийти к согласию, хотя вопрос о Гогланде, с учётом его положения, также был непрост. Самым трудным был вопрос о базе. В отношении передачи или аренды сложилась общая отрицательная точка зрения. Это была важная территория континентальной части Финляндии, и размещение там военных сил иностранного государства представляло бы угрозу для нашей страны. Но вопрос о военной базе всегда является особым случаем. Конечно, у нас не возникло никаких противоречий в плане серьёзности этого вопроса, независимо от того, в какой части нашего побережья база ни была бы размещена. Но если от неё не уйти, то встаёт вопрос о большем или меньшем зле. Владение базами в важных в военном отношении районах всегда играло и по-прежнему играет заметную роль в силовой политике великих держав. Нередки и случаи, когда одно государство владеет островами у побережья другого. Это есть и в Европе, достаточно бросить взгляд на карту.

На переговорах в Хельсинки у одной стороны превалировала резко отрицательная позиция, общая для всех членов правительства. Согласно точке зрения, которую разделяла другая сторона, нужно было и здесь попробовать найти компромиссное решение. Я поддерживал вторую точку зрения, поскольку она отвечала моим общим представлениям. Однако и я считал передачу полуострова Ханко весьма сложным делом. Последующий ход московских переговоров показал, что и здесь можно было прийти к согласию.

Маршал Маннергейм тоже не был категорически против поиска компромисса в вопросе о базе. Также и министр Таннер, как мы увидим позже, склонялся к этой мысли. Напротив, министр иностранных дел Эркко и министр обороны Ниукканен не считали компромисс возможным. Они от начала до конца занимали отрицательную позицию. На мнение Эркко и, возможно, некоторых других повлияло ошибочное представление о том, что Советский Союз отступит в этом вопросе, если мы будем и впредь придерживаться жёсткой линии поведения. Он считал угрозы русских «блефом». «Вполне достаточно, если мы будем вести переговоры по наиболее удалённым предлагаемым нами островам в Финском заливе; я не могу понять, почему диалог нельзя вести на этой основе», – сказал он. Эркко был уверен, что договорённость будет достигнута. Отмечалось, что такую же точку зрения разделяют, например, в Вашингтоне, информация о чём докатилась до Финляндии. Говорили, что там высказывались опасения на тот счёт, что если мы примем слишком далекоидущие требования, то это будет означать усиление влияния Советского Союза в Финляндии. Эркко вырос в атмосфере «пассивного сопротивления», при котором значение формального, законного права и в международных отношениях расценивалось выше, чем оно, к сожалению, есть на сегодняшний день. Он полагался на мировое общественное мнение в нашу поддержку. «Право на нашей стороне, в глазах всего мира Россию связывают подписанные с нами соглашения», – убеждал он. Ему было трудно примириться с мыслью, что у равных в правовом отношении великой державы и малого государства в реальной жизни различное положение. «Забудь, что Россия великая держава», – был его последний совет, который он передал мне в письме при третьем отъезде в Москву. На самом деле ему нужно было предостеречь меня: «Не забудь, что Россия – это великая держава».

Эркко был не одинок в своих рассуждениях. В аналогичных воздушных за́мках пребывало подавляющее большинство народа Финляндии. Идеальная позиция справедливости является, конечно, целью на будущее, к ней надо стремиться всем нам, особенно малым, но, полагаю, и большим народам. Потому что нынешнее положение принуждения не несет счастья никому. В 1939 году мир был весьма далёк от такой идеальной ситуации. Идеи Макиавелли снова заняли в международных отношениях доминирующее положение.

По мнению министра Ниукканена, также не могло быть речи о том, чтобы пойти на предложения русских. Уступки сулили бы нам верную гибель. Предложения России означали бы подчинение Финляндии влиянию России, как произошло со странами Балтии. Затем Россия будет готовить плацдарм для нового наступления, как показывали танковые батальоны, предлагаемые для размещения в Ханко, и планы строительства аэродрома, а также предложение о переносе границы на Карельском перешейке, – рассуждал Ниукканен.

Перенос границы на 70 километров от Ленинграда, что предлагалось советской стороной на переговорах в Москве, военные не считали невозможным, хотя и в отношении этого предложения можно было сделать определённые оговорки. Что касалось островов в Финском заливе, то полагали, что компромиссное предложение по Гогланду могло принести результат. Полуостров Рыбачий в районе Петсамо имел меньшее значение.

Можно спросить: понимали ли у нас сложность положения? Всю сложность того, о чем говорил я и наш посол в Москве Ирьё-Коскинен?

Об опасности и возможности возникновения войны мы не забывали, да и не скрывали этого. Ирьё-Коскинен и я считали, согласно записям секретаря заседания, что если мы негативно отнесёмся к предложениям Советского Союза, тогда надо принять во внимание, что опасность войны вовсе не исключена. Со своей стороны, я заявил, в частности, следующее: «Не могу сказать, отступят ли русские от своего предложения, но надо быть готовыми к худшему. Когда Сталин говорил об обороне Ленинграда, то сказанное им кажется весьма логичным с позиции русского военного руководства». «Согласие на предложение о переносе границы на Карельском перешейке затруднительно с внутриполитической точки зрения. Но надо учитывать и то, что если Россия победит в войне против Финляндии, то она возьмёт себе много больше и без компенсаций». Серьёзность положения отражают следующие мои слова: «Сталин и Молотов заявили, что принимают во внимание исключительно военные аспекты. Если мы можем вести войну, то её надо вести, предоставив русским начать. Но если война будет проиграна, то Финляндия будет разделена». Кроме этого, я сказал следующее: «Раньше коалиции великих держав находились в некотором равновесии между собой, и тогда малые государства имели возможность оставаться вне конфликтов. История последнего времени, напротив, показала, что малым государствам приходится один на один выяснять отношения с великими державами. Это доказывают судьбы Австрии, Чехословакии, Литвы, Польши, а также Эстонии и Латвии. Россия знает об этом и поступает соответствующим образом».

Ирьё-Коскинен сказал в качестве личного впечатления, что если мы сможем удовлетворить вытекающие из интересов безопасности потребности России, которые вовне признаются достаточно широко, и если это произойдёт без ущемления достоинства Советского Союза, то тогда не будет войны. «Однако я не могу заверить, что опасность войны не будет сохраняться. Было бы очень важно знать, будем ли мы способны обороняться в худшем случае». В другой раз Ирьё-Коскинен заявил: «Было бы очень важно знать позицию Швеции. Будет ли Швеция на деле эффективно помогать нам, если мы окажемся втянутыми в конфликт? Я полагал бы, что такое заявление со стороны Швеции имело бы большое значение».

– Маршал Маннергейм: При планировании обороны мы всегда исходили из того, что если война начнётся, то Россия будет завязана на других направлениях. Однако сейчас ситуация иная. Германия нуждается в помощи России, а руки Англии связаны.

– Таннер: Россия сейчас совершенно свободна.

– Маннергейм: Именно так.

Генерал Эстерман заметил, что мы находимся в военной изоляции, и было бы важно знать, каковы наши возможности получить помощь извне.

У министра обороны Ниукканена было своё мнение на счёт возможной войны. «Россия не сможет сосредоточить против нас много войск. Наступление русских не будет мощным. Политическая ситуация во время боевых действий может измениться».

Итогом совещания было то, что высшему военному руководству поручили собрать необходимую информацию для обдумывания предложения Советского Союза.

Переговоры продолжались все следующие дни без перерывов.

Юристы готовили контраргументы и свои замечания. По их мнению, территорию, отданную в аренду другому государству, с правовой точки зрения, следовало считать принадлежащей государству-владельцу, который, по международному праву, по-прежнему отвечает за эту территорию, как, по крайней мере, за собственную территорию. Государство-владелец обязуется, таким образом, следить, чтобы как во время войны, так и мира соблюдались международные правила, касающиеся, в частности, международного нейтралитета в отношении арендованной территории. Несмотря на то, что территория Ханко была бы передана в аренду Советской России под создание военной базы, Финляндия была бы обязана контролировать соблюдение всех правил и на этой территории. Это был прямой путь к самым сложным и запутанным проблемам, решение которых вряд ли было бы возможным. В своих заключениях юристы пошли ещё дальше. Поскольку арендованная территория по-прежнему принадлежит государству-владельцу и поскольку, согласно статусу государства, оно само самостоятельно пользуется высшей властью на своей территории, но на арендованной территории будет распоряжаться другое государство, то, по мнению юристов, государство-владельца уже нельзя в большинстве случаев считать полноправным, а только наполовину суверенным государством.

Эта аргументация показывает, в какой тупик в реальном мире может завести международное право, слепо придерживающееся теории. Юридические трудности вытекали из аренды территории. Однако русские были готовы окончательно взять территорию себе путём обмена или иным способом. Тогда юридические проблемы исчезли бы сами собой. Но, по сути, эти опасности и та же самая угроза были бы в одинаковой мере связаны с базой, которая уже окончательно была бы передана в собственность иностранного государства. Аргументы юристов показались мне, оценивая их реалистически, не особенно весомыми.

Со своей стороны, я считал более разумным и осторожным действием поиск компромиссного решения. На переговорах с фельдмаршалом Маннергеймом в качестве возможного компромиссного предложения возникла идея предложить остров Юссарё.

Правительство, однако, не было готово ни к какому компромиссу в вопросе о базе. Стратегическое положение Советского Союза как на Балтийском море, так и в Финском заливе, настолько изменилось после договоров, заключённых со странами Балтии, что проникновение флота противника в акваторию Финского залива считали невозможным. О стремлении же попасть туда через территориальные воды Финляндии не могло быть и речи в связи с контролем Финляндией своего нейтралитета, а также и потому, что навигация в водах Финляндии для чужих судов была бы весьма затруднительна в случае снятия морских навигационных знаков. Ханко был настолько далеко от жизненно важных районов Советского Союза, что возможный прорыв обороны Финляндии в случае нападения какого-то иного государства ещё не ставил бы их под угрозу. Напротив, советские войска, размещённые в Ханко, можно было использовать для нападения на Финляндию, что давало бы постоянный повод к беспокойству.

На Карельском перешейке правительство считало возможным согласиться на обмен Куоккальского выступа², вдававшегося в территорию Советского Союза. Благодаря этому граница была бы отодвинута от Ленинграда на 12–13 километров, то есть, в общей сложности, на 44–45 километров вместо прежних 32. Под вопросом стояла передача находившегося рядом форта Ино как отдельного укрепления. Ино находится на северном берегу восточной оконечности Финского залива напротив форта, расположенного на российском побережье. Во времена Российской империи это было мощное оборонительное укрепление. Согласно Тартускому мирному договору, Финляндия по требованию русских должна была демонтировать укрепления форта, обязуясь не создавать на северном берегу восточной оконечности Финского залива такие военные укрепления, которые могли бы угрожать фарватеру, ведущему к Ленинграду, и российской части побережья. В качестве третьего предложения обсуждалась возможность передачи не только форта Ино, но и всего побережья между фортом и границей, что позволило бы Советскому Союзу получить участок побережья на северном берегу восточной оконечности Финского залива. Две последних возможности на этот раз были удалены из списка контрпредложений. В итоге остался один Куоккальский выступ, который решили предложить для передачи. Все три предложения включали в себя намного меньше того, что представляли собой требования русских.

Петсамо, как и полуостров Рыбачий, по мнению правительства, не представляли собой в военном и экономическом отношении такой проблемы, которая могла бы вызвать у Финляндии необходимость в пересмотре границы. Залив Петсамо имел для нас исключительно мирное назначение. Предложения по изменению границы, предлагаемые Советским Союзом, принесли бы Финляндии и финскому населению страдания и неудобства. Принадлежащая Финляндии часть полуострова Рыбачий господствует над побережьем Петсамо, входом в фьорд Петсамо и выходом из него.

На основе этих обстоятельств готовился ответ финского правительства, в котором Советскому Союзу обещали передать в порядке обмена острова Сейскари, Пенинсаари, Лавансаари и Тютерс, а также упомянутый выше выступ в районе Куоккалы. Другие требования Советского Союза отвергались как нарушающие нейтралитет Финляндии, но одновременно заявлялось о готовности Финляндии укрепить договор о ненападении взаимным обязательством сторон не поддерживать государство-агрессора.

На заседании правительства, где были приняты инструкции для переговоров, я сделал, в частности, следующие записи, отражавшие моё настроение:

«Ханнула: отношения между Германией и Советским Союзом охладели. Положение Финляндии за последние дни существенно окрепло. Интерес и сочувствие мира на нашей стороне. Правда, это не означает поставки пушек, но России придётся принять это во внимание. Россия не начнёт войну, но может возникнуть ситуация отсутствия договора. Мы выиграем время. Политическая ситуация не ухудшается. […] По островам и по Куоккальскому выступу можно вести переговоры при условии, что мы получим компенсацию в Восточной Карелии и что будут компенсированы расходы на переселение жителей. Следовательно: Предложение I. – Если не согласятся, тогда придётся воевать».

«Эркко придерживается того же мнения, что и Ханнула. Наша ситуация улучшилась. Это обмен не ультиматумами, а мнениями».

«Ниукканен был того же мнения, что и Ханнула. Готовность Финляндии обороняться существенно выросла. (Ниукканен был готов вести переговоры по форту Ино и северной части полуострова Рыбачий.)»

Другие высказывания касались деталей. Я дважды использовал право голоса, но не мог сделать заметки по существу этих выступлений.

Во время переговоров, начиная с 9 октября, когда я впервые выехал в Москву, советские самолёты неоднократно нарушали воздушную границу Финляндии. Между 9 и 19 октября было отмечено 13 таких инцидентов. При полёте группой они настолько залетали вглубь территории Финляндии, что ни о какой ошибке или небрежности со стороны пилотов не могло быть речи. Целью были отчасти военная разведка и запугивание. Эти действия показывали незнание качеств финского народа. Нарушения воздушного пространства действовали на общественное мнение Финляндии совершенно иначе, чем, возможно, задумывалось. Правительство обязало нас потребовать привлечения виновных в этом к соответствующей ответственности, а также немедленного прекращения подобных нарушений.

Эти инструкции мы получили в качестве напутствия при отправлении в Москву. По всем основным вопросам наш ответ на требования Советского Союза был отрицательным.

18 и 19 октября по приглашению короля Швеции главы северных стран собрались в Стокгольме, где были и министры иностранных дел. В Финляндии надеялись получить на встрече поддержку в нашем тяжёлом положении, но результаты не соответствовали нашим ожиданиям. По поводу заседания было опубликовано обычное коммюнике. По окончании войны премьер-министр Швеции Ханссон объяснит в своём выступлении позицию страны. «Надо помнить, – сказал он, – что северные страны для сохранения своего суверенитета не принимали на себя какие-либо взаимные военные обязательства. Правда, предыдущие переговоры по обеспечению нейтрального статуса Аландских островов предполагали военное содействие Швеции, но по этому вопросу ответ был дан уже 18 октября, непосредственно после встречи глав северных стран, в ходе моего разговора с министром иностранных дел Финляндии, на котором присутствовали министры обороны и иностранных дел Швеции». Уже тогда были видны признаки возможного конфликта на востоке, сказал далее Ханссон, в связи с чем считалось наиболее правильным чётко и откровенно заявить о позиции Швеции, которая содержала то, что правительство Швеции бдительно и тщательно стремится удерживать Швецию вне войны; что оно отказывается от военного вмешательства в Финляндии; что со стороны Швеции не было принято никаких обязательств, которые не были бы выполнены, и что правительству Финляндии уже с середины октября формально было объявлено, что не следовало ждать прямой военной помощи со стороны Швеции. Премьер-министр Ханссон добавил, что уже тогда была обещана иная, не военная, помощь, если она понадобится Финляндии; такую помощь Швеция предоставила в силу своих возможностей.