Czytaj książkę: «Трущобы Петербурга»
САНКТ-ПЕТЕРБУРГ
1897 год
Петербургские трущобы
(Уголовный роман)
Часть первая
Братья-враги. любовь и ненависть
Глава I
Славны бубны за горами
ИВАН ДЕМЕНТЬЕВ, НЕСМОТРЯ на то что было воскресенье, работал в поте лица своего. Это было буквально так, потому что июльское полуденное солнце обжигало своими горячими лучами всю окрестность, так что остальные обитатели села Подозерья предпочитали отдохнуть после сытного обеда где-нибудь под навесом, на сеновале или в огороде, под тенью развесистого дерева.
Дементьев, рослый, красивый мужик, которому еще тридцати лет от роду не было, весь обливаясь потом, возился у себя на дворе, врывая в землю столб, одному ему только известно, к чему предназначенный. Он еще не обедал, и его жена Марьюшка положительно выходила из себя, то ставя на стол превосходные вареники со свининой, жирные щи, то опять убирая их обратно в печь уже остывшими, к величайшему неудовольствию кота Васьки, тоже проголодавшегося и с нетерпением ожидавшего, когда хозяева сядут обедать.
Дементьевых было два брата. Один из них – Иван, младший, женившийся года три тому назад и живший своим хозяйством, а другой старший, Матвей, живший постоянно в Петербурге. Он был старшим дворником в одном из богатых домов, получал хорошие доходы и в своих письмах не мог нахвалиться своим житьем, причем не забывал своей деревенской родни, посылая им подарки и деньги. Да и родни этой было немного, – раз, два, да и обчелся: старушка-мать, жившая у Ивана, брат с женой и родной дядя Елизар с женою, и больше никого. Иван считался одним из справных мужиков в селе. Изба у него была отделана заново и отличалась чистотой и опрятностью. Был довольно обширный огород, овощи с которого он продавал в городе. Обрабатывал поле, часть которого принадлежала его брату, – все, понятно, не один, а нанимая поденщиков и поденщиц, которых было немало, благодаря тому, что через село проходила большая шоссейная дорога, по которой то и дело проходили пешеходы обоего пола, которые и нанимались на работы, чтобы запастись средствами на дальнейший путь.
Хозяйство вести – не бородой трясти, как говорит русская пословица, и вообще дело очень нелегкое, и потому муж и жена работали не покладая рук, пренебрегая даже праздниками, чему справедливо возмущалась мать Ивана, старушка Иринья.
И теперь, придя из церкви, она терпеливо ждала, когда сам бросит работу и сядет за стол, хотя в душе очень сердилась за то, что сын и его жена живут, по ее мнению, по-питерски, не почитая праздничных дней, работают даже во время обедни.
«Почитай и совсем дорогу забыли в храм Божий, – думала она. – Будет ли из этого толк какой-нибудь?»
А Иван знать ничего не знает. Он вставил столб в землю и, засыпав яму землей, начал старательно утрамбовывать.
– Ваня! – крикнула ему из окошка жена. – Иди обедать, шти стынут.
– Сейчас! – слышится ответ.
– Чево сейчас! Маменька от обедни пришедши, есть хочет… Аль до вечера работать будешь, што ли?
Иван бросил в сторону трамбовку, обтер рукавом рубахи пот с лица и пошел в избу.
За ним, виляя пушистым хвостом и облизываясь, пошел огромный пес Михрютка, до носа которого доносился вкусный запах щей. Но ввиду того, что у наших крестьян пускать собак туда, где находятся иконы, не принято, то перед носом Михрютки была захлопнута дверь, и пес, сбежав с крылечка, уселся под окном и начал лаять, чтобы напомнить о своем присутствии.
– Ишь какую моду завел! – сердито заговорила мать, когда Иван, перекрестясь перед иконами, уселся за стол. – Люди добрые Богу молятся, а он словно басурман какой работает! В неделе дней мало у тебя, что ли?
– Мало и есть! – ответил Дементьев, откупоривая приготовленную для него сороковку. – Не увидишь, как день пройдет, туда-сюда, то в поле, то в огороде, глядь – и солнышко закатилось, и выходит, что будто и не делал ничего.
– Нетто у тебя одного такое хозяйство? – продолжала старуха. – Вот у Еремеевых хозяйство не меньше твоего, а вот управляются. А придет праздничек, в храм Господень сходят, а день отдыхают. Вот сегодня отец Павел проповедь сказывал. Во всех землях иностранных, где вера не такая, как у нас, не православная, и там празднички чтут, в церковь ходят, а в свободное время Библию читают, и не пьянствуют и проводят день честно и благонравно! И никогда, сказывает, такому человеку пути не бывает.
– Э, полно, маменька! Вот брат Матвей из Питера пишет, что он сам по праздникам должен был работать, улицу подмести, дрова по жильцам разнести, и от этого не только не лишился дохода, а стал еще богаче. Двух подручных имеет и от себя им жалованье платит и сам, почитай, барином живет!
На эти слова старуха только махнула своей костлявой рукой.
– Слыхивала я и знаю! – сказала она. – И сама там смолоду была и ко всему пригляделася… Ладно иному там живется, что говорить, но иному куда как туго приходится… По-моему, нет лучше житья, как в деревне, особенно у кого хозяйство. Трудно-то трудно, что говорить, а труды Бог любит, за труды благословляет, только за благовременные, вот оно что!
– Маменька, выпей рюмочку! – предложил сын, чтобы прекратить разговор или переменить его.
– Нет, куда мне… Такая жара и водка, тут обалдеешь, батюшка!
– С одной-то?
– Много ли мне, старухе, нужно? А впрочем, налей махонькую. Свининка больно скусна, разве перед нею.
Муж с женою улыбнулись, а Иван налил матери маленькую рюмочку.
– Гав! Гав! – просительно лаял за окном Михрютка.
Ему была брошена большая кость. Все принялись за щи, и несколько минут прошли в молчании.
– Что это Матюша к нам не едет из Питера? – вспомнила бабушка Ирина о старшем сыне. – Надысь писал в письме, что приехать сбирается.
– Это он так говорит, – сказал Иван. – Экое место занимает и вдруг бросит его… Назад приедет – новое искать придется.
– Сколько годов я его не видала! – сказала старушка. – Чай и не узнать его теперь.
– Знамо, изменился. Теперь ему, пожалуй, за тридцать пять годов перевалило.
– А все еще не женат ходит.
– В Питере этого добра сколько угодно! – двусмысленно улыбнулся Иван.
Раздался легкий стук в окно с улицы, и затем показалась физиономия пожилого мужика с рыжей бородой с проседью.
– Ишь, обедают еще! Хлеб да соль вам! – послышался его голос.
– Милости просим, дядя Елизар! Войди в избу-то! – пригласил Иван.
– Да и то, иду!
Через минуту вошел в избу дядя Елизар, рослый и здоровый старик. Истово перекрестившись перед иконами, он опять повторил свое приветствие.
– Хлеб да соль… приятно кушать.
– Благодарим покорно! Садись, дядя, хряпнем по стаканчику.
– Спасибо, недавно обедали, а после обеда какая беседа… Отдохнуть бы мне, а вот пришлось к вам идти!
– Нешто новость какая? – спросил Иван.
– Письмо из Питера Фома нес к тебе, а я перехватил; дай, мол, сам донесу, любопытно очень знать, что он пишет.
– А вот кончим обед и прочтем. Марьюшка, давай сюда, что у тебя на второе? Шти убери. При такой жаре и горячее хлебать – только в пот бросает. Дядя Елизар, присаживайся. Вино есть, а коли не хватит, за новой пошлем.
– Ох, былое дело, пил я давеча! – молвил дядя Елизар и подвинулся к столу.
Во время длившегося почти час обеда, довольно обильного у зажиточного крестьянина, были поданы ватрушка с творогом, каша с молоком, жареная свинина с картофелем и все в таком обилии, что можно было бы пригласить еще гостей, которых, впрочем, Дементьев и поджидал к вечеру.
Первым долгом бабушка Ирина пожаловалась Елизару на то, что ее сын возымел привычку работать по праздникам и во время богослужения.
– Вот уж это не ладно, племянничек, – с укором покачал головой Елизар. – В таку пору и немец не работает, не только православный. Был бы жив твой отец, Царство ему Небесное, не похвалил бы за это!
– Да что же тут поделать, делов необоримая куча, – оправдывался Иван. – Вот уж месяц как собираюсь новые столбы под навес поставить, старые совсем прогнили, а через крышу вода протекает, новым тесом покрывать надо, а где время-то взять, сам не знаешь, страдная пора теперича, везде работа в поле, везде… А много ли рук у нас, только мои две. Марья тоже по горло занята.
– Ну что ж, нетто у тебя одного только работа? У всех, батенька, одинаково, а в воскресенье все празднуют, потому что сказано в Писании: шесть дней работай, а седьмой – Господу Богу твоему, вот оно как.
– Ах, дядя, ты вот на немцев ссылаешься, а между тем в горячую пору я своими глазами видел, в ихней колонии в праздник работают вовсю.
– Все может быть, и я это хорошо знаю. Но они все-таки утром ходят в свою кирку, потом, пообедавши, отдохнут, а после и за работу… Это, по-моему, простительно, потому что все-таки честь Господу Богу сперва воздать надо, а потом уже… Ну да ладно, не нам тебя судить, а все-таки нетерпение у меня узнать, что Матвей наш пишет.
– Да что ты, дяденька, сидишь и ничего не ешь? Попробуй хоть жарковья-то, очень скусное! – сказала Марьюшка.
– Спасибо, сытехоньки. Обедал недавно, и только того ради, что выпил малость, закусил, а то ни в рот ногой!
– Тогда выпьем еще для аппетиту! – предложил Иван, наливая стаканчик.
Старик взглянул на водку, подумал немного и сказал:
– Разве что… Ну за ваше здоровье, еще раз с праздником!..
И оба, чокнувшись, выпили.
Наконец кончился этот бесконечный праздничный обед, и тогда Иван принялся за чтение письма.
Вот что писал Матвей Дементьев. Выпустив все эти бесконечные поклоны всем родным и знакомым, из которых каждый именуется по имени и отчеству с приложением после каждого имени: «От племянника вашего (или от знакомого, если не родня) Матвея Михайловича» и так далее, что занимало главное место в несколько страниц, прочтем следующее:
А о себе сообщаем, что я жив и здоров, чего и вам желаю, что я нонеча из старших дворников стал управляющим в доме Бухтоярова, что на Морской улице, а дворник теперича очинно нужен в доме. Доход большой, и по симу мне ни охота ставить на эвто место из посторонних личностев, а лучше сваво сродственника хота и брата, потому что ты в грамоте гораздо знаешь лучи меня дело не мудреное, а землю, избу передай, передай дяди Елизару пущай ен за все поглядаит и родительницу нашу возлюбленную держит в спокойствии и дениг мы ей завсегда пришлем пущай, значит, старушка Божия, живет в спокое, потому сам Бог велел почитать своих родителей. Как уберешься в поле, так приезжай к нам в осени с супругой Марьей Васильевной потому бис хозяйки жить никак не возможно, а место я приберег до осени…
Иван прочел письмо до конца, медленно свернул его и сказал:
– Ну, что ты скажешь, дядя Елизар? Брат в Питер зовет и хорошее дело сулит.
Елизар был мужик степенный и рассудительный, и потому племянник ждал от него справедливого ответа.
– Не знаю, как тебе сказать… – произнес старик, немного подумав. – Тебе там и делать, по-моему, нечего.
– Таки нечего! Гляди, какое там мне богатое место брат дает.
– Да ты сам посуди, племянничек, что тебя заставляет ехать туда? Тут ты живешь, слава Тебе Господи, в достатке, сахарный кусок ешь, среди мужиков богатым считаешься, а там что? Соблазн только один, и больше ничего! Ну ладно, место хорошее, доходное, да на это место еще и потрафить надо суметь: не потрафлять хозяину, гляди, и взашей прогонят, ищи опосля этого другого. Брат!
Брат! – передразнил Елизар, – да нетто ему ты будешь служить, а не хозяину, который его же, Матюшку, в прислужающих держит? По-моему, как ты себе хочешь, твое дело, как хочешь, а в Питер ехать я тебе не советовал бы… Здесь ты сам хозяин, и нечего тебе в батраки идти и за богатыми доходами гоняться. Худое хозяйство, да свое!
Бабушка Иринья слушала все это, отирая слезы концом своего платка.
– И последнего сынка взять у меня хотят! – говорила она. – Видно, умереть мне придется одинокой, вас обоих не видаючи…
– Э, полно, маменька! – успокаивал ее Иван. – Мало ли у нас родителей оставляют и на заработки ездят, почитай чуть ли не половина села.
– Да те волей-неволей поехали, – сказал Елизар, – потому что беднота. А будь у них твои достатки, не выгнать бы их отсюда! Эх, Ваня, брось ты все это!
– Что касается до меня, – заявила Марьюшка, – что хочешь делай со мною, а в Питер я не поеду!
Тем и кончился этот разговор.
Прошло после этого много дней, Иван Дементьев работал без устали и в будни, и в праздники и не переставал помышлять о Петербурге.
Какая громадная разница между селом тем и огромным городом, где ему пришлось пожить с неделю в гостях у брата. Здесь – однообразие, тишина и бабьи сплетни и пересуды, там – кипучая жизнь и движение. Здесь – труд тяжелый от зари до зари, а там – легко и свободно. Он вспомнил про брата, разъевшегося мужика, одетого чисто, по-купечески, почти ничего не делающего и вечно сидящего то в трактире, то в портерной, в то время как за него работали нанятые им подручные. Они подметали улицу, чистили панели, носили охапки дров на шестой этаж, носили в участок паспорта на прописку, а Матвей только и делал, что получал доходы с огромного дома, толстел и жирел…
И такое место вдруг предлагают Ивану! Не безумье ли отказываться от такого счастья?
Подошла осень. Все полевые работы были уже закончены. Марьюшка стала замечать, что ее муженек чаще и чаще заглядывает в трактир, где останавливаются проезжие торговцы и скупщики всего что угодно.
Из них все больше бывалые люди: кто был в Москве, кто в Питере, кто в Одессе или Киеве.
Не прошел еще сентябрь, как Иван снова получил письмо от брата.
В этом письме Матвей задавал прямой вопрос, что называется, ребром, приедет ли Иван в Питер, или нет, иначе он передаст его место другому человеку, который дает двести рублей отступного. Совершенно ни в чем не нуждающийся Иван позавидовал питерскому вольготному житью, особенно наслышавшись рассказов от вышеупомянутых торговцев о том, что там, почти пальцем о палец не ударивши, можно умеючи нажить большие деньги, особенно если человек со смекалкой.
– Непременно поеду! – пришел к окончательному решению Иван и объявил об этом жене.
Красивое, покрытое здоровым румянцем лицо молодой женщины стало белее полотенца.
– Неужто поедешь? – спросила она с ужасом.
– Чего ты испужалась! – воскликнул муж. – Чай, в Питере не ведмеди живут, а те же добрые люди.
– Поезжай сам, коли тебе приспичило! – решительно сказала Марья, – а я останусь здесь, при маменьке.
– Врешь, поедешь!
– Что хошь делай со мною, а не поеду. Мало ли людей туда ездят, а жен дома оставляют?
Бабушка Иринья только плакала, чувствуя, что ее уговоры ни к чему не приведут. В особенности восстал против этой поездки дядя Елизар:
– Натолковали тебе, дураку, про Питер этот, а ты и уши развесил! И дернула нелегкая этого Матюшку в соблазн вводить тебя, будто сам и обойтись не может!
– Да он пишет, что там у меня будут такие доходы, что здесь в год не заработаешь того, как там в месяц!
– То-то там богачи есть! – сказал он. – Что неделя, то оттуда их к нам по этапу доставляют… Да, брат, везде хорошо, где нас нет. Ну да шут с тобой, поезжай, только хозяйство на кого оставишь?
– На тебя, дядя Елизар. Возьми на свое попечение, да и матушку мою тоже. По гроб благодарен буду!
– Мне и за своим хозяйством не усмотреть, – упрямился дядя. – Иринью-то я возьму, а землю с домом кому-нибудь в аренду сдай…
– Отдать-то не шутка, надо на долгое время. А вдруг придется домой вернуться, коли там не повезет?
– Эх, паренек, глупой твой разумок, сидел бы дома да хлеб жевал свой собственный, а не в батраках живучи найденный… Ну ладно, пусть будет по-твоему, поезжай с Богом, а потом авось вспомнишь про меня, старика. Правду, мол, говорил дядя Елизар, да жаль, что вовремя его не послушал.
– Да что это ты все каркаешь, как ворона! – рассердился Иван.
– Тебе же добра желаючи. Там ведь кому как повезет. Иной раз богач с сумой уйдет оттуда, а иной бедняк тыщи достанет. Все это зависит от карахтера.
– Как это от карахтера?
– Да так… Плут какой-нибудь, прохвост, совесть от себя утаивши, тот и наживет, грабивши встречного и поперечного… Сказано ведь: от трудов праведных не наживешь домов каменных!
– Значит, по-твоему, и мой брат такой?
– Зачем? Матвея я хорошо знаю, мужик честный и легко, может быть, попал на хорошего хозяина, которому угодить сумел, ну и пошел в гору. Это бывает, но очень редко… Особенно если он ухо востро держит.
– Это насчет хозяина?
– Не хозяина, а насчет людей, с которыми дело имеет. Иной раз так подведут, что и своих не узнаешь.
Слова эти заставили Ивана немного призадуматься; но письмо брата было так убедительно, что он, встряхнув кудрями, сказал:
– Беда не беда, повидался!
И решился ехать.
Сборы были недолги. Быстро распродал еще невымолоченный хлеб, огородный овощ и, оставив Елизару скотину и двух лошадей, пустился в путь искать от счастья счастья.
Сначала мать не хотела благословлять упрямого сына, но потом смиловалась и, рыдая, благословила его и горько плачущую Марьюшку.
Да, горько плакала Марья, оторванная от своего гнезда, где она родилась, выросла и вышла замуж. Кроме того, у нее сжималось сердце от какого-то тяжелого предчувствия. Чуть ли не все жители села провожали отъезжающих. Предварительно был отслужен молебен, причем священник Павел, обратившись к Ивану, сказал:
– Напрасно, Дементьев, напрасно… Все у тебя было ладно, и соседи завидовали… Ну, Бог с тобою. Поезжай. Дай Господь тебе счастья.
«И этот говорит то же самое, что и все», – думал Иван, и тут тоже, как и у жены, сжалось его сердце.
Железнодорожная станция находилась в пяти верстах от села.
И Иван с женою, сопровождаемые Елизаром и некоторыми односельчанами, прибыли туда на нескольких телегах. Все почти были пьяны, не исключая даже самого Ивана.
– Да полно тебе, Марья, чего разгорюнилась, – говорил он жене. – Чай не на похороны едем!
Дядя Елизар поддерживая под руку плачущую бабушку Иринью, говорил ей:
– По-моему, и убиваться по ним не стоит, потому что вряд ли им полюбится питерское житье, вспомнят о деревне и вернутся. Сказано ведь: славны бубны за горами, пока их не видишь, а увидишь или услышишь, совсем иное выходит.
Раздался третий звонок, и пассажиры заняли свои места. Какой-то парень, наигрывая на гармонии, пел:
Печка топится парами,
А машина – дровами,
Я у миленка рупь взяла,
Села да поехала!
Поезд стал медленно отходить.
Стоявшие на платформе мужики и бабы кричали:
– Прощайте, прощайте! Возвращайтесь поскорей.
Марьюшка плакала. Она предчувствовала, что никогда уже больше не увидит родных мест.
Глава II
Маленький комедиант
ДОМ, В КОТОРОМ волею судьбы Матвей сделался управляющим (это бывает редко для безграмотного мужика), находился в аристократической части Петербурга и принадлежал одному видному общественному деятелю, Павлу Михайловичу Бухтоярову.
Сперва Матвей, как водится, приехав из деревни, поступил в подручные к своему земляку в этом же доме. Не прошло и года, как он сам сделался старшим дворником, а потом даже управляющим.
Этот молодой и красивый, очень похожий на своего младшего брата Ивана парень оказался очень ловким и сметливым. На него заглядывались молодые горничные и кухарки. Мягкий, вкрадчивый, он так и лез в душу любого человека, кто имел с ним дело. Он мог подладиться к господам, находя различные предлоги, получить с них на чай. Насчет срывки, он был первый мастер на это дело. Ни один легковой извозчик не станет около подъезда дома, не заплатив ему пошлины в виде пятачка.
Старший дворник Петр Никонов, у которого Дементьев служил в подручных, был заурядный человек, служивший хозяину так, как Бог на душу положит…
Дело он свое исправлял добросовестно, пользуясь обычными доходами с квартир, был и этим доволен, за «на чаем» не гонялся, ни перед кем не увивался, никому не кланялся, не обращал как пожилой человек на себя внимания горничных и кухарок, был одинаково со всеми уважителен и держал себя степенно. Извозчики стояли, где им было угодно, никем не гонимые, и татары свободно входили во двор, крича свое: «Халат, халат!» Вот почему он и недолюбливал своего подручного, видя в нем претендента на свое место.
– Вот что, Матвей, – сказал однажды Никонов, сидя за обедом. – Не пора ли, братец, тебе в деревню? Теперича весна начинается, а брату твоему, Ивану, помощь нужна, одному не управиться ему с хозяйством-то.
– Я не поеду в деревню, – твердо сказал Матвей, смекнув, к чему клонит старший.
– Не поедешь, ладно, дело твое, а я на твое место Митрия поставить хочу.
– Да что вы, Петр Никоныч, за что на меня гневиться изволите? – воскликнул Матвей. – Кажись, я свое дело в исправности веду и ни в чем я не причинен…
– Как ни в чем? Уж я прямо тебе скажу, без запятых, что таких людей страсть терпеть не могу. С горничными да куфарками якшаешься, да мне, впрочем, на это наплевать, а то главное, что зря на меня мораль наводить начал.
– Да что вы, Петр Никоныч, да неужто я…
– Молчи, черт! – рассердился Никоныч. – Савельич зря говорить не будет… На мое место, вишь, захотел, чертова кукла, нет, не с твоим рылом!
Матвей покраснел. Швейцар Савельич действительно утром слыхал, как он, подметая парадную лестницу, разговорился с горничной из девятого номера, с курносой Дашуткой.
До слуха его донеслись с третьего этажа следующие слова:
– Коли теперь, Дашенька, вы не хотите обращать на меня вашего благосклонного внимания, то обратите опосля.
– Почему это? – спросила Даша.
– Не скажу покуда, – сказал Дементьев, – потому что евто секрет!
– Секрет? Вот оно что… Нет, вы мне скажите!
– Ну, могу-с… Если вам, к примеру, сказать, тогда весь дом узнает, и тогда мне плохо придется.
– Ну скажите, – просительно заговорила горничная. – Я никому не скажу, тоже в секрете держать буду.
И она так близко подвинулась к красивому парню, что он обнял ее за талью и коснулся губами ее щеки.
– Не смейте! – сказала она, отклонив свою голову. – Секрета сказать не хочет, а сам целоваться лезет!
«Гм… В этих делах амурных ему здорово везет!» – подумал Савельич, сидя на своем стуле.
– Ну хорошо, скажу, коли вы меня сами поцелуете! – сказал Матвей, вновь привлекая к себе Дашутку.
– Ну ладно.
– Задаточек с вас.
– Ишь, какой хитрый!
– Ну ладно. Так слушайте: старшего нашего скоро побоку.
– Ну!
– Верно вам говорю, Дашенька.
– За что же его отказать хотят?
– Дело хозяйское, ну и подстройка под него есть маленькая, подковырка значит.
– С вашей стороны?
– Что вы! Я не такой человек, чтобы кому неприятное делать, а хозяин заметил, что за стариком блохи водятся.
– Вот оно что. А кого заместо него ставят?
– Меня!
– Вот как! Поздравляю. Тогда вы мне, наверно, браслетку купите?
– Беспременно.
– Прощай, меня зовут! – спохватилась горничная.
– А что вы мне обещали?
– Обещанного три года ждут.
– Хитрая вы! Ну, я тоже не упущу своего!
Раздался звук поцелуя, и швейцар вскочил со своего стула.
– Тут нужно одно из двух: или целоваться, или лестницу подметать! – крикнул он.
Горничная ахнула и юркнула в свою квартиру, а Дементьев с испугом схватился за щетку и принялся за дело.
Этот инцидент был передан Савельичем Никонову, который и решил немедленно избавиться от своего подручного.
На другой день Матвей был уволен.
Кроме полученного жалованья, у него было сбережено немало «чайных» денег, так как он был мужик аккуратный и запасливый. Поселившись неподалеку, Матвей ловко повел интригу против Петра Никонова, в чем много способствовали бегавшие к нему влюбленные горничные. На бедного Никонова посыпались разные неприятности и подвохи. Наконец все это надоело ему, и старик, плюнув на все, взял у домовладельца расчет и перешел на другое, заранее рекомендованное ему место.
Понадобился новый старший дворник, о чем Дементьев прекрасно знал. На следующее утро по уходе Никонова Матвей пошел поджидать выхода барина, который аккуратно в десять часов выходил на службу.
– Ну что, как? – спросил его Савельич.
– Какие наши дела, знамо, не важные, – ответил Матвей.
– Никак пришел на место проситься?
– Отчего бы и не так. Кажись, у меня было все в опрятности.
Швейцар ехидно усмехнулся.
– Еще бы! – сказал он. – Всем угодил: и Дашенькам, и Машенькам, и Дунечкам.
Дементьев тоже усмехнулся.
– На этот счет охулки на руку не положим, – ответил он.
– Ну ладно, ступай, нам не жалко.
Павел Михайлович Бухтояров, держа под мышкой портфель, медленно сходил по ступеням лестницы. Пока швейцар отворял ему дверь, Дементьев, чтобы угодить домовладельцу, бросился нанимать извозчика.
– Не оставьте, ваше скородие, вашею милостью! – сказал он, сняв шапку и низко кланяясь.
– А отчего тебя отказал Никонов? – спросил барин.
Матвей слегка смешался от этого неожиданного вопроса.
– Видит Бог и добрые люди, – сказал он, – что я честно и исправно исполнял свои обязанности, все мною довольны были. А отказал это он меня сам не знает за что, – управлюсь, говорит.
– Ну ладно, иди и скажи управляющему, что я тебя принимаю в старшие дворники.
Хозяин уехал, а Матвей, не чувствуя под собой ног, бросился чуть не бегом в контору.
Управляющий был там и, увидя входившего Дементьева, хмуро и сердито взглянул на него.
В душе он терпеть не мог этого балованного красавца, отлично понимая, из-за чего Никонов, человек вообще хороший и строго честный, должен был покинуть свое место.
– Здравия желаем, Павел Иванович, – кланялся Матвей, стоя у порога конторы.
– Что тебе? – послышался суровый вопрос.
– К вашей милости объявиться.
– Как это объявиться?
– Барин определили меня к себе старшим дворником и приказали объявиться.
– Гм… старшим! Я тут, братец, ничего не знаю, сам мне ничего не говорил.
– Это верно-с… Извольте спросить у свицара.
– Ладно! Приходи после четырех часов, когда сам обедать будет.
– Слушаю-с.
– Упросился, сволочь этакая, – проворчал управляющий, после того, когда новоиспеченный «старший» вышел из конторы. – Ну ладно, не долго тут поцарствуешь!
Он и предполагать не мог, что долго или коротко, но Дементьев сживет его самого.
Прошло после этого года полтора.
В продолжение этого времени «маленький комендант», как шутя называли жильцы этого дома Дементьева, повел дело на чистоту. Повсюду: на дворе, на лестницах, на чердаке и везде, куда мог проникнуть хозяйский глаз, царила образцовая чистота и порядок. Управляющий Бухтоярова совал свой нос повсюду, чтобы привязаться за что-нибудь к ненавистному дворнику, но ничего такого не находил. Дементьев был вполне безупречен. Но зато не легко было его подручным. Сам он почти ничего не делал, и вся забота его состояла в том, чтобы исправно получать с квартир доходы и изобретать средство для получения «на чай», беззастенчиво облагая этим налогом извозчиков, татар, тряпичников, зеленщиков, мясников и чуть ли не кошек и собак. Подручным (их было трое) платил он мало, но работать заставлял много, почему они подолгу у него не заживались, так как это были большею частью люди без места и рады были работать из-за куска хлеба, пока не отыщется какое-нибудь дело.
Павел Михайлович был им очень доволен и в конце концов пришел к такому заключению, что управляющий ему почти и не нужен, так как Матвей Дементьев сам может вести новые книги, если выпишет из деревни своего брата, хорошо грамотного человека.
Оно так и случилось. Вкравшись в доверие хозяина, хитрый и пронырливый мужик, который давно вырабатывал план постепенного его ограбления, справедливо рассудил, что один в поле не воин, то есть грабить без помощников несподручно, а найти по подобным делам товарища сложно да и опасно, а чего лучше кого-нибудь из своих. И выбор пал на Ивана.
Тут только он одного не сообразил! Иван и он, Матвей, были совершенно разные люди, несмотря на наружное сходство. Матвей был естественный плут и чисто иезуитского характера, между тем Иван был безупречной честности.
