Любовь и смерть в Италии эпохи Возрождения

Претенциозное название рецензии – дань стилистике самой книги. Автор считает себя человеком ироничным и художественно одаренным, даже пытался одну из глав книги (по собственным словам) издать как художественный текст. У меня его претензии, как и его педагогические методы (а главы книги — это кейсы, которые он разбирает со своими студентами), вызывают смешанное чувство любопытства и скепсиса. В любом случае, большая часть нечитабельной для меня прециозности сосредоточена во вступительных разделах, когда начинаются основные главы, текст воспринимать намного проще.

Коэн анализирует несколько уголовных дел из архивов Рима. Как это часто бывает с судебными делами той эпохи, развязки части историй мы так и не узнаем, однако автора больше интересует не итог дела как таковой, а то, что из него можно понять о ментальности людей XVI века. В очень похожем жанре работает О. Тогоева, автор книги «Дела плоти». Тоже микроистория, тоже уголовные дела и авторские комментарии к ним, даже эпоха примерно та же, только страна другая, Франция, а не Италия. Вот ее книга стала для меня стилистическим идеалом: живая естественная речь, четкость высказываемой мысли, никакой манерности. Хотя со стилистикой Коэна тоже постепенно удалось смириться, тем более что выбор дел для рассмотрения впечатляющий, и деталей, подсвечивающих инаковость внутреннего мира людей Ренессанса, немало.

То ли дело в том, что Коэн сознательно стремится подвести нас к восприятию изложенного как пьесы, то ли в том, что любой судебный процесс априори в каком-то смысле спектакль, но в поведении героев повествования постоянно ощущается явственный привкус театральности. Героиню центрального эпизода пытают, и судебные чиновники записывают ее монолог: «А затем по приказу его милости ее вздернули вверх на дыбу. И она стала причитать: «Господи, я сказала правду! Мне больше нечего сказать! Горе мне! Что за доля мне выпала? Это он сотворил несправедливость, а я терплю вот это! Вот что я выгадала на всем этом! Вот какое приданое он дал мне». Мысль о том, что дыба может стать частью спектакля, разыгранного с целью помочь свидетелю или потерпевшему, приходит в голову в последнюю очередь. И тем не менее: «Против Лукреции сработали сразу три фактора: ее скромное социальное положение, ее пол и история ее сексуальных связей. Чтобы дать ход ее делу и помочь ей доказать свою правоту, судьи решили облагодетельствовать ее — они вздернули ее на дыбу». Материалы дела свидетельствуют о том, что в глазах судейских их действия — лучший способ помочь женщине: «Они позаботились, чтобы пытка длилась как можно меньше, а боль по большому счету причинялась лишь для соблюдения формальности. Целью судебных чиновников было подтвердить показания, которым сами они уже поверили». Как считает Коэн, «ей предстояло сыграть определенную роль, и она, возможно, это знала. Судебная пытка... давала шанс говорить с особой убедительностью... Какой момент лучше передавал всю иронию ее рассказа о муках, полученных ею в приданое, чем заявление из глубины пыточного застенка? Когда ее слова о том, что приданое принесло ей одни лишь страдания, звучали бы для нас с еще более горькой иронией, чем когда она выкрикивала их на дыбе?».

В изложении Коэна все поведение итальянцев XVI века выглядит как тщательно поставленная драма, разыгрываемая перед соседями, случайными свидетелями и судебными чиновниками. С другой стороны, во многих источниках мне встречалась мысль о том, что культура прошлого действительно содержала в себе этот элемент обращенности вовне, потребности держать себя в соответствии с определенным кодексом поведения, что сейчас воспринимается как некоторая театральность, а для людей соответствующей эпохи была бытовой нормой. Логично, что эти черты лишь усиливались в критической ситуации, каковой, несомненно, является допрос инквизицией.

Подводя итоги, могу сказать, что общее впечатление от книги все-таки положительное, от работы под таким заголовком  я ожидала намного меньше, но об авторскую манеру речи при чтении не получалось не спотыкаться.