ТРОЙКА, СЕМЕРКА, ГРУСТЬ
Тройка, семерка, туз. Я смотрю на эту комбинацию, и не понимаю, где же мое отражение в этой колоде. Тройка? Но Боже, я приложил столько усилий. Туз? О нет, вряд ли судьба благоволит мне так сильно.
Семерка? Да, она дает надежду – слабую, едва различимую, пустяшную – но я готов броситься на отблески этого пламени, безрассудно, беспамятно, как мотылек, и также ярко сгореть, в надежде увидеть ее сестер, и эти три мнимые семерки мерещатся мне в каждой твоей улыбке. Я делаю свою ставку, я закрываю глаза – и подчиняюсь судьбе. Еще до того, как написаны эти строки, до момента сближения тела марки и души конверта, до зажжения свечи в моей вере я знаю – ты не прочитаешь ни словечка. Что-то фатальное случится обязательно, и разлучит наши сердца. Ты сменишь адрес, ямщик загубит свою лошадь, мое перо дрогнет, или ты замерзнешь от порыва ветра и бросишь стопку писем в камин, не глядя, просто чтобы согреться. Ты не увидишь, как сильно я страдаю – и как бессмысленно сгораю в порывах своей мечты.
Я пишу первые слова, и только гроза и скрип половиц охлаждают мое безумие. Я один в этой комнате, где все принадлежит тебе. Тени от книг, изгиб мягких кресел, потертости на кожаных ремнях моей сумки – мне нечего утаить, я твой, твой без остатка. Без берега, без надежды, без дна – и эта волна тягучей тоски накрывает меня окончательно. Я поднимаю голову, делаю последний отчаянный вздох – и наклеиваю марку.
Теперь, милая, я безудержно ныряю на дно, и вся моя надежда кроется в лучине любви, которая осветит твою горницу, и я зачем-то верю, что ты найдешь хотя бы одну-единственную причину не дать мне утонуть в глубине твоих бирюзовых глаз, когда ты жарко смотришь на меня, а руки твои холодно отталкивают меня прочь – и очередной июнь становится снежным от пуха, и я вновь проживаю бесконечный холодный январь, тщетно наблюдая за твоей гордой осанкой, грациозно гуляющей вдали от меня, раздавленный навеки весом твоей стати, невнимательным взглядом и сиюминутной хандрой.
Мы в одной зале, но разлучены мелодией, ты в объятиях смельчака с медалью, я вальсирую бесчувственную красотку в красном платье, и время против нас. Ты выйдешь замуж за друга своего отца, мне родит сына холодная расчетливая брюнетка – и вечность разведет нас по разным углам своей кельи. И только рыдая поодиночке под треск березового камина мы вспомним о своих чувствах, которых мы испугались в том дождливом июне – и спасовали пред своей мечтой, которая была так близка, и погубили себя, не дождавшись еще одной счастливой карты. Прощай, моя дама, твоя пиковая вуаль бессердечно смеется надо мной, а на дворе уже октябрь , и все отцвело и пожелтело. Я открываю еще одну колоду, но нет никакой надежды, и очередная пассия просто спасает меня от дум и тоски. Тройка, семерка, дождь.
В ЛУЧАХ ЕЕ ХТОНИ
Лунный свет струился на ее руки, и я любовался цветом ее волос. Ярко-рыжие, они блестели как отражение в зеркале моей улыбки – я не мог не улыбаться, рассматривая ее полные губы, которые она нервно покусывала от волнения. Хотя это уже была истома после финиша, а не предвкушение прыжка в вечность. Ее белая кожа поражала своей нежностью, я боялся, что на запястьях останутся следы от моих пальцев. Она встала, и зажгла благовония, дымок начал куриться вокруг нас. Необычный запах плавно окутывал комнату, и я засмотрелся на тлеющую в ночи точку. Другого источника света не было, она погасила лампу. Легла обратно, погладила мои волосы, прижалась к плечу. Я увидел, как она нахмурилась. Морщинка пролегла сквозь лоб, она закрыла глаза. Ей шло серьезное выражение лица.
–Грустно.
–Отчего тебе грустно, моя хорошая?
–Мне кажется, мы скоро расстанемся. Нам мало осталось, сейчас дотлеет вот та палочка – и никто не перевернет наши песочные часы еще раз.
–Возможно. Зачем об этом думать? Мы только нашли друг друга. Только нащупали канат, по которому идем надо рвом, взявшись за руки. Все хрупко этой жизни, что стоит беречь.
–Тебя это не пугает? Меня – да. Я как будто несу маленький хрустальный шарик, в котором сосредоточена вся моя вселенная – и это ты, твоя улыбка, твоя любовь. Но я несуразная, и мои руки трясутся. Я знаю, я уроню этот шарик, выкину какой-то трюк, из-за которого ты уйдешь. Может быть, прямо сегодня. Через час, или два.
–Несуразная? В смысле?
–Я ничтожество, я ненавижу себя прямо сейчас. Я не заслуживаю такого хорошего отношения к себе. Зачем я все это тебе говорю? Ты подумаешь, что я истеричка, которая не готова выйти из подросткового возраста.
–Глупости. Ты просто устала. Поспи немного.
Она взяла мое лицо в ладони, и прижалась своими губами к щеке. Помолчала, потом резко оттолкнула.
–Стю, 5 минут назад все было чудесно. Что случилось? Почему ты плачешь? Что не так?
–Тебе не понять. Я сложная. Я сомневаюсь.
–Объясни. Во мне? В нас? В чем, скажи же.
Злость поднималась во мне. Она начинала этот диалог не первый раз. Зачем все усложнять? Зачем поджигать мост, по которому мы идем, взявшись за руки? Она отвернулась от меня, и я почувствовал, как дрожит ее спина, как сотрясается все тело от рыданий. Ее нежное тело. Не зная, что сказать, я молча гладил ее плечи, надеясь, что мои ладони смогут заворожить ее тоску. Через пару минут она успокоилась, посмотрела на меня заплаканным взором.
–Хочу кофочко. Пойдем на кухню.
–В три ночи пить кофе?
–Какая разница, заечка? Мы все равно уснем под утро.
Она была права, накопленная за весь день усталость давала о себе знать. Мы провели этот солнечный летний день на пляже, предоставленные сами себе. Вокруг были многочисленные компании, но мы не обращали ни на кого внимания. Обнимались, плавали в теплой воде, целовались на берегу. Она втирала в мои плечи крем, и озорно брызгалась холодными каплями.
–Сахар? Молоко?
Мы были знакомы всего неделю, и она не знала мои вкусы. Мы только начинали привыкать друг к другу, учиться не задавать вопросы. Обычно я бы выбрал капуччино, но прямо сейчас во рту было терпко, мне не хотелось потерять вкус ее губ из-за приторной сладости. Она старалась не шуметь.
–Не нужно, хочу насладиться истинным вкусом напитка. Только не очень крепко.
Я смотрел, как она открыла шкафчик, и достала кофейные зерна. Ловко управилась с превращением их в ворох кофейной гущи, которая начала шипеть и дымиться под воздействием кипящей воды. Плеснула себе столовую ложку виски. Я поднял брови.
–Для запаха.
–Конечно, я так и понял.
–Будешь?
–Не стоит, мне еще ехать к себе.
Моя машина стояла в ее дворе, и отдыхала от долгого дня. Приличные водоемы были в часе езды от города, плюс пробки выходного дня, когда все плавилось вокруг, и несчастные бежали в прохладу озерного ветерка и сторону шелеста кустов. На обратной дороге она поспала, и я мог любоваться ее волосами, которые разметались по подголовнику автомобильного кресла.
–Ты не останешься? Почему?
–Стю, я не хочу тревожить твоих соседок. Мы это уже обсуждали.
Она жила не одна в этой квартире, в других комнатах ютились незнакомые мне девушки. Ей было 23 года, и она съехала от родителей в 19. Сначала училась, потом не захотела возвращаться в родной город. Она делила жилье, я жил один в небольшой мансарде, но ко мне она отказалась поехать. В ее комнате я обнаружил незастеленный диван, несколько мягких игрушек – медвежонок и акулка, на стене – Курт Кобейн и гирлянда в виде зажигалки. Она не курила, по крайней мере, при мне. Ее вещи либо были аккуратно спрятаны в шкаф, либо валялись прямо на полу. Впрочем, некоторые элементы ее гардероба в спешке я сам бросил не глядя куда. Футболка со spiderman почему-то лежала на подоконнике, я был уверен, что повесил ее на спинку стула. Мои вещи, впрочем, тоже виднелись в разных углах комнаты. Музыку она не включала, предпочитала слышать мое дыхание без остановки.
Мне 30, и мне казалось, что между нами вечность. Мы читали разные книги, цитировали незнакомых друг другу авторов, и только музыка нас объединяла. На первое свидание я позвал ее на концерт кавер-группы Pink Floyd, и она зачарованно смотрела, как я вслушивался в гитарный ритм, закрыв глаза. Как она сказала, именно в ту секунду она решила обнять меня, и остаться со мной навсегда.
–Я бы хотела просыпаться вместе.
–Однажды.
Она долго размешивала кофейную гущу в своей чашке, в полной тишине. Внезапно она выпалила признание.
–Я люблю тебя.
–Правда? Завтра ты будешь думать также?
–Я не думаю, я просто чувствую. Завтра? Зачем ты забегаешь вперед, так далеко? Прямо сейчас я принадлежу тебе.
Ее голос звучал немного монотонно, как будто она была в трансе. Она верила в свои слова, но я не верил ей. Это был самообман, желание обрести столь желанный рай, попытка сбежать от жестокого быта. Ее любовь нужна была ей самой, и направлена не на меня, а на окружающий мир – мне просто повезло оказаться на месте человека, который позвал ее на свидание в тот самый момент, когда она решила влюбиться, не важно в кого.
–Ты бы хотел жить вместе? Встречать закат и рассвет, ходить в парк по утрам, выбирать вместе продукты на ужин?
–Не думаю. Я плохо уживаюсь в одной квартире с кем-то, мои вещи не терпят конкуренции.
–Боишься перепутать белье?
Она засмеялась, обнажив ровные зубы. Что-то в ее улыбке цепляло, заставляя сердце биться. Или это кофеин начал свое действие?
–Стю, поцелуй меня.
–Не хочу.
Нет, она уже не дразнила, ее настроение вновь переменилось. Она швырнула чашку в сторону раковины, и ушла в комнату. Ее штормило постоянно. Всю эту неделю она то бросалась в мои объятия, то вслух сомневалась, стоит ли нам продолжать этот диалог сердец и тел. Я вспомнил, как лежал на ее коленях вчера вечером на лавочке. Нам светили только фонари, и она читала мне стихи про разлуку. Ахматову, конечно. Был ли я сам влюблен в нее? Немного, но я все еще держался, не позволяя себе соскользнуть в пропасть. Зачем любить, если тебя отвергают? Зачем притягивать эту боль, если можно заглушить чувства и убежать от себя? Так легче, чем потом грустить в одиночестве с разбитыми мечтами.
Я открыл окно, немного постоял, разглядывая деревья, дыша прохладным ночным воздухом. Через несколько минут она вернулась на кухню, вымыла обе чашки. Я не поворачивался к ней. Уехать сейчас? Поговорить с ней?
–Прости. Я знаю, я невыносима. Прости.
Она обняла меня сзади, сомкнула руки у меня на груди, прижалась губами к шее.
–Я не понимаю, что со мной происходит. Я хочу продолжать наши отношения, мне все нравится, но что-то внутри меня протестует, громко и тревожно кричит.
–Значит, мы не пара. Тебе просто не нужно это. Ты любишь эмоции, и тебе хочется прокатиться вместе на этих качелях. Тебе нужен другой, моложе, с более подвижной психикой. Вы сможете ругаться и мириться каждые полчаса, и даже ловить кайф от этого.
–Нет, я разумом понимаю, что я хочу быть с тобой. Мне хочется погрузиться в эту стабильность, семейный быт, в твою вселенную. Я не найду никого лучше тебя. Я устала от самой себя, от этих скандалов.
–Но ты боишься?
–Да! Мне кажется, что я не вытягиваю тебя. Не соответствую. И меня накрывает страх, что ты бросишь меня.
–И поэтому ты хочешь все остановить в самом начале? Поэтому вынуждаешь меня уйти?
Я почувствовал ее слезы, которые капали на мою кожу. Развернулся, обнял, погладил спину.
–Мне пора. Тебе нужно поспать.
Она молча проводила меня до двери, повернула ключ.
–Пожалуйста, не злись. Завтра твоя Стю будет спокойнее.
Я кивнул, сжал ее ладонь. Мне было понятно, что завтра с нами не случится. Вызвал лифт, она сильно хлопнула дверью.
Я сел в машину, завел мотор. Запищал телефон.
–Прощай. Я знаю, ты больше не приедешь ко мне. Мне жаль, мне правда жаль.
Я не стал отвечать. Включил музыку, и минут 5 вслушивался в тоскливый гитарный плач. Начинался дождь. Может, и мне стоит заплакать? Все закончилось, не успев начаться, любовь растерялась в озерной воде, где я обнимал ее в утлой лодчонке.
Открыв окна, я начал медленно выезжать со двора. Внезапно я увидел бегущую в темноте фигуру. Это была она. Открыла дверь, села рядом.
–Не уезжай.
Ее голос звучал сбивчиво.
–Я просто не умею любить. Я испытываю это чувство, но не понимаю как его выразить. Дай мне шанс, пожалуйста. Я научусь.
Я притянул ее к себе без лишних слов, отъехал в темный полумрак деревьев. Капли дождя начали барабанить по крыше машины. Мы молчали, уставшие, обнявшись на заднем сидении, глядя на запотевшие стекла. Восстановив дыхание, она прошептала мне слова, которые рвались из ее груди. Верила ли она себе в эту секунду?
–Если ты уйдешь, мне незачем будет жить. Я растворилась в тебе, и мне не нужно другой вселенной.
–Стю, ты просто продлеваешь агонию. Через неделю, месяц, максимум год ты снова хлопнешь дверью.
–Наверное, ты прав. Но я хочу провести это время не одна. Я хочу произносить твое имя, гладить твои руки, теребить твои волосы. Я устала убегать от себя.
–Хорошо. Ты моя?
–Твоя, только твоя.
Я знал, что она лжет, и что ее воздушный замок, который она построила у себя в голове, скоро рухнет, но не хотел ничего менять. Пески времени текут своим чередом, и однажды она уйдет. Как долго нам осталось?
–Поехали ко мне, я покажу тебе свою коллекцию альбомов Scorpions.
–У тебя есть турка варить кофе?
Лето, легкомысленное и ветреное. Когда пройдут теплые дни, и нам перестанет улыбаться солнце, мы снова разбредемся зимовать и хандрить в угрюмое одиночество.
Как она уйдет? Не знаю. Уверен, у нее получится сделать это красиво. Плеснет мне из бокала вином в лицо, пока я буду говорить тост про ее красоту; не позвонит, уехав на пару дней к тете; или просто дежурным голосом скажет, что вчера на вечеринке, куда меня не пригласили, она танцевала со своим бывшим, который выше чем я. Это не будет расставание, Стю не любит сжигать мосты. Это будет повод уйти для меня. Но сейчас я расслабленно дышал, наслаждаясь ее обществом, как в последний раз. Руки обнимали нежную кожу, я ощущал девичьи упругости под кончиками пальцев. Она хорошо плавала, и ее мышцы пружинили под моим нажимом.
–Нет, я не варю кофе дома.
–Тогда не поеду.
Открыла дверь, поправила одежду, и без слов прощания пошла к своему подъезду, не замечая меня. Позвонит ли она? Конечно, как только успокоится и соскучится. Ей нравится разговаривать о ее душе и в очередной раз обещать нежность после вспышки. Когда-нибудь она и правда повзрослеет. Но не со мной.
Я открыл телефон, и заблокировал ее контакт. В моей душе наступила осень, и пришло желание жить для себя, без чужих капризов и вечной хандры. 6 утра, очень хотелось спать.
ЕЕ ПЛАМЯ
Естественно, я ни на что не рассчитывал, и понимал, что ее сладкая нежность манит всех вокруг. Высокая, стройная, полные губы. Мой единственный шанс состоял в моей смелости, в безрассудном желании обладать ею, в готовности все бросить к ее ногам. Собственно, у меня ничего и не было кроме чувств, но я видел в этом зацепку – она знала силу своей красоты, и устала торговать собой. Нет-нет, она не платила телом никогда, но ей наскучило слушать уверенных в себе кавалеров, которые требовали ее время взамен на их щедрость. Даже ее кокетство стоило дорого, не говоря про любовь. Кому-то, надо полагать, досталось и ее безудержное пламя, которое рвалось наружу. Не благодаря, но вопреки кто-то был осчастливлен, но сейчас наступала другая эпоха – Лора поднимала голову и находила время для искренности. По крайней мере, мне так казалось, иначе чем объяснить ее внезапный интерес к моей скромной персоне? Ни капиталов, ни стремления удивлять, ни даже пирсинга или тату у меня не было. Ее пожилой муж уже ни на что не претендовал, лишь умоляя ее соблюдать приличия. Лоре это не очень удавалось. Ее длинные волосы, нежные руки и острый язык сбивал мужчин с толку, как кегли. На тонкой шее с правого бока виднелся небольшой красный рубец, на щеках смешно надувались ямочки, когда она в очередной раз не могла сдержать свой сарказм. Она истязала себя спортом, чтобы блистать без одежды – ее наряды больше подчеркивали, чем скрывали тугие формы.
-Ты бы поехал со мной в Питер? Навсегда? Пить белые ночи?
–Лора, ты сейчас серьезно? Ты готова отказаться от всего, и умчать на берега Невы? Читать Пушкина и слушать туманы?
–Шучу. Навсегда – это слишком долго, и слишком размыто. Люди, которые так говорят, обычно не выполняют свои обещания. На эти выходные. Или ты в отношениях с кем-то, и не хочешь отрываться от проверенной юбки? Надежный партнер важнее острых ощущений?
Язвила, как обычно. У меня были определенные дела, но я готов был их отменить ради нее. Впрочем, я не совсем верил ей – красавица могла лукавить, и просто от тоски проверять силу своего шарма. Она продолжала накидывать идеи в золотом цвете.
–Забронируешь нам номер на двоих? Я хочу в центре, и чтобы из окна виднелась вода. Я не помню, в Питере летают чайки в городе? Если что, мы закажем парочку на ужин. Или там принято есть уток?
Она откровенно дразнила меня, прекрасно понимая мои финансовые возможности, которые выдавали моя одежда и умеренность в покупках.
–И бизнес-класс в Сапсане. Я устала от самолета, хочется прокатиться на поезде, послушать стук колес, помечтать о былом, глядя на березки за окном. Ты со мной?
Сказав это, она посмотрела на меня вопросительно. Я понимал, что все эти запросы уже вне моего кошелька, и готовился отказаться. Поход в театр вышел бы мне дешевле, даже с учетом первого ряда.
-Лора, извини, это не мой уровень. Я не потяну.
Вот так, честно, пронзительно. В лоб. Она нахмурилась, закусила нижнюю губу. Потянулась к пачке со стиками, но не стала курить почему-то.
–Может, возьмешь кредит? Отдашь за полгода, зато мы проведем волшебные два дня. Я думала, ты готов на все ради меня. Ты так клялся в любви на корте, что я отменила свое участие в гольф-клубе в субботу.
Я сидел в ее мерседесе на пассажирском сиденье из светлой кожи, и несмотря на работающий кондиционер, мне становилось жарко. Мы играли в бадминтон в одном клубе, и сегодня выступили парой. Довольно неожиданно – ее бойфренд не пришел, а я обычно предпочитал играть в личном зачете. Выиграли все матчи, и она была в благодушном настроении. Я не знаю, зачем ей хотелось разорить меня. Куча московских кавалеров были готовы проплатить ей любую поездку, лишь бы она позвала их наслаждаться собой, пить ее страсть. Не я, увы. Мой средний уровень позволял мне жить и не бедствовать, платить налоги и ипотеку за хорошую квартиру на севере Москвы, по выходным посещать бары и оплачивать счет за двоих. Не больше. Сумма, которая рисовалась по итогам ее размышлений, была у меня на счету, но я планировал ее потратить постепенно, не отказывая себе в мелочах. Лучше каждый день есть бутерброды с сыром, чем намазывать икру раз в месяц. Впрочем, живем один раз. Я задумался.
–Хочешь, мы скинемся? 50/50, как принято в Европе? Я еще чаевые на себя возьму, люблю иногда шикануть в ресторане, показать свой статус. Пожалуйста, захвати с собой пару рубашек, я хочу сходить в приличные места, а не хот-доги на набережной жевать.
Страсть Лоры к красивой жизни удивляла. Впрочем, ничего нового – унылая школьная форма, бедненькая семья, отличная фигура, законченный престижный вуз – удачный брак. Ей около 30, она живет для себя. Блага и роскошь не забрать с собой в мир теней, и она хочет потратить все сейчас. У нее есть ребенок, над которым трясутся семеро нянек. Личный тренер по фитнесу, мощная машина, модные подруги. Ноготочки и сумочка prada, все при ней, все для нее.
-Лора, пожалуй, я откажусь. Я планировал сходить на концерт, дают Чайковского. Дирижер из Питера, кстати. Теперь модно на два города жить и работать.
Она скривила губы.
–Опять классика? Сколько можно? Я в этом холле уже 100 фотографий сделала. На старом образе лайки не собрать.
Как будто она в первый раз собралась в Петербург. Я набрал воздуха, чтобы что-то ответить, но она не дала мне такой возможности.
–Дорого тебе? Тогда я все оплачу сама, только соглашайся. Хочу обнять тебя на берегу Финского залива, увидеть мерцающий закат. Я живу ради впечатлений, деньги ничто.
–Далась тебе эта поездка. Если дело не в деньгах, давай просто тихо отдохнем вдвоем. Погуляем по ВДНХ, сходим в музей какой-нибудь. Снимем номер в гостинице с бассейном, если ты не хочешь ко мне в гости. Просекко?
–Дело в статусе. Я устала довольствоваться малым, я всего достигла. Я на заслуженной пенсии после 10 лет прислуживания мужу. Я же не зову тебя на Мальдивы. Как знать, сколько осталось солнечных деньков?
Я прикрыл глаза, яркое солнце пробивалось сквозь тонировку стекол. Лора просто игралась, ей нужно было расставить всех по местам. Мужчины в ее жизни всегда были ресурсом – денег, удовольствия, теперь самоутверждения. С самого детства она поняла, что мир жесток к слабым, и научилась манипулировать. Править нежной рукой, но жесткой хваткой. Она готова была платить за двоих, лишь бы я позволил ей доминировать. Теперь она покупала, она заказывала музыку. Питер был поводом, с таким же успехом она могла позвать меня хоть в Сочи, хоть в Мытищи. Не архитектура и климат ее манили, а возможность главенствовать, командовать, повелевать. Игра не стоила свеч.
-Останови вот здесь, пожалуйста.
–В смысле? Мы же собирались пообедать вместе. Я забронировала столик на веранде. Нас ждет отличная грузинская кухня.
–Дождь собирается, и у меня испортился аппетит. Я дальше сам доберусь.
Она резко нажала на тормоза, подрезав целый поток, перестроилась из крайнего левого ряда к обочине. Загудели недовольные зрители нашей любовной сцены, как будто им стало жалко Ромео. Посмотрела насмешливо, пожала плечами.
–Как скажешь. Не забудь ракетку. Сыграем как-нибудь еще? Или теперь мы принципиальные противники?
Ее забавляло происходящее, она была уверена, что через неделю максимум моя воля и разум сломаются окончательно, и я приползу к ней на коленях. Не я, так другой. Имя не суть, главное – счет одержанных побед.
–Конечно, сыграем. Не знаю, правда, когда. Мой абонемент закончился, и я пока не планирую продлевать его. Устал от бадминтона, хочу сделать творческий перерыв.
–Не важно. В мире много разных игр, котик, в которые можно играть вдвоем. Позвони мне. Чао.
Она небрежно бросила мне тисненую визитку с личным номером, и машина сорвалась с места, на асфальте остался след от резины. Отпечаток наших тел в проекции. И кусок картона, который вырвался из моих рук порывом ветра. Нас ничего не связывало, кроме легкого флирта и надежды любить, познать обжигающие прикосновения губ и кожи. Увы, вовремя остановиться – это целое искусство. Мне стало стыдно перед московскими дворниками, но я не стал нагибаться, и пошел к метро с прямой спиной. Иногда полезно сливаться с толпой, становиться серостью, частью хаоса – и жить скучно и размеренно. Лора горела изнутри , ее пламя уничтожало все вокруг, и ее саму. Этот огонь полыхал в ее глазах и манил глупых мотыльков своей нервной мелодией. Я же предпочитал степенный, спокойный ритм, который только недавно стал звучать в моей душе. Костер мог согревать, и дарить тепло, а не только пожирать плоть своим адским пламенем. Ее огонь был не для меня.