Czytaj książkę: «1916. Волчий кош»
© Т. Нигматуллин, 2023
© ТОО «Издательство «Фолиант», 2023
Пролог
Сразу за густыми зарослями камыша на правом берегу Ишима лежал степной город. Осевшая за ночь пыль густо покрыла улицы и переулки серым налетом, и от этого город казался суфийским дервишем, свернувшимся в клубок под своим шерстяным плащом. Утром, когда грохот первых торговых повозок раздастся на базарной площади и зычный голос Махмута-муэдзина позовет на азан, дервиш проснется и в безумной пляске раскроет свой плащ. Закружатся в диком хороводе миллионы поднятых в небо пылинок, чтоб повиснуть над городом ржавой, глухой и душной пеленой.
Но пока тихо, дервиш спит. Спят, словно слепые разномастные кутята, сбившиеся у сиськи матери, и городские кварталы. Все как один, растянулись они по правому берегу реки, рядами выходя к Северному выгону.
Вот рыжая, как стог соломы, Рабочая слобода. Дома здесь, втыкаясь низкими саманными стенами в пологий бок Шубинской сопки, перекидывают плетеные огороды на репейные заросли бурьяна и плеши, идущие до Грязного булака1. От самана – глины, мазанной с камышом, – и цвет слободы: цвет выгоревшей под солнцем степи. До старой крепости застроилась слобода, подпирая будто специально подготовленными для поджога скирдами центральную, купеческую, часть города.
Если жухлая и худая слобода еле-еле дотягивается до сиськи, то развалившийся кудрявый увалень – Купеческий квартал – сполна получает свое. Тут и храм, и базарная площадь, и каменные и кирпичные дома в два этажа, и даже мостовая с фонарями и лавками имеется. Вдоль мостовой – женское училище, а при нем не так давно театральную труппу организовали, по воскресеньям спектакли показывают. В самом центре квартала – городская управа из красного кирпича. Вокруг управы ровными застройками стоят бакалеи, банки, питейные заведения, гостиницы да обменные по пушнине и шкурам. За ними, в сторону речки, мощными, на века вколоченными в степную землю фундаментами усажены купеческие особняки, а в самом их центре – кубринская усадьба с флигелем и садом, построенная на английский манер.
За Купеческим кварталом – Татарский городок. Дома тут двой ные, спаренные, с резными деревянными ставнями и наглухо закрытыми передними воротами. Низ домов – каменный, второй этаж – бревенчатый. Здесь на краску не скупились: одна улица – словно жар-птица крыльями машет, другая – как ящерица африканская переливается, и только третья, где дома вокруг мечети стоят, поспокойней будет – зеленая. Поболее, чем у соседей, настроено в Татарском городке лавок да торговых домов, и хоть небольшие, зато на каждой улице – мясные, мучные, хозяйственные. Что ни улица, то торг, мантышные да кумысные. Сам квартал, если окинуть взглядом, раза в три шире Купеческого, в два раза Рабочую слободу обгоняет, без мала в тиски забрал правого своего соседа – казаков.
У Казачьего стана выход на Северный выгон только через Чистый булак и остался. Казаки свои срубы на нем специально ставили, чтоб татары кольцом не сжали. Избы казачьи крепкие, с подворьями не чета слободским. И амбары, и для скотины сараи поставили. Бани круглый год дымом небо коптят. Вокруг церкви плотнее всего застроились, а сама церковь куполами своими над избами висит – вроде как оберегает. Казачий стан хоть и самый дальний сосед слободки, зато самый родственный: много кто в слободу на отставку переезжает, заново быт налаживает.
Между Ишимом и двумя булаками и разбил Шубин крепость. От той крепости одни осколки остались, станица в город выросла, а в Акмолинск теперь четыре главные степные дороги ведут и в нем же сходятся.
Часть первая. Гроза
Глава 1. «Караван прибыл-с»
Уездный начальник Акмолинска полковник Андрей Иванович Тропицкий с утра был нездоров. Оно и понятно: всю ночь играли в карты. В общественном собрании, что проходило вечерами в доме купца Сипатова, уже неделю шла большая игра. Играли против англичанина в бридж. И надо признать, местные купцы летели в пух и прах. Горный инженер из Тоттенхема успел за короткое время выиграть чуть ли не у всей достопочтенной верхушки Акмолинска. Купец второй гильдии Калистрат Силин дважды залез в долг к сартовским2 ростовщикам и все же не смог отыграться. Его партнер по скотопромышленному торгу, по совместительству думский гласный Иван Егоров и того круче попался – заложил векселя с правом недельного выкупа. Неделя заканчивалась, выиграть местные так и не смогли. Сам Тропицкий не устоял и то ли от азарта, то ли от обиды за своих влез в игру, о чем нынче сожалел, растирая коркой лимона гудевшие виски. Он посмотрел на массивные, обитые коваными вензелями часы. И вправду, лечись не лечись, а на работу пора, хоть бы и с несвежим дыханием.
Тропицкий аккуратно отодвинул тарелку с основательным завтраком – яичница с кровяной колбасой, приправленная тушеной капустой, – и нарочито громко крякнул.
– Не дам, и не просите, Андрей Иванович, – раздался из-за двери женский голос, – вы потом сами жалеть будете. В том месяце мне строжайше наказали не слушать вас по утрам. Не дам. Не просите.
– Смилуйтесь, матушка, – сказал Тропицкий, хмурясь от головной боли, – вам ли не знать, что сегодня за день… Ведь не смогу на людях стоять – задрожу.
Двери в обеденную залу, служившую в доме Тропицких одновременно и гостиной, открылись, и в комнату вошла женщина невообразимо больших размеров, напоминавшая фигурой самовар, готовый вот-вот лопнуть. В ее руках был зажат поднос с графином и хрустальным бокалом.
– Воля ваша, Андрей Иванович, но если вы опосля снова изволите умирать и просить меня кланяться этим противным бухарцам, знайте: не бывать тому!
Тропицкий молча вздохнул, перекрестился и, откупорив графин, наполнил бокал до краев.
– Фу… – выдохнул он и запрокинул наголо бритую голову, заливая в себя спасительный напиток.
– Была бы Матрена Пална жива, да разве бы такое позволила, – с сожалением проговорила женщина и, не дожидаясь, когда бокал вернется на поднос, развернулась на выход.
– Теперь можно и на работу.
Тропицкий отер пшеничные усы. Он и впрямь оживился. Помолодел. Вытянулся в струнку.
За долгую службу он не сгорбился, в полку, считай, самый высокий был, да и в руках сила осталась: когда не болел, то двухпудовую гирю по утрам с дюжину раз кидал. На вид и пяти десятков не дашь, а ведь уже шесть с гаком. В этом году на ярмарке, что по весне у брода разбивают, с приезжим борцом-башкиром состязание устроили. Борец не Хаджимукан, конечно, но тоже титулованный. По чину самому Тропицкому бороться не пристало, так фельдфебель Кривец предложил на руках силой померяться. И что? Положил борца, хоть и схитрил немного (за стол придерживался), но ничего: если кто и заметил, промолчал.
Уф… полегчало!
Обычно Андрей Иванович пить осторожничал. Знал, что остановиться трудно. Избегал: в компаниях порой и в ковер лил, и за плечи вымахивал. Но раз на раз не приходится, да и случаи, опять же, бывают, что отказать грех али совсем нельзя. На первых годах службы, еще при генерал-губернаторе Колпаковском, в Омске, пили-то как – сутками да с куражами… Но тогда дело было молодое, многое организм вытягивал, а где сбой давал, там баня с девками помогала.
Потом остепенился. Женился, двое сыновей родилось. Должность получил – не ахти какую, конечно, по сравнению с обещанными санкт-петербургскими портфелями: умер Колпаковский, а новый генерал-губернатор Таубе старую гвардию не жаловал – отправил Тропицкого в киргизские степи да и забыл про него. Но и тут жизнь есть. Худо-бедно, но город в порядке держится и с купцов прибыток есть. Жить можно, если разумно.
Сыновья выросли, уехали в Москву. Андрей Иванович тоже было за ними собрался, но жена, Матрена Павловна, слегла. Два года лечили-лечили в уездной больнице, место за счет городской казны держали, не помогло – померла… Вот и остался один в Степном краю.
– …С верной Никитишной, – прервал свои мысли Тропицкий. – Верно же говорю, а? Никитишна?
Не дождавшись ответа бывшей няньки детей (а теперь уже и самого Тропицкого), он снял халат, надел военный мундир, присобачил к ремню саблю, разгладил усы и натянул до блеска натертые сапоги.
– Каждый день тру да тру их, – неожиданно оказалась рядом Никитишна, – а толку? В этом городе грязь да пыль одна, пошто, спрашивается, их так натирать? Было б куда ходить, то еще ладно.
– А куда ходить? – поинтересовался Андрей Иванович. – В синему ты ни ногой, чертей боишься. Сколько раз билеты давал, все одно твердишь: «Свят, свят!» И платье тебе купил, и платок.
– Да разве в синему вашу нормальный пойдет? В театр – другое дело. Я бы с радостью.
– Нету у нас театров в городе!
– С такими начальниками и не… – осеклась Никитишна.
– Разговорчики в строю! – сказал Тропицкий и, взяв фуражку, вышел во двор.
До управы по грязи идти два переулка. Сначала Церковный, с построенным на личные пожертвования самого императора Николая Второго собором Александра Невского, а затем Конюшный, в котором ничего примечательного, кроме конского помета, и нет вовсе. За переулками начинался Купеческий квартал с его каменными белыми особняками и парковыми аллеями. За ним место службы – городская управа, стоящая в самом центре города.
Привычно перепрыгивая через лужи, Тропицкий быстро добрался до первых купеческих домов и зашагал вдоль самого большого, с кудрявыми грифонами на парапете, кубринского особняка. Кубрин, как и подобает городскому главе, обнес свой дом крепким кованым забором, дабы никто не шастал по разбитому внутри уютному дворику в английском стиле. Не задерживаясь возле купеческих построек, Тропицкий вышел к управе, проскочил мимо откозырявших начальству писаря-казаха и фельдфебеля и зашел в свой кабинет.
Лет десять как построили каменную управу взамен старой из сруба, а не пришлась по душе: чужая какая-то, холодная, словно склеп. По ночам одному там жутко, будто воет в стенах кто-то. Потому и сердце не лежало обживаться: казенный стул со скамьей, стол из мастерской по дереву, что на Шубинской сопке, приволокли да шкаф соорудили для бумаг – вот и весь кабинет. А Тропицкому больше и не надо – служить ходил, но подолгу не засиживался.
Сегодня, впрочем, дел многовато, придется поработать. Приказ о мобилизации местного населения на германский фронт – окопы рыть. Считай, по всем аулам да джайлау теперь гоняются с казаками за этими новобранцами, ловят. Приказ дурацкий, необдуманный, на кой они там нужны, киргизы, – непонятно. Недовольство со стороны местных растет с каждым днем. На Тургае бандит местный, из кипчаков, Иманов, армию собирает: вслед за казаками по аулам скачет, народ подбивает на бунт.
Запрос в Омск уже отправлен, нужно усиливать Акмолинский гарнизон. Иманов – заноза, но сами виноваты: не раздавали бы таких приказов, не было бы проблем.
В дверь постучали.
– Заходи, Кривец, – опередил входящего Тропицкий. – Новостей за ночь много?
– Здравия желаю, ваш благородие, – по-военному отчеканил дежурный фельдфебель, поправляя сползающую с плеча винтовку. – Вы соколом пролетели, не успел доложить. Извиняюсь, значитца.
– Говори.
– Особо, значитца, немного. В слободе пара упырей друг друга ножом покромсали. В лазарете померли. Сарты мантышную после намаза открывают. Вы добро им зимой давали.
– Джалил? – сняв фуражку, спросил Тропицкий. – Куда им столько мантышных, кто ест эти манты?
– Пить-то им нельзя! – весело ответил Кривец. – Я, значитца, напомнил им, чтоб с вами согласовали. Точка в добротном месте, у мечети Татарской сразу. Эти сарты, если им не напоминать, всё вмиг забывают. Как ни приду за деньг… – фельдфебель запнулся и спустя мгновение закончил: – Ну, за нашим напоминанием, значитца, то всегда глаза – во! – Он сложил пальцы колечками над носом. – Ей-богу, сычи.
– Еще что? – хохотнул Тропицкий. – Тебе, Еремей Петрович, в цирке хорошо выступать. Как Вертинский. Петь умеешь?
– Нет, – посерьезнел дежурный, – после окопов голос отсырел… Еще что… А, вот. Караван прибыл-с.
Тропицкий привстал и впился глазами в Кривца.
– Какой именно?
– Бухарский, тот, что весной повел Халил по Туркестанскому тракту.
– Где он?! Да что ж ты ни мычишь, ни телишься?! – резко сорвавшись, заорал Тропицкий на смутившегося фельдфебеля. – Живо коляску мне!
– Ваш благородие, так я же сразу, значитца, к вам, известить! Как передали, я сразу к вам. В город только зашел.
– Кто с караваном? – чуть ли не простонал от нетерпения Тропицкий. – Сам Халил?
– А кто ж еще, – удивленно развел руками Кривец, – сам идет. Ну, верблюды, известное дело, с ним.
– Верблюды? – озадаченно переспросил Тропицкий. – Какие вер… Еще кто-то есть?
– Неведомо… Вроде нет! Точно – нет! Он со стороны слободки идет. Схомутать?
– Зачем? – потер виски Тропицкий. – Зачем… Китайца точно нет?
– Я, ваш благородие, сразу к вам! Как только узнали, значитца, как вы и велели, сразу… Китайца?
– Сразу к вам… Заладил одно и то же. Готовь коляску, – чуть успокоившись, сел обратно на стул Тропицкий.
Прибывший караван спутал все карты. Стало сразу не до Иманова, не до англичанина с проигравшими купцами и не до отчетов в генерал-губернаторство. Караван ждали уже как месяц. И вот он прибыл. Быстро собрав бумаги со стола в портфель, Тропицкий спустился с крыльца и сел в коляску.
– К Кубрину, на дачу, – сказал он кучеру и подтолкнул того рукой, – живо!
Глава 2. В Бухару и обратно
Возвращаясь с караваном, Халил всегда ночевал на Чубарке. Отсюда и город видно, и до Черного брода рукой подать: за утро выйдешь, к обеду брод перейдешь и в самый разгар базарного дня товар на зеленых рядах Акмолинска уже можно показывать. Правда, в этот раз везти было нечего. Бухарские товары разобрали еще в Спасске: и перец, и курага с финиками, и зандона3 в рулонах и тюках в обозы семипалатинских татар перекочевали. А те уж через неделю втридорога на Ирбитской ярмарке продадут все, что у Халила взяли практически без торга.
А что торговаться? Товар не его. Свой бы он ни в жизнь татарам не отдал, вез бы до Атбасара или Петропавловска, а то и до самого Омска добрался бы. Но велено продавать – продавал! Три верблюда с бумагой до Акмолы доставить велено – три верблюда на Чубарке стоят, воду ишимскую тянут, горбы наполняют. Сказано – сделано! За то караванщику и платят. А китаец… Халил посмотрел на лежащий в камышах труп с разбитым черепом. Арсен сказал, сам его схоронит. Сейчас главное – груз Тропицкому отдать и вторую половину за дорогу получить. Два месяца дома не был. Хадиша уже и родить могла… Халил дождался, когда верблюды поднимут головы от воды и качнут горбами, мол, все, сыты, напоены, и двинулся к Черному броду.
В свои двадцать пять лет он уже не первый раз вел караван из Бухары. Еще до Царской вой ны, когда в степи было спокойно и на тихие джайлау налетали лишь ветра с Тарбагатая, он повел свой первый караван по древнему пути. Верблюды, навьюченные акмолинской белоснежной мукой и выскобленными добела шкурками соболей, неспешно покачивая горбами, друг за другом двинулись в степь, как сотни и тысячи лет назад шли этим же путем с севера на юг.
Заказчиком тогда был сарт Джалил. Из тех, кто, прознав об отсутствии в Акмолинске царских акцизов и сборов на торговлю, оставил теплую и щедрую Бухару и уехал в холодные степи. Джалил держал мантышные и торговые лавки с курагой и тканями. В лавках тех, помимо торговли, несмотря на запрет займов по мусульманским законам, время от времени давали в долг под проценты. Татары, казахские купцы, уйгуры с башкортами такого сторонились, а вот сарты не брезговали. За это их и не любили.
Джалил долго торговался с Халилом за работу, все выспрашивал, сможет ли дойти без отца, без Хабибулы, а если не дойдет, кто товары вернет? Кто за него поручиться может? Помог Карабек, мулла татарской Зеленой мечети. Свое имя на договоре поставил за Халила. Покойный отец с Карабеком дружбу водил, с каждого каравана в мечеть относил часть прибыли, вот и помнил Карабек добро. Хотя, может, и что другое помнил. Карабеку лет сто скоро, в городе самый старый, еще Шубина застал, лицо словно маска бездвижная – сразу и не поймешь, зачем мулла то или иное делает.
Уговором тогда от Карабека было взять в дорогу его человека – иштяка4 Кривого Арсена. Хоть и не нужен был Халилу такой помощник, а куда деваться? От отца остались верблюды, тюки, карты, погонщики да имя. Но он-то ведь не Хабибула, свое имя зарабатывать надо, хоть и на отцовских верблюдах, а свое. Вот и согласился.
Первый свой караван в Бухару Халил привел в срок, как и оговаривалось. По джалиловской расписке сдал товар купцу и, получив от него тюки со специями и сладостями, выдвинулся обратно. Правда, задержался на день в древнем городе: покинув шумные базары и заплатив стоянщику в сарае, сходил в хамам – на севере их не было. Хотя ничего интересного там Халил так и не увидел: пар, камни, вода, хна с басмой… Посетители развалились, укрытые простынями, банщики мнут им спины. Караванщик сам худой, жилистый, волос кудрявый, борода лишь слегка щеки закрыла – красить пока нечего, да и мять разве что кости. Долго не задержался в хамаме, побежал обратно в сарай, верблюдов в дорогу готовить.
С закрытым черной повязкой левым глазом, редкой жесткой бородой и бритым черепом Кривой Арсен больше походил на лихого разбойника. В дороге иштяк не мешал, тихо пел о чем-то, плетясь позади каравана. Зато когда нарвались на бродяг возле угольных копей, он вмиг оживился. Выхватив кнут, одним щелчком выбил из рук детины в лохматой шапке огромный топор и следующим ударом ожег его по щеке. Лохматый, схватившись за щеку, громко вскрикнул, падая на землю. Остальные разбежались, прячась за высокими черными отвалами. Халил с удивлением посмотрел на Арсена, а тот, пожав плечами, вернулся на свое место, вновь напевая какую-то тягучую песню.
Так и вернулись в Акмолинск. Больше мулла не отправлял Кривого Арсена с Халилом.
– Он свое дело сделал, – объяснил старик, – про тебя теперь в дорогах знают. Можешь смело ходить.
За первым караваном потянулись следующие: то в Самарканд к узбекам, то уйгуры на Кашгар наймут, то купцы в Семипалатинск отправят – за пять лет исполосовал Халил степь вдоль и поперек, даже к халха хаживал. Но такого, как этот, каравана у него еще не было.
Встречу тогда Тропицкий назначил странную: без предварительных переговоров о цене, под вечер и не у себя в управе, а в пекарне «Миткинъ и Ко», что стояла на Думской улице напротив пожарной каланчи. Пекарня имела вывеску с позолоченными вензелями и тучным амурчиком, который был стилистически выведен из первой буквы «М». В «Миткинъ и Ко» пекли пряники. Пряники, сразу сказать, вкусные, но для господ состоятельных. Слободские и люд с Казачьего стана больше на витрины заглядывали, дивились, и ведь было на что рот разинуть. Тут и тульские печатные, шириной с цельное колесо телеги, и французские – с фигурками собак да птиц. А уж к английским (их пекли по праздникам) вообще очередь собиралась.
С чего бы Тропицкому назначать встречу в этом заведении, Халил уже не пытался понять, больше недоумевал от условий заказа.
– Туда налегке пойдешь! – Тропицкий слегка отхлебнул чая из фарфоровой чашки и, заметив удивленный взгляд Халила, добавил: – За это тоже заплатим, конечно… как за основной путь. Главное, в Бухаре остановиться в караван-сарае «Эмирский сад». – Уездный начальник вдруг сделался еще больше, чем он был на самом деле, и надулся, будто поднимал штангу. – Придет Асана-сан…
Достав из внутреннего кармана сюртука фотокарточку, он протянул ее Халилу вместе с запиской.
– Только точно чтоб этому отдал! Никому другому!
Халил выдержал паузу, тоже взялся за чашку, оттопырив мизинец в сторону, подул на чай. Так его еще ни разу не нанимали. Тысяча верст пустого ходу. Вместо расчетных таблиц – что и где купить и по какой цене, чтобы потом сверить, – какая-то фотокарточка. Он глянул на фотографию. С нее смотрел щеголеватый японец или, скорее всего, китаец, который хотел сойти за японца. Разница видна: вот здесь глаза чуть уже, рот не такой широкий, а самое главное, лицо не круглое. Интересно. Записка. Но записку не прочесть, зашита и сургучом красным с печатью уездной залеплена. Получается, даже не знаешь, что грузить.
Тропицкий словно прочитал его мысли.
– Груз основной сдашь в Спасске. Примерно на три верблюда весу. Сюда – бумагу.
– Бумагу? – по инерции переспросил Халил, хотя какое ему, собственно, дело. Платят не за интерес его к товару, а за доставку. Однако бумагу из Бухары, наверное, тысячу лет назад в последний раз возили. Сейчас или из Оренбурга, или из Казани идет. За дурака держат, понял Халил. Ладно. Пусть держат. Главное, чтоб за святого не приняли. Он назвал цифру.
В Бухаре было жарко. Это на севере, в степях, весна осторожничает – сугробы только подпалила грязью да изъела их, словно ржой, а здесь, на подступах к древнему городу, уже вовсю цвели деревья. В невысоких рядах урюк раскрылся нежными бело-розовыми лепестками. Куда ни бросишь взгляд, все в округе засажено деревьями да кустарниками. Торчали даже пальмы, за которыми, по всей видимости, ухаживали особо – каждая была ограждена сбитыми жердяными треугольниками.
Халил в очередной раз зачарованно смотрел на разбитые у городских стен сады и огороды дехкан. Он повернулся было по привычке назад, чтобы указать помощникам на деревья, но увидел лишь горб третьего верблюда Буя, крайнего в караване. Одним из требований Тропицкого было: «Помощников не берешь. Цифру, которую ты назвал, я удвою».
Ходить без помощника трудно. Одному путь держать, верблюдов на ночлег укладывать, кормить, чистить. Очень трудно. Хорошо еще пустой караван, товара нет, не нужно вьюки на стоянках снимать. По сорок верст в день вымахивают верблюды под пустыми седлами. После пяти-шести дней пути – отдых, чтоб подошвы не стерлись. Взял только трех верблюдов: Буй и Бой, нары-восьмилетки, и толстогорбый кез-нар Бура, потомок туркменского дромадера. Каждый на себе по тридцать пудов нести способен, а Бура и все сорок берет. Если и идти без помощника в дорогу, то только с такими нарами. Вот только зачем Тропицкий пустой караван в Бухару гонит, почему не дал груза захватить в южный эмират?
Да и уездный глава, по степной иерархии, не его заказчик. Что Кубрин, что Силин, что Егоровы с Байщегулом – все они у Терехина в транспортной фирме заказы делают. «Терехин и братья» – компания старая, с опытом. Не верблюдами, а быками и тяжеловесами грузы перемещают. На всех основных пересылочных пунктах филиалы имеют. Обозы перепрягают да дальше на свежих идут. А тут верблюды… Правда, Терехины до Бухары не ходят – по пескам никак на обозах. Так заказал бы до Верного или Аулие-Аты на быках, а там местных караванщиков нанял, они бы с радостью подхватили. Сейчас заказов все меньше, со всех сторон железные дороги маршруты захватили – с ними уже не потягаешься! Одно получается: уездный секретно доставить бумагу хочет. Поэтому и своим не отдал заказ, и из Бухары не нанял никого. Бухарским доверия никогда не было. И в товар заглянут, и при случае откажутся от недостачи. Что ж это за бумага такая, за которую ему двой ную цену заплатили, да еще наперед больше половины дали? Загадка…
Как и оговаривалось с Тропицким, через месяц нелегкой дороги, по прибытии каравана в Бухару, человек с фотокарточки встретил Халила в «Эмирском саду». Ни на какой сад, естественно, и тем более на эмирский, караван-сарай не был похож. Желтое трехэтажное здание с огромным двором, разделенным на столбовые отсеки для верблюдов. В углу двора небольшая чайхана с тканевыми занавесками – от зноя и лишних глаз, в нее и позвал Халила хозяин гостиницы, сообщив, что его там ожидает друг.
Друг был действительно китайцем, одетым в английский суконный костюм кремового цвета и котелок, плотно натянутый на лоб. Китаец то и дело постукивал тростью по дощатому полу чайханы и с подозрением смотрел на Халила.
– От кого приесали? – прищурился он. – Сто мне передали?
Проверяет, решил Халил, но виду не подал и, достав из кармана халата фотокарточку, сверил лица. Тот! Вот и левый глаз чуть закрыт у разреза, шрам то ли от ножа, то ли от штыка. Нижняя губа оттопыривается. Тот!
– Уездный начальник, – решил все же схитрить Халил. Мало ли что. А документ с сургучом передавать кому попало не резон. Вторая часть за караван не получена. Отсюда кто его наймет? Полгода можно простоять, все потратить. – Знаешь такого?
Тут китайцу пришлось открыть все карты.
– Трописька!
Халил прыснул в кулак и, еле сдерживая смех, закивал в знак согласия. Он достал из кармана запечатанный конверт и положил его на столик. Чайханщик вовремя принес чай. В горле пересохло, и ароматный, с медом и лимоном, зеленый напиток был как нельзя кстати.
Китаец, внимательно проверив ногтем сургучную печать, пару раз щелкнул по ней и убрал документ во внутренний карман сюртука.
– Застра приду. Будить готовы крузится, – сказал он, поднимаясь из-за стола, так и не попив чаю.
В Бухаре, в отличие от Акмолинска или даже Омска, было на что посмотреть. В самом центре сказочного города разноцветной мозаикой пестрят величественные усыпальницы султанов и падишахов. Ханские дворцы вперемежку с минаретами мечетей возвышаются возле каждой площади. Медресе, мавзолеи, сады с диковинными растениями, торговые залы и бани. Оттого что постоянно смотришь вверх, кружится голова. От покрытых глазурью стен и причудливых узоров кружится голова. От манящих запахов специй, фруктов и самсы тоже кружится голова. От всего в этом городе может закружиться голова, главное – не поддаться соблазну и не потерять ее.
Халил успел до наступления темноты сходить на базар, где купил саженец дерева. Сколько можно любоваться видами чужих оазисов и садов? Хватит, пора самому посадить. И пусть сладкоголосый Бабур-дукенщик сочиняет сказки про урюк и алычу, пусть всучивает хурму и гранат. Разве они вырастут на степной земле, выдержат акмолинские морозы? А вот черный тополь, кара-терек, сможет. Теперь довезти только до дому. Не было еще в Акмолинске такого дерева. А теперь будет!
Утром китаец заехал за Халилом. Нары уже стояли с наброшенными на горбы срощенными жердями, готовые для погрузки вьюков. Караванщик расплатился с хозяином за ночлег и повел своих верблюдов по узким улочкам города. Китаец, в неизменном котелке и костюме, ехал впереди на арбе, запряженной ослом.
Грузились рядом с банями. Народ уже начинал толпиться возле центрального входа в каменные хамамы. Китаец, наняв двух грузчиков, перетащил со склада два увесистых вьюка-чувала и дорожные ящики.
– Это для Трописька. Осень вазный груса! Понятно? – он с недоверием посмотрел на Халила. – Никто не долзен снать! В ясика ткани в Паска.
– Спасск? – переспросил Халил, рассматривая пузатые чувалы.
– Да! – китаец вплотную подошел к Халилу и, сузив глаза, произнес: – Но я поеду с тобой. Плана мала-мала паминяли.
Он быстро переоделся, сменив светлый английский костюм на дорожный камзол поверх свободной длинной рубашки. На ногах оказались мягкие восточные туфли с загнутым носком.
– Не было такого уговора, чтоб тебя везти, – спокойно сказал Халил, – у меня и свободного верблюда нет для этого.
– Тода я забирай веси. Ты не получис груса.
– Забирай.
Халил сделал знак, и нары легли на землю.
Китаец, подойдя к одному из верблюдов, стал сбрасывать ящики, забитые тканями, на землю. Скинув все, он, кряхтя и тужась, развернул их в сторону склада. Народу у бань собралось уже много, и очередь начала обращать внимание на сумятицу, возникшую возле верблюдов. Любопытные показывали пальцами на караван, который сначала грузят, а потом сразу же разгружают. Китаец, заметив это, неожиданно заговорил на чистейшем русском языке:
– Все уговоры заключаются здесь. Когда тебя нанимали, были другие планы, сейчас иные. Я думаю, господин Тропицкий предложил нормальную цену. Я могу остаться здесь. Но и ты останешься без денег. Груз в Акмолинск ты сейчас навряд ли хороший сыщешь. Не сезон.
– Дело не в цене, – удивившись такому обороту, ответил Халил, – я не могу везти столько груза и китайца, который на самом деле…
– Для всех я китаец, и для тебя тоже. За неудобства доплачу. И вот, – он ногой ткнул в ящики с тканями, – эти в следующий раз заберу. Давай договоримся. Я не задаю тебе вопросов, ты не спрашиваешь меня. Ты и так теперь знаешь больше, чем нужно, караванщик. Я обязан ехать с этими документами в чувалах. Тебе этого достаточно?
– Мне платят за вес, а не за вопросы. – Халил указал еще на один ящик: – Тоже оставляем.
– Может, другой? Тут дорогие товары.
– Тяжелый, – Халил приподнял рукой ящик, – дорога тоже нелегкая. Не берем его.
Китаец чертыхнулся и, не прося помощи у Халила, стал перетаскивать ящики обратно на склад. Халил попытался помочь, схватил ящик, тот, что потяжелее, но китаец почему-то запретил ему:
– Я сам. Готовь верблюдов.
Перенеся все ящики, китаец вышел со склада с какой-то тряпкой, вытер об нее руки и, проверяя крепления груза на верблюдах, увидел саженец.
– Черный тополь. Такие влагу любят. Побольше на корни намотать нужно, – он свернул свои тряпки и стал оборачивать ими саженец, – если смачивать не забывать, вода долго держаться будет. Главное, эти тряпки в дороге не снимать, чтоб корни не оголились.
Халил, махнув рукой в знак согласия, приказал верблюдам встать. Те с недовольным ревом поднялись с колен, мотая из стороны в сторону головами так, что с губ слетала пена.
Из города выехали через час. Попетляв по улицам, вырвались вновь в сады урюка и пригородные бахчи. Оазис кончился к вечеру, а наутро караван уже шел по такыру – сухой, потрескавшейся от солнца и дождей глиняной дороге. Бесконечные желтые пески Сандыклы потянулись со всех сторон, барханами переходя в прозрачное небо. Жара раздавливала, выжимая из путников последние капли влаги.
Китайцу все время чудились водоемы и колодцы, и он оживлялся, настойчиво указывая к ним путь. Халил, завернутый в плотный ватный халат, неторопливо выводил верблюдов к основному Туркестанскому тракту, не обращая внимания на выкрики попутчика. Сколько раз миражи уводили караваны в пустоту, сколько людей покоится в этих песках! Поверишь призраку – сам им станешь. Бура на то и потомок коспака5 и туркменского дромадера, что воду чувствует за десятки верст. В ту сторону, куда показывает китаец, ни разу не повернул голову. Идет, не сбиваясь с шага, перетирая подошвами горячий песок.
К концу третьего дня такыр закончился и на земле появились островки травы. На тракте было уже спокойней. Китаец постоянно крутился рядом с грузом, то и дело проверяя его сохранность. Не забывал он также о саженце.
