Czytaj książkę: «Красное на остром, или Опоздание Бога Войны», strona 2

– И куда подевалась?

– Говорю же – вот сейчас только ее на склоне видел. Прям перед тем, как ты выпростался.

– Вместе с коровами?

– Тьфу ты… – сказал Утц.

– Чего плюёшься? – обозлился Мигол. – Верблюда сын, что ли? Ты ж сам говорил – не пройти ногами. А старуха как прошла?

– Ты сам-то чего напал?! – ответно разорался вдруг Утц. – Как, да как – раскакался тут, пехота… Кверху каком вот встала – да прошла. Может, тропу знает сквозь заросли, раз коровок тут пасет. Поедем? Или будем тут каки твои разминать?

Мигол оглянулся на небо и тотчас прижмурился. Солнце жгло, но явно уже прошло зенит. Даже если Утц сдает задом как шоферской бог – все равно из балки им не выбраться до темноты. Он решился – стукнул по кабине над головой водилы, притворившись что собирается влепить тому леща. Утц обрадованно ощерился.

– Только ты того, старшой… – велел он. – В кабину не лезь пока. Секи сверху – вдруг там в кустах железяка какая, или заграждения проволочные. Кусты-то эти – сам понимаешь… На мосты бы чего не намотать.

– Добро, – сказал Мигол. – Давай тогда через колючки помалу. Как продавишь кусты – я спрыгну, пешком впереди пройдусь.

Он встал на капот со своей стороны, чтобы не загораживать водиле обзор, покрепче расставил ноги на трясущемся железе, ухватился за скобу на ограждении правого шнорхеля. Выхлопная у тягача была дырявая вусмерть – после войны её латать, снижая шумы и дымы, никому не приходило в голову – а потому выхлопом секло снизу, и шнорхеля были почти холодными. Однако, когда мотор прибавил оборотов, облизнув натянутой дрожью сквозь капот – они ожили, простуженно харкнули вверх черной копотью. Мигол чертыхнулся и присел. Бампер толкнул ближайшие кусты – они зло хлестнули колючими плетями, но не дотянулись… они ведь, если верить Хиппелю, и рождены были низкорослыми, чтобы цеплять за ноги пехоту и не мешать целиться пулеметчикам. Колеса с хрустом прошлись по ним, давя и приминая. Мигол, злорадствуя, оглянулся – тех, что осмеливались распрямиться, утюжил набитый железным ломом прицеп… затем второй… третий… четвертый…

За автопоездом кусты все равно шевелились… но уже вяло, обескровлено.

Плакала теперь старухина тропа, подумал Мигол. Эти твари колючие опять поднимутся и пуще еще переплетутся.

Тягач промял всю зеленку насквозь, особо не напрягшись, но Утц все равно перестраховался – давил понемногу, время от времени подгазовывая и не давая Миголу распрямиться, пока не выволок последний прицеп. Но и тогда полностью вставать на подъеме не решился – чуть сбавил ход, коротко мякнув гудком.

Мигол отлепился от скобы, разбежался по капоту и спрыгнул. Желтая трава рванула вдруг из‑под ног – это вездесущие кузнечики порскнули разом во все стороны. Их прыжки были хаотичными, а оттого бестолковыми – перекрещивающиеся твердые брызги. Сукины дети, подумал про них Мигол. Он трусил на подъем, оглядываясь на мнущие склон колеса… но те вроде нигде не срывались в пробуксовку – пёрли равномерно и мощно.

Он решил было уже – ну все, проскочили. Уф… Гудок, снова пугнувший насекомых, напугал и его самого. Мигол оглянулся на прицепы – выискивая взглядом, что же беспокоит водилу, но ничего этакого не заметил… Прицепы послушно катились следом… раскачивались, конечно, громыхали уложенным железом, натягивали жилы тросов, но вели себя смирно. Заслоняясь от солнца, Мигол задрал голову на кабину – Утц показывал куда-то, опять привставая за баранкой.

– Вон! – заорал водила сквозь пассажирское окно, когда тягач с ним поравнялся. – Вон она! Да не там… Выше смотри, мать же тебя вынимать…

Мигол посмотрел куда велено и едва не споткнулся на ровном месте.

Старуха и впрямь была – как пугало. До нее оставалось еще прилично ползти по склону, и с такого расстояния Мигол так и решил сначала – это ж не человек вовсе, пустая одежда на кресте… ворон пугать. В балке стояла тишь, а поверху – видно задувал уже подвечерний ветерок, заставляя трепетать и развеваться хламиду на узких старушечьих плечах. От непрестанного этого трепетания становилось жутко, словно и впрямь лишь пустота скрывалась под бесцветными, выгоревшими на солнце тряпками. И Мигол уже почти уговорил себя, что видит пугало, истрепанное ветром, но старуха вдруг зашевелилась и пошла к ним… медленно, бочком спускаясь со склона наперерез движению машины.

Двигалась она – как сомнамбула, с какой-то выматывающей неспешностью, то пропадая среди высокого чахлого дудылья, то снова проявляясь на редкотравье… но совершенно неожиданно успела проковылять почти до самого дна распадка, пока тягач заползал в подъем, разгоняясь перед ухабом.

– Эй… Куда? – заорал сверху Утц, дважды ударив гудком. – Ослепла? Старшой – убери её с дороги, в пень её труху, колоду старую…

Почва здесь была суше и рыхлее, чем на дне – с протекторов уже текла перемолотая земляная мука. Сам подъем тоже кручнел, двигатель больше не поплевывал вверх черным дымом, а давил в него двумя тугими фонтанами. Мигол вдруг понял с удивлением, что старуха так и не сбавила темпа, вышагивая им наперерез. Пыхтя, он пробежал вперед – замахал рукой, будто сгоняя прочь упрямую козу:

– Стой! А ну, стой! Пошла с дороги… Геть со шляху, кому говорю! Зейч с дроги… или как там тебя?!

Слишком уж по дурному всё происходило… Старуха шаркала по склону выше его головы шагов на двадцать. Склон тут сделался совсем уж отвесный, и с такого ракурса Мигол не смог разглядеть старухиного лица – видны были только голенастые ноги, взбивающие изнутри дерюжный подол, да здоровенные грубые башмаки с очень твердыми, должно быть деревянными, подошвами. Горячий рев тягача заставлял дрожать воздух в балке, и тряпьё на старухе металось, словно раздуваемое ветром темное пламя. Мигол против воли вдруг подумал о пистолете в кобуре… и мысль эта вдруг показалась ему вполне резонной. А ну как она просто глухая? Пальну-ка ей под ноги… Перепугается, драпанет… если совсем из ума не выжила. Он взялся за рифленую рукоятку, отвел пальцем петлю на застежке…

Старуха вдруг застыла – прямо над ним. Словно крылья расправились и опали полы ее драного балахона. Она нагнулась к нему с высоты… и Миголу почудилось – вспорхнет сейчас, как страшная птица, лупанет со всей мочи упругими крылами. Он дернул оружие из кобуры, наставил его прямо в середину старухиного подола, одновременно и стыдясь этого, и леденея… Она лихорадочно шарила в траве – словно отвесные плевки сигали из-под ее рук перепуганные кузнечики. Наконец, у нее что-то там получилось… бабка выпрямилась, выволакивая из травы то ли клюку, то грабли – Мигол разглядел затертую деревянную рукоять. Отполированные сучки на ней приторно чернели. Обняв свой черенок, старуха попятилась, загребая башмаками осыпающийся склон.

Мигол выдохнул и моргнул… пистолет в его вытянутой руке мелко и суматошно подплясывал.

– Дура ты старая… – облегченно крикнул он наверх, и старуха нервно, как разбуженная сова, шевельнулась от его окрика.

И впрямь – блаженная, решил Мигол.

Он сунул оружие в кобуру и, понемногу приходя в себя, потопал наверх – стараясь держаться поближе к откосу, чтобы Утц, и так уже порядком издерганный, видел его в зеркала. Изнемогая от натуги, тягач обогнал его, что есть сил молотя колесами и пыля… и, глядя, как заползают следом прицепы, Мигол опять подумал о том, что все-таки у него и впрямь хороший водила – прицепы шли ровнехонько друг за другом, ювелирно нащупывая колесами одну и ту же колею, не тратя драгоценный разбег на лишнюю трамбовку почвы. Сквозь оплавленное жарой стекло было видно – Утц почти танцевал за баранкой, виртуозно орудуя педалями, и тягач послушно разгонялся и разгонялся в подъем, и не было уже сомнений, что даже внушительный этот ухаб не станет неодолимой преградой. Мигол оглянулся на бабку, что чуть было не запорола им маневр… оглянулся, чтоб хоть погрозить ей кулаком напоследок… Бабка торчала там же, на склоне, но сейчас, оттого что Мигол поднялся следом за тягачом на добрую сотню шагов, оказалась с ним почти на одной высоте.

Голову ее покрывал то ли капюшон, то ли плотный распахнутый платок, бросая на лицо горячую тень. Мигол всё никак не мог понять, смотрит ли старуха на него или блуждает взглядом по склонам, выискивая своих коровок… которые, должно быть, еще придурошнее своей хозяйки – то в луже завязнут, то по кустам их приходится гонять. Наверное, всё‑таки смотрела – в ответ на кулак как-то неловко шевельнула то ли клюкой, то ли граблями… да переступила на месте деревянными своими копытами.

Что-то вроде блеснуло в траве около ее ног – не ослепляюще, как блестит на солнце стекло, а смазанно и тускло, словно отскобленная от ржавчины железяка. Мигол на нее уже не смотрел, потому что в этот момент под колесом последнего прицепа вдруг отчетливо щелкнуло… и этот пугающий, знакомый в прошлом, но ныне почти позабытый звук – заставил его самого отчаянно шарахнуться в сторону, прочь от этого щелчка… как очередного перепуганного кузнечика…

За самый малый миг, которого не хватит даже, чтоб воздуху набрать, не то что закричать или сделать еще что-либо осмысленное, Мигол почему-то успел осознать и запомнить множество мелких предвестников смерти… что были, казалось, полностью растворены в грохоте сцепки и дизельном чаде, и должны были так и остаться незамеченными… но отчего-то явственно пробились вдруг к его ушам и носу…

Он услышал, как заскрежетал, вдавливаясь в грунт, корпус мины… как чакнула внутри него пружина, слетая с боевого взвода, и хрупнул пробитый ею детонационный стакан… как едко дохнуло из-под убегающего колеса вонью горящей пикриновой кислоты – жжеными листьями и шерстью. Тотчас воздух в балке отвердел и хлопнул – как скатерть, которую в ярости сдернули со стола… Горячие комья земли и клочья дымящей резины нагнали Мигола уже в воздухе – что есть мочи ударили в спину, подбросили куда‑то вверх и в сторону, потом прошли насквозь и выбили из близкого склона тучу горькой пыли, а его, Мигола – снова перевернули и уронили вниз… на гудящую, как барабан, землю…

Он беспомощно раззявил в этой пыли рот, ничего еще не соображая – то ли дышать ему, то ли вопить от боли.

Мертвые насекомые падали на него сверху – как твердый дождь.

Поднятая пыль застилала солнце – черным-черно было кругом, только просвечивала сверху судорожная багровая клякса. Вдруг подул ветер – клубясь, пыль пришла в движение… потекла прочь из глаз и легких… Мигол сумел вздохнуть… закашлялся, в панике задергал горлом, выплюнув колючие сгустки на грудь. Он лежал на спине, вытянувшись поперек склона ногами вверх. Бабка так и обнималась со своей палкой выше по склону, но оказалась сейчас неожиданно близко… совсем рядом – Мигол видел ее промеж собственных разбросанных в стороны сапог. Солнце все еще светило багрово и тускло, и в глазах еще отшиблено двоилось, но даже с такого расстояния Мигол по‑прежнему не видел её лица – только низко надвинутый капюшон, полощущий крупными волнами – как флаг на ветру. Солнце неторопливо и отрешенно опускалось в клубах пыли, и скоро оседлало немощное старухино плечо…

Мигол моргнул, когда разглядел, наконец – никакие не грабли, и никакая не клюка… От узловатого древка, полого изгибаясь, отходило вбок синеватое лезвие… чуть зазубренное, но острое… даже на вид отчаянно острое, как бритва Золинген… из тех старых, но вечных, что он обещал добыть Хиппелю…

Старуха подняла косу, подкинув не очень ровный черенок к плечу – так, что лезвие задело край солнца… и тот потек, будто разрезанный желток на сковородке, обильно измазав острое железо тягучим и красным… Растекшись до самого выщербленного острия косы, красный этот погребальный свет собирался на нем пузатыми каплями, и пара из них – самые тяжеловесные, упали вдруг с высоты на распростертого внизу Мигола. Прямо на обваренный лоб…

Вот, значит, как?

Он упрямо полез за пистолетом, но кобура была пуста – его всего ободрало взрывом, а потом ещё дважды перевернуло… Он заблажил в голос, затолок неощущаемыми ногами, заерзал ладонями вокруг себя… Пистолет вдруг нашелся… в полушаге от бедра. Мигол, не веря в удачу, сграбастал его – тяжеленный и грязный, как старый печной кирпич… и нацелил в старуху… прямо в середину ее подола…

… ДО ТЕМНОТЫ

Земля вдруг заскрипела, поплыла под ним… трава, по которой елозили сапоги – кланялась и выпрямлялась упруго. Он понял – его куда-то тащат волоком… и закрутил головой. Мигнуло багровое солнце и кануло за пыльным облаком – вместо него костистое белое лицо Утца нависало теперь поверх. Шары у водилы были совсем ошалевшие – на полморды.

Он сволок Мигола со склона, захлопотал около – приподнял голову, подложил что-то мягкое… Того понемногу отпускало – начало вдруг колотить ознобом, и он перепугался, решив – ну, все… теряю кровь… Ноги, наверное, к чертям поотрывало… Он вспомнил, как смотрел на бабку и видел при этом носки своих сапог – облегчение сразу ополоснуло голову, как студеная вода из колонки. Ноги должны быть на месте… Он дернулся, приподнимаясь… Они и были – на месте… Утц с проворством ему подсобил, придерживая под спину и плечи.

– Сильно меня? – спросил его Мигол.

– Сейчас… – то ли ответил, то ли перебил его шофер. – Руки-ноги целы, старшой… Остальное смотрю сейчас… Ты – драный весь, в клочки… как коза после случки…

Голос его прыгал туда-сюда, будто ручку громкости у приемника крутили, балуясь. В одном ухе, неясно пока в каком – нарастал постепенно дряблый фарфоровый звон. Контузило, понял Мигол. Оглушило… может, даже ухо порвало… Его вдруг вытошнило – внезапно и резко, едва-едва перевернуться успел.

Он обессиленно откинулся, лежа на боку… пуская клейкие земляные слюни. Землей было забито всё – и рот, и ноздри. Он продолжал ощущать, как Утц ворочает его, тормошит, но… как через вату.

Сильно, подумал он.

Утц, наконец, оставил его в покое – обошел со стороны головы, плюхнулся рядом.

– Старшой… – позвал он, и Мигол тогда увидел – рожа у него была не обреченная… и не сострадающая… Обычная, ошарашенная была рожа. – Старшой, а… Ты в рубашке, что ли, родился?

– Ага, – сказал Мигол, морщась от перепадов громкости его и своего голоса. – В той, что Инночка сняла, когда тебя увидала… Чего нащупал?

– Целёхонек, – расхохотался Утц – словно горшок расколол около уха… – Как целка прям…

– Ну, – удивился Мигол, и сам тогда повеселел. – Что, прям вообще? Нигде не посекло даже?

– Ободрало – да, – заверил его Утц. – Но крови нигде не вижу. Форменку порвало знатно, правда… И не торчит ничего из тебя. Ухо только завернуло, как у поросенка…

– Дела! – сказал Мигол. – Так жамкнуло… я уж думал – того… руки-ноги.

– Да уж! – в тон ему подтвердил Утц. – Дела…

Он опять дергал траву, тряс землю из корешков. Скрутил здоровенный травяной колтун, сунул его Миголу под нос.

– На, старшой. Утри морду, пока не присохло…

Тот потянулся за колтуном… замер недоуменно – рука была занята пистолетом.

– Бабка-то… – вспомнил он. Вскинулся, заорал на водилу. – Где она опять, дрянь старая?

Тот вылупился на него… подобрался, чуть отодвинувшись.

– Ты чего, старшой? Чего ты…

Мигол, озлившись на непонятливого, задергался – извернулся, встал на четвереньки. Пыль потекла с него двумя обильными ручьями, Утц даже рукавом загородился.

– Ты чего завозился-то… – сквозь рукав увещевал он. – Не вставай пока, слышь… Свалишься же, двинешься башкой.

Но Мигол уже подворачивал под себя шаткие сапоги – водиле пришлось, хочешь не хочешь, а подставить плечо. Мигол поднялся, опираясь на него свободной рукой – как на костыль. Склоны были пусты по обе стороны, только густо припорошены пылью. Если и оставались где-то следы от бабкиных деревянных башмаков, то взрывом их слизало. И нигде не валялось в траве ни лоскута, ни целой тряпки. Вверх до самого гребня склон был голый – только поверх злорадно выглядывали колючие вихры кустарника.

Кузнечики понемногу снова принимались голосить.

– Вот же… – сказал тогда Мигол, опуская пистолет. – Отродье бесово!

– Ты успокойся, – посоветовал Утц у него из-под руки. – Далась тебе эта бабка. Ну ее… И ствол‑то ты того… зачехли… Нельзя сразу после такой передряги стволом махать, не знаешь, что ли? Вон, чертей уже видишь, похоже… Померещится вдруг чего – пальнёшь сдуру. Страшно мне тут с тобой.

Мигол послушался – полез стволом в кобуру. Там было туго от земли… пистолет аж упёрся.

– А то – мне отдай, – предложил водила. – На пока… Как расчухаешься, так заберешь…

Мигол не удостоил его ответом, отковыривая и вытрясая из кобуры еще теплую на ощупь спекшуюся земляную корку. Ишь, чего захотел…

– Сильно тебя тряхнуло все-таки! – подытожил водила. – Сам не свой, прямо. Пойдем к машине, а? Умоешься…

Они побрели вверх – мимо овального пятна из остатков несгоревшего толуола… в обход курящейся по краям воронки. Мигол понемногу приходил в себя, хотя ноги его не совсем еще слушались – будто обе теперь были левыми, шагали каждая сама по себе. В одиночку он в этот подъем нипочем бы не взволокся, но Утц подпирал его, как надежная суковатая трость, и вдвоем они – тихонько ковыляли и ковыляли.

Прицеп стоял боком, почти поперек распадка – вывернув сцепку на совершенно невозможный угол. Тросы, что стягивали борта поверх груза, лопнули от взрыва, и борта беспомощно раскрылись – всевозможное железо усеивало дно балки от края до края. Половина танковой башни, что им нагрузили поверх, придавив ею все остальное – съехала на склон, и стояла теперь почти вертикально.

На ее затыльнике, прямо по броневой плите, было намалевано на латинице: «Col. F.K.». Краска выгорела на солнце, свернулась шелушащейся чешуей. Этот «F.K.» должно быть, командовал танковым батальоном и, насколько мог судить Мигол по размашисто начертанному чуть ниже девизу «Чтобы враг мог меня узнать!», был тем еще задирой, настоящим бешеным полканом, разодравшим гусеницами половину степи в поисках драки… пока не получил снаряд под башню… Враг выследил его и, видимо, признал… а вот задиристый полковник, скорее всего, так и не успел расстрелять боекомплект – его машина горела, как домна, железо текло и перекручивалось, и огнем посрывало люки… и с тех пор она так и ржавела в степи – закопчённая и оплавленная…

Они дотащились до колеса, которым Утц поймал мину… и встали, ошалело переводя дух…

Покрышку начисто сорвало с диска… по его расколотым краям прилепилось только то, что успело мгновенно пригореть. Раму прицепа выгнуло коромыслом, отчего тот весь сгорбился, сделался похожим на большое издохшее животное. Сцепка торчала, как сломанный бивень, упираясь в задницу следующего прицепа… который тоже повредило и подвинуло.

– Старшой… – сказал Утц с натугой, откуда-то из-под подмышки. – А ты, правда слона видал?

– Где? – оторопел Мигол. – Какого слона?

– Ну, в Столице… Ты же ездил, вроде, в Столицу… Мне газорезчик этот рассказывал… как его… Лысый такой и морда будто пожевана…

– Хиппель? – спросил Мигол.

Утц только плечами пожал – откуда мол я знаю? Хиппель или ниппель… Газорезчики – в поле, железо кромсают… а водила же в дороге все время. Когда знакомиться? Да и зачем? Стропалей – и то по именам не помнишь…

– Так он и есть стропаль…

Но Утц не хотел о Хиппеле…

– Говорят, там слонов держат еще, в Столице… – сказал Утц. – Ну, чтоб люди смотрели…

– Нашел время! – отрезал Мигол. – Вот прям сейчас тебе приспичило?

Он отпустил его плечо и молча показал на покореженный транспорт и разваленный груз…

– Да, так вот – подумалось просто… – продолжал допытываться Утц. – Лысый-то, кореш твой – похоже, мастер баки заливать. Рассказывал, как при нем бомбой слона убило – я и заслушался… Тоже, говорил, кишками да ребрами половину квартала забросало. Как думаешь, брешет? Слон же не может ростом с целый прицеп быть? Или может?

Мигол не ответил ничего, глядя на всё это безобразие… и Утц тоже постепенно затих, отвязался… Осторожно, присматривая за своевольными ногами, Мигол переступил через размотанную гусеничную ленту. Он ее помнил при погрузке как тугой тяжеленный рулон, подвязанный проволокой – когда автокран отпустил его в воронку бортов, то прицеп словно присел и подобрался. Взрывом рулон швырнуло на откос, разодрав проволочные скрутки – и он петлями развернулся по склону, словно панцирный змей.

– Ты видел? – сказал Мигол, кивнув шоферу на крайний, измочаленный газовой горелкой трак.

– Ну да, ни хрена себе… – согласился тот. – Здоровая!

– Что это было, а? Как думаешь?

– Я ж не танкист… Это ты кореша своего рябого спроси – он же ее резал.

– Да я не о том! – разозлился Мигол. – Сколько весит такая? Тонну? Видел, куда ее зашвырнуло? Это ж с какой силой рвануло? На что это мы с тобой такое наехали?

– А-а-а… ты про мину, что ли?

Утц только руками развел.

– Тэ-эМ-сорок? – предположил он, и тотчас поспешно отмахнулся, как бы сразу признавая – ну, да… пальцем в небо. – Что-то фугасное, старшой. Большое… Я по зеркалам только и успел разглядеть, как пыль стеной встала. Тягач мотануло прям – будто кота за хвост дернули. Заглох даже…

Он деликатно помолчал, но Мигол его вроде бы понял – странно и почти невозможно, что он всё ещё живой… и даже ходит сам, хотя и двумя левыми ногами…

Он опять облокотился на Утца, и оба они доковыляли молчком до самой кабины. Тягач непривычно молчал, накренившись, упершись в склон вывернутыми колесами – Утц все-таки с перепугу не удержал руля, когда последний прицеп вдруг превратился во взбесившийся плуг, перепахивающий дно распадка. Бампер тягача тоже был весь в земле, а по левому откосу тянулись свежие рваные борозды.

Утц слазал к своему инструментальному ящику, добыл из него мятое жестяное ведро, набулькал воды из канистры… потом, звякая срывающимся ключом, отвернул какую-то пробку с передней стороны капота – вода оттуда полилась горячая, с бодрым парком. Утц побултыхал в ведре рукой, пробуя температуру, закрутил пробку, с натугой поднял ведро на бампер.

Мигол привалился к тягачу, чтобы не болтало из стороны в сторону… зачерпнул ладонью оранжевую воду.

– Теплая, – благодарно сказал он. – Даже горячая почти.

– Холодной до осени не отмоешь, – буркнул Утц. – Давай, уж наяривай. Сейчас еще ветошь дам.

Мигол принялся плескать себе пригоршней в лицо, шипя и поджимаясь – толуоловая сажа хоть как‑то реагировала с горячей водой, но растворялась все равно из рук вон плохо… Мигол терпеливо смачивал и тер… потом прошелся на несколько раз разящей соляркою тряпкой, что сунул ему Утц, но до сих пор чувствовал под кожей едкие недогоревшие крупинки. Пока он мылся – солнце спустилось почти до верхушек сосен, багровея уже не из-за вздернутой в воздух пыли, а оттого просто, что пришло ему время багроветь. Нужно было делать что-то, как-то выбираться из проклятого этого лога. Мигол с сожалением оторвался от ведра.

– Эй, – позвал он водителя, что брякал ключами в своем сундуке сокровищ. – Слышь, друг. Делать-то чего будем?

– Заводиться бы надо, – ответил тот, как бы перебрасывая слова по одному через крышу. – Темнеет скоро. Ты сам-то как? Оклемался? Со сцепкой работать сможешь? Фильтры я вроде вытряс уже. А сцепку – мне одному не раздернуть.

– Мы все телеги бросим, что ли? – зачем-то уточнил Мигол. На прицепы ему было плевать.

– Посмотрим, – с сомнением протянул Утц. – Может, и не все – если тронусь в подъем, с места‑то… Лучше, думаю, хоть пару штук домой притащить, чем вообще пустыми. Может, хоть не слишком сильно нам жопы надерут тогда.

– Да мне сейчас как-то вообще не до жопы! – уверил его Мигол. – Подумаешь, жопа… Кому ее не драли? Дисбатов уже нет, а дальше, чем в поле – все равно не сошлют. А жопа – она все стерпит.

– Решай сам, – засмеялся Утц сверху. – Ты же старшой, у тебя ж опыта больше!

Проговорил он это нарочитой сбивчивой скороговоркой, и Мигол сначала даже не понял, чего тот ржёт.

– Будешь так шутить, – сказал он, насупившись, – сам себе про Столицу рассказывай…

Водитель для виду еще немного позубоскалил, потом закончил свои дела наверху – присел, ухватился за скобу узкой лесенки и спорхнул на землю, легкомысленно минуя всякие ступени и подножки… и впрямь, как воробей… Вот же легконогий, завистливо подумал про него Мигол.

– А если серьезно, старшой… – сказал он, утирая ладони отброшенной Миголом ветошью, – два прицепа, один прицеп… или вообще легкими – жопу-то твою солидолом гуще намажут.

– Чего это вдруг – мою гуще? Что мину поймали? Так не я ж ее тут закопал.

Мигол еще даже фразы не окончил, а уже прикусил язык. Водила был прав – с обозначенной на карте дороги-то они свернули. А была ли возможность проехать по намеченному, или не была – доказывай потом. Пока пригонят кран, пригонят порожний тягач – эта гиблая лужа может уже и подсохнет. С тоской Мигол посмотрел назад – туда, где тянулись через зеленое и желтое два их глубоких рифленых следа. Что-то во всем этом не давало ему покоя… Он всматривался вдоль промявшей кусты колеи, заслоняясь ладонью от низкого солнца…

– А я ведь там, за гребнем, на пустыре – еще железо нашел… – задумчиво сказал он водителю. Тот пожал плечами за стеклом – как-то странно, раздраженно, что ли… – Самолет, похоже… Значит – не железо даже, дюраль! Корпус по виду целый совсем, только плоскости поотрывало… Целый самолет дюрали – наверное, как два прицепа стоит? А?

Утц не отвечал – колготился за баранкой, низко пригибал узкую свою головенку. Выражения его лица Мигол не видел – из-за смазанных солнечных пятен поверх стекла.

– Воткнулся прямо в поле – как стрела, – продолжал он. – Слышишь, друг? Доложим, что самолет нашли – тогда может, солидол и не пригодится… Эй! – снова окликнул он водилу. – Оглох, что ли? Чего не заводишь?

– Да завожу, завожу… – рявкнул ему Утц, резко распахивая дверцу. – Под Инночку хер подвожу…

Топоча сапогами, он полез из кабины на бампер. Мигол тоже попробовал было на него вскарабкаться, но не сумел – только обессиленно поелозил ногами по бугристой резине. Тогда он всковылял на склон, пропаханный бампером, осторожно зашагнул оттуда на присыпанное землей железо.

В четыре руки они подняли крышку капота, обнажив чудовищного металлического осьминога, что жил в моторном отсеке… и Утц сразу сунул туловище куда-то между его щупалец.

Где-то недалеко, сразу за гребнем распадка, вдруг заблажила в голос полоумная бабкина корова.

Ее мык оказался тоненьким и звонким – словно ребятишки балуются. Наверное, коровка была совсем молодой… телка-несмышленыш… Мигол даже расхохотался от неожиданности – так, что в отшибленном боку заекало. И Утц тоже – затрясся, заперхал… зашипел, приложившись теменем. Вытащил голову из горячей осьминожьей задницы… и захохотал уже без опаски.

– Дура малолетняя… – сказали они оба.

– У тетки была такая же Кривуля, – поведал ему Утц. – Только коза… Ох, и дурная – тетка её тоже во все дни по воронкам искала. Пуховая была, красивая – а как заберется в репьи, как назасадит колючек… Тетка ее чешет, да плачет… А то – как разозлится, как давай её сама по пустырям хворостиной гонять… У всех, говорит – козы как козы, а эта шмонда шастает всё по воронкам, копыта ломает…

– С машиной-то что? – спросил Мигол, когда они вдоволь насмеялись. – Аккумулятор сдох, что ли?

– Он, родимый… горячо любимый, – кивнул ему Утц и так яростно замахнулся на осьминога, что тот, казалось, испуганно заслонился узлами щупалец от чахлого его кулачка. – Давно бы пора его на грузила переплавить, да только шкуру за него снимут… Для нас, шоферов, если хочешь знать, старшой – у начальства своя банка солидола приготовлена.

– А без него заведем? – спросил Мигол.

– Пускач сейчас раскрутим, – пожал Утц костлявыми плечами. – Двигатель горячий, легко запустится.

– Ну так… – обрадовался Мигол, – давай быстрее. Выволочить бы до темноты.

– Быстро – только кошки по чердакам… – Утц уже деловито, но и впрямь торопливо оборачивал плоский, похожий на ремень поводок вокруг какого-то выщербленного шкива. – Ты как? – снова спросил он. – Дернуть хоть сможешь?

Мигол взялся за ремешок, попробовал тот несильно выдернуть, но тотчас задохнулся, закашлялся – отбитая требуха протестующе бултыхнулась внутри.

– Резко надо… – предупредил Утц.

Мигол покачал головой – нет, мол… худо пока.

– Тогда в кабину полезай, – понимающе кивнул водила, – педалями хоть поможешь.

Не без труда Мигол спешился с бампера, забрался повыше на склон… лезть высоко, к счастью, не пришлось – открытая водительская дверца с этой стороны едва не шаркала по дерну. Он взгромоздился за руль, на продавленное тощим задом Утца сиденье… морщась и шумно выдыхая через нос, выжал тугое сцепление. Водилу, так и стоящего на бампере, он отсюда не видел – мешал высоко задранный капот, но услыхал, как тот совершенно по-утиному крякнул, выдёргивая поводок… Что-то протестующе закрутилось, отдавшись суть слышными содроганиями на педалях… и встало, замерло…

– Еще раз… – крикнул Утц. – Подсос на себя чуть подай…

Это не помогло – водила дергал за поводок снова и снова, каждый раз сдавленно матерясь, пока наматывал поводок обратно на шкив между рывками. Пускач вроде крутился легко и шустро, но толку не было, и звук выходил совершенно мертвый… даже Мигол, совсем не разбиравшийся в моторах, без труда это определил – ни разу не чихнул, ни разу не пыхнул. Наконец, Утц сдался – матюгнулся снаружи совсем уж неприлично.

– Издеваешься? – спросил его Мигол тогда. – Ничего у тебя не работает! Полный сундук запчастей… и ничего не работает…

Он частями, как смог, выпростался из кабины. Вернулся на бампер, заглянул через плечо водиле – тот уже совсем раздраженно… дескать, не лезь лучше… сдирал с аккумулятора расплющенные медные клеммы, цеплял их к здоровенному, размером с гаубичный снаряд, конденсатору. На оловянно‑белом его корпусе алели свежие мазки крови…

– Всю руку нахрен ссадил… – пояснил Утц, показывав ему кулачок с ободранной на суставах кожей. – Ну, что за непруха, старшой… А ты-то чего заартачился, блядь такая? – заорал он, обращаясь уже к мотору, что хмуро отмалчивался из-под крышки капота.

– Плохо все? – спросил Мигол. Неприятное предчувствие уже сосало у него под ложечкой, собиралось противной горькой желчью на языке.

– Два из трех… – помедлив, ответил Утц. На сгибах его пальцев всё проступали и набухали рубиновые горошины – прерываясь, он походя их слизывал, потом возвращался к работе. Было заметно, как сильно он торопится. – Ладно, батарея у меня говно… Да, она у всех – говно. У меня она хоть есть зато… была, похоже… Но пускач-то я перед каждым рейсом перебираю – вот этими вот… – он опять наскоро облизнул кровоточащие суставы. – Холера какая – не пойму никак чего ему надо? Ладно, сейчас динаму достану…

– Заведем, все-таки? – чуть приободрился Мигол.

– Два из трех, старшой… – повторил Утц. – Так бывает… Но три из трех – да быть того не может! Вот, смотри – зарядим сейчас конденсатор, крутанем дизель напрямую, в обход пускача…