Czytaj książkę: «Светлый град на холме, или Кузнец», strona 3
Нет, хватит трусить, я должна посмотреть в его глаза, должна увидеть, как он смотрит на меня, что в его взгляде, тепло или холод. Никогда в жизни я ещё не чувствовала себя такой маленькой и слабой, такой глупой, неказистой девчонкой. Да ещё краснеющей до слёз. Я не слышала даже, что тётя говорит мне. Мне стоило большого усилия заставить заработать мой слух.
– Вот, Сигню, линьялен Рангхильда просит твоей руки для своего сына Кая Сигурда, – сказала тётя Сольвейг, с улыбкой в голосе. Уже и прозвище у него («Сильный Господин») есть, невольно подумала я, усел заслужить как-то.
Я подняла взгляд на него и утонула в громадных ярко-синих глазах… У меня даже дух захватило. Я опять перестала слышать, что говорит тётя Сольвейг…
Но всё это продолжалось не больше мгновения, потому что в следующее я увидела небрежную усмешку в этих глазах, на его красивых губах. И всё его безмерное очарование мгновенно исчезло, моё волнение успокоилось. Я, только что почти кипящая, мгновенно застыла в лёд, овладела собой, весь туман тут же рассеялся, я посмотрела на тётку, улыбавшуюся мне, и сказала спокойным ровным и каким-то взрослым голосом:
– Мне слишком мало лет.
– Сигню, свадьба не завтра, – немного смутилась Сольвейг.
– Мы хотим лишь уговориться, – сказала Рангхильда, и меня странно порадовал её слегка растерянный тон. Значит, мои слова прозвучали достаточно весомо. Вот тебе, Кай Сигурд, за твою усмешечку!
– Да ты что, Сигню, подумай! – почти строго сказала тётя Сольвейг.
– Я подумаю, – ещё более спокойно и уверенно сказала я, – когда я стану взрослой, я подумаю и отвечу вам, хиггборн (высокородная) Рангхильда и вы, хакан Сигурд, простите, Кай Сигурд. А сейчас, я всего лишь девочка на попечении своей тёти и о браке думать не могу, – я посмотрела на Сольвейг. – Вы позволите мне уйти, тётя?..
…Вот это да! В этой тощей девчонке говорит сам Эйнар…
Я обомлела, услышав этот её ответ. И то, как она сказала, каким тоном, каким голосом! После того, как я увидела её, этого тощего цыплёнка, с длинной худенькой шейкой, крошечным носиком, ртом до ушей, эту куколку из белого воска, который растекался, когда она входила под высокие своды парадной горницы Сонборгского терема, я предположить не могла, что она может воспротивиться… Что она вообще что-то способна сказать.
И вот, поди ж ты! Вдруг отвердела в гранит и мои уверенные притязания разбила в прах… «Мне слишком мало лет…» Вот паршивка!..
… Я вышла из зала, не спеша, сохраняя обретённое достоинство, а оказавшись за дверями, ещё должна была его сохранять, потому что в коридорах челядь и алаи тетки Сольвейг смотрели на меня.
Но дойдя до своей спальни, я расплакалась. Я сама оттолкнула своё счастье, сама отказалась. А ведь ОН мог бы быть моим! Кричала одна моя половина.
А вторая, куда более трезвая и умная, а главное, проницательная успокаивала: никогда он твоим не стал бы! Ты умоляла бы его о любви, потому что ты его жена, а он бы лишь усмехался. Вот как сегодня. Чем была бы твоя жизнь?! Одним несчастьем, сплошным адом. Твоя любовь обернулась бы ненавистью, злостью и отвращением. Во что превратилась бы ты сама? Или в несчастную жертву, заглядывающую заискивающим взглядом в глаза своему невольному палачу. Или в злобную мегеру, изводящую мужа придирками. Скорее и то и другое вместе. Нет-нет, так жить я не хочу…
Да и не было бы так никогда. Любить того, кто смотрит на тебя лишь со снисходительным небрежением невозможно.
Ах, как бы я могла любить его! Как жаль, но этого никогда не будет.
…Это ещё не было поражение, но этот пробный бой мы пока проиграли. Как это ни странно. У меня не было и тени сомнений в успехе нашего сватовства.
Я пока проиграла. После ухода дерзкой девчонки, Сольвейг немного растерянно и извиняясь, заговорила:
– Не принимайте слова Сигню всерьёз, она ещё очень молодая, ещё бегает по двору в «горелки»…
– В «горелки»? – усмехнулся Сигурд, – для «горелок» она уже слишком взрослая.
Сольвейг улыбнулась, примиряюще:
– Для «горелок», может, и взрослая, для брака слишком юная. Подождём пару лет. Не спеши женить сына, Рангхильда. Наши отцы всегда хотели объединить наши йорды. Я поговорю с девочкой, Фроде поговорит с ней. Она согласится.
Мы остались, конечно, на пир и на ночлег, но утром отправились восвояси. Сигурд выглядел недовольным и разочарованным. Я пыталась успокоить его, как и Сольвейг считая, что Сигню поменяет решение.
– Вот ещё! Какая-то соплячка отказывается быть моей женой и я должен остаться довольным! Будто какой-то голодранец сватается к ней! – сердился мой сын.
– Справедливости ради, она куда богаче нас, – заметила я.
– Да я сам на ней не женюсь! Видал я девок дурнее, но наглее не видел! – продолжал кипятиться Сигурд.
Я усмехнулась. Мне девчонка понравилась. Это хорошо, что она не взяла красоты от родителей, мне совсем не надо, чтобы Сигурд влюбился в неё. Мне нужно, чтобы он женился на ней. А дальше – он будет конунгом наших объединённых земель. А с его задатками можно думать о том, чтобы потеснить и другие йорды. Ну, что же, подождём…
То, что я задумала женить своего сына на его единокровной сестре, было моим следующим преступлением. Тщательно готовящимся преступлением. И осечки быть не должно. Сигурд должен получить трон своего отца. Он не мог бы получить его иначе, только женившись на наследнице. Перед всем миром он сын Ингвара, законный наследник Брандстана. Заявить, что Сигурд сын Эйнара, значит лишить его права на любой трон – бастарды не наследуют. Бастарды не имеют прав. Таков закон всей Свеи. Поэтому Сигурд навсегда для всех должен остаться сыном Ингвара.
Я не задумывала этого с самого начала, когда оставила Сигню в живых. Эта идея вызрела во мне со временем, когда я годы наблюдала за успехами моего сына в учёбе, в том, какой он сильный, умный, решительный и смелый, при этом спокойный и рассудительный. Настоящий будущий конунг. Не зря его давно уже прозвали Кай. Он должен стать Великим. И получить Сонборг, в качестве приданого, лучший способ для этого. Я уступлю ему трон Брандстана, как только он женится на Сигню, они объединят два йорда. А дальше, избавиться от девчонки, это уж несложная задача. Не такое мы делали с Лодинн…
…Я рос в атмосфере безмерной материнской любви и восхищения. С ранних лет мне было позволено всё. Единственное, за что меня наказывали – это отсутствие прилежания к учёбе. Но им я не страдал. Мне нравилось учиться.
Со мной рядом росли и учились мои друзья, мои будущие алаи Торвард и Гуннар. Сыновья алаев моей матери. Они сопутствовали мне во всём: в играх, тренировках на мечах, луках, копьях, борьбе, в охоте, морских путешествиях. А ещё Асгейр, сын моей кормилицы, мой молочный брат. С детства все звали его Берси (медвежонок). Он любил во всём упрямиться и противодействовать нам. Из природной вздорности характера или по каким-то одному ему известным причинам, но он вечно ломал то, что мы строили, высмеивал наши затеи, в которых, впрочем, всегда с удовольствием участвовал.
Я чувствовал себя будущим конунгом с самого детства. С рождения. Так внушала мне мать, так вели себя со мной все. Ведь даже мой отец был ниже меня положением.
Вообще, отец обожал мою мать, и это мне представлялось самым большим его достоинством. Меня он тоже очень любил. Он был ласков со мной, что редко позволяла себе мать. И я любил отца, мне нравился его мягкий нрав, хотя матери я никогда не признавался в этом. Она считала его уступчивость слабостью и раздражалась иногда. Однако и на это он лишь улыбался ласково. Он был счастлив быть мужем моей матери. Мне кажется, он огорчался только, что у меня нет братьев и сестёр.
И всё же, когда мама позволяла себе наедине со мной быть ласковой, её глаза вспыхивали огнём любви и доброты. Только я один, похоже, знал, какой может быть строгая, грозная даже, линьялен Рангхильда. Какими мягкими и нежными становятся её прекрасные руки, когда она обнимает меня. В такие минуты мне казалось, что я защищён от всего мира.
Но мне нечего было бояться. Весь мир принадлежал мне. Не только потому, что я будущий конунг, а потому, что я хочу познать, увидеть его весь и не боюсь.
Мать готовила меня к будущему, внушала каждый день, что власть – это вначале ответственность, в этом и смысл владычества. «Власти без ответа не бывает», – её любимое выражение. «Тебе можно всё, но ты и в ответе за всё и за всех». И я понимал, почему линьялен Рангхильду уважали, она трудилась не покладая рук, точнее ума и души, все время что-то изучала, строила и переделывала.
И боялись. Людям казалось, она видит и слышит всё. Она была в курсе всего, что происходит в нашем йорде, от самой нищей землянки до богатых домов алаев.
Я знал секрет её осведомлённости: она создала систему, абсолютно тайную, о её существовании всё знала только она и я – это система слежки. Причём устроено всё это было довольно хитро, что не было каких-то постоянных людей, занимающихся этим. Просто время от времени тот или иной гонец или ратник объезжал дальние концы йорда, слушая разговоры в харчевнях и лавках, что и передавал потом лично линьялен. То же происходило каждый день и в самом городе. Ратники менялись, и, не подозревая, что они не единственные, избранные, кому было доверено такое ответственное поручение. В результате даже самые мелкие происшествия, споры, ссоры, недовольства или семейные события не оставались тайной для моей матери, линьялен Рангхильды. Это создавало чувство стабильной безопасности и неуязвимости. А ещё помогало справедливо вершить суд. Выслушивая стороны в суде, она знала заранее, кто лжёт, а кто правдив.
Я был единственный сын у родителей, но не единственный ребёнок. Мой дядя Ньорд, который был старше меня на семь лет, тоже был важным человеком в моей жизни. С одной стороны он был сыном конунга, но на троне была его сестра, и трон он получить мог только, если бы умерла и моя мать, и я и Совет алаев решил бы в его пользу. Другими словами, надежд на то, чтобы стать конунгом Брандстана у него не было. Оставалось одно – жениться на линьялен какого-нибудь йорда.
Поэтому, когда мне было двенадцать, Ньорд женился. За несколько недель до этого я невольно подслушал их разговор с моей матерью, вернее часть его. И то потому, что дверь в её покои была раскрыта, а мать и Ньорд, сердясь, говорили громко.
– … это для тебя единственная возможность стать конунгом… – говорила мать.
– Сослать меня хочешь?! – негодовал Ньорд. – И куда! На границу к гёттам!
– Ты будешь конунгом! Или хочешь оставаться в алаях всю жизнь?! Ты, сын конунга! – нажимала Рангхильда. – Решай сам, Ньорд, – она снизила голос, будто сдаваясь, – там ты конунг, здесь только алай.
– Ты хоть видела её?!
– Какая разница? Будь она хоть болотный чёрт, хоть…
– Ну, конечно! Разница… Хочешь, чтобы я продался? – почти кричит Ньорд.
– Ньорд! – твёрдо и грозно произнесла Рангхильда. – Я всё сказала. Решай до завтра. Ты уже взрослый, как решишь, так и будет. С утра придёшь и скажешь своё решение.
После этих слов возражений уже быть не могло. Ньорд вывалился из покоев матери, ругаясь по дороге, размахивая выхваченным ножом, втыкая его в стены и столбы в коридоре терема, так, что стружки летели.
Но Ньорд, конечно, женился на дочери Асбина – бедного южного маленького йорда, граничащего с землями, недружественных свеям, гёттов. И стал там конунгом.
Его жена, Тортрюд, оставшаяся на троне по смерти своего отца не была способна стать самостоятельной линьялен, поэтому Совет алаев её почившего отца и принял решение выдать её замуж, они и прислали сватов к Ньорду. Во всей Свее достойнее жениха было не найти: сын конунга Торира из гордого рода Брандстанцев, молодой, здоровый и сильный – он стал настоящей находкой, сокровищем для Асбина. Поэтому и приняли его с радостью, он пришёл к ним не как примак, а как спаситель их йорда.
Войны здесь, на границе с Гёттландом велись беспрерывно, и Ньорд сразу был вынужден возглавить рать и с первого месяца своего правления вести казавшиеся бесконечными войны. И уже через три года Ньорд был совсем не тем, что уезжал жениться. Для него война стала его стихией, он оказался вдохновенным воином. Может быть, он не узнал любви, но узнал вкус победы, сладость победного клича, скачки за бегущим врагом, оглушающие, пьянящие звуки битвы.
Я с моими будущими алаями, наезжал к нему и участвовал в этих сражениях. И здесь, в пятнадцать лет, я узнал, что такое, скакать с обнажённым мечом навстречу врагу, раззявившему рты и обнажившему мечи и щетиня копья. Гётты носили накидки, и даже штаны из шкур яков, иногда их рогами украшали свои шлемы и щиты, что делало щиты эти дополнительным оружием – помогало вырывать мечи из наших рук и сваливать с коней.
В первом же бою меня так именно и вышибло из седла. Оглушённый, но не успевший даже испугаться, я, не видя ещё, не глядя, развернулся, вставая, и рубанул пространство. Мой меч попал в человека. Я своим мечом как рукой почувствовал, как разрезаю его плоть, разламываю его кости. Мой меч стал продолжением моей руки…
Горячая кровь, из разрубленной шеи обдала меня. Никогда не забуду её запаха, как обожгла она мою кожу…
Я не увидел даже лица этого гётта. Только раскрытый в крике рот. Но крик его потонул в общем оре, а на мой шлем сзади справа обрушился удар. Я в последний момент успел отклонить голову, будто почувствовал что-то. Опять развернулся и снова ударил. И снова удачно – отвалилась рука… И я понял, что должен размахивать мечом, не зевая. А думать я начну потом, после боя, лишь бы выбраться из этой сечи живым.
Не знаю, сколько она продолжалась, мне казалось, вечность. Пот ручьями тёк с меня, заливая глаза, хотя утро выдалось зябкое, а теперь мне, под моей льняной рубахой, стёганым наверхом и кожаным панцирем было так жарко, что хотелось сбросить рукавицы. Ладони горели, мой мозг, сознание будто отключилось, запах крови, размазанной травы и земли, но больше всего крови и свежего мяса, как на бойне…
Вокруг меня становилось всё меньше противников, всё меньше мохнатых накидок и штанов.
Я увидел Ньорда, он махнул мечом, ударив подбежавшего мохнача… Увидев меня, он крикнул:
– Эй, коня, хакану!
Мне тут же подвели коня. Я вскочил в седло.
– Молодцом, Сигурд! – оскалился Ньорд. Он совсем не был похож сейчас на того Ньорда, с которым я рос, с которым ходил учиться, сейчас это не был мой товарищ по играм и шалостям, а настоящий Бог войны… – За мной! Добьём врага, они уже бегут! Отодвинем границы, зиму переживём без набега.
И мы поскакали яростным галопом. Ветер засвистел у меня в ушах, на лице липко засыхала кровь… Гётты бежали, уже не сопротивляясь. И я не зарубил больше никого.
К ночи мы остановились лагерем, собирали раненых, лекари помогали им. А мы, те, кто не был ранен, собрались за наскоро сколоченным столом. Вино полилось рекой, жарили мясо.
Но меня тошнило и рвало. Я и подумать не мог о том, чтобы есть…
Я долго смывал кровь с лица и рук в ручье. Мой шлем оказался почти разрублен, не отклони я голову, чуть правильнее удар… Меня вырвало снова.
Я не видел смерти раньше. Я никогда не видел столько крови. И никогда не убивал людей, только зверей и птицу на охоте, да рыбу на рыбалке. Но это совсем другое.
Когда я вернулся к столу, мои товарищи уже выпили изрядно и радостно приветствовали меня:
– Кай! Хакан Сигурд!
– Сигурд! – подхватил, оборачиваясь Ньорд. – Ты молодец, племянник! Представьте, совсем мальчишка, а человек двадцать гёттов положил!
«Двадцать?!» – ошеломлённо подумал я…
А Ньорд продолжал выражать своё восхищение:
– Да ты не зеленей лицом, Сигурд. Садись, выпей покрепче. В первый раз все так. Думаешь, я не блевал? – он засмеялся. – О! да как ещё! Думал, все кишки вылетят. Дальше так не будет. Главное – не боялся ты. Отчаянный. Берсерк!
– Так! Так! Особар («Неуязвимый»)! – поддерживают алаи своего конунга.
За три года непрерывных войн, Ньорд не получил ни одного мало-мальски серьёзного ранения. Вот он и стал Неуязвимый Особар.
Со мной в этот раз был только Берси. И он тоже сидел за этим столом и был изрядно пьян. Я не видел его в бою. А обо мне несколько минут болтали. Именно болтали, пьяными языками. Какой я храбрец, какой бесстрашный и искусный воин. Чуть ли не впервые в жизни, я не верил похвалам. Я-то знал, как всё было. Что никакой я не искусный воин, а мальчишка в ужасе… Я не стал с ними спорить, но с тех пор никакие восторги в свой адрес не принимал на веру.
Я выпил вместе с остальными, тут же сильно опьянел, стало ещё муторнее, но мысли все ушли, растаяли во хмелю.
… Я видел, как бился Сигурд.
Мой высокородный молочный брат всегда и во всём превосходил меня. Самим своим рождением. Тем, как учился, как ловко обращался с любым оружием. Побеждал в борьбе всех нас, даже силача Гуннара. И вот в этом бою сегодняшнем бился как бывалый воин.
Я, едва увидел этих орущих людей в их шкурах, несущихся, похожих больше на зверьё, со страху притормозил коня и въехал в сечу одним из последних, добивая раненых гёттов.
Сигурд же ворвался одним из первых и, даже, упав с коня, каким-то непостижимым образом развернулся в одну сторону, в другую – и обступавшие его враги падали и падали.
Никто не дрался, как он, он будто видел спиной, разворачиваясь в самый нужный момент и разил. И моё восхищение им упало ещё одной гирей на весы, где на одной чаше была моя дружба и преданность, а на другой – растущая зависть, моя ревность…
…После этой битвы были и другие. Ньорд был прав – в следующий раз так не было. Это уже была битва на наших границах, когда наши соседи в очередной раз хотели захватить несколько наших деревень. Мы легко отбили набег.
На этот раз меня уже не рвало, восторг битвы бурлил в моей крови, я не смотрел больше в лица врагов, я не видел их, я просто прорубался…
Но вообще война не привлекала меня, как думали многие. Желая узнавать всё больше нового, в том числе увидеть новые страны, я напросился на корабль к мореходам, впервые ещё совсем мальчишкой, во второй раз более взрослым. И во второй раз мы пошли ладьями и драккарами уже за пределы Нашего моря на Запад.
Преодолевать страх перед бескрайней морской стихией, на которой наши качающиеся скорлупки были как пылинки на ветру, оказалось не проще, чем сражаться в бою. Удивительно, как удавалось моряками так управлять, так ориентироваться в бескрайнем водном просторе, но корабли наши шли туда, куда было задумано.
Эта борьба со стихией вдохновляла меня. Новые земли, другие люди, их языки и обычаи – всё это будило мой живой интерес. Новые языки я впитывал, как губка, записывая всё, что узнавал. Вообще, делать записи становилось моей привычкой.
Но становиться мореходом, несмотря на всё это, мне не хотелось. Слишком долги и утомительны были морские переходы, узнавать новое куда проще и быстрее из книг. Но мне их не хватало, поэтому стали привозить из Сонборга списки с множества имевшихся там книг. Да купцы и мореходы выручали, свозя книги из всех земель, где могли их добыть.
Сонборг мне очень нравился.
И нравилось то, что моя мать берёт из этого красивого йорда. И когда мать заговорила со мной о том, что мне неплохо было бы жениться на наследнице Сонборга, я обрадовался.
Я не помнил саму девочку, но стать конунгом сразу в объединённых землях Сонборга и Брандстана – заманчивая, прямо сказочная перспектива. Тут уж, правда, не важно, какова невеста. Да и пример Ньорда, обретшего своё предназначение тоже вдохновлял меня. Но главное – сам Сонборг. Это была достойная цель.
Мысль о женитьбе заставила меня всерьёз задуматься о женщинах. Конечно, как и все юноши, я думал о женщинах и отношениях полов всегда, сколько себя помню. Я видел красивых женщин, девушек. Я думал о них, грезил о них, засыпая.
Но мечтать – одно, а коснуться наяву совсем другое дело. Коснуться настоящей, живой, чего-то ждущей от меня женщины… А вдруг я не сделаю того, что нужно? Или, хуже того, причиню боль или ещё какую-нибудь неприятность. Как знать, что надо делать? А если я вообще не смогу ничего…
Размышляя об этом много дней, я однажды разделся донага перед большим зеркалом. Такое, из огромного листа отполированной бронзы, было только в спальне моей матери. Я смотрел на себя, пожалуй, впервые в жизни. Я не видел изъянов. Для своих семнадцати лет я был высок и сложён, пожалуй, лучше, чем кто бы то ни было. И лицо мое прекрасно, правильно очерчено, и глаза цветом в небо, мягкие губы (я даже потрогал их пальцами), светлые волосы, густые и волнистые… Что ж, я хорош собой, это – несомненно. Но… Достаточно этого, чтобы… Чтобы что? Нравиться моей жене? И важно ли это?..
Почему-то я чувствовал, что важно.
В этот момент и застала меня мать.
– Что это такое? – строго спросила она, хмурясь. – Что ты делаешь здесь?!
Я поспешил надеть рубашку, путаясь в рукавах…
– Я…
– Ты смотрел на себя? – догадалась она, смягчаясь. Опустилась на табурет, глядя с улыбкой на меня. – Что увидел?
– Ну…
– Ты смотрел потому, что мы говорили о женитьбе. Но что ты хотел увидеть, Сигурд? Чего ты ещё не знаешь о себе?
Я уже оделся и завязывал пояс, весь красный от смущения:
– Это так глупо…
– Это совсем не глупо, – сказала Рангхильда, качнув головой. – Ты девственник, ты не знаешь своих сил, ещё не знаешь своего тела, вот и волнуешься. Все твои приятели уже познали то, чего ты пока не касался. Но не говори с ними об этом раньше, чем узнаешь сам, что это.
– Мама… ты любишь отца?
– Конечно, – по её лицу скользнул яркий тёплый луч и тут же угас, а в глазах появилась грусть… – Больше я люблю только тебя.
– Почему ты его любишь? Почему женщины любят мужчин? За что?
Мать рассмеялась:
– Как много вопросов для одного дня! Ты меня не спрашивай. И вообще никого не спрашивай, ты поймёшь всё сам. Любая женщина будет счастлива быть с тобой. Не бойся ничего, в этом ничего сложного, с чем можно не справиться, нет, – потом серьёзно добавила: – об одном прошу, требую даже: девушек не порти. Узнаю, что тронул девственницу – женю на ней и не видать тебе тогда Сонборга. Ты будущий конунг, что можно тебе, нельзя никому, но и отвечаешь ты за всё, что делаешь, как никто. Помни!
